БоЖенька
Коллекционер уродов
Хозяин прикрыл глаза устало, притянул Галку в объятья да так и замер.
Девушка слышала, чувствовала, как дико колотиться его сердце. И больше ничего не улавливала. Ни криков, ни голосов, ни шуршания.
Что может приключиться? Ничего же не должно сделаться.
Галка даже не ожидала, что так скоро Ева должна ребенка родить. Не думала, что дитя так быстро появится.
Прямо из пуза этого надутого.
Галку передёрнуло.
Ничего плохо не может случится. Просто не способно.
Ева не может умереть. Не должна.
Она ведь молодая совсем ещё. И здоровая, кровь с молоком. Как бык. Корова.
Ева ведь даже недомоганий не испытывала, весела была все время. Бодра.
Всегда-всегда.
– Иди, – приказал хозяин, – уложи Свету спать. И сама отдохни.
И Галка ушла. Только мысли дурные тревожные ее не покинули.
Ева не имеет права умереть. Она ведь ещё не дочитала второй том приключений самурайши. Нельзя умирать.
А вдруг с ее ребенком что плохое сделается?
Галка положила стрекозочку в корзинку, подвешенную за крюк к потолку. Раскачивать стала люльку, напевать тихонечко колыбельные Влада.
А в голову лезли все теплые воспоминания с Евой.
Как она свой гербарий несчастный собирала, сгорбившись над столом, обложенная вся листочками и цветочками.
Как танцевала изящно и бойко, стуча быстро ножками, как копытами. Поворачиваясь на месте, словно юла. В руках только платок застыл, высоко поднятый над головой.
Как пела, не попадая ни в одну ноту. А все частушки просто кричала весело и задорно.
Как на своей панфлейте сказочной играла, заложив густые кудрявые пряди за ухо. Вытягивая мягко пухлые губы, дула незатейливо в трубочки. А из них звук мелодичный струился.
Как читала всегда беспокойно, подпрыгивая на каждом моменте, то задыхаясь от смеха, то глотая горькие слезы. Как запиналась на сложных словах и рукой на них махала, читала дальше.
Как валялась с Галкой вместе на кровати хозяина, везде свою шевелюру разложив. И ругалась всякий раз, если Гала нечаянно давила на кудри.
Как взыдмала свою грудь большую, когда сопела во сне, если Галка засыпала рядом.
Как пахло от нее терпко.
Какая теплая была.
Живая.
Родная.
Галка мычала и баюкала малышку и сама не заметила, как на одеяла слезы горячие упали. Не успела понять, как сильно разволновалась.
Только живот скрутило больно и дыхание сперло.
Не могла Ева умереть. Ни она, ни ее дитя. Не должны.
Всю ночь Галка не сомкнула глаз. Металась по комнате беспокойно. В темноте ходила из стороны в сторону и накручивала себя.
А Мрак – злодей – в окно бестолково лупоглазил. То козни свои замышлял, то упивался чужими страхами.
Галке не принесли и весточки о том, как там Ева. И все поместье в гробовой тишине похоронено было.
Волнительно.
Страшно.
Чёрное небо стало сереть.
Словно краски смылись из окна, как с картины.
Даже птицы не пели.
Все замерло.
Светлело.
Жара над горизонтом не появлялась. Покинула их будто.
Миг. Промедление.
И весь дом сотрясся криками.
Галка ещё разобрать не могла, чего вопят.
В ладоши захлопали, засмеялись весело.
Галка распахнула дверь покоев и донёсся до нее визг детский, хохот весёлый. И услышала она как Ева тепло хохочет.
– Сын, у нас сын, – ещё никогда не был у Влада голос таким восторженным.
Галка выдохнула.
Все хорошо. Наконец-то все хорошо.
Схватила ещё сонную стрекозочку и вбежала в покои Евы. Припала к ней уставшей, измученной, вспотевшей. Обняла крепко, поцеловала в щеку горячо. Влад подошёл с малышом на руках. Присел рядом на край кровати.
– Это… – Галка осоловело глянула на мальчишку, – это урод!
– А кто ещё мог у меня родиться? – рассмеялась утомленно Ева. И взмокшие ее волосы тяжело опустились, обнажая закрученные в баранку рожки.
– У тебя ягненок, – зачарованным шепотом пролепетала Галка.
– Козочка и ягненок, – улыбнулась сонно Ева, и стала спихивать рукой подругу, – кыш отсюда. Дайте отдохнуть.
Влад передал жрице ребенка обмыть и запеленать. А сам с Галкой и Сарой спустился на кухню.
