AnaVi
«Клиповое» мышление
– Почему её никто не взял?!.. – Прошипела Олеся, сама же даже пугаясь новой злобной стали – в своём голосе. А что уж говорить и за других!.. Артём, знавший её буквально вдоль и поперёк, как дважды, так и четырежды «свои же пять пальцев», и тот – удивился, напрягся и вздрогнул: ни разу же ещё до этого не слышав и не видев подобного – в ней и её же исполнении; да и вовсе же – не зная, что она на такое и вообще же способна: была и есть. – И ладно же ещё – наши! Но и её-то?.. Её «шайка-лейка»! Почему они и?.. Как прежде: не заступились – за неё, её и… «своё»; пусть и «как», но и считай же!
– У одних – своя семья и такие же дети. У вторых – своя работа и карьера… А у третьих – и то, и другое: «своё»! Да и, если честно, после выпуска – они уже не так хорошо общались, как вы и друг с другом; пусть и более-менее, но и между собой: в своём кругу. Да!.. Поверишь или нет, но их было собрать – куда сложнее, чем вас. Что – странно!
– Но и хоть кто-то же – мог! – Не отступала и не оступалась девушка. – Не «все», но… Близкие! Ближайший – её же круг. Подруги – её!.. Они же всегда были – с и при ней.
– Всегда!.. Да не «всегда», как видишь… – Отрицательно и тут же крайне сокрушённо покачала головой Людмила. – Когда я обзванивала всех вас – вдруг оказывалось, что они даже и не расстроились вовсе: будто и ждали этого момента – когда, наконец, смогут избавиться от неё… насовсем. Она их – тяготила!.. И вот – отпустила. И их самих – тут же отпустило!.. Ну а принять в семью и «копию Виктории же» – было бы для них: самой ужасной ошибкой; и чуть ли – не грехом-пороком. Карой небесной!.. А там – и «райской». Подземно-адской и… Злым роком!.. Им просто хотелось, как и «хочется» до сих пор – забыть уже всё: что связано с «домом» в общем и самой же ней в частности!
– А!.. – Крикнула Олеся и тут же стушевалась, увидев, как все обратили на них своё внимание: и продолжила уже тише, но и от того – не менее зловеще и строже. – То есть сдать её в детский дом – это вполне себе: перспектива и достойная альтернатива; иными словами – прервать её род. И давно у нас дети отвечают – за грехи-пороки родителей?..
– А я тебе говорил, что её не выносят!.. И даже, «тем более» – её же собственная стая. Тоже мне – альфа! Скорее – бета. Если уж: не гамма с омегой!.. – Поддакнул Артём.
– Да пусть!.. – Глянула рассерженно на него брюнетка. – Пускай! Но… И не принося же в жертву, пусть и её же, но и «ребёнка»! Она – чем заслужила такое к себе же, не к ней, обращение?.. Она ведь даже её, как и не «как» мать же свою, не особо, а там и вообще же «знала»: да ещё и так, как знали её мы! Это – неправильно… Несправедливо!
– А правильно было – портить кровь и съедать нервные клетки всех, м?.. – Прошипел яростно брюнет – практически и ей же в губы, хоть и чётко же всё при этом смотря в глаза. – Включая персонал! Правильно было – избивать и окунать в унитаз?.. Топить – в фонтане… Или душить – подушкой! Правильно было – выгонять нагой в мороз?.. Закрывать – в кладовке. Подсобке и… На крыше. На всю ночь!.. А в комнатах и обсуживающего же персонала? На чердаке и… Складе – у «дома»!.. Заводить обманом в чащу, самую глушь – и оставлять же в лесу: без еды и воды?! Это было – правильно? Справедливо?! Не-т! И давай уже и с тобой же всё признаем, что это – «расплата за содеянное»: и она заслуженна – как никогда. Она – это заслужила!.. И вот – получила.
– Заслуженна – ею! Она – заслужила… Ви-ка! – Исправила его девушка, подстраиваясь под его же холодный и отчуждённый тон, и вновь взглянула на малышку, всё ещё смотревшую так же на неё: и будто бы – понимающую и знающую уже всё и обо всём же, что услышала; а она услышала – о ком-чём они говорили. – Не «ей». И не «она»!
