Артём Ерёмин
Дети, сотканные ветром
Глава 4. Коридоры судеб.
В то время, когда по Санкт-Петербургу принялись разгуливать существа похожие на гномов, где-то на изломах пространства мёртвое море стремилось уничтожить последнее напоминание о людях у её берегов. Волны били высокий утёс, и морская пена окропляла одинокое строение. То был ветхий маяк, какой не познал электричества и позабыл жар кострища. Он простоял без дела сотни лет с того ветреного дня, как его бухта приняла сражение за собственные жизни и за чужое золото. Грабители ударяли по торговым судам с кровожадным рвением, и в итоге мало кто уплыл домой. Дно морское усыпало монетами, словно майское поле зерном. Маяк же как сквозь землю провалился, что, впрочем, было недалеко от истины.
Скрытый за Пеленой, он более не оберегает моряков, заросла тропа смотрителя. Тем страннее было видеть небывалое количество гостей, которое привлёк сегодня крохотный край потухшего в веках маяка.
Трое мужей мчались на свирепых животных. У древнего сооружения они придержали зверей, однако изменчивый нрав ездовых послужил причиной падения одного из всадников. Кошачья порода сказывалась, и даже такие огромные коты предпочли бы находиться вдалеке от неспокойной воды. Остальные же мужчины, ловко спрыгнув на землю, не удосужились поднять из грязи товарища, который запутался в слоях собственной одежды. Вместо этого они стянули с седла изогнутые клинки и гладкие посохи, а затем соединили их в механическом замке. Сноровка, с которой один из них разминался с оружием, выдавала в нём умелого воителя, а для осведомлённых лиц – принадлежность к высокому сословию. Презрение же, с каким оба воина осматривали попутчика, говорило о чуждости старика к их рядам.
– Судя по тому, сколько раз ты оказывался на земле, сударь, могу предположить, что верховая езда не входит в ваши увлечения, – соизволил приободрить упавшего старший воин.
– Ваше благородие, я на память готов поведать всю историю барсов, от Раскола до приручения их горскими волхвами, – посетовал худосочный старик, отряхивая грязь. – Впрочем книжных знаний мало, чтобы разъезжать на них.
– Ха! Сдаётся мне, барсы не выносят пыльный запах твоей непыльной работы, господин библиотекарь? – рассмеялся второй вояка.
Старик заставил себя улыбнуться. Впрочем, ему не впервой проглатывать язвительные выпады попутчиков. Эти два острых копья в умелых руках жизненно необходимы. Да огромные кошки, какой бы ужас ни внушали, служили завидной защитой. Ведь собственная жизнь последние три десятилетия сводила его только с призрачными опасностями, записанными на бумаге кем-то другим.
Старик даже помыслить не мог, как скоро его мирной жизни придёт конец. Ведь он являлся тем самым библиотекарем, на чей ночлег в будущем к неудобству и трагичной гибели наткнётся тучный начальник агентства по продажам.
– Верно, ваше благородие, – согласился библиотекарь. – Оттого я являюсь ярым приверженцем пеших прогулок.
– На тропах, где хозяйничает чудь, наши барсы незаменимы. Ничто так не отбивает желания сидеть в засаде, как приход таких милашек. Посторонних они почуют за версту.
– Тут и двух вразрез не сыщешь, – пробурчал молодой воин, разминаясь с оружием. – На что нам позабытый всеми Край? Недостойный даже записи в дорожной грамоте.
Библиотекарь хотел ответить, но беззастенчивый ветер накрыл его собственным плащом. Защитники, посмеиваясь, бесцеремонно потащили попутчика внутрь маяка, оставив больших кошек нервно поглядывать на море.
Люди строили маяк с усердием и благими намерениями, и, преодолев изломы миров, его стены закрепили мощные чары. Так, одинокий сторож крохотного Края простоял куда дольше, чем ему было отмерено, и гибель сулило лишь море, которое подтачивало камень под ним…
…И гром, который совпал с появлением на утёсе пешего человека.