– Отпраздновать надо, – наказала Сара, – пеките пирогов. Да послаще. Из всех ягод, что найдете.
– Ева сейчас вскармливать будет, ей нельзя ягод, – вступился Влад.
– А ее молоко считается человеческим или овечьим? – Галка передала свою малышку слугам и сейчас нагло восседала на кухонном столе.
Повариха согнала ее, пригрозив поварешкой, и все мирно отмахнулись от Галки.
– Это его первый день рождения, надобно отпраздновать на широкую ногу! – со знанием дела басила Сара.
Влад же спокойно не соглашался:
– Шумный праздник лучше устроить на третий день рождения или пятый. А сейчас он все равно ничего не запомнит.
– Мы-то запомним. Все дни рождения важны. Тем более первый.
– День рождения, – шепотом поинтересовалась Гала, – их несколько бывает?
Но никто на нее внимания не обратил. И она спросила громче:
– Ребенок снова родится?
– Что? – не понял Влад.
– Дней рождений много?
– Конечно. И все обязательно нужно праздновать, не важно кто запомнит, а кто нет, – не унималась Сара, грозя пальцем многозначительно.
– А я ещё рожусь? – Галка совсем растерялась, тихонечко заложила ушки, шаркала носком башмака по полу.
– О чем ты говоришь? – Влад без конца отвлекался и никак не мог понять ни Галу, ни Сару, – ты уже родилась.
– Значит, я больше не рожусь? – Галка против воли надула нижнюю губу, пальцы стала заламывать.
– Нет, конечно нет. Что за глупости?
– Пирогов! Сердце требует море пирогов. Самых кислых и сладких, – громко заспорила Сара, – из малины, смородины, вишни и даже крыжовника. Да-да, Владимир Ладович, не делайте такое лицо.
– Пирог только мы сможем испробовать. И раз Вы так просите, Сара, один прикажем испечь. Но…
– Сотни пирогов! И с десяток свечей на каждый!
– Он же новорожденный. Не сможет ещё свечи задуть.
– Так Ева пускай задувает, беда разве?
Они пререкались так бурно, что не заметили, как Галка сбежала.
А после не замечали, как часто она смурная ходит. Все детишками были заняты.
Обычно перемены в Гале первой обнаруживала Сара. Она чаще остальных оказывалась под нападками буйного характера девушки.
Но сейчас дворецкая вся была занята приготовлениями к празднику в честь рождения мальчишки.
А ещё Сара нередко заходила к Еве, чтобы поддержать и дать материнский совет.
– Больно, когда ест, – жаловалась Ева, – так сильно цепляется.
– Ничего-ничего, понимаю, что неприятно, ты первое время просто перетерпи. На, попей сама, – заботливо говорила дворецкая.
– Не понимаю, чего мне с карапузом водиться, с ним ведь даже поговорить ещё не о чем, – поджимала губы Ева.
А Сара в ответ смеялась, кивала понимающе.
– Можно я тебе признаюсь, – шептала тогда Ева, – я так уже от него устала. Спина ноет, внизу все болит. Постоянное головокружение, слабость. Мне кажется, я уже потихоньку начинаю его ненавидеть.
Ева говорила это и сама пугалась своим словам. Обращалась к себе и словно начинала презирать.
– Тебе тяжело сейчас, – мягко успокаивала Сара, – сложно. Ты настрадалась, измучилась. Конечно, ты устала. Поэтому ребенком и принято заниматься мужчинам. Самое главное дело ты уже сделала.
Сара распахнула окна, чтобы впустить свежий воздух. И продолжала:
– Я тебя знаю. Вижу, что злобы нет никакой. Ты ещё не успела отдохнуть как следует и познакомиться с сыном. Дай себе время.
Сара встала посреди комнаты, глядела заторможенно на Еву.
– Я раньше думала как ты.
Ева подняла голову, отвлеклась от малыша.
– Тоже с дочкой почти не общалась, – призналась Сара, – она умерла от болезни в детстве. А я ее и не знала будто.
Мальчик наелся, с чмоканьем отлепился от матери. Сара поспешила забрать ребенка и удалиться. Дать Еве самой поесть.
Но у двери дворецкая задержалась, обернулась.
– Пока есть возможность, проводи с сыном время. Потом его может не быть.
Галка бегала по поместью. Сперла из кухни что-то и пряча под рубахой босоногая пронеслась мимо Сары.
Дворецкая удивилась. Пошла за девушкой следом.
А они на пару с Мерином у пруда дурачились.