*
Наконец, в яму опустили гроб – и пришло время бросить каждому по комочку земли: в память – об ушедше-усопшей. И, подойдя чуть ли и не одной из всех и «самых» последних, Олеся ещё и присела у зияющей пропасти, что делила их как сейчас же всё и здесь реально, так и там ещё, «давно и неправда», нереально и на протяжении же их всего совместного и именно «существования», (не)жизни, бок о бок и друг с другом, взаимно, делясь где-то посередине – ещё и широкой высокой каменной бело-чёрной стеной… в два слоя: которую и она же сама каждый раз расковыривала, вынимая кирпич за кирпичом, со своей стороны, а Вика, и в свою же уже очередь, параллельно тут же закладывала дыры новыми кирпичами – со своей. И так – по кругу. А и точнее: квадрату! И, взяв немного земли в правую руку, она призадумалась, начав перемешивать её в ладони, невольно вспоминая все моменты, связанные с ней: как они ругались и как дрались, как выживали друг друга – из этого и «не» мира; да и чего уж там – всех миров и вместе же взятых. А стоило ли оно – того? Стоило ли – и этого?!.. К чему и по итогу же всё – пришло-привело! Одинокая слезинка – вдруг скатилась по её правой щеке и, слетев с подбородка, сделала землю в руке чуть влажной. И взглянув тут же на небо, не чтобы их вновь спрятать или «спрятаться» самой, она попыталась впервые увидеть хоть что-то, рассмотреть в сером куполе и тёмно-серых же тучах – возможно и что-то же похожее на и тот же всё «знак», а там – и её же самой и для них: что она уже там и что, может, ещё вернётся; ну а если не вернётся, то хоть и простится – «нормально» и «сама», впервые же в своей-её недожизни-пересмерти, посмотрит хоть и на свою же дочь, в конце концов, даст ей какое-то материнское же напутствие, не обнадёживая до конца, но видела – лишь серый купол и тёмно-серые же тучи. Тоже в какой-то степени – знак: связи – всего и всех!
– Хм!.. А ведь и где-то там – всё же ты. Или «будешь»!.. Но и… «Ты»! И даже ведь – после всей этой-твоей грязи!.. После и всей той же твоей мерзости и гнили, что и ты же сама – на нас вылила. Ты всё равно – попала туда! Сначала – «туда», да. А не сразу и… «Вниз»! – И девушка горестно вздохнула, сглотнув и ком, образовавшийся в её сухом, буквально и высохшем за мгновение, горле: будто и вся же влага организма – враз вышла слезами; так ещё – и с горечью соли! Он был ещё небольшим, когда она стояла со всеми вместе, но раскрылся и разросся до конца и подошёл, вышёл-таки из неё – только сейчас: наедине же с ней и «с собой». – Хотя бы – и за то, что дала новой жизни войти в эти миры! – И взгляд её карих глаз – тут же переместился на удаляющихся и так же всё «последними» с мрачного кладбища: на большую женскую и маленькую детскую фигуры. В тот же момент – и сама же малышка обернулась назад по «ходу» и в самый же последний момент-раз, буквально же и «утаскиваемая» своей «надзирательницей-правшой» за левую же руку, держащей так крепко, что и почти до побеления-посинения кожи ребёнка, в сторону же их среднего бело-серого и с чёрными же большими колёсами: «специального детдомовского автобуса». – Единственное… Единственно-верное – твоё решение! – Прошептали хрипло её губы, будто и на последнем издыхании и исходе таких же сил, выдерживая до конца взгляд девочки и не отворачиваясь, пока двери ни хлопнут и сама же «специализированная махина-автозак» ни начнёт покидать пределов территории. И только тогда, бросив, наконец, землю на крышку гроба, брюнетка приподнялась и, отряхнув свои руки друг о друга, повернулась к отъезжающему транспорту, приподняв уголки губ – в лёгкой и тёплой улыбке. Но и провожая же малышку в окне – не только этим и «соответствующим» же взглядом, а ещё и махнув вслед – своей правой рукой: пару раз прижав пальцы к раскрытой же ладони. И она тут же – почти и повторила её же, только «отзеркалив» и дав же понять ещё тем самым, что и «Нет»: «Круг – не замкнулся»!