Была ли виновата буря, запутавшая нити запаха, или страх перед водой, но кошки почуяли путника у подхода к маяку. Грудь за накидкой из дешёвого сукна стянула лёгкая кираса, чей парадный блеск и россыпь инкрустаций смыло когда-то огнём. Шляпа с обвисшими полями рвалась с головы. Придерживая её, мужчина шёл вслепую. И всё-таки маловероятно, чтобы он не слышал рычания потревоженных зверей. Кошки раздирали когтями почву, но даже когда расстояние сократилось до прыжка, бестии не бросились на беспечную жертву.
Только в редкое мгновение, когда смолкали удары моря, слышался голос незнакомца. Напряжённые мышцы зверей под кольцевидным узором шкур слабели.
Смельчак, не поднимая головы, протянул руку к зверю, и тот принял ласку.
Помимо бесстрашия, кого угодно поразил бы смех незнакомца, когда он принимал возвратную нежность хищников. Совершенно несмешной, искусственный, будто вылетевший из глиняного сосуда.
Буря сорвала шляпу, словно давая большим кошкам разглядеть перед ними лик чужака, стянутый багровыми и фиолетовыми лентами. Жуткое переплетение из благородных цветов походило на перевязку ужасных ран. Человек отстранил зверей, и те, с завидным послушанием отошли поодаль.
Прибой сотрясал каменные стены.
Мрак внутри маяка загустел, пропитанный страхом. Каждая тварь, расселившаяся по закоулкам здания, исторгала его. Притаившись, зверьки и гады слушали бурю за стенами. Их маленькие сердца затихли, когда вошёл человек. Что-то скверное он нёс на себе.
Для незнакомца мрак оказался не помехой, и, не боясь, когда осыпалась пыль и скрипуче выли деревянные балки, он поднялся на верхний этаж.
– Старик спятил, – донёсся голос. – Скоро руины смоет в пучину! И нас заодно!
– Перестань! Бояться надо не бури, а мерзавцев, которые охотятся за книгочеем.
Мужчина без лица остановился на границе потёмок, он будто сам был растворён в темноте и чувствовал, как обжигает её свет. По совне, кривое лезвие которой горело в огне, мужчина понял, с кем придётся столкнуться. С наслаждением отмечая, что пребывание в дрожащем маяке не доставляло царским опричникам удовольствия, он достал из-под кирасы предмет, контуры которого вились по руке клубком змей.
Один из стражей продолжал грязно браниться:
– Как у старика хватило наглости забрать моё оружие!
– Терпи. Командир чётко приказ слушаться умника, пока он выполняет своё дело. Ну, опосля сочтёмся с ним… Не суйся!
И без предостережения рука молодого опричника безвольно скользнула по двери. Он скривился от боли и склонился на колени. То же произошло с его напарником, но гримаса мучения продержалась дольше и, выронив затухающую совню, воин съехал по стене.
Охраняемая дверь вела на верхушку маяка, где встарь полыхало пламя. Небо рвали яркие вспышки, буря переступила через порог.
Посреди кострища сидел растрёпанный старик. Рядом горел клинок, которым он разобрал каменную кладку под слоем древнего пепла и птичьего помёта. Тужась над замком найденного цилиндра, библиотекарь ликовал, как ликовала вокруг природа. Восторг не сошёл с лица, даже когда он заметил человека, стоящего у лестницы.
– Я отыскал его, – объявил старик, запоздало понимая кто перед ним.
Он сцапал горящее копьё и направил в грудь противнику.
– Так ты самолично явился за мной!
– Бесполезно, – тихо произнёс человек, и ветер не тронул его слова.
– Вы ничего от меня не получите! – старику же приходилось орать. Он крепче сжимал оружие и ненавистью разжигал лезвие ярче.
– Бессмысленно, – незнакомец протянул руку, и пламя на клинке угасло. – Огонь – это Наша стихия. Ты разве забыл, Мастер?
Перепуганный старик растерянно попятился назад. Доля секунды и человек в маске выбил из его рук оружие – последнюю преграду между ними. Библиотекарь съёжился, прижав к груди цилиндр.
