Анастасия Орлова
Лето, когда ты была невестой
– Да что б тебя! – плюнул полугном себе под ноги, – вот ведь кружит, проклятый! Обратно нас загоняет!
К тому времени стало совсем холодно, как обычно бывает не на излёте лета, а за вершиной осени, когда на землю плотным покровом ложится снег. Коченели пальцы, дыхание срывалось с губ плотным белым облачком. В Нордскогуре был не только свой лунный период, но и собственная смена времён года.
Когда путники вновь углубились в чащу в надежде уйти от злосчастного озера, пошёл снег. Он опускался на их волосы и плечи большими мягкими хлопьями, таял на длинных ресницах Сольгерд лишь когда они касались горячих щёк, и тогда он стекал по ним потоками слёз.
Они шли, и воздух вокруг менялся с густого, душного и влажного, на хрусткий и гладкий. Пахло холодом, влажным деревом и мокрым снегом. Сольгерд на миг остановилась, запрокинув голову, сверху на неё смотрело пустое бледно-серое небо.
– Хойбур, куда делись листья? – с изумлением выдохнула она.
Деревья, ещё вчера пышно-зелёные, неподвижно раскинули голые серые ветви навстречу снежным хлопьям. И на земле не было ни одного опавшего листа. Полугном окинул беглым взглядом лес и лишь пожал плечом, не замедляя шага. Идти было всё тяжелее: его ноги будто норовили врасти в землю, становясь неподъёмными, как и секира, что весила всё больше. Рана разболелась с удвоенной силой. Дыхание обжигало грудь и горло холодом, воздуха не хватало, отчего голова шла кругом, лоб покрыла испарина, а перед глазами рябили чёрные точки. Стоило остановиться лишь на миг, следующий шаг сделать было почти невозможно.
Сольгерд заметила, что с ним что-то неладно: сгорбившись, он с видимым трудом преодолевал каждый шаг, словно шёл по пояс в трясине.
– Хойбур, всё в порядке? – неуверенно спросила она, но полугном не ответил, даже не повернул головы.
Подождав, она хотела повторить вопрос, но Хойбур вдруг замер, секира опустилась в ослабевшей руке, клюнула остриём пушистый слой снега. Сольгерд увидела через его плечо уже знакомое чёрное озеро, оправленное, словно в белую раму, в заснеженные берега.
– Не отпускает, – едва слышно произнёс Хойбур и обернулся.
На его посеревшем лице вспухли синие вены.
– Уже почти забрала, да? – печально спросил он.
Увидев испуг цесаревны, кивнул, потупив взгляд, и протянул ей секиру.
– Я дал ей слово не сопротивляться…
Позади треснула сухая ветка, Сольгерд обернулась. Из-за дерева выглядывала иссиня-чёрная морда, похожая на волчью. Скорее, это был узкомордый череп, обтянутый кожей. Пустые провалы глазниц струили желтоватый свет, который вдруг прервался – существо моргнуло. Потом сделало осторожный шаг вперёд, пригибая голову к земле. Над опущенной холкой, словно сложенные крылья, вздыбились острые лопатки. Из-под искривлённой беззвучным рыком чёрной губы выглянули белоснежные клыки. Из-за ближайших деревьев выступило ещё с десяток подобных тварей.
– Что это, Хойбур? – севшим голосом, едва слышно прошептала Сольгерд.
Так и не дождавшись, что она возьмёт его секиру, полугном бросил оружие к её ногам и сделал шаг назад, к озеру.
– Что ты делаешь?
В голосе Сольгерд, словно до звона натянутая струна, дрожало отчаяние, приземистую, коренастую фигуру Хойбура искажали вскипевшие на глазах слёзы.
– Это хорошая история, – выдохнул он, – спасибо, девочка, что позволила стать её частью! – Хойбур сделал ещё шаг назад. – Доведи её до счастливого конца, ладно?
Ещё шаг.
– И скажи моей ягодке: полугном не зря топтал эту землю полвека! – Он раскинул руки. – Забирайте! – крикнул Хойбур, из последних сил стараясь не закрывать глаза.