*
– Я прошу тебя ещё раз обдумать принятое вами же решение: не в знак недоверия как в принципе, так и в общем, а в целях предотвращения ситуации возврата! – Повторила Людмила, складывая заявления вместе с документами и данными участников соглашения, как и сам же «договор» с подписями синей шариковой ручкой на каждой из сторон и в конце такого же оригинала и копии, убирая затем всё в одну серую пластиковую папку, скрепляя белые листы металлическим держателем и, закрыв, наконец, и её, отложила всё ненужное на момент, вместе и с канцелярией, ненадолго в сторону, скользнув ими с лёгким шорохом и скрипом по белой деревянной поверхности своего стола, чтобы и после чего уже откинуться на спинку такого же кожаного кресла на металлической ножке и с такими же колёсиками и оправить свою свободную белую блузку с горлом, поверх чёрных укороченных классических брюк, являющих белые же лодочки на чёрной же подошве и таком же небольшом квадратном каблуке; пока и её же всё: чёрные длинные волосы, как и всегда, были повязаны в строгий тугой пучок, голубые глаза – подведены чёрным же карандашом, веки – покрыты светло-розовыми тенями, а губы – розовым же карандашом и таким же еле заметным блеском. И ещё раз взглянула на девушку перед собой, правда, уже и не сдерживая никаких своих эмоций и чувств, не сдерживая и слёз, наконец, оставив субординацию – другим холодным и бесчувственным личностям: не себе и… не ей! Сидевшей сейчас и здесь – напротив неё, на почти и точно таком же стуле, только и на четырёх же ножках, без колёсиков, в её кабинете, с серыми стенами, белым потолком и чёрным паркетом, освещённом ярко-белым светом из большого окна в пол с небольшим и узким белым пластиковым подоконником, на котором, в свою очередь, стояли белые лилии и чёрные же орхидеи, пока и с потолка же светили белые и чёрные плафоны люстр с таким же белым светом, орошая им и небольшой деревянный тёмно-коричневый диван с белой кожаной обивкой и чёрно-белыми же небольшими тканевыми подушками с кисточками, стоявший слева от гостьи и справа от хозяйки же его, как и всего же здесь; попадая параллельно – и на два же больших шкафа, белый и за спиной уже девушки, лицом к женщине и чёрный во всю стену, справа от первой и слева же всё от второй, со стеклянными дверцами и позолоченными ручками. И одетой: в белое вязаное платье до колен с высоким горлом и длинными рукавами; с ниспадающими на него тёмно-каштановыми длинными кудрями и с закинутыми друг на друга ногами, правая на левую, в чёрных замшевых сапогах от колен же и на толстом каблуке, пока и позади неё, на спинке же – висела чёрная кожаная куртка и почти такой же небольшой, только уже и белый рюкзак. Приподняв свои чёрные солнцезащитные очки с глаз на макушку, она сама мельком затем утёрла чёрные дорожки от туши под нижними веками и на щеках, пробежавшись кончиками пальцев ещё и по, возможно только ещё, а там уже и точно, осыпавшимся бежевым теням, и поправила контур губ: хоть и заблаговременно уже зная, что и незачем, ведь она и только-только почти уже доела и за «другим» свой же бежевый блеск; но хоть и как-то всё же попыталась сбить напряжение и новый поток слёз, переключившись на какие-то мелкие действия и заполнив голову мыслями о поправлении, при этом ещё – и не проткнуть глаза нарощенными же длинными ногтями с белым лаком.
– Я и он уже не раз всё это обдумали – и отказываться не собираемся!.. – Ещё раз повторила уже и она, улыбаясь, хоть и немного сорванным в этот раз и хриплым же от слёз голосом. – А и тем более – возвращать. Это – не продукт и не одежда, не обувь в магазине! Да и я же за себя-него, как и за неё же уже понимаю, что она этого – не перенесёт: и принимаю все риски и такие же последствия за неё; как и беру её – под нашу же ответственность. Тем самым ещё и подтверждая, что готова ко всему!.. Как и с любым же другим живым организмом, требующим: ласки, заботы, любви, уюта и… тепла семьи.