– У тебя которое?
– Шестое ещё.
– Значит, тебе уже шесть лет. Хозяин, вроде так говорил.
– А ты уже который раз празднуешь?
– Сорок третий, – важно подбоченилась Галка и выставила перед другом пирожок с воткнутой лучинкой. Только приготовилась зажечь, как Сара ее схватила за шкирку.
– Это что такое? – грозно поинтересовалась дворецкая.
– Ничего. Мы просто так, мы ничего не делали, – затараторила Галка.
– Мы мой день рождения празднуем, – спокойно отозвался Мерин, – мне шесть лет.
Сара удивлённо глянула на огромного взрослого русалку. Вскинула брови недоверчиво.
– И как давно ты дни рождения празднуешь?
– За сегодня или в целом? – уточнил Мерин.
Дворецкая засмеялась.
Пришлось объяснять этим двоим бестолочам как возраст считается, и как дни рождения празднуются.
– Один день в году. Один, когда вас мама в мир привела. Понимаете теперь?
Уроды синхронно кивнули.
– Пойдем, – сказала Сара, вынуждая Галку последовать за ней. – Ещё гостиную надо прибрать. И из подвала украшения достать.
– Сара?
– А?
– Саровна, – будто невзначай задумчиво произнесла Галка.
– Чего это ты говоришь?
– Златова Галина Саровна, – просмаковала девушка. За что получила подзатыльник.
– Нашла как пошутить.
И Галка рассмеялась.
– Сама сказала, мама приносит нас в этот мир. А помнишь, ты меня из этого пруда вытащила когда-то, – указывая назад скалила зубы Гала.
– Так родить надо, а не из пруда вытащить. Чучело, хохочет еще.
– Ты говорила, вода – мир потусторонний, чужой, смертельный.
– Все, хватит дурачиться, – Сара отмахнулась, а сама поглядела на Галку тепло. Будто на дочь свою родную.
– Великая поленница Златова Галина Саровна всемогущая завоевательница.
– Тьфу ты.
Казалось, все успокоилось, стало нормальным, привычным. Больше не было ни проблем, ни тревоги, ни забот.
Все стало хорошо, как прежде. Каждое утро завтракали вместе, громко общались, смеялись без конца. Днём работали, каждый любимым делом занят. Вечером ужинали у пруда, играли.
Галка словно воротилась назад во времени, когда никаких забот не было. Когда единственный страх был, что выгонят.
А сейчас Галка и этого не боялась.
Если решить проблему потепления, не нужны они будут Владу. Ну и пускай.
Ее это больше не заботило.
Остановить великий жар казалось важнее, значимее.
Только почему у них опять не осталось никаких зацепок? Ни единого знания или понимания, что делать.
А на что они надеялись, освободив Жару? Чего хотели добиться? И зачем вообще Елену пошли вызволять?
Галка смотрела сейчас на всех и пыталась понять, что же делать.
Света, как и подобает стрекозе, у воды брызги поднимала. Мерина утомляла играми своими.
Влад только в сторонке сына баюкал и глядел настороженно.
Ева разлеглась рядом, заложив руки за голову, вела светские беседы с Еленой.
– Это что, спица? – возмущённо закричал Влад, следя за Светой.
– Эй, – обиделся Мерин, забирая у ребенка железку, – это моя спица.
Девочка заливисто захохотала, завредничала. Не стала отдавать спицу, махала ею из стороны в сторону. Хитрая постаралась от воды отползти, чтобы Мерин не поймал.
Влад окончательно разозлился, положил сына в корзинку у Евы, и взметнулся к пруду.
– Если она его пырнет, – беззаботно отозвалась Ева, – спасайте без меня.
И продолжила болтать с Леной.
Они мирно обсуждали праздные темы.
Только когда мальчик с интересом загулил, Ева обратила внимание на него. И тут же как ошпаренная подпрыгнула. Выхватила из рук сына деревянную игрушку лошади:
– Это женская игрушка, Светина, – и будто удивляясь своей же эмоциональности, уже тише добавила, – поиграй лучше с мальчишескими какими вещами.
Ева нахмурилась, подобралась, не могла глядеть на испуганного, замершего малыша, пристыдилась. Наощупь цветочек крохотный сорвала и в корзинку положила.
Мальчик не стал играть, огорчился, умолк. А Ева глядела хмуро на растение.
Сама себе поражалась.
– Чего ты, – поинтересовалась Елена, – и что, если кони – это девичьи игрушки? Ты же сама любишь цветы изучать, а это вроде как для мальчиков.