Мгновение Сольгерд видела его таким, тяжко дышавшим, до синевы белым, с растрёпанными волосами, усыпанными бусинами с руническими символами. Он с видимым трудом выпрямил спину и поднял голову, раскинул руки, словно собирался обнять весь мир. И в его широкие, некогда сокрушительные, объятия бросилась стая чёрной клыкастой нежити. Холодный воздух бесшумно взорвался брызгами крови, и стая в один миг скрылась вместе со своей добычей под ровными водами чёрного озера.
Сольгерд не слышала собственного крика, рвавшего её горло, сколько хватило дыхания, пока голос не слетел на хрип, не чувствовала обжигающих заледеневшие щёки слёз. Не помнила, как упала на колени, впилась пальцами глубоко в землю, скрючившись, будто от нестерпимой боли.
По каплям крови, раскиданным по снегу, словно переспелые ягоды брусники, Сольгерд доползла до края озера, но из ровной чёрной воды на неё глянуло лишь искорёженное болью отражение. Она наклонилась ниже, и из озера выстрелила костлявая зеленоватая рука, схватив цесаревну за свесившуюся через плечо косу.
От сильного рывка Сольгерд едва не нырнула в воду, но удержалась на кромке берега, и, задыхаясь, перехватила косу повыше мёртвой руки, дёрнулась, пытаясь высвободиться. Несколько мгновений она сопротивлялась, но Арабаш была сильней, пригибала её лицо всё ниже и ниже к воде. И тут Сольгерд вспомнила про кинжал за голенищем сапога. Мысль мелькнула, обожгла серебряным отблеском. Сольгерд выхватила кинжал и вонзила его в костлявое запястье. Ладонь тут же разжалась, выпуская косу, и ушла под невозмутимый покров воды вместе с оружием.
Сольгерд отползла подальше от проклятого озера. В ушах шумело, перед глазами всё плыло, над головой кричала какая-то птица. Нет, это не птица – это эхо, возвращающее её хриплые всхлипы, отражённые от чёрного озёрного зеркала. Она скрючилась на холодной, припорошенной снегом земле, что было сил прижала к груди намотанную на кулак косу.
…Когда Сольгерд очнулась, было уже темно. Подняться с первого раза не получилось, и она обнаружила, что её тёплый плащ накрепко, почти до середины, врос в землю, покрылся заснеженным мхом и кровоточащими грибами, похожими на человеческие пальцы. Лес пытался удержать её не только руками старухи Арабаш.
Плащ пришлось оставить. Это ничего, главное – цела коса, будущий ошейник. В груди было холодно и пусто. Гулко и одиноко стучало сердце. Зато в воспалённом разуме творился настоящий кавардак. «Я не буду обращать на это внимание, – прошептали пересохшие губы, – надо просто идти». В нескольких шагах от неё из-под кружевного снега блеснула секира Хойбура – словно позвала, и Сольгерд рассеянно ей кивнула.
Она очень долго плелась, утопая в рыхлом снегу, который становился всё глубже. Ноги и спину ломило, каждый вдох отдавался болью в груди и между лопатками. Секира, которую Сольгерд тащила за собой, казалась всё тяжелее, фляга с водой опустела. Неудержимо клонило в сон. Но она не останавливалась, продолжала идти, пусть и очень медленно: если она перестанет двигаться, лес заберёт её.
«Где же он? – стучало у неё в висках, – где он?!» – и слезящиеся, покрасневшие глаза жаждали увидеть среди серых древесных стволов белый медвежий мех, но вокруг был лишь снег – и только.
Лес брал её измором.
Сольгерд за что-то запнулась и всем телом рухнула в ледяную белую перину, упёрлась ладонями, попыталась встать и поняла, что не может подняться: силы окончательно оставили её. Она сделала ещё попытку – поднялась на колени, но вновь упала, когда попыталась встать на непослушных, дрожащих от усталости ногах. Злость и отчаяние затопили её грудь и выхлестнулись обжигающими рыданиями.
«Помоги мне! Найди меня! Услышь!» – шептала она сквозь всхлипы, не видя ничего, кроме расплывающейся перед глазами черноты… А потом всё стихло. И ослепительно-белый свет обжёг веки Сольгерд. Она с трудом разлепила смёрзшиеся ресницы: леса вокруг не было. Цесаревна лежала посреди бескрайной снежной пустыни, а на душе было спокойно и торжественно. Наверное, так и должно быть, когда отправляешься на встречу с богами. Её тело заледенело настолько, что она уже не чувствовала холода укрывавшего её снега, не чувствовала ничего.