И, поддавшись на приглашение раскрытых в разные же стороны женщиной рук, перегнувшись параллельно ещё и через стол, нырнула в почти же что и материнские объятия: ведь и куда больше, чем и просто «материнские» – она же точно стала для неё гораздо большим, чем обычная мать или тот же отец, а там и вместе же взятые; не говоря – за «вид» и статус. Больше – чем «семья»!.. Так и ещё не только – для неё. Для всех них!
– Хорошо… – Прошептала женщина, сжав брюнетку в своих лёгких, но и в то же всё время и сильных, крепких объятиях. – Я рада… Рада – за вас и!.. Всех же вас.
И, отстранившись, попросила секретаря, по чёрному же своему небольшому телефону, стоявшему на её столе и с такими же длинными проводами, уходящими в прорезь его, чтобы та пропустила подошедших и ожидающих их принятия в приёмной.
– Нет!.. Я не хочу. Не хочу – никого! Не хочу – к новым родителям!.. Они – плохие. Все – плохие!.. – Упрямилась и шипела малышка, врываясь малым белым ураганом, а и точнее даже «смерчем» в помещение, растрепав не только свои светлые кудряшки, но и белое платьице до щиколоток с коротким рукавом, из-под которого торчали носы белых же балеток на плоском ходу, обутых в этот раз без носок, продолжая брыкаться и вырываться из прямо-таки и стальной хватки женщины, ведшей-тянувшей её всё под тем же своим «конвоем», стараясь убежать от неё: своего же воспитателя. Но та – держала её, и вновь же за левую руку, мёртвой хваткой, пригибаясь не только и под её же рост, сминая и своё же чёрное платье длиной до колен и с коротким же рукавом, но и чтобы прорычать что-то, конечно же, в «воспитательно-успокоительных» целях, да и только же подрывая девчонку ещё больше: и от невозможности справиться с этим вихрем – то и дело топала ногами, почти и дырявя пол своими же чёрными узкими и высокими шпильками таких же лодочек; параллельно же ещё и на каждую же очередную выходку своей подчинённой – одёргивая голову и закидывая ещё, таким образом, свою же длинную тугую тёмно-русую косу назад, закатывая серые глаза, под чёрными же тенями и стрелками, и кривя в негодовании, как и никогда же ещё винные, почти и забродивше-чёрные глянцевые губы.
– Отпустите её: синяки же опять останутся! – Поднялась, наконец, с кресла Олеся, повернувшись и обернувшись полностью к вошедшим; но и смотря же теперь – только на кроху, что даже и оторопела, услышав какой-то новый, среди и всех же ещё собравшихся здесь и сейчас, но и в то же всё время будто бы и старый-добрый же голос. – Ну что!.. Привет, малышка. Точно – не хочешь? А я вот да и не только я – очень хочу тебя к себе… К нам! – И тут же вновь стушевалась, прикусив свою нижнюю губу, попомнив «солнце» и… всех же сразу в общем; ну а в частности – того, кто сейчас так и стоял по ту же всё сторону «дома», так и не зайдя, и даже, «тем более» – поздороваться, решив просто не толпиться здесь и им же вдвоём, как и тем, кто всё же откликнулись на их небольшой междоусобчик-подравление-встречу-друзей и только и делают, что ждут их у выхода вместе с ним, доверившим забрать её и ей же одной, чтобы и потом уже: перенять её из её же всё рук самому. А светловолосая же куколка, тем временем, совсем застыла, прекратив вырываться: но и даже после того, как и её всё же отпустили, под аккомпанемент же всё и фырка самой же Галины, стояла на месте смирно, как и буквально же всё вчера, только уже и сама же девушка, громом поражённая и молнией же ослеплённая, вкопанная и врощенная в пол; пока и её же всё серо-зелёные глазки-бусинки – вновь не начали наполняться слезами, а у брюнетки же так же всё – не сжалось сердце, ведь и её же собственные слёзы: как не прекращали, так и не прекращали же литься по её щекам. – Не плачь… – Прошептала она и села на корточки перед ней, раскрывая руки для объятий.
– Ты!.. Это… Это – ты! – В том же тоне просипела-прокряхтела малышка – и тут же рванула в её объятия, раскрывая их и раскрываясь же сама: навстречу и взаимно.
– Я!.. Это – я! – Закивала девушка, сжимая кроху своими руками сильнее; и прижимая же её к себе – всё крепче и теснее.
