Артём Ерёмин
Дети, сотканные ветром
Однажды Громила хотел подарить Льву игрушечный автомат. Софья в ответ обругала верзилу, собрала весь скарб и увела сына домой. Лев бы сам не взял игрушку, хоть и мечтал, чтобы у него появилась вещь, какая есть у других мальчиков. Он чувствовал в мужчине что-то плохое. Каждым сантиметром кожи ощущал, как колит злоба, застрявшая в груди Громилы.
– Небось, перепугался до чёртиков? – проговорил Громила и в отклик раздался мерзкий смешок.
Подельник близко не походил на товарища: тощий, с выпирающими скулами, роднившими его с ящерицей. Он сторожил проём коридора, и Лев мечтал, чтобы за его спиной мелькнули лица соседей.
– Не вздумай выть! Вопли меня бесят, – предостерёг Тощий.
Громила открыл окно и показательно отправил в него окурок.
– Прекрасный вид. Запущенная стройка, куча мусора, – Громила сделал театральную паузу, вновь подкурив сигарету. – Понятно, почему милашка Софья отказалась от моей квартиры в центре.
Хоть кто-нибудь, прошу, вызовите полицию, молил про себя мальчик.
– Знаешь… э-э, Лев, если не ошибаюсь.
– Р-р-р! – прорычал Тощий и заржал.
– Лев, я ведь мог стать тебе отцом. Если б не треклятая гордость твоей матери! – в стену влетел кулак, как молот, насаженный на синее запястье. – Нет же, она всё сторонилась, выпендривалась! И видишь, Львёнок, чем всё закончилось. Так просто и без красок она зачахла.
Мальчик вскочил с кресла. Громила одобрительно ухмыльнулся.
– О-о-о, – съехидничал Тощий. – Рискни, пацан.
Желудок Льва саднило и ногу свело судорогой, точно само тело хотело вырваться отсюда. И вдруг надежда на помощь выплыла за спиной у Тощего. Мальчик помыслить не мог, как сильно обрадуется хозяйке Харьковой. Вооружённая фонариком, она прибыла на шум, в надежде наказать монетой разбушевавшихся постояльцев.
– Здрасте, – издевательски приветствовал её Тощий.
Никто бы не поверил глазам, когда хозяйка Харькова, при виде двух мужчин и мальчика, готового кинуться на них, начала сдуваться. Лев даже уверен, что слышал, как выходит из неё воздух.
– Кто вы, дамочка? – осведомился Громила, туша сигарету об пол. Порча коммунального имущества однозначно бы покоробило Харькову, будь она при храбрости.
– Хозяйка, – сорвалась на писк женщина.
– Правда? Плохо же вы ведёте своё хозяйство. Плохо.
– Я исправлюсь, товарищи.
– Верю в вас, – подбодрил её Громила. – Ну, нам пора. Вот только заберём одну вещь. На память, так сказать.
– Каждый, кто знал Софью, вправе взять себе ее частичку, – подлащивалась хозяйка. – Мы так любили её. Впрямь как дочь.
Харькова сама рада уйти, но Тощий умело гипнотизировал её взглядом.
– И я любил. Уважал, хотя мог получить силой мою дорогую Софью, – Громила рыскал по комнате. – Вы ничего плохого не подумайте, она тоже ко мне неровно дышала.
– Как иначе. Солидный мужчина, – подначивал Тощий и указал на Льва. – Вырастил бы из котёнка солдата.
Харьковой оставался один удел – одобрительно кивать. Всё обойдётся, мыслил Лев, они не посмеют ничего дурного в доме полном людей. И беда прошла бы стороной, да только Громила победно выгреб из картин тот единственный холст, что нёс живую и молодую Софью Лукину.
– Вот видите, как мы были близки. В своих картинах Софья и мне место нашла, – указывал Громила на незнакомца, чьё лицо нежно прятали волосы прекрасной девы.
– Ты врёшь! Мама не тебя рисовала! – ядовитая смесь заполнила голову мальчика.