Всё правильно. Так и должно быть. Здесь её никто не найдёт. Как и она не найдёт того, кого она ищет… На границе сознания появился смутный образ огромного белого зверя. Сольгерд знала, что это – человек, и что он нужен ей, словно воздух, но… она не могла вспомнить, как его зовут.
«Подождите, всемилостивые боги! – взмолилась она всем своим существом, едва заметным облачком пара сорвавшимся с губ. – Подождите! Я приду. Но позвольте мне вспомнить его имя! Не забирайте, оставьте мне хотя бы имя!» И под вновь смежившимися веками, словно красочное действо, промелькнуло всё уходящее лето.
Она слышала звук, далёкий, слабый, едва уловимый. Он всё нарастал и приближался, пока не превратился в настойчивый зов. Чья-то рука настойчиво трясла её за плечо, пытаясь разбудить. Сольгерд сделала ещё одно усилие и открыла глаза: перед ней стоял… Брегир?
Нет, этот худой, высокий мальчишка лет тринадцати не мог быть Брегиром, несмотря на очевидное с ним сходство. Длинные чёрные волосы туго стянуты на затылке и заплетены в косичку, взгляд тёмных глаз не по возрасту серьёзен и строг, в руке – секира Хойбура.
– Вставай, – произнёс мальчик, видимо, уже не в первый раз. – Он здесь!
Вдруг совсем близко от них снег скрутился, словно поднятый небольшим смерчем, и сложился в фигуру белого волка. Зверь оскалился и бросился на них, но в полёте острое лезвие секиры полоснуло ему по горлу, и волк осыпался наземь грудой снега. Таких снежных пирамидок вокруг Сольгерд было не меньше десятка. Мальчик вновь обернулся к ней, и она только сейчас заметила его тяжёлое дыхание, испарину на лбу и порванный рукав.
– Вставай, мама! – успел выкрикнуть он, прежде чем бросился наперерез ещё двум волкам, что возникли из снежных вихрей.
Мама?! Сольгерд поднялась на дрожащие, подламывающиеся ноги, и увидела, как из-за снежного холма вырастает лохматый, сутулый медвежий силуэт. Он шёл плавно, словно плыл среди снегов, опустив морду, исподлобья взирал на свою вероятную добычу, подчиняя её себе жёлтым звериным взглядом. Глубоко в недрах мощной груди зарождался утробный рык.
– Давай, мама! – мальчик, расправившись с очередным снежным волком, протянул руку в требовательном жесте, и зачарованная Сольгерд словно очнулась, оторвала взгляд от медвежьих глаз.
Окоченевшие, непослушные пальцы принялись отцеплять от пояса флакон с сонным зельем. Они путались в завязках и пряжках, дрожали и мешали друг другу. Когда флакон был снят и переброшен в руки мальчишке, тот щедро полил снадобьем лезвие секиры и бесстрашно бросился на медведя.
Огромный зверь рычал и махал когтистыми лапами, защищаясь от оружия, что назойливо маячило перед его мордой. Худенький ловкий мальчик с тугой чёрной косицей танцевал вокруг него, пытаясь достать мохнатую шкуру лезвием. И ему это удалось: секира чиркнула по плечу зверя. Медведь взревел, запыхавшийся мальчик едва успел отскочить от последнего замаха мощной лапы. Зверь словно налетел на невидимую стену, пошатнулся и рухнул наземь, взвив в воздух снежные хлопья.
Сольгерд кинулась сквозь оседающие снежинки к медведю и чуть не упала, зацепившись за что-то мыском сапога. Это было древко секиры, которую она держала в своих же руках кверху лезвием. Как такое может быть, ведь оружие было у мальчика?!
Снежная волна, вздыбленная падением медвежьего тела, осела. Под ногами Сольгерд лежал огромный мохнатый зверь, в стороне валялся пузырёк от сонного зелья и пробка. Мальчика не было и следа.