– Скажи, кто предал меня?! – жалобно спросил он.
– Зачем тебе земные разочарования в ином мире?
– Затем, что я и под куполом преисподней найду предателя!
– Так вот куда ведёт тебя последний путь. В отличие от остальных, Мы с самого начала считали тебя повинным.
Библиотекарь с диким криком запустил цилиндр в противника. Незнакомец легко увернулся, но следом алая лента лизнула его голову. Он отступил и присел на колено.
Старик уже твёрдо стоял на ногах с вернувшимся ликованием, в руке он сжимал хлыст, пульсировавший рубиновым сиянием.
Лоскуты, скрывавшие лицо незнакомца, один за другим упали на плечи.
– Так кто же выдал меня, Миазм?!
– Миазм? Так теперь, ты Нас именуешь, мастер.
– Для тебя нет имени, убийца отца!
– ОТЦА! – возглас незнакомца перекрыл шквал бури.
Библиотекарю понадобилась вся воля, чтобы не упасть на колени перед бывшим учеником.
– Отец тоже был их рабом. И предателем, – продолжил Миазм. – Рано или поздно все предают, невинных нет. Отчего же лишь тому, кого ты знал некогда, достался истинный лик?
Старик взвил хлыст. Красное сияние осветило обезображенную им маску на лице Миазма. И вдруг твердь под ногами завибрировала. Замешательство библиотекаря позволило незнакомцу перекатиться в сторону. Старик послал вслед удар, но хлыст лизнул «темноту», исходящую от Миазма. Завязался короткий бой. Всплески чар, молнии небес и накаты волн: всё смешалось в единый натиск бури. Неясный сгусток материи, словно щупальца, вырвался из общего завихрения и прошёл сквозь руку библиотекаря. Старик пронзительно вскрикнул, его оружие, стукнувшись об пол, сбежало с маяка вместе с потоком воды.
– Ты ведь даже не надеялся победить Нас, мастер, – мужчина в Маске подошёл вплотную к дрожащему от боли старику.
Небо озарило маяк и падающее в морскую пучину тело.
Мужчина в обезображенной маске поднял цилиндр. Буря нагнетала дождь, но он не замечал ничего кроме клейма на новеньком изделии.
– Смастерено в Краю Утренних Рос. Наши фляжки сохранят тепло и вкус вашего сбитня, – прочитал человек. Его смех посреди бури пугал. – Сохранят тепло дома! Ты обхитрил меня, мастер!
– Гляжу, вы весело проводите время без нас! – с насмешкой прокричали за спиной. – Очередной кирпичик нашей победы ушёл на дно со старикашкой?!
– Едва ли, – сказал мужчина, не оборачиваясь на две фигуры. – То, что здесь было замуровано, отныне потеряно для всех. Буря вытолкнет мастера и его находку с Осколков.
Та самая буря вдруг замолкла. Она обтекала троицу на вершине маяка, точно не желала вмешиваться в их разговор.
– Пусть хоть бес приберёт! Ты не должен в одиночку сбегать от нас, – голос женщины не походил ни на один из тех, что слышали стены маяка. Он одинаково мог развратить мужское сердце и успокоить плач грудного ребёнка. – Только втроём нам никакая буря нипочём.
Женщина вышла к кострищу, голову её покрывал изящный платок. В возникшем куполе спокойствия её сапожки звонко цокали об древний камень. Она ласково провела пальцами по искалеченной маске мужчины.
– Позволяешь калечить вас. Теряешь сноровку? Твёрдость? – спросил второй гость, взобравшись на парапет, внизу его поджидали острые скалы.
– Всё осталось при Нас. Особенно твёрдость, – мужчина в маске отступил от женщины.
– Тогда почему я заканчиваю за тебя работу? – судя по смеху человека, такая колкость должна развеселить остальных.
– У Нас нет незавершённых дел.
– Как же те миленькие кошечки с двумя твердолобыми бойцами?
Под широкополой шляпой лицо человека укрывала грязно-жёлтая маска, которая изображала ненасытный оскал. В вытянутой руке он держал два расколотых зеркала в железной оправе.