– Не знаю, – Ева сама уже расстроилась. Поспешила мальчика на руки взять, обнять, успокоить.
К этому времени уже Влад подошёл. Злой, недовольный, мокрый. Свету принес, положил в одеяла, обтереть и согреть.
И дети развеселились, над папой смеяться стали. Языки показывать, как Гала научила. Одеяла передёргивать. Игрушку коня делить.
Галка глядела на детей, улыбалась. И вдруг вспомнила.
Да так вспомнила, что перепугала всех своим вскриком.
– Старуха! Деревенская сумасшедшая, которая мне видение передала! Она же тогда ещё сказала, что жар остановится, только если маленькую уродку и урода в жертву принести.
– Что ещё за старуха, – без интереса Ева закатила глаза.
– Ну, такая, вся в лохмотьях черных и с ожогами по всему телу…
– Это Фата, – Елена перебила, только чтобы махнуть рукой успокаивающе.
– Чего?
– Я её знаю, это же она всех надоумила, что меня надо сжечь. Не обращай внимания, она всегда такая, – Елена говорила это будто невзначай, но сама призадумалась.
Это же сколько этой старухе тогда лет?
– Она так и сказала: убейте своих детей с уродствами? – недоверчиво поинтересовался Влад, глядя на Галу.
– Нет, – девушка надыбила хвост, – сказала сжечь ещё юных, не познавших жизни, дочь Жары и сына Мрака. Вот так.
Елена Настасьевна напряглась вся, села прямо. Но никто кроме Мерина этого не заметил.
– Мы не будем убивать своих сына и дочку, только потому что так сказала какая-то бабушка, – непреклонно заявил Влад.
– Я понимаю, звучит странно, но, Влад… – Галка сама была не рада этой идее, – Вы подумайте: от потепления зависит благополучие всеобщее. Не Вы ли всегда искали решение, от которого сразу всем будет лучше?
Но Владимир, который обычно не знает, что и делать, здесь даже не раздумывал:
– Я сказал нет.
Ева же, наоборот, в мыслях потерялась.
Только Галка не верила, что подруга ее поддержит или поймет.
Если уж Ева так долго хотела ребенка, то не позволит даже думать о жертвоприношении.
Но она лишь поджала губы и отвернулась. Поглядела на малышей.
– Кому как не женщине, породившей человека, дозволено лишить жизни?
Вопрос был риторический, и никто не нашелся с ответом.
– Спать пора, – отрезала Ева.
И они просто собрались и вернулись в дом.
Всё.
Ничего не обсуждали, не переговаривались. Как в воду опущенные, все недовольные, напряжённые, молчаливые.
Только в воздухе повисла эта недосказанность.
И весь дом теперь тонул в мыслях, в словах, в решениях, которые озвучить невозможно.
И привычный теплый домашний уют стал пеклом душащим.
Все, что раньше нежность вызывало, теперь не даёт на себя взглянуть спокойно. Заставляет задуматься только об одном.
О смерти.
Жизни двух невинных детей или благополучие всего мира.
Только непонятно, сработает ли?
Как не сработало с видением и Жар-птицей, все окажется опять не тем, чем кажется.
Галка держала Свету на руках, прижимала ее лицо к груди. Не могла глядеть.
Ева с сыном прошла мимо до своих покоев.
Подруги встретились в коридоре.
Посмотрели в глаза друг другу. Мрачно, мучительно, долго.
Они все знали. Все понимали.
Но так ничего сказать не смогли.
Душно. Жарко. Воздух тяжелый, даже вдохнуть болезненно. Лена решила прогуляться. Вышла к воде.
Безмятежно у берега ее встретил Мерин. И в сегодняшнее полнолуние, когда Мрак окрасился в алый, казалась эта встреча необычайной.
Сами они были как Жара и Мрак, как жизнь и смерть, женское начало и мужское. Буря, огонь страстей и холод спокойствия.
– Ночью гулять опасно.
– Я уже была сожжена заживо. Ты думаешь, меня все еще можно напугать?
Мерин улыбнулся.
– Каждый из нас пережил страшное. Все мы здесь когда-то были разбитыми, брошенными, одинокими.
– Ага, сожженными заживо.
– Твоя ноша была тяжела…
– Я умерла ради скотов, которые надо мной же и издевались. Не смей говорить, что Боги жестоки, но справедливы. Я не постесняюсь зарядить тебе прямо в лицо.
– Думай что хочешь, но для меня, героическая смерть – лучшая доля, чем такое существование.