– Кого тогда? Твоего сбежавшего отца?
– Она бы тебя не полюбила! Никогда!
– Придержите львёнка! Я за себя не в ответе. В приюте тебя быстро уму-разуму научат.
Тощий толкнул мальчика, и тот налетел на мольберт, разодрав локоть. Тогда Лев, точно в дыму, схватил первое, что попалось под руку – кружку с загустевшей краской, и запустил её в полёт.
Брошенный наугад снаряд влетел точно в широкий затылок.
Будто не веря, Громила дотронулся до измазанной в рыжий цвет головы, потом посмотрел на кружку, удравшую в коридор. Наконец, мужчина убедился в том, что его голова пострадала от прямого столкновения с ржавой посудиной, а одежда безвозвратно испорчена. Всё так же медленно он повернулся и не увидел никого, кроме худого мальчика с торжеством на лице.
Яростный рёв срикошетил от заплесневелых стен. Хозяйка Харькова, пискнув перед обмороком, раскисла на полу, когда в шершавых тисках сдавили шею Льву. Мальчик видел гримасу Громилы, изрыгающую слюну заодно с ругательствами. Руки Тощего пытался разорвать захват подельника. Затем мир застелила муть. Свист в ушах смолкал. Только мысли продолжали кричать.
Помоги… мама. Защити меня!
Словно спустя долгий отрезок времени мир преобразился. Линии перед глазами вились вокруг людей, заполняли узорами комнату. В груди рядом с сердцем появилось тепло, согревающее внутренности. Оно расширялось. Вмиг тепло передалось костям. Всплеск даровал освобождение. Свет с лазурными отблесками перекрыл очертания комнаты. Казалось, что ничего не осталось в мире кроме него, но вскоре свет начал гаснуть, выявляя контуры разрушенного помещения.
Мальчик повалился набок. Зрение отказывалось сфокусироваться на чём-то одном, но изменения в обстановке нельзя было не заметить. Комнату будто шкатулку встряхнули и перемешали в ней содержимое. Стол, стулья, порванные холсты валялись по углам. В воздухе парили перья, пыль и капельки краски. Единственная лампочка мерцала в агонии, прежде чем безвозвратно потухнуть.
Внимание мальчика привлекло перевёрнутое кресло. Оно пошевелилось, под ним оказался Тощий. То ли краска, то ли кровь блестела на его лице. Громила лежал рядом, однако ликовать Лев попросту не мог. От вида разломанных картин Софьи Лукиной подгибались колени.
Нерешительно, как из нор, появились соседи, и, выказывая недюжинную льстивость, принялись оживлять нелюбимую хозяйку. Та уже сама спешила в сознание.
– Санитаров… быстрее, – пролопотала она и указала на Льва. – Схватите чудовище.
Все соседи смотрели на мальчика, и тот понял: их ничем не проймёшь. Они боялись его. Лев попытался выскочить из комнаты, но когтистые пальцы Харьковой вцепились ему в руку. С криком мальчик рванул от неё, на ладонь каким-то образом попал компас. Цветной браслет же остался у хозяйки на память о Софьи Лукиной. За мгновение Лев оказался в подъезде, затем на улице. Приближался вой полицейских сирен, соседи всё же осмелились вызвать законников. Только теперь, как подсказывало чутьё мальчика, ему суждено понести наказание. Он обошёл красный дом, подпирая его стены, и вышел на строительную площадку, намереваясь покинуть улицу окольными путями.
Лев боялся, что небывалая усталость не позволит далеко уйти, но побег закончился куда быстрее. В ночи мальчик не разглядел черноту на земле, и его нога не нашла опоры. Срываясь в бездну, Лев не закричал и не разбудил дремавшего в сторожке деда.
Его некому было спасти в целом мире. Тем не менее вести о бедах семьи Лукиных летели далеко за пределы людского мироздания. Сквозь трещины Пространства и Времени.
Глава 2. Туда, куда ушло волшебство.