*
– Отвали от меня!.. Не нужна мне твоя жалость. И платок мне твой – тоже не нужен! – Рыкнула Виктория, только заслышав хромающие шаги за своей спиной; и следом – скрип металлических петель белой деревянной двери, которая и из-за Артёма – вряд ли уже когда-то закроется бесшумно, да и «в принципе»: ведь и расшатанная, почти и слетевшая с тех же всё и петель – она трещала и, осыпаясь своей белой же краской, вот-вот готова была рухнуть на бежевый же линолеум, придавив кого-то или, подняв с него пыль и грязь, разлететься на ещё большее же количество мелких частей! Но Олеся не сдалась и продолжила идти к ней, ещё и отвернувшейся к серой стене на своей, заправленной же чёрным покрывалом, металлической кровати со скрипучими мелкими такими же пружинами, в тёмно-серой футболке и светло-голубых джинсах, пока и отброшенный укороченный красный пиджак – лежал где-то в углу и на полу, а белые низкие кроссовки – под кроватью, и прижимающей пальцами правой руки трещину на нижней губе, как и левой же – сжимая нос, стараясь остановить кровь; в то время как и её же светлые волосы из высокого хвоста растрепалась по белой же подушке, выставленной ровно, как и заправленная же ещё ранее и до, с подъёмом кровать, как плавник и флаг: но и уже – не победы, а медленно наступающе-приходящего поражения.
– Как знаешь… – Вздохнула горестно и всё-таки же к ней подошедшая, но и не убрала ткань в карман своих же штанов, а положила рядом с блондинкой, свёрнутую вчетверо и уже не такую белую: но и вполне же ещё пригодную для вторичного применения – в местах, где и не было отчётливых красных пятен; хоть и были – застиранно-розовые. «Подарок» же и!.. От Артёма. Пусть и, собственно, как и отношения всё с Викой, болюче-болезненный – своими воспоминаниями и реальностью, но и памятен: не с- и вытираем – сколько бы боли и мук, страданий в них ни было из- и пролито; а в него – ещё и впитано! Да и никто ведь не знает: как поступил бы – на месте того или иного; как и в той или иной ситуации. Вдруг и так же? А вдруг и «хуже»?.. Но и хотел бы он получить – такой презент? Определённо! Да и любой. «Внимание» же! Да и сколько бы гадости и тьмы в нём ни было – свет всегда перевешивает и… перемешивает. Не бывает же ничего – чётко-определённого!.. Всё же – в сравнении и… На контрасте!
– СПИД’ом меня заразить решила?.. Нет! Сначала – ВИЧ. А после… Ага, ну да-да, конечно!.. И пусть я даже и не умру, излечусь… как тебе бы и обратного наверняка бы хотелось… а на крайняк – и перерожусь… но… уже бегу же и тапочки теряю!.. С волосами назад… И пятками сверкая! Засунь свою «святошею помощь», знаешь «куда»?..
Брюнетка не ответила, ведь и действительно «знала», как и то, что вопрос был явно риторическим, оттого и решила промолчать: чего ради зря и «ей» ещё воздух сотрясать? И, развернувшись на пятках, направилась к тому, что ещё можно было назвать пока «дверью», слыша уже в спину и чуть тише, но и не менее злорадно-строго:
– Спасибо. Если скажешь кому!..
– Знаю!.. «Прекрасно» – знаю.
*
– Руки от неё убрал! – Отпихнула от Виктории парня Олеся, кляня про себя дискотеки – на чём только свет стоит и тьма лежит, ведь и никогда же ничем хорошим не заканчивались; а уж если вдруг и «старшие» где-то доставали и проносили алкоголь или запрещённые вещества – тушите свет, пишите «пропало» и мелким же почерком: «кого-то» же обязательно где-то да и прижмут, затянут-зажмут в тёмном углу и… Кандидатом же на это (не)вакантное ни разу место в этот раз – стала Вика; а прижал и затянул-зажал её – изрядно так захмелевший коротко стриженный рыжий парень-ангел, который явно и не «на танцы» её пытался таким образом раскрутить и развести.