– Начитался книжек помпезных?
– Да. И кое-что из них понял.
– Удиви меня.
– Гала – клубочек.
– Ладно, все же удивил. Что это вообще должно значить?
– Она связала нас всех. Показала, как можно жить. Влад идиот и рохля.
– В целом… – Лена одобрительно закивала.
– Он все ждал, что кто-то его полюбит. А Гала просто любила. Ева искала кто позаботится, Гала заботилась. Я надеялся, что кто-то придет и поймет. И она пришла.
Елена не была впечатлена, лишь пожала скованно плечами.
– И поверь мне, она тоже этого хотела. Только понимала: хочешь быть любимым – люби. Спасенным – спаси. Жаждешь уважения – уважай сам. Хочешь, чтобы мир был справедлив…
– Но он не будет.
Мерин поджал печально губы. Но согласился.
– Не будет. Но если хочешь справедливости, будь справедлив сам.
– Брехня, – Лена отвернулась, чтобы лучи Мрака не освещали сейчас ее лицо.
– Они заботились обо мне. Я хочу сделать тоже для них.
– Ценой жизни?
– Малая плата за любовь.
Еще долго тьма и свет вели свой спор. О чем они беседовали, что оплакивали, из-за чего смеялись – невдомек. Но утро тогда все же наступило. И впервые прохладное.
За ночь, всего одну и долгую, целый пруд иссох. Так, что можно было на глиняном дне увидать аккуратно расставленные вещи русалки. Но уже ни Марины, ни Елены не было.
Остались только слова. Они говорили: чтобы каждый новый день Жара всходила на небосвод, нужно не забывать любить и заботиться.
БОЖЕСТВО УРОДОВ
Как мир рождался? То помню.
И вам расскажу все скромно.
Беременеет богиня и вот
Ее огромный жёлтый живот
На небе свет нам даёт.
Шучу, это мой анекдот.
Но Жара, и правда, да,
В чреве детей принесла.
Три чудесные дочки
Рождаются поодиночке
Первая дочь – земля,
Грунт создала, поля,
Глину, песок, чернозем
Грязи вокруг пустырем.
И пока рожает мать,
Стали земли-то иссыхать
Затвердела, потрескалась та
А Жара рожает дочь два
Второе дитя – листва
Цветы, деревья, трава.
Фрукты, кусты и ягоды,
Но жухли они от мамы-то.
А она тужится, все старается
И третья дочка рождается.
Она – живые все существа,
Птиц, зверей кутерьма.
Насекомые все и рыбы,
Они от жажды погибли б.
Но недоношенный вдруг ребенок
Четвертый сыночек подонок.
Он беззлобный, но раздражает,
Ревёт, все сопли пускает
И от слез его, от воды
Зацвели все вокруг цветы.
Размякла почва, и да,
Оживились все существа.
Посмотрела Жара на них
На детей своих четверых
И решила она тогда,
Вот теперь создана Земля.
Давно это дело было,
Простите детали забыла.
Этот рассказ банальный,
Ему не бывать детальным.
Но если надобно вам,
Передам это все богам.
Пускай они выслушивают,
Что мир создали уж скучно.
***
Ну, какие вам еще детали?
Про звезды, что в небе пылали?
Раз – верховная Жара богиня.
А те, что светят в вышине -
Маленькие далёкие точки,
Это другие божочки.
Они слабее, могущества меньше,
Но богини. Богини, заметьте.
И вот как-то грубая Яра,
Красная точка пожара,
Пришла свататься к сыну,
А Мрак, бестолковый детина.
Испугался, в истерику впал,
Сбежал капризный нахал.
Не захотел женитьбы,
Ему только слезы лить бы.
Он упал и разверзлась земля
Расплескалась морей синева
Он катился, рыдал взахлёб,
И рекам пути прогрёб.
Недовольно вопил, ногами "топ" -
А в следах для озёр потоп.
Я помню то время смутно,
На лодках жила попутках.
Мрак бестолочь и дурак,
Затопил всех нас зевак.
Он выплакал все глаза,
От горя ослеп, егоза.
И зрачки его белыми стали,
Отражали свет Жары лучами.
Сжалилась высшая мать,
Чтобы сын перестал визжать.
Сказала, он теперь тоже бог,
Чтобы на небе остаться мог.
Что теперь он ночи властитель,
И женитьбу пока отложите.
Так и стали мы поживати,
Днём с Жарой, а ночью в кровати.
Мрак глупый властитель,
Вы в ночь никуда не ходите.