Каждый вечер ровно в семь, старый сторож, подчиняясь нажитому распорядку, обходил строительную площадку и попутно сдирал с забора листовки или заклеивал ими же нецензурную роспись. На отведённом ему участке ценнее деревянного ограждения ничего не было. Только забор, который закрывал гору строительного мусора. Тем не менее, на удивление старика, куча более чем любая новостройка привлекала множество людей с фотоаппаратами и прочего подозрительного народца.
Они появились вслед за первым блоком драгоценного забора. Толпа перекрыла въезд бульдозерам, десятки куриных яиц перевелись не по назначению. «Руки прочь от наследия великого прошлого» – гласил их лозунг. Однако размалёванные плакаты протестующих оказались на прочность слабее, чем десяток удальцов, под командованием человека в большой чёрной машине. Именно с его мановения руки из приоткрытого окна, техника за день сгребла «наследие» в одну бесформенную и лишённую всяких прикрас кучу.
И затем гласу ущемлённого народа стало тесно в одной части города, и недовольство по всей стране разлилось по неведомым старику сетям, что привело к остановке строительства гипермаркета.
– Раньше-то правильней было, – раз за разом сторож возвращался к одной мысли. – В том самом прошлом чьё наследие людишки защищают, их спрашивать бы не стали. За ночь подчистили, и к утру возвели бы фундамент.
Вчерашняя жара терзала его допоздна, духота сегодняшнего дня учащала сердцебиение. После скорого обследования забора старик, не удостоив взгляда строительную площадку, ринулся в сторожевую будку. Разложив рабочий инвентарь: фонарик, карандаш, новые кроссворды, он опустился на табуретку и с отдышкой принял вахту.
– Скоро будет дождь, – обнадёжил себя старик.
Украдкой он выглянул в окошко, выходящее на красный дом – обитель разгильдяйства. По его мнению, лучше бы застройщики разорили «наследие» по соседству, тогда бы горожане только поблагодарили их. Как, впрочем, и местная полиция, которая регулярно посещала неблагополучный дом, что сторож перестал обращать внимание на звук зазывных сирен.
– Чтоб их, – выругался старик, заметив две знакомые фигуры, тайком курящие. – Я блокаду пережил, вас и подавно пересилю. Этаких детей воспитали, что порядочного человека им в радость изводить.
Старик достал мобильный телефон, подаренный ему детьми, и, поставил на видное место. Он стал ждать, когда экран загорится, ждать как прошедшие дни на протяжении недели. Мог бы сам позвонить, да чего им мешать вечером в выходные. Оборвав раздумье, он попробовал вздремнуть, ведь скоро будет дождь. В непогоду шпана носа не покажет.
Дождь накрапывал с ночного неба.
Дважды Лев приходил в себя. В первый раз неведомая сила когтистой лапой возвращала его в мир дурных снов, но потом такой милости ему никто не уготовил. Боль почти не волновала. Помимо неё в темноте мальчика окружали вещи пострашнее. Собственные мысли будто просочились из головы и заполнили колодец до краёв. Их вес давил на грудь, и порой Лев едва не задыхался.
Все врут, твердя, что память есть последняя вещь, какую у нас можно забрать. Мальчик восстанавливал мозаику вчерашнего дня, словно за отдельным кусочком воспоминаний ему приходилось идти в бакалею на соседнюю улицу. Больница простиралась одним тягостным пластом, за ней гнетущая жарой дорога домой, после память рвётся и путается.
Под собой Лев нащупал брезент и тонкие полоски. Кто-то содрал у колодца сигнальную ленту и сбросил её вниз. Его смутные догадки были верны. Сыновья хозяйки Харьковой, не ведая, провели последнюю и лучшую из своих козней, которыми обильно насыщали жизнь Льва.
Да, западня на славу, высотой в три роста мальчика. Установить лестницу в колодце не успели, так скоро свернулась стройка. Лев пробовал звать на помощь и голос срывался на хрип. Горло помнило на себе пальцы верзилы. Тогда он собрал влагу с брезента и прополоскал рот. Голос не вернулся, зато накатила рвота. Опорожнившись организм подарил обманчивую лёгкость и непреодолимое желание закрыть глаза, и его воле мальчик не смел перечить. Он представлял себя древним мамонтом и ждал, когда сверху твёрдая рука, наконец-то, запустит милосердное копьё.