– Пошла к чёрту!.. – Огрызнулся тут же он, но и всё же развернулся и брюнетка смогла, наконец, увидеть и лицезреть его ещё и передом: от злорадного выражения его и самого же бледного полного лица со светло-карими, почти и «рыжими», в тон же всё и волосам глазами, рыже-коричневыми же веснушкам на щеках и большом толстом носу, рыжими же и узкими бровями, сведёнными на его же переносице, заставляя волны морщин спуститься к ним же и по высокому же лбу, длинными ресницами, «в цвет» же и всего волосяного покрова, обрамлявшими глаза и ведшими себя довольно статично, не щурясь и не сводясь, тонкими губами, сомкнутыми в одну полосу – до и поднявшегося заодно и вслед же за ними круглого подбородка под и самую же нижнюю всё губу, в явном ещё нежелании и омерзении, как и в медленно, но верно пробуждающемся гневе, подводящем и целиком же уже его лицо к «красному», уже и в цвет же его рубашки, расстёгнутой до груди; в то же время как и его же чёрные зрачки – были настолько расширены, что поглотили и поглощали же дальше всё и вся, не хуже и чёрного потолка над головой и его же таких же джинс с дырками на коленях, пока и серые же кроссовки топтали бежевый пол, подходя скорее и стене, к которой он и прижимал светловолосую, одетую и как никогда же ярко! Словно бы и специально, таким образом, ловя этих самых «мотыльков», выпивших и выкуривших, надышавшихся всего и сразу, на себя. А и скорее: «надымленных»! И оттого же ещё – летящих сквозь этот самый дым-пар на «единственный источник света»: в виде её же всё бордового пышного платья с опущенными плечами длиной до колен, обшитого чёрными стразами по низу-верху и ярко-бордовых лодочек на высокой и широкой подошве, так ещё и с не менее высоким и длинным каблуком; не говоря уж и за светлые кудри, спадающие на голые плечи крупными волнами, винную матовую помаду, чёрные тени, ту же тушь, бордовые румяна и длинные бордовые ногти с чёрными же «французскими» кончиками. В чём, конечно, и Олеся же ей и ему, не от зависти, но и явно же уступала: придя лишь в бежевом топе с завязками на шее и белых джинсах с дырками же на коленях, но и зато же всё обув и в кои-то веки туфли – бежевые лодочки на тонкой и длинной шпильке. Волосы же – повязав в высокий хвост; и на этой же «волне» – утянув ещё и скулы: подкорректировав, как и выделив же их бежевым контурингом. Как и веки – теми же самыми тенями; и подведя же их ещё белым карандашом: нарисовав им – небольшие стрелки. Губы же – «спрятала» под нюдовым блеском; как и короткие ногти – под прозрачный с бежевым перламутром лак. – Может, хочешь принять весь «огонь» – на себя?.. Или третьей! – Хищно осклабился он.
– Нет… Прости! Плохо расслышала… Повтори, пожалуйста, ещё раз – только в «камеру»! – И извлекла из-за белого кожаного своего ремня чёрный пистолет, направив его тут же и ровно между его же глаз. – Давай!.. На счёт «три». Один…
– Больная!.. – Взвизгнул рыжий и скрылся из виду в чёрной зале, вроде как ещё и «чисто демоническом пристанище», где и проходила дискотека «для всех не всех», растворяясь в цветной толпе танцующих и яркости мигающих софитов, под и бьющую по барабанным перепонкам и мозгам музыку, продолжая кричать-ругаться в её сторону.
– Мощно!.. Откуда – ствол? – Хохотнула Виктория.
– Не поверишь!.. – Усмехнулась в ответ брюнетка и направила его уже и на неё. – Из детского мира. Казалось бы, да?.. Но только детям их сейчас и продавать: уж и кто больше знает про «охоту» и «лес», без возможности «спутать» с городом и (не)людьми!
– Не направляй его – на меня! – Подняла тут же свою правую руку Вика, закрывая чёрное отверстие-объектив ладонью; а затем вовсе же и левой – отпихнула его от себя.
– Ладно тебе!.. Открой рот… – Хихикнула девушка, вернув всё на прежние места и приготовившись. А когда уже и дождалась, когда светловолосая всё-таки взвесит все «за» и «против», придя и по итогу же всё к «за», ведь и ничего не теряет при условии… всего, что бы и на самом деле ни взбрело той в голову, спустила курок и выстрелила ей в рот… прозрачной жидкостью. – Круто?! – И тут же проделала то же самое – с собой.