Она перехватила секиру поудобнее и отрезала косу. Оба её конца были перевязаны лентой, чтобы ошейник не расплёлся, когда волосы будут отрезаны. Тяжело упала на колени возле белого медведя, обвила онемевшими руками его шею и соединила концы ошейника, связав вместе обе ленты. Медведь лежал, вытянув морду, закрыв глаза. Медленно вздымался ровным глубоким дыханием мохнатый бок. Ничего не происходило.
Обряд свадьбы с Рейславом не был завершён, Сольгерд не могла в полной мере считаться его женой, как и он – цесарем. Видимо, этого было мало для того, чтобы разрушить проклятие.
– Пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! – шептала она сквозь душащие слёзы, перебирая непослушными пальцами густую белую шерсть. – Услышь меня! Услышь меня, Брегир! Вернись ко мне! Услышь, как я зову тебя по имени и вернись ко мне, ответь мне! Я нашла тебя. Нашла, и больше никуда не отпущу. Я слышу твоё сердце. Чувствую твоё дыхание. Ты здесь, под моими ладонями, но ты так далеко! Услышь меня, Брегир, услышь, как я зову тебя, и вернись… Вернись ко мне!
Она обнимала большого спящего зверя, вцепившись в его густой мех, и дышала в лад с ним: слишком глубокий вдох, едва помещающийся в девичей груди, слишком долгий выдох, забирающий весь воздух, до онемения лёгких, до темноты в глазах. Она чувствовала его дыхание и дышала вместе с ним.
Вдох-выдох… Вдох-выдох… Мир постепенно угасал, сжимался, уходил куда-то далеко-далеко. Всё растворялось, исчезало, оставалось лишь дыхание – одно на двоих. В какой-то момент оно стало не таким мучительно-глубоким, и под пальцами Сольгерд ощутила не медвежью шерсть, а тепло человеческой кожи и знакомый шрам от арбалетного болта у левого плеча.
Эпилог
Стоял удивительно тёплый для исхода первого осеннего месяца вечер. Забор Дома Душ, испещрённый тайными руническими знаками, был украшен папоротником и белыми цветами, переплетёнными алыми лентами, а калитка между мирами – приотворена. Брегир сделал широкий шаг, легко перенося Сольгерд через вино и зёрна, выплеснутые у порога. Охрана закрыла за ними дверь, он опустил невесту на ноги в первобрачной комнате, и белое платье раскинулось длинным шлейфом по мягкому ковру. Белые цветы были вплетены в короткие, едва доходящие до плеч волосы цесаревны, и щёки её стали так же белы, стоило ей окинуть взглядом опочивальню.
Она была здесь лишь раз, в ночь, когда умер Рейслав. Казалось, комната до сих пор хранила запах крови и гари, ощущение рвущегося кружева тонкой, как паутина, надежды и накатывающей безысходности. Сольгерд зябко передёрнула худыми плечами, потупила взор. Это не укрылось от внимательных глаз Брегира. Он пристегнул обратно к бедру снятый было меч и протянул невесте руку:
– Пойдём отсюда.
Сольгерд вскинула на него испуганный взгляд.
– Мы не можем!
– Почему?
– Это традиция! Цесарская чета должна провести ночь после свадьбы в первобрачной комнате.
– Ну ты же королева теперь, – улыбнулся Брегир, – можешь придумать новую традицию. Пойдём!
Он вывел её из Дома Душ, посадил перед собой в седло и повёз в лес. Они остановились на маленькой полянке, засыпанной ковром пожелтевших листьев. Брегир раскинул на земле тёплый плащ как плед для пикника и привлёк к себе Сольгерд.
– Потанцуй со мной, – шепнул он, обнимая её за талию.
Осенний лес укутывал их тёплыми грибными запахами опавшей листвы, влажной земли и вековых замшелых деревьев; лунный свет серебрил чёрные волосы, отражаясь в глазах; ночной туман, словно лёгкая вуаль, поднимался от земли… И два дыхания сливались в одно, срываясь с губ едва заметными облачками белого пара.
Драконий лекарь
Это короткая история о пути протяжённостью в целую жизнь и продолжительностью всего в три дня.
История пути, неразрывно связавшего последнего в этом мире дракона и меня, его убийцу.