– Прости. Я хотела помешать…
Женщина вглядывалась в глазные прорези изувеченной маски. Мужчина сделал предостерегающий знак:
– Мы желали избежать ненужных жертв, вот почему ушли без вас.
Тон убийцы наполнился недоброй примесью:
– Скорее один ты желал избежать!
Основания маяка вновь пришло в движение, и человек в обезображенной маске примирительно поднял ладонь:
– Оставим склоки на более сухую пору. Ступайте вниз.
– Что ты задумал? – с недоверием спросил убийца.
– Зажечь в последний раз огни на маяке.
– Большущий факел?! Мне по нраву, когда вы в форме, – и человек разошёлся хихиканьем, в точности подходящим маске.
Загадочная кампания собралась спускаться, когда, схватившись за левую руку, мужчина в маске замер.
– Что случилось? – голос женщины звучал обеспокоенно.
– Ничего. Просто так давно…
Мужчина стянул перчатку с левой руки, с серой и искалеченной, и попытался достать что-то из ладони, так же с опаской вынимают занозу. Предвидя вопрос женщины, он бездушно проронил:
– Давние раны. Куда важнее сейчас выбрать отсюда.
На лестнице мужчина в маске замедлился и стянул мокрую перчатку теперь с правой живой руки, оплетённой тонкими трубками. Вмиг указательный и средний палец покрыло пламенем, но звука боли не слетели с его уст.
Он поднёс горящую руку к лицу, осветив маску. Нелегко было утверждать по теперешнему состоянию, что она из себя представляла. Внезапно поверхность маски в сопровождение с тонким жужжанием пришла в движение. Мелкие существа в норах застонали, мрак болезненно сжался. Огонь на длани потух, и всё же звук продолжал мучить. И когда всё закончилось, каждая тварь в собственной норе облегчённо перевела дыхание. Впрочем, мужчина не был исключением, пальцы на правой руке, где мгновение назад играло пламя, походили на истлевшие угли костра.
Он быстро привёл дыхание в порядок и несколько успокоил дрожь. Из трубок на руке засочился огненный сок и перста разгорелись заново. Мужчина прикоснулся к стене. На каменной перегородке мгновенно разрослась огненная волна.
Мыши, змеи и те, кто успел застопорить сознание, ринулись к выходу. Огонь быстро покрывал камень, металл и дерево, вспыхивающее в один миг. Пламя жалило и отрывало кусочки. Человек, спускаясь по винтовой лестнице, проводил по стене горящей дланью. Пожар тянулся за ним словно на привязи.
Оказавшись на земле, живность не утруждал себя взглянуть на горящий маяк, который, как и предполагал человек в безумной маске, полыхал словно факел. Последний свет, излучаемый им, озарял происходящее вокруг неистовство природы. Пламя взрывалось ввысь и выбрасывало хлопья пепла, которые сбивал наземь дождь.
Возможно, час, а может, десять минут, продолжалась агония последнего напоминания о той эпохе, когда корабли шли к бухте в надежде на обретения нового дома. Удар грома. Конструкция не выдержала и обломилась у основания. Маяк полетел в пенящуюся пропасть.
И без того крохотный Край разом опустел. Труд и чувства, вложенные в маяк, оказались слабее разрушающего огня чьей-то ненависти и желания скрыть улики.
Дорога обходилась без резких перепадов, однако неумолимо шла вверх, отбирая последние силы. Стены пещеры разбежались от путников, и Льву чрезвычайно не хватало света одинокого фонаря на космическую пустоту подземелья. Ему порой казалось, что лёгкие будто работали вхолостую. И только недовольные возгласы филина выводили из ступора. По птичьему мнению, мальчика бросало из одной крайности в другую. От сонной медлительности до недопустимой торопливости, от докучливой любознательности до подозрительной молчаливости.
Обитая где-то на границе света и тьмы, пугач был невидим. Только движение воздуха над головой, от которого пробегали мурашки по коже, выдавало его манёвры.
«Чересчур часто он возвращается, – думал Лев. – Проверяет, идёт ли кто следом? Ползёт ли?».