***
Ну, что вам ещё рассказать?
По высших сестер или мать?
У них странные отношения
Вот возьмём для сравнения
Старшую девочку в доме.
Она никого не покормит
Но даст все возможности в мире
Чтоб они сами себя накормили.
Средняя овощи, все посевы
Передаст младшей деве.
А она в рот глядит первой,
Предает земле кто мертвей.
Вот такая у них порука:
Девочки кормят друг друга.
Но бывают у них и обиды
Ссоры, тарелки побиты.
Иногда ругаются дочери,
Бывают бураны, смерчи.
Раз, повыдергивают волосочки
Старшая средней дочке.
Или море нашлет саранчи
Младшая, чуть зуб наточив.
И в один из таких деньков
Были неистовы крики богов.
Средняя перешла все грани -
Была той ещё дрянью -
Листвой, бутонами, ветками
Отравила всех как таблетками.
Наслала порчу, понос,
Прям настоящий психоз.
Ее раздражало тогда,
Что она всегда номер два.
Что ее все не замечают,
Игнорируют, принижают.
Что сестры ее не любят,
Используют только и губят.
И тогда бедная средняя дочь,
Паутиной стала точь-в-точь.
Покрыла отравленным телом
Все вокруг и все в целом.
Она обезумела, очерствела,
И завладев всем, вдруг обомлела.
Тишина и пустынна власть.
А сила и мощь не всласть,
Если вокруг ни с кем никогда
Не разделить их плода.
Когда ты вот так стоишь
После истерики вокруг тишь
И кровь отлила от лица
А вокруг даже нет подлеца.
И уже не так важно
Что ты властитель отважный
Что ты номер один,
И что, мол, непобедим…
Затихла, скукожился вся,
Засохло второе дитя.
И все листики и лианы
Застыли в позиции странной.
Так Жара, мама детишек,
Спалила ветвей всех излишек.
Ошибки истаяли и исчезли
И сонные боги воскресли.
Знаком только служил
Пепел, что в небе кружил.
Это лишь напоминание:
Криков, ругани порицание.
А в целом спокойствие благодать,
Что я ещё вам могу сказать?
***
Как три дочери жили?
Все в тишине и в мире.
Ой, помню однажды, да
Как младше всех сестра
Однажды, в темную ночь,
Могла ведь и сгинуть прочь.
Это сложная, долгая весть,
Вы точно хотите прочесть?
Ну, слушайте так тогда,
Ибо в смерти той наша вина.
Три сестры в мире тепле и ласке
Жили как будто в сказке
Жили так долго и чудно
Пока на земле безлюдно.
Но вот у младшей сестры
Появились мы, как вши
Мы были юны, нелепы
Тянулись как дети к свету
Бесхитростны и несведущи
Мы глупые были немощи
Ели, что под руку попадется,
Без малейшего благородства
Хорошо, если ягоды жрали,
А бывало – птицу поймали,
И кушали так, без соли,
Не обжарив это доколе.
Перья, конечно, мешали,
Между зубов застревали.
Я овощи больше любила,
Но некоторые дебилы,
Клубни ели прям с грязью,
С небольшой неприязнью.
Пили из лужи каждой,
Все что лилось, утоляло жажду.
У нас тогда мало было ума,
И однажды из-за этого дела
Младшей дочери захерело.
У нее внутри все вскипело.
И в темную жуткую ночь,
Кричала, страдала дочь.
Ее порождение, дети, мы
Как последние все скоты
Устроили схватку, бой,
Пошли друг на друга войной.
Мы не поделили мелочь,
Стали грубо и бить, и жечь.
Страдала тогда богиня,
От боли сжалась, застыла.
Кричала. Тяжело ведь очень,
Когда дети убивают порочно.
Когда поднимают руку,
Друг на друга, друг на друга.
Камнями били, швырялись смело.
Кровь везде, и мертвое чье-то тело.
Как ей, как нашей маме,
Наблюдать за всеми нами?
На нашу жестокость, садизм?
На войны идиотизм?
Не выносили этого вида,
Других звёзд панихида
И в эту жуткую ночь
Богини падали прочь
Сбегали тогда с неба
Тысяча и одна комета.
Это был высший знак,
Кто борется – тот дурак.
Как утро настало,
Верховная Жара восстала.
Остановила бой,
Поглядела, кто стался живой,
Кто из богов ушел.
И чтоб не настал раскол,
Отныне верховная мать,
Запретила всем воевать.
И придумала неприкасаемых правил
Штук сотню, может больше, кто знает.