Казалось, одно мгновение заморозилось в его склепе, если бы капли дождя, лупящие по бетону, не отсчитывали время в особенном такте. Где-то на границе яви и грёз трепетал бумажными крыльями мотылёк. От резвых взмахов мгла отступала, словно едкий дым, обнажив красивое дерево и неясный образ. Постепенно человек приобрёл изящные линии телосложения, тёмные волосы укрывали плечи.
– Очнись.
Лев открыл глаза. Чернота темницы разбавилась, будто краски прошедшего сна запоздало покидали реальность. Дыхание сбилось, мальчик сжал грудную клетку, в которой вспыхнула надежда сиянием ярче чем свет, стелившейся по округлым стенам. Лев потянулся навстречу, боясь спугнуть, но свет решительно ворвался к нему.
– Вот же он! – воскликнул кто-то чудным говором.
– Схоронился на славу, шкет.
– Расступись, дай глянуть.
Лев не на шутку испугался. За слепящей пеленой возник не сочетавшийся с ночью гомон.
– Вынимай/пропавший/клад, – прозвучавший приказ вовсе сломал воображение Льва. – Доколе/не обнаружил/враг?
– Чего лопочешь? Не ты ли твердил, будто по такому пустяку мы не суетились.
– Мнимые/мастера дела. Не ведаете/истину/тишина/дороже/злато.
– Извиняй, какие есть! Умные бы сюда не сунулись.
– Довольно, препираться, – кто-то раздражённо вмешался. – Вытащим парнишку, и полдела одолеем.
Лев вжался в стену, наружу ему расхотелось. Однако на поверхности шли бурное приготовление к его спасению, хлюпали ноги, неразборчиво ворчали, и через минуту на дно колодца свесилась верёвка.
– Чего раздумываешь?! Хватай!
Яркий свет мешал различить обладателей удивительной речи.
– Гляди-ка, не собирается вылезать.
– Видать, ему там по вкусу.
– Агась, норка-то приличная, только с крышей беда.
– Брысь! – владелец раздражённого голоса вновь навис над колодцем. Его тон звучал убедительней всех. – Держись за верёвку, парнишка! Нам сверху виднее, что никто прочий тебя спасать не торопится.
Лев бесполезно пытался увидеть лицо женщины, которая разбудила его. Почему она замолчала, ведь ей он вмиг поверит. Свет поглаживал холодные бетонные стены. Мальчик обмотался верёвкой и зажмурился.
– Держись! – предупредили с поверхности, и Льва утянуло к свету.
От скорого подъёма закружилась голова. Поднявшим мальчика могучим рукам пришлось обхватить его, чтобы он вновь не свалился в злосчастный колодец.
– Вроде косточки целы, и лицо не измято, – кто-то добро похлопал по плечу Льва, и у того колени подогнулись. – Хотя присядь-ка на сумку.
Мир постепенно уравновесился для Льва, но сомнения отпустили не сразу. Ведь то, что предстало перед ним ни с чем другим сравнить нельзя. Его спасителями оказались широкоплечие и низкорослые существа в тяжёлых одеждах, никак не подходящих для прогулки в летнюю ночь. Почти похожи на людей, если бы только на их свекольных головах, каким-то образом не закрепились круглые глаза со стеклянным блеском. Двое рядом с ним, ещё пара сматывала канат у походных носилок, а последний держал бумажный фонарь, чей свет давно бы привлёк любопытство жителей красного дома.
– Этот парень? – крепыш с фонарём обернулся к парочке с носилками.
К изумлению Льва, спрашивал он не их. Среди катушек и медных коробов, набросанных на носилках, в шерстяной попоне куталось пернатое существо.
Потрёпанная голова большого филина кивнула.