– Это?.. Водка? – Раскрыла глаза в шоке «Венозно-винная Вики» и, чихнув, закашлялась, получив прямо-таки и «ударно-градусную» струю в самую же стенку своей глотки, вызвавшую как раз першение в самом носу, горле и рту. – А я тебя недооценила!..
*
– Прости меня?.. – Сказала-спросила вдруг Виктория, сидя, как и Олеся, на улице и на белых бетонных ступеньках, покрытых сверху мраморной бежевой плиткой, детского дома, первой прерывая их же всё и пятиминутное молчание, образовавшееся между ними и, как ни странно, спокойную и не тяжёлую, не угнетающую тишину-атмосферу: ведь и они уже столько всего и стольких же успели обсудить за этот час-полтора посиделок, не думая о загрязнённой одежде, сбитой обуви да и вообще же чём и ком-либо другом-ином, что уже и не хотели уходить отсюда, и пусть же всё как и, собственно, говорить, что-то или кого-то ещё же обсуждать; зато и смотрели же всё и до этого момента в одном направлении – в чёрное звездное небо и ждали, когда луна покажется из-за их спин, передавая из рук в руки и впрыскивая друг за другом пистолет с последней дозой градуса.
– За что?.. – Ответила-спросила в том же уже и захмелевшем тоне Олеся.
– За «всё»! – Развела руками в разные стороны Вика и будто бы ещё и поклонилась-преклонилась; на деле же – просто устав держать голову в ровно-прямом положении и решив «позалипать» на носки своих туфель. – Ты – классная. Ты и… Артём! Вы!.. Вы – классные. Истинные представители – своего рода… То есть – «вида» и!.. «И».
– Ты не понимаешь, что сейчас несёшь!.. – Фыркнула брюнетка и спрятала своё уже и «пусто-холостое» оружие обратно за ремень. – Ты – пьяна.
– Нет!.. – Тут же подорвалась с места светловолосая и спустилась вниз, к девушке же, сев и слева же всё от неё. – «Нет»! Это – правда! Я так… Так хотела – примкнуть к вам. Так вам завидовала, что не вхожу в ваш каст и должна была быть с… «этими», что… измывалась над вами. Над «тобой»! Так гадко!.. – И схватилась обеими руками за голову, упав лицом в свои же колени и продолжая же затем говорить откуда-то – оттуда, заплетаясь и чуть заикаясь «на поворотах». – Выбрала же самого слабого и… светлого. А ведь так – не поступают!.. Так не поступают – сильные и… тёмные. Слабых бьют – только слабые! Я – слабая и… тёмная. А ты – сильная и!.. Светлая. Вот!
– Никогда не поздно понять и исправить собственную ошибку! – Улыбнулась тепло Олеся и погладила её по уже и окончательно спутавшимся светлым прядям своей левой рукой, пока и правой же – ободряюще хлопала по соответствующему и близкому же ещё к себе её плечу. – Ты – молодец!.. «Молодец», что таки смогла и… одумалась.
– А ты – нет!.. Ты – не «молодец»! – Рявкнула Вика и подняла свою голову, скидывая её руку, но и тут же затем обхватила её своими. – Почему разрешала себя колотить, м? Почему не отвечала – тем же?.. Почему не вправляла сама же мне мозги?!
– Потому… – Начала брюнетка и запнулась, подбирая правильные и одновременно, правдивые, верные слова: стараясь вроде бы и поддакнуть, но и при этом же утешить. – Потому что, как ты и сказала, мы – представители своего рода-вида… Но и как ты!.. Как и ты – «своего». Хоть мы и не «разные»!.. Мы – одно. Мы две части – одно тримирья-триколора: равновесие-баланс-гармония; от и до! Не «чёткого», да. И не «односложного»… Но и чёрный – не всегда, а там и в принципе бывает «чёрным». Как и белый – «белым». И так далее… Да и хотя бы вспомни – того всё и рыжего-бесстыжего!
– Мир?.. – Протянула левую ладонь светловолосая с небольшой татуировкой на кисти, между большим и указательным пальцами, в виде силуэта чёрной птицы с белым наружным контуром самой фигуры и внутренним – по перьям в крыльях: чёрного ворона.