Змееяд
Я делаю ещё шаг и замираю. По лиловым обрывкам туч расплавленным золотом разливается закатный свет, словно отчаянный крик тонущего за горизонтом солнца. Я слышу её. Даже мёртвую, я продолжаю слышать её всем своим сердцем, всем своим существом. Я закрываю глаза и касаюсь пальцами шершавой и влажной от растаявшего снега поверхности серо-синих валунов совсем близко от её холодной белой руки.
Кажется очень странным то, что она остаётся здесь, на острых камнях, с небьющимся сердцем, с остановившимся взглядом. Для такой, как она, было бы гораздо естественней исчезнуть, раствориться, растаять, обратиться пеплом, да что угодно! Только не оставлять после себя здесь это холодное прекрасное тело, пугающее своей непохожестью на неё живую, оставить лишь слёзы наши, и боль мою, и память о себе прозрачной невесомой дымкой, призванной отныне застилать мой взор, с каждым днём отодвигая привычный мир всё дальше.
Я оборачиваюсь и смотрю вниз, в холодную черноту воронёных доспехов, и чувствую, как под узорчатыми панцирями человеческие сердца захлёбываются подкатывающим ужасом пред чем-то неминуемым. Они увидели, что произошло, раньше, чем я почувствовал. Странно, ведь произошло это со мной…
1
Изольда
Она вздрогнула и проснулась, не успев понять, что же её напугало. То ли какой лесной шорох, то ли всё тот же сон про чёрную стрелу у неё под рёбрами и изумрудный яд, разносящийся по раскалённой крови. Рассвет ещё не наступил, но был уже близко настолько, что она ощущала в воздухе его запах, звеняще-чистый и холодный. И запах дождя, пролившегося этой ночью над сосновым бором далеко к северу отсюда. Холодает. К полудню будет снег. Надо поторапливаться.
Она выбралась из своего укрытия, застланного еловыми лапами углубления под замшелыми валунами, и, не успев распрямиться во весь рост, зашлась страшным хрипящим кашлем. На бурые листья упало несколько капель крови – иссиня-чёрной, густой, словно вулканическая лава.
Она осторожно выпрямилась, прислушиваясь к себе: после приступа сердце успокаивалось, возвращаясь к привычному ритму, но дышалось тяжело, сипло, с присвистом где-то под солнечным сплетением, там, где обычно рождается пламя. У здоровых драконов, не у неё. Она уже утратила эту способность, как сначала утратила способность летать, а затем и обращаться. Впрочем, человечий облик гораздо безопаснее драконьего, когда крылья тебе уже не служат, а путь столь не близок…
Король
Старший Охотник стоял перед королём в полутёмной пустой зале, почтенно склонив голову, приложив в знак верности правую руку к левому плечу. Стоял так долго, что начал беспокоиться, не задремал ли король на своём убранном шкурами троне, размышляя над его, Охотника, словами?
– Ступай! – наконец вымолвил он, – и в твоих интересах – не попадаться мне более.
– Но, Ваше Величество, а оплата? – изумился Охотник. Он успел понять, что уволен, что ему не заплатили за выполненную работу, но то, что это – наилучший для него вариант, и даже великое благо – этого он не осознал. Видимо, зря.
– Какая оплата? – невозмутимо переспросил король.
– Ну, за тварей этих…
– Ты выполнил свою работу? Сделал то, что я велел тебе сделать? – уже громче перебил его король.
– Я убил…
– Всех? – пронзительный выкрик отразился от мраморных поверхностей залы с таким эхом, что свело зубы. Король встал и медленно пошёл в сторону вновь поспешно склонившегося Охотника.
– Всех? – уже спокойней повторил он свой вопрос, обходя Охотника кругом. – Даже ту, что ранил, но она сбежала от тебя?
– Она умрёт, Ваше Величество, дайте только срок! Стрела-то отравлена!
– Значит, не всех… – мягко заключил король. – Только дело в том, что времени у нас нет, а у тебя – так и подавно. Убить, – велел он стоявшему при дверях стражнику, едва кивнув на согбенного Охотника. – И найдите мне Змееяда. Мне нужен лучший, а не это.