Я их всех не упомню, простите,
Если надо, в трактах прочтите.
Там что-то про любовь, заботу,
Про помощь трепетного ухода.
Что родителей надо беречь,
К ним только ласкова речь.
И конечно, сказала мать,
Что нельзя просто так убивать.
Ну, это так, просто вспомнилась быль,
Тогда мало, кто остался живым.
И от каждого выжившего урода,
Семейства пошли, народы.
И расплодились тогда, будь здоров,
Сформировали много домов.
Я плодилась тогда тоже, верно,
Веселое было время.
Что-то заболталась я о былом.
Что ещё рассказать перед сном?
***
Что вам там интересно: любовь?
Мне о ней не связать и двух слов.
Романтика, нежность, объятья,
Это мужские проклятия.
Это происки всех парней,
Чтобы нас женить поскорей.
Ну, женить и любить, друзья,
Если понимаете о чем я.
Но влюбляются чаще парни,
Как Мрак в любви коварны.
Он ведь когда-то сам,
На женщину так запал.
Это человеческое дитя,
Женщина с гласом кита.
И размером, наверное, тоже,
На гиганта очень похожа.
Дородная толстая дама,
С голос небывалым.
Бархатным и глубоким,
Она пела всем одиноким.
Выходила вечером к морю
И выла, волнам все вторя
Что любви очень хочется, да
Но нестандартна ее красота.
Только Мрак же слепой, все верно?
Он влюбился в голос заветный.
Слушал ее забвенно,
Верил, любил вожделенно.
Каждую ночь дарил,
Прибой, что волнами бил.
А если вдруг дождик, гроза,
Это женщина никогда
Не вымокнет от дождя,
На нее не падет вода.
Мрак как умел, как мог,
О любви свой давал намек.
Заботился, оберегал,
Кокетливый он нахал.
Но как и все люди она,
Смертная же была.
От старости, от болезни,
Или от лишнего веса,
Во сне она и скончалась.
А в Мраке печаль плескалась.
Он тогда расстроился так,
Что даже днём водопад.
Плакал, скорбел,
Совсем очумел.
Благо, не случился потоп,
Иначе он у меня бы огреб.
Нет, его успокоило в миг
Возлюбленной дух и лик.
Ну, он не знал, ее вида
И представил себе лишь лыбу.
Она обернется дугой цветастой
И Мраку легче гораздо.
И теперь каждый раз,
Как плачет Мрак пидорас.
Успокаивает его дуга,
Любимая светлая радуга.
Ну как понравилась быль?
Хотите ещё про любви?
Нет? Очень странно,
Любовь Мрака спонтанна,
Вы сами как-нибудь заметьте,
Не оберегают ли вас Жары дети.
Может быть юный Мрак
Оберегает каждый ваш шаг?
Ну, что, поверили, да?
Это все ернуда.
***
Послушайте лучше историю,
Как старшая дочь территорию
Чуть ли не всей земли,
Сотрясла слегка вспылив.
У нее характер тяжёлый,
С не самой лучшей долей.
И ей было очень обидно
Что к ней молений не видно
Младшей дочери мы
Посвятили храмы, псалмы,
Во имя средней всегда
В деревьях все города.
Вдоль каждых дорог
Стоит черенок невысок.
А у старшей сестры, увы,
Не воспеваем никак труды.
Недовольство зрело непросто
Она вся тряслась от злости
Взревновала, вскипела сестра
Зарычала гневно гора.
Застучала, клокотала земля,
Нервы нам потрепла,
Дома все снесло, осело,
Проучила сестра за дело.
И чтобы задобрить, загладить вину,
Мы решили вспахать десятину.
Спустились к равнинам, без гор,
Чтоб полоть у земли мелкий сор.
И засеяли мы поля,
А оттуда нам вдруг еда.
И отныне мы каждый год,
Чтоб избежать невзгод,
Чтобы задобрить сестру,
Продукты растим к октябрю.
И даже в том есть и плюс,
Овощей да и фруктов вкус.
В целом, мы не в обиде,
Только сестрам не говорите.
Лучше мы сменим тему,
Какую хотите поэму?
О чем угодно поведаю,
Только не эту задетую.
Там личные счёты, забудьте,
С несправедливой мутью.
***
О, значит хотите, да,
Про несправедливость слова?
Тогда про младшего брата
Расскажу жестокую правду.
А вы знаете, дамы, кровь,
Что льется из нас вновь и вновь,
Это происки Мрака, да,
Его гнусная ерунда.