Что до конца убивало в мальчике надежду на реальность происходящего так это круглые очки на птице. Два тёмных блюдца на ободке.
– Моё имя Лев. Я – Лев Лукин, – мальчику казалось важным, чтобы смотрящие на него создания, наконец, осознали, что обманулись. Правда, он понятие не имел, как и зачем они докатились до такой ошибки.
– Здорово, что ты в своём уме, – сказал хмурый крепыш у носилок и продолжил с едва скрываемой угрозой. – Мы-то сами скупы на имена.
– Агась, зови нас, как вздумается, – подхватил здоровяк со вздёрнутым кончиком носа и таким же задиристым голосом. – Только без всяких: обрубышей, пучеглазых. От «тупого коротышки» мы тоже в восторге не будем.
Лев осунулся, и мысли, затаившиеся в глубине мозга, вылились в пару слов:
– Вы гномы.
– Гноммы? – непонимающе протянуло создание рядом с мальчиком.
– Ты что оглох, он же сказал «хтомы»? – подхватил Задира.
– Видать, что-то обидное, – вставил Хмурый.
– Хватит! – перебил их рассерженный крепыш и, стало ясно, кто был главным в шумной братии. – Мы, младой, от рождения народ чудь. И никто из нас не слыхивал про тех, кого ты гномами величаешь. То есть называют полые, а ты не из их числа, раз нас послали за тобой. Знаешь ли, дельце это весьма опасное, чтобы попусту трепаться до утра.
– Опасность/сокрыта/невеждам, – обратился сидящий в носилках филин.
От его речи у Льва подгибались колени. Она походила на неисправное радио. Слова, заряженные разной интонацией, набегали друг на друга.
–Время/после/болтовне.
Лицо Главаря покривилось в свете фонаря. Видимо, он не терпел подобного пренебрежения к себе, но выбрал более мирный тон, чем прежде:
– Понимаю вашу расторопность, пернатый друг. Всё же если мои жизненные ценности порой расходятся с линией закона, то это не повод считать, что у меня нет убеждений. Я отказываюсь выкрадывать парнишку из его родного мира, не объяснив всю шумиху, что мы подняли нынче.
– Понадобиться/ускорение, – провещал, не раскрывая клюва, филин.
Хмурый чудь отчего-то почесал квадратный кулак, а Задира оценил глубину колодца. Главарь, упустив из вида их знаки, понимающе кивнул и приблизился ко Льву. Мальчик попятился от него, и Добряк, поддерживая его за плечи, мягко сказал:
– Не робей, мы не хотим тебе зла.
– Рассказ выдастся долгим. Посмолить успеем, – Хмурый достал курительную трубку.
Филин испустил белый шум, и даже его наполнил неодобрением.
– Пернатый сударь прав. Мы скрыты от глаз полых, и всё же не надейтесь, что нам так повезёт с их носом, – Главарь обвёл всех взглядом, какой отбивает желание на разные вольности и после обратился на мальчика: – Вряд ли, младой, ты очутился в такой замечательной яме от хорошей жизни. Наш караван, сделав небольшой крюк, явился помочь тебе.
Главарь чуди, словно вырубленный из скалы, стоял перед Львом. Ростом был он немного выше мальчика, но в довесок с уверенным голосом его внушительность впечатляла.
– Вернее, помочь хотят те, чьего посланника видишь в тех потешных очках. Вот только тебе одному решать, пойдёшь ли ты с нами. Подумай хорошенько, что ждёт тебя, если останешься здесь. Остались ли в этом мире те кто дорог тебе?
– Моя мама… – хрипло ответил Лев. – Вчера её не стало.
Чуди насторожились, даже с Задиры сошла улыбка.
– Мы не знали, – проговорил Добряк.
Главарь почесал подбородок, оценивая новое положение дел, и продолжил:
– Остались ли вещи, что нужны тебе по ту сторону Пелены?
– Нет, – ответил Лев, вспоминая разрушенную комнату, где прожил двенадцать лет.
– Есть ли что-то другое, что держит тебя здесь?