От таких мыслей к горлу подскочил комок и вновь перекрыл доступ к воздуху.
–Тянется/подобно/улитке, – за кругом света мерцали жёлтые глазищи. – Поправка/отныне/ты/без дома/как слизняк.
Глаза потухли, не дожидаясь разгневанного вопля мальчика. Лев готов был запустить фонарь в мелькнувшую тень, но вовремя осознал губительность этой затеи. К тому же разум очистился и вернулось дыхание, что у Льва даже получилось перекусить на ходу. Так, заряженный сушёным инжиром и негодованием мальчик не замечал, как преодолеваются очередные сотни метров, до тех пор, пока свет фонаря не упёрся в отвесную стену. Каменный склон удивлял неестественной чистотой. Ни грязного пятнышка, лишь цельная красноватая порода, уходящая вверх.
В скором времени по всей высоте стены забелела кривая полоса. Словно огромный клин расколол глыбу и сформировал своеобразный коридор, наполненный туманом. На его стенах без видимого порядка разбросало сотни глубоких чёрных отверстий.
– До встречи/на той стороне, – объявил филин, собрав фразу из восторженной первой половины и скорбной второй.
Лев не дал птице оторваться от земли:
– Один я туда не сунусь!
Филин демонстративно расправил крылья:
– Воробья/облик/ты увидел.
Действительно, разлом у основания сужался так, что в коридор едва протиснулся бы взрослый человек. Размах же крыльев филина гораздо шире. Вариант с прогулкой пешим ходом мальчик откинул сразу; вряд ли лапы пугача стерпят его до конца коридора.
– Я понесу вас.
Некоторое время понадобилось птице для того, чтобы исказить морду в десятках недовольных гримасах, набрюзжаться вволю про старые кости. Для птицы у филина оказались чересчур обширные знания о людских болезнях. Наконец, оценив непоколебимость мальчика, пугач согласился.
Лев подвесил фонарь на сумку и вздёрнул её вперёд. Он обхватил филина, и тот вцепился в сумку когтями, тем самым, ослабив нагрузку на руки.
– Далеко ли нам брести? – спросил Лев, вместо вопроса о том, как можно летать с таким весом.
Филин что-то проворчал и, как только они зашли в коридор, усыпанный дырами, добавил:
– Снова они.
Послышалась возня. С обеих сторон из нор друг за другом лениво высовывались чьи-то крошечные головки.
– Не трусь, – произнёс филин, почуяв трепет мальчика. – Пищат/только и всего/мелочь/глупый.
Лев рассмотрел мокрый нос и хохолок крошек. Подошвы, словно намагниченные с трудом отрывались от земли. Всё тело хотело повернуть обратно, выбежать из каменного коридора и нестись без оглядки в дом из красных стен.
«И найти там пустоту и разруху, – убеждал себя мальчик. – Дороги домой больше нет, как самого дома».
И действительно, обернувшись, Лев уже не различил вход в коридор.
Наверху из норок появлялись всё новые любопытные мордашки. Зверьки провожали гостей писком и скрежетом когтей. От бледного тумана, забравшегося на стены, кидало в дрожь. Поглотив свет фонаря, теперь он сам являлся источником нежного лунного сияния. Вился и сплетал узоры перед мальчиком. Лев то и дело отцеплял руку от филина, дабы убедиться в том, что стены не смыкаются.
Сухой туман сделался непроницаемым и скрыл норы, но возрастающий гомон зверьков не давал забыть о них. Помимо прочего, филин постоянно переминался с лапы на лапу, устраивался удобнее. От его веса мышцы рук забились, и лямка сумки болезненно натёрла шею Льву.
Когда туман впереди потемнел, писк и скрежет зверьков возросли многократно, тем самым кромсая остатки уверенности в мальчике.
Цап-царап! Тонкие как иглы коготки настойчиво скребли камень.
Лев перестал надеяться на то, что его ушным перепонкам суждено выбраться целыми. Он хотел закрыть уши и не смог оторвать руки от филина. Шум не переставал усиливаться.