Змееяд
Я снимаю душную кожаную птичью маску и утираю со лба пот, кладу её подле себя. Стянув тяжёлые сапоги, ослабляю перевязь и с блаженным вздохом вытягиваюсь, опершись спиной о замшелый валун. Подставив лицо влажному ветру, наблюдаю, как в рваных грязно-серых облаках, истёртых быстрым ветром до полупрозрачности, то и дело сквозит приглушённый осенний свет далёкого солнца. Он легонько, словно игривый котёнок, касается меня то там, то здесь, пускает солнечных зайчиков от моего до блеска начищенного арсенала… Не брезгует. Не прячется за горизонт, в ужасе задёрнув небо тучами, при виде меня, наёмного убийцы, о котором слышали все, но лица которого не знает никто. Это и к лучшему: говорят, стоит только Змееяду снять маску, свет померкнет – настолько он ужасен. Глупости это всё. Не меркнет. Я проверял.
Будь я на месте света, померк бы при виде нашего короля, молодого и прекрасного. В голове его от скопившихся там мыслей черней, чем в деревенском дымоходе. Но зла он не делает, нет. Зло за него буду делать я. Такая работа.
Изольда
Она уже даже и не помнила, когда именно драконы поняли, что это не просто охота – развлечение для глупых, богатых и суеверных. Их истребляли. Продуманно и жестоко. Всех. Не оставляли даже самых маленьких. Драконы редко живут семействами, они чаще одиночки, поэтому их сложнее отыскать. Но ей не повезло. Их было много, что упрощало поиск их гнезда. Их было много, и это многократно увеличивало боль потери. Их было много… Её было много – в каждом из старших и из младших жила частичка её, а потом вдруг все они, и старшие, и младшие, перестали быть. Они остались лишь в ней – их единственной надежде, единственном продолжении, но и она – растворялась, переставала быть драконом, переставала быть живой, переставала быть… с каждым днём. И лишь тот, кто живёт далеко на севере, за грядой чёрных гор с белыми вершинами, сможет остановить действие яда, задержать её, а теперь всё их наследие, в ней, здесь. Ему по силам спутать планы королю, жаждущему истребить всех драконов, и виной всему – предсказание о драконе, который положит конец его роду и его воинству. Да только зачем нужен этот король драконам? Кто из них знал о короле до того, как всё началось? До того, как он сам всё начал.
Змееяд
След её я отыскал быстро. Не знаю, какие сложности были с этим у предыдущего наёмника, который не довел дело до конца. Найти ее было просто, во всяком случае, для меня.
Она шла довольно медленно, перебираясь через замшелые кочки и нагромождения валунов, старалась держаться под сенью реденького лесочка, но неотвратимо приближалась к большой каменистой равнине, раскинувшейся пред грядой чёрных холмов. Было заметно, что ей тяжело и больно. Она то и дело останавливалась, переводила дыхание, опершись тонкими руками о валуны, иногда её скручивали жестокие приступы кашля, после которых женщина ещё некоторое время приходила в себя, прежде чем продолжить путь.
Сначала я неслышно следовал за ней, след в след, незримо и неотвратимо, как и подобает смерти. После очередного приступа кашля я увидел на её ладонях кровь – густую, маслянистую, чёрную драконью кровь. Теперь я был точно уверен, что она – та, кто мне нужен.
Взобравшись на гряду валунов, скользких от первого сковавшего их ледка, я залёг с арбалетом в низеньких ёлочках, ожидая оптимального для выстрела момента. И вот она вышла в точности под мою стрелу и замерла. Я положил палец на спусковой крючок, готовый выстрелить в любую секунду и… был не в силах этого сделать.
2
Изольда
Я поняла, что он здесь. Убийца. Я почуяла его. Запах кожаной маски, стального болта в арбалете, хладнокровной готовности убить меня и следом – запах его страха, рождённого бессилием пред чем-то непостижимым.
Я стояла и ждала, но чего? Выстрела, которого, я понимала, уже быть не могло, его дальнейших действий? Если бы этот человек выполнил свою работу так, как про это рассказывали – быстро и безболезненно… безукоризненно – он стал бы моим избавителем.