– Не знаю. Нет, – мысли Льва путались, он очарованно глядел на фонарь в руке чуди, по коже от его свечения шло тёплое покалывание. – И что значит ваше «по ту сторону»?
На вопрос мальчика Главарь лишь многозначительно кивнул остальным, те принялись снаряжаться в путь.
– Что ж выдвигаемся, младой.
Добряк, не отпускавший мальчика, засуетился и вытащил из-за пазухи фляжку.
– Тебе в дорогу. Глотни и вмиг наберёшь силёнок, – сказал он, и как только Лев с жадностью припал к горлу фляжки, добавил: – Не подумай, будто там сопли.
– Как знать, даже мы не выжали из него рецепт бодрящего бульона, – подмигнул тот, кому мальчик присвоил прозвище Задира.
Разрываясь между жаждой и недоверием, Лев робко отпил и остановился, лишь когда густая влага осталась на донышке. Казалось, она пробралась в ноги и заполнила там образовавшиеся пустоты, ударила в голову, прогнав из неё туман. Заработавший мозг немедля породил сомнения, за ними явился и страх.
– Вы забираете меня под землю из-за случившегося с тем громилой?!
Оживление Льва застопорило ход группы.
– То-то удивлялся, что всё шло гладко, – Хмурый обратился к Задире.
– Я разозлился, когда он хотел забрать картину! Ту единственную… – мальчик закашлял, боль в горле усилилась.
– Ни перед кем не объясняйся, Лев, – попытался успокоить Добряк.
– Когда они накинулись на меня, я ничего не делал.
– Да, младой. Не делал ты ничего запредельно громко, – на лице Главаря и остальной чуди появилась улыбка. – Весть о твоём неделанье только зарождается. И кое-кто уже потерял спокойствие в этом и нашем мире. Полагаю, скоро они сообразят, что от дома удрал ты не так далеко.
– А те двое?
– Живые/будут помнить/мышонка/до погребения, – вставил филин, словно требуя прекращения развернувшейся сцены. – Настойчиво/продолжить/путь.
Задира без причины достал мешок, как раз под размер филина, и с детским ожиданием посмотрел на главаря, но тот покачал головой.
– Выступаем. Пернатый прав.
Шествие остановилось так же скоро, как в прошлый раз. Никакому бодрящему бульону не восстановить Льву силы, которые отнял колодец. Добряк подсадил его к себе на спину.
– Не проспи всё путешествие, – подбодрил мальчика чудь.
– Может, мне надо заснуть, чтобы проснуться, – Лев оглянулся на колодец, в чувствах будто что-то оставил в нём, однако темнота скрывала дно. – Куда же мы идём?
– Туда/где/прячется/волшебство! – изрёк филин.
Лев посмотрел на него, но тот уже клювом завернул потуже шаль. Через секунду чуди взялись за носилки, не забыв встряхнуть непонятное оборудование и пернатого наездника.
– В добрый путь, караван, – объявил Главарь.
Под светом чудесного фонаря они двинулись к выходу с запустелых развалин…
Старик плохо спал на посту. В дрёме ему мерещились чудные голоса, шептавшие на неизвестном языке. Наконец, взяв над собой верх, он схватил верное оружие – ржавые грабли и вышел из будки.
– Дрянные мальчишки, – выругался он, осматривая ночь.
Полупустые дождевые тучи укрывали небо. Утром солнце разгонит их, и в город вновь придёт духота. Вечером сторож соберёт себе еду и отправится на пост. Так будет изо дня в день, пока не кончится лето, пока не кончится жизнь в старике. И всё же сегодняшняя ночь отложится в его памяти без ясной на то причины.
«Удивительная ночь», – подумал старик.
Лампа на его будке предупреждающе замигала, словно указывала дедушке на нарушителей. Однако старик опустил грабли…
Морщинистое лицо пригладил свет волшебного фонаря, но не тронул его глаза. Их укрывала тень, в них не отразились странники, несущие носилки с говорящим филином и мальчика, что до вчерашнего дня жил по соседству.