Ладно, слушайте же сначала,
Как Мрак дошел до скандала.
Поутру, как всегда на небе
Боги вино заедали хлебом.
Дети Жары еду уплетали,
И дела свои все обсуждали.
Делились все дочки заботами,
У кого огородные хлопоты,
Кто скот разводит и вот,
Младшая любовь создаёт.
Она возлюбленным благодать
Просто так готова давать.
И молились все люди третьей,
От нее ведь рождались дети.
Мрак расстроился очень,
Он ничем ведь не занет ночью.
Долго мыслил, страдал от дум,
И решил просто так наобум.
Ему захотелось чтоб тоже,
Мужчины в обряд были вхожи.
И в таинстве деторождения,
Мужское семя вложение.
Мрак распорядился так:
Если в женщину вдруг дурак
Влюбится, нет больше мочи
На нее положится порча.
И каждый Мрака на небе круг,
Дураки слезы крови льют.
И пока ребенка они не зачали,
Кровавые реки плещут ручьями.
Так что в следующую менструацию,
Вы знаете кому все овации.
Кого благодарить всецело,
За боль и изменение тела.
Мрак не самый умный божок,
Я сразу знала, что он лошок.
Заранее Жаре ведь говорила…
Забыли, про эту историю я могила.
***
Точно, пока про маму вспомнили,
Хотите забавнейшую историю?
У Жары есть плохие привычки,
Не тайна, она та еще алкоголичка.
У Жары с вином всюду нычки.
В морях, в вулканах затычки.
Я ей говорила заранее,
Что пьяной она наказание.
Я вообще на короткой ноге,
С богами и их всей ерунде.
Я Фата, старуха судьба,
Знаю как сложатся все дела.
И из раза в раз говорю,
Ты пьяной нагонишь беду.
И обычно так и бывало,
Где напьется, там сразу же лава.
Но меня кто-то слушает, нет.
И отсюда под сотни бед.
Все, не хочу об этом.
Слова эти все под запретом.
И что, что сама начала?
Все, забыли мои все слова.
Вы когда там идете спать?
Ложитесь уже в кровать.
Я на ночь, на Мрака время,
Последнюю расскажу поэму.
***
Знаете, отчего потепление?
Началось оно из-за затмения.
Ладно, начну с азов:
Все беды от мужиков.
И потепление тоже случилось,
От того, что Жара влюбилась.
И запала на бога забытого,
Его имя тайной покрытое.
Его не увидеть, не опознать,
О нем лишь былины слагать.
Я им сказала заранее,
Вам нельзя допустить слияние.
Но любые мои предсказания
Ясны лишь по окончанию.
Не понравилось Жаре знание,
Что любовь принесет страдания.
Она с судьбой решила играть,
Меня спалить и изгнать.
Ну, вот опять плачу немного,
Я говорила, что тема убога.
И как только с небес я упала,
Влюбленным ничто не мешало.
Слились они воедино
Преданно, лебедино.
Все едино и все одно.
Страсти любви полно.
Поцелуи, объятья несмелы,
Слились в ласках два тела.
Самый счастливый миг
Единение этих двоих.
И то самое единение
И было наше затмение
На Жару, на света лучи
Нашли объятья, что горячи.
Ее закрыл всем своим телом
Забытый бог, кому нет предела.
Это бог пустоты и тьмы,
Больше неба, чернее сурьмы.
Вы думаете, будто Мрак,
Всей темноты чудак
Но как может бог ничего
Свет отражать и тепло?
Нет, Мрак, это бог воды.
А отец повелитель тьмы.
И вот два великих родителя
Всего пять минут, я видела,
Слились в одно затмение
И вот Жара уже беременна
Ну и что? Подумали вы
И в целом бы были правы
Ничто не могло мешать
В любви им детей воспитать
Днём Жара с тремя дочерями
Ночью тьма их качает тенями
Но семейное счастье недолго
Ведь родился ещё и подонок
Юный их сын, божество влаги
Свет отражает во мраке
И теперь негде жить папе,
Тьме не протянуть своей лапы
И Жара страдала и ныла
Любимого не забыла
И от тоски своей страшной
Климат везде теперь пляжный
Потепление, жар, духота.
Не спасет ни холод, ни темнота
Бог пустоты бессилен
И в этом давно стабилен.
Вот если бы кто-то заранее
Сказал бы о том предсказании.
Ой, точно. Я говорила!
Но на Фату мы дружно забили.
Вот помогай им богам потом,
Они из мира построят дурдом.
Все, баба Фата не плачет,