«Нет, не пытка! Зверьки готовятся напасть, – догадался мальчик. – Сколько их?! Сотня, тысяча?! Они растерзают нас на кусочки».
– А-а-а-а! – взвизгнул мальчик. Его крик ужаса потонул в лавине мучительной какофонии.
Лев от неожиданности обрушился на землю, вовремя освободив хватку и дав филину взлететь. Лёжа, мальчик обхватил голову, не понимая, что кричит он один. Туман остался позади, не осмеливаясь пересечь невидимую границу. Лев вознёс бы руки к небесам, но боялся несвоевременно оторвать их от ушей. Не владея собственным смехом, он искал глазами филина.
– Только пищать умеют? Они же едва не напали на нас!
Филин чуть поодаль приводил себя в порядок. Лев чувствовал, как ему приходилось туго в коридоре, и тем не менее проявлять жалость не намеревался. Своими недомолвками пугач второй раз за день подталкивал попутчиков к опасности.
Вынырнув из взлохмаченного оперения, глаза пугача уставились на мальчика. Филин не понимал причины его взволнованности.
– Чуйка/волшбы/довесок малый/жалким тушкам, – вещал он.
– Вы всё-таки проверяли меня. Я же могу быть не тем, кто вам нужен, – Лев не сомневался: задержись они в коридоре подольше, их растащили бы в норы по кусочкам. – Это испытание, которое…
– Прошёл/наравне, – перебил его филин. – Запомни/отбрось сомнения. Охрану/дурила/сила могучая/которая/не овладеешь/ты. Вправду/не мыслил я/кроху/волшбы/отыщут/в тебе.
Хоть филин и изъяснялся словами, будто вырванными из спектакля одного актёра, по птичьим гримасам и ужимкам легко угадывались его эмоции.
Лев покачал головой, в которой продолжали бродить отголоски туманного коридора. На чёткое объяснение и моральную поддержку в птичьем черепе, по-видимому, места не хватало. Зрение свыкалось с отсутствием светлого тумана, и теперешняя обстановка постепенно выявлялась. Постамент, на котором сидел филин, подозрительно походил на автомат для продажи газированной воды.
Лев осел на пол. Перед ним и вправду покосился аппарат с выцветшей надписью, которая завлекала в летнюю жару детишек. Теперь в него деловито упёрся манекен, одетый вразрез нормам.
– Для чего так расставлено? – спросил мальчик, глядя на сценку, воссозданную у него под боком.
Филин нехотя перевёл взгляд на чучела, глядящие угольками на пустой аквариум, последний жилец, которого белел на дне костями.
– Продолжим/опаздываем, – произнёс он, вместо ответа.
Тело изнывало от усталости и боли, и всё же Лев не перечил. Ему желалось как можно скорее покинуть несуразных экспонатов подземной галереи. К тому же свет бумажного фонаря ослабевал. Падение выбило дно, и из него выпал знакомый шнур.
Та же затейливая манера плетения, те же излюбленные цвета тесьмы: лазурный, оранжевый, изумрудный. Подобный браслет остался в другом мире, сорванный наращёнными когтями хозяйки Харьковой.
Рука мальчика зависла над шнуром в нерешительности.
– Не страшись/женщине/родившей тебя/принадлежал, – объявил филин.
От услышанного пальцы мальчика сомкнулись на шнуре и, потянув за неё, он вытащил камень, испускающий свет.
«Нет, – изумился Лев, – он сам был застывшей каплей солнечной росы».
Невероятными усилиями свет высвобождался из заточения прозрачной темницы. Лев будто мог ощутить его, разогнать словно морозное дыхание.
– Ух ты, – только и сумел выдавить мальчик.
Он положил камень между ладонями, и его тело втянуло в себя всё сияние, обнажив источник, державшийся в простенькой медной оплётке.
– Янтарь! И в нём крохотное дерево?
Лев в восторге осматривал мирные блики, гуляющие по венам на руках, и не заметил, как с морды филина сошло напряжение.
– Вы ошибаетесь. Маме не по карману… Я о таком в жизни не слышал.