Едва уловимое движение теней справа от меня, на каменной гряде, на самой грани видимости. Убийца стоял в полный рост, бледный, с рассыпавшимися по плечам волосами цвета тьмы. В одной руке он держал опущенный арбалет, а в другой – кожаную птичью маску. Это дурной знак. Лицо Убийцы видят лишь те, кому суждено умереть от его руки. Красивое лицо, надо признаться. И я ещё несколько мгновений жду, что он передумает, вскинет арбалет и избавит меня от боли, снимет тяжесть всех обязательств, всей ответственности, которые легли на последнего дракона, умудрившегося выжить.
Но мы не можем: он – сделать то, что должен, я – не сделать.
И я продолжаю свой путь.
Змееяд
Мы стоим и смотрим друг на друга очень долго, и я всё отчётливей понимаю, что не могу убить её, но не понимаю – почему. Впервые за долгие годы моего ремесла я не могу прервать чью-то жизнь.
Тут она легонько, с кратким вздохом, кивает: «Всё, мол, пора мне, тороплюсь», будто завершая неинтересный разговор. И продолжает свой путь. Не оборачивается, не ускоряет шаг, не пытается спрятаться. Просто идет в выбранном направлении, сверяясь со своим внутренним компасом.
«Ну, стреляй же! – до звона в ушах вопит мой разум, – стреляй, пока не видишь этих спокойных и грустных янтарных глаз!» Она дала мне возможность убить себя. И я ею не воспользовался. Отчего-то теперь кажется, что я не имею права отнять её жизнь, и без того утекающую с каждым приступом кашля.
Изольда
Он не стал стрелять. Но он и не ушёл. Убийца следовал за мной на расстоянии, но больше не пытался быть незаметным.
После полудня действительно пошёл снег. Мелкие снежинки невесомо вились меж белым небом и серыми камнями, не желая касаться земли, потому что встреча с ней для них означала смерть. Воздух стал холоднее и суше, и от этого дышать было ещё больнее, и приступы кашля случались чаще.
Вечерело. Следовало найти место для ночлега, развести костёр и хоть немножечко согреться, выпив горячего хвойного отвара с брусничным листом. Обычно он помогает, пусть и ненадолго.
Вот здесь, я остановлюсь прямо здесь. Дальше сегодня идти нельзя – впереди равнина и Чёрные горы, а это не самое лучшее место для ночёвки. Их я осилю завтра, а пока немного отдохну.
Змееяд
Она останавливается, чтобы переждать ночь. Я устраиваюсь неподалеку, прямо на земле, на влажном мхе.
Прислонившись к шершавому стволу дерева, наблюдаю, как она зябко кутается в свой тонкий плащ и греет руки о кружку с отваром.
Она измучена и своим горем, и болью, и бесконечной дорогой. Кажется, она бы с облегчением приняла тот дар, который мог дать ей Убийца. Но этого не будет, теперь я совершенно точно знаю, пусть причины мне до сих пор неведомы.
Быть может, всё потому, что она – этот маленький несгибаемый дракон – существо гораздо более прекрасное и чистое, нежели тот, что велел убить её. Кто знает…
Она – последняя, и она должна остаться. Даже если для этого потребуется изменить себе, своему кодексу убийцы; изменить тем, кто подобрал и вырастил меня, замерзающего младенца, обучил всему, чем я занимаюсь всю свою жизнь, не оставив иного выбора.
Когда-нибудь это должно было случиться.
Изольда
Заснула я быстро: то ли от накопившейся усталости, то ли от холода, то ли всё сразу. Я знала, что Убийца рядом, но это меня не беспокоило. Хуже для меня он уже не сделает. В любом случае, помешать я ему всё равно не смогу. И я просто свернулась клубком, насколько это позволяло человеческое тело, и провалилась в тягучий и тёмный холодный сон.
Завтра нужно пересечь долину и добраться до Чёрных гор. А там, за грядой чёрных холмов, живёт тот, кто в силах исцелить мою хворь, сохранить жизнь последнему дракону. Драконий лекарь. И я найду его.
Среди ночи я проснулась от непривычного тепла. Меня укрывал плащ Убийцы, поверх которого серебрились острые звёзды снежного крошева. Убийца лежал рядом, подложив свою руку мне под голову, согревая своим теплом, не позволяя истончившейся до полупрозрачности жизни покинуть моё тело в эту ночь.