– «Мир»! – Улыбнулась Олеся, пожимая её ладонь и своей правой с татуировкой в том же месте и размере, но и уже в виде белой птицы в чёрном контуре: белого орла.
*
Выйдя, наконец, с малышкой на руках на улицу, брюнетка сквозь слёзы увидела, как обнимаются все ребята: как бьют уже и в шутку друг друга по плечам и спинам, как портят друг другу причёски, раздавая подзатыльники направо и налево и как чёрные же метки мешаются с белыми, пока и везде же виднеются рукопожатия и отовсюду слышатся радостные выкрики, вперемешку порой ещё и с матами, но и опять-таки – уже не в задирательном плане-смысле и целях: а и скорее – ругательно-назидательных; да и могли ли и ещё как-то смешаться в кучу кони, люди и залпы тысячи орудий, на сегодняшний же всё манер, если и не под взрывы же ещё хлопушек, петард… и горящие бенгальские огни!
– Ух ты!.. А у всех – такие птички: белые и чёрные? – Захлопала в ладоши кроха.
– У всех! – Кивнула девушка, утерев быстро и правой рукой слёзы. – Сплотились…
– Уроды!.. Какие ж вы всё-таки… уроды. И сколько же ещё должно было пройти времени, чтобы вы все и с мозгом-то «своим», наконец, подружились?! – Глумился над собравшимися Артём, то и дело врываясь в «гущу событий», в своей серой тёплой кофте поверх белой рубашки и тёмно-синих же джинсах поверх тёмно-серых высоких кроссовок, лохматя макушки то одному, то другой… и отвешивая подзатыльники, тумаки.
– Орлы! – Кричали обладатели белых меток.
– Вороны! – Вторили им и носители же чёрных.
– Вместе! – Кричали уже и соответственно затем все вместе, после чего ещё долго и сильно, крепко обнимались между собой: и все же – с широкими и счастливыми улыбками наперекор-наперерез мелким слезинкам; что и, конечно же, сразу и ещё в уголках глаз стирались парнями и только девчонки их – не прятали и не сдерживали, как и не держали же самих себя «в руках»: вместе и со всеми же эмоциями, чувствами и ощущениями. Ведь и какие бы они ни были – они все были и есть: прек-рас-ны. И только они сами придавали им – ту или иную окраску: каждый и исключительно – лично-свою!
– А мне можно – такую же?!.. – Крикнула малышка, стараясь лишь перекричать их и стать услышанной; но и сразу же замирая-стихая – вместе с ними. – Такую же – птичку.
И, не теряя времени, Артём тут же подсуетился и принял из рук Олеси и в свои же руки, как и хотел-задумал, «драгоценную ношу», целуя бегло и смазано обеих в щёки, а свою девушку – ещё и в губы, параллельно и укусив же за нижнюю и щипнув правой рукой, пока и левая же в основном, как и у неё же ранее, была «занята», за её неприкрытый же кожаной курткой левый бок: не «тонко» намекая на исправление сего недоразумения – прямо здесь, сейчас и под его же всё внимательным и строгим взглядом!
– Это – не твоя судьба! – Покачала головой брюнетка и застегнула куртку на себе. И, как только брюнет спустился к ребятам, они тут же накинулись на него с поздравлениями, как и на отца: и призывая ещё, между делом затем, спуститься и мать. Но она ещё немного задержалась у входа, так и оставшись стоять на ступеньках и смотря же в голубое и безоблачное небо с яркими жёлто-белыми лучами солнца в зените… одна. – Она – не повторит за нами!.. Круг – не замкнётся. Не замкнул-ся! – Прошептала и вновь утёрла слёзы, поднимая затем и эту же правую руку с белой птицей к и в небо, словно бы и пряча лицо от солнца, но и на деле же – вы- и отпуская её в свободный полёт, одновременно ещё стараясь и сама дотянуться до этой «лазури», сжать её рукой и… не только её, а будто ещё и почти такую же, только и левую женскую же руку, протянутую ей в этот момент и в ответ, с чёрной же птицей на кисти и… контрасте: теперь уже и точно – вечном и бесконечном; но и не «беспечном»! – Будь спокойна и!.. Спи – спокойно, друг.