– Воистину/подобия/не сыщешь.
Красоту янтаря Лев видел в его зелёном оттенке и заключённом внутри ростке дерева, хотя и казавшемся неуклюжим и хилым. С двумя сухими крохотными листочками росток походил на растеньице засушливых степей.
– Тут отколот кусочек. Хотя и таким он стоит огромных денег. Да что я говорю, камень же волшебный. Вы точно ошибаетесь.
Филин взъерошился. Похоже, обвинение в промашке он принимал близко к своему крошечному сердцу.
– Возмутительно/глупый/мышонок. Софье/дар/хранителя/сокровища.
Филин ухнул, что впервые сблизило его с лесным необразованным братом. Собственные слова показались ему неожиданными.
– Вы знали мою маму? – Лев выпрямился в полный рост, янтарь повис на тесьме и, лишённый прикосновения с телом, вновь налился медленным светом. – Кто дал янтарь моей маме? Мой отец? Ваш хозяин?
Филина передёрнуло, оперение на нём вздулось, и глаза сощурились. Нешуточная угроза исходила от крылатого хищника.
– Незнание/мира/спасёт/дурака. Прощу/единый раз.
Мальчик не нашёл достойного ответа и только кивнул в знак того, что уяснил, какую допустил неосторожность. Просто он привык видеть на ярмарках Петербурга, дивных пташек, заключённых в клетку. Везде и всегда рядом с ними находился владелец, готовый ублажать слух покупателя, лишь бы выручить за товар больше денег. Этот же филин – особенная птица, вольная и приспособленная к человеческому мышлению, поэтому Лев не терпел встреч с его неподвижными глазами.
Теперь под светом фонаря и без шали проявились огрехи в его облике. Ржавые цвета в окраске пугача проступали из-за пожилого возраста. Некоторое оперение местами обожжено, кое-где выпирали старые травмы, и уши оказались неравной длины, и ни одно из них не было целым. Лев присмотрелся к шее пугача, на что тот втянул голову глубже плеч. Мальчик потупил взгляд, он и сам не понял, почему вдруг испытал стыд. Под перьями в шее филина пряталась решётка, похожая на радиоприёмник.
Видимо, благодаря этому приспособлению птица овладела человеческой речью. Желал ли этого сам филин?
Впредь Лев решил быть рассудительней. Мало ли что творится в пернатой голове.
– Извините, – начал он. – Ведь я вправду ничего не знаю о вашем мире. Не знаю ваше имя, и в какое странное место мы пришли.
– Имя/избрано/Дуромор, – надменно сообщил филин, всецело полагая, что на мальчика известие произведёт нужный эффект. Он с прищуром осмотрел обстановку. – Странный/кавардак.
Не предупреждая, пугач перелетел на другой конец зала, набитого ветхим старьём. Лучезарный янтарь прогнал тени, и сцены с чучелами переставали казаться Льву жуткими. Они скорее походили на несуразную пародию на повседневность.
Впрочем, как мальчик отметил про себя, с появлением пылающего камня сомнения и страхи рассеялись. И всё же главной особенностью янтаря было то, что когда-то им владела мама. Вплетённая в удивительную историю, которая происходила со Львом, она после смерти подарила сыну надежду на хороший исход.
Филин ожидал мальчика на винтовой лестнице, тянущейся к потолку.
– Выведет/путников/город чаровников, – поведал пугач. – Снаружи/не разговаривай/незнакомцев.
– Мы разве выйдем наверх не вместе? – переполошился Лев.
– Птице/место/небе. Нет/толпе. Ищи/мой след/на крышах.
Дуромор взлетел, по обычаю, не вдаваясь в подробности, в которых так нуждался мальчик. Сделав вираж, он выпалил, прежде чем исчезнуть:
– Береги/камень/чужих рук!
Перескакивая ступени, Лев добрался до верха. Следы филина виднелись на горке слежавшегося пепла, который завалил пол низкого прохода в светлую комнату. Осторожными шажками, чтобы не запачкать себя в саже, Лев пролез в него и тут же зацепился курткой за что-то. От неловкого движения послышался хруст швов, а далее громоподобно застучала складывающаяся лестница. В спину Льву ударила стена, и он уткнулся лицом в пепел.