Змееяд
Почему это вдруг стало так важно, важней всего? Я вижу, что она умирает. Да и сама она понимает, что её борьба, скорее всего, будет ею проиграна, но продолжает упорствовать, хотя куда проще было бы лечь и сдаться – замёрзнуть этой ночью, уснуть и не проснуться больше, никуда не идти, не испытывать ту боль, что ей приходится нести и в своём сердце, и в своём теле. И это молчаливое, смиренное упорство покоряет.
Я подхожу чуть ближе – усилившийся снег нежно укрывает её белым саваном, шепчет ей что-то… Наверное, уговаривает остаться, уж он-то о ней позаботится. Я подхожу ещё ближе, снимаю свой плащ и укрываю её.
На миг мне кажется, что она уже не здесь, но маленькая жилка на шее продолжает пульсировать – жива.
Я ложусь позади неё, в снег, укрывший подстеленные еловые лапы, и осторожно, чтобы не разбудить, подсовываю свою руку ей под голову, а свободной рукой обнимаю её за плечи.
Я не дам тебе замёрзнуть, слышишь? Не вздумай сдаваться! Последний в этом мире дракон должен выжить.
3
Изольда
Наутро Убийца разбудил меня, предложив свою флягу. Я сделала глоток, и горло обжёг крепкий алкоголь. Следом накатил кашель, на снегу расцвели чёрные кляксы драконьей крови.
Убийца заставил меня сделать ещё несколько глотков: «Это не спасёт, но станет чуть легче». Я послушалась. По телу разлилось слабое тепло, голова закружилась, но боль была уже не столь жестока. Что ж, я готова продолжать свой путь.
Убийца всё так же молча, как и вчера, шёл следом. Но держался он ближе, совсем близко. Он подхватил меня, когда мои человеческие ноги изменили мне, и я едва не упала на острые камни.
В тот момент я впервые заглянула в его глаза. В тёмные, почти чёрные, словно драконья кровь, с отсветами золотого пламени в самой глубине бездонных зрачков. И поняла, что накрепко связало нас и что не позволило ему спустить стрелу. Я всё поняла…
Змееяд
Она смотрит на меня так, что становится не по себе. Так на меня ещё никто и никогда не смотрел. Ни в маске, ни без неё.
Я чуть отстраняюсь. Её губы дрогнули, будто она хотела что-то сказать, но в последний момент передумала. И я вижу, как на её щеках заблестели две мокрые дорожки, будто это вовсе и не слёзы, а ночной снег тает на ресницах.
И вдруг она обнимает меня, прижимается так крепко, что мне становится больно, и боль эта где-то глубоко внутри: колет под рёбрами и сдавливает горло. Я замираю и не успеваю ответить, она отстраняется раньше и, ни слова не говоря, продолжает свой путь. Мы продолжаем его вместе.
На равнине бушует холодный осенний ветер, полощет наши плащи в сером воздухе, обжигает лица и ладони.
– Нам туда, – она указывает на гряду холмов, прозванных Чёрными скалами. Не такие уж и скалы, но чёрные, да. Чтобы нам преодолеть их, понадобится день, не меньше. Мы пересечём равнину, но перед подножьем придётся заночевать.
– Что там? – спрашиваю, припоминая на картах за холмами озеро и ельник.
– Внизу, у озера, живёт тот, кто сможет исцелить меня. Драконий лекарь. Больше это никому не под силу.
Я вспоминаю что-то такое, какую-то не то сказку, не то легенду про человека с особым даром – исцелять драконов. Я киваю. Сейчас я больше всего хочу верить в то, что это – правда.
Изольда
Мы шли с каждым часом всё медленней, силы покидали меня, приступы кашля настигали всё чаще, становились мучительней, превращая и без того болезненные вдохи в пытку. Со мной были холод и боль. И его тёплые руки. А ещё надежда – отчаянная и ослепительная, с новой силой во мне разгоревшаяся. Последний дракон не умрёт. Последний – не умрёт.
Змееяд
Мы устраиваемся на ночлег у подножия чёрных холмов, разводим костёр. Во мне крепнет смутное чувство опасности, зародившееся с заходом солнца.