– Чудесно, – угрюмо произнёс мальчик, вылезая в комнату. – Филину будет то ещё удовольствие.
Отныне закрытый проход был скрыт внутри большого котла, значительную часть содержимого, которого Лев выволок наружу.
В руке затрепетал и погас янтарь.
– Теперь ты дома, – понял мальчик и засунул камень в карман куртки.
После такого количества виданных странностей, закопчённый подвал с углём и оконцем под потолком казался заурядным и приветливым. Отряхнувшись по мере сил, мальчик поднялся к выходу и очутился за высоким прилавком, на котором восседал медный кассовый аппарат. И только он указывал на прошлое узкого помещения, потому как в остальном его заполняли гам с улицы и грузно плывущая пыль в лучах заколоченной витрины. Хотя была ещё лестница, ведущая на верхний этаж.
Лев, не сомневаясь, что и там поселилась разруха, поспешил заявить о своём присутствии:
– Извините! Прошу прощения, я здесь немного наследил! – сообщил мальчик и понял, что зря беспокоится, так как основная часть пола ушла на замену стекла в витрине. – Меня привёл сюда филин! Большой филин.
Звук его голоса, проскакав по лестничному маршу, пропал на втором этаже, схваченный кем-то. Будто кто-то загородил дверной проём наверху. Лев попятился к выходу и через широкую щель в витрине заметил на карнизе соседнего здания филина.
Поправив когтями тёмные очки, пугач расправил крылья.
– Постой!
Лев выбежал на улицу и едва успел отпрыгнуть от мчащегося во всю прыть человека. Не переставая повторять «опоздаю, опоздаю» чудак нёсся вверх по тесному проулку, держа одной рукой соломенную шляпу, а другой – кипу бумаги. Прохожие благоразумно расступались перед бегуном, они не испытывали подобной нужды и двигались с лёгкой торопливостью. Люди кидались друг с другом фразами, быстро в пример походке переговаривались, а их продолговатые тени ложились на камни, которых солнце щедро осыпало бликами. И даже лёгкая примесь запахов сухого пергамента и чернил, не позволяющая назвать воздух чистым, не мешали воробьям на фронтонах домов восторгаться утром.
Здания на улице жались друг к другу, и из-за выставленных верхних этажей не разглядеть пернатый хвост пугача. Скованная постройками дорога кривилась по холму, и Лев принял спуск по улице за более лёгкую задачу.
Люди расступались перед ним, видя его измазанную в саже одежду. Женщины отводили в сторону подолы пышных юбок, а один из мужчин поднял трость в защиту, словно грязь со Льва могла наброситься на него.
Мальчику полсотни шагов не пришлось сделать. На вымощенной дорожке между камнями застряло коричневое перо крупной птицы. Его слегка теребил ветерок. Вероятно, оно слетело с крыла хозяина минутой назад, потому не успела попасть под ботинок прохожих.
Лев присел, чтобы подобрать его, как вдруг на перо опустился растрёпанный веник метлы. Мальчик, знакомый со скверным характером дворников, решил поскорее извиниться. Однако, подняв взгляд, он не обнаружил на деревянной голове лица. Перед ним высилась конструкция, которая сжимала в четырёх руках метлу.
Мальчик медленно привстал, машинально вытянув из-под прутьев перо. Механизм неодобрительно затрясся. Лев же, подавляя на подходе крик, попятился назад. Медно-деревянное устройство, перемещаясь невысокими прыжками, пошло в наступление на человека, посмевшего отобрать принадлежавший ей трофей…
Бегство Льва вновь оказалось недолгим. Оглянувшись, чтобы заметить за спиной метлу, он налетел на что-то крупное. Рядом с ним, задержавшись на мгновение в воздухе, упала метла.
– Так кто же теперь отстирает мой мундир?! – последнее, что услышал Лев.
Мальчик потерял сознание, закончив первый из череды невообразимых дней новой жизни.