Евгений Александрович Козлов
Театр трагедий. Три пьесы
Этюд первый. Немыслимое
Пять тысяч лет, пять тысяч снов,
Печать печали на челе,
усталый взор, и волос в седине,
Мудрец, сидящий на скале,
взирал на крепости основ,
Смертных семь грехов изучал наедине.
Мантией покрыт небес,
в деснице посох пастуха,
Пастырь без овец,
душ человеческих безмолвный чтец.
Явился, в мгновение исчез,
ведь смертное есть прах, труха.
Трепещет жизнью околдован,
потерявший обретет,
Немыслима ему лишь та,
хранят тела, в коих заключена,
бессмертная душа,
Неподвластная жнецу.
Почему вечна не он, а она,
под коей стаи воронов кружа,
Клюют, печень поедая,
не убьют, улетают прочь стеная.
Духи зла стерегут добычу,
искушая, на лезвии ножа,
Учуяв грязь, спешат ею умыться,
цели страстей преумножая.
Над крепостями слетелись духи,
покрыв туманом собственный удел,
И не смел, мудрец прикрыть златы очи,
оторопел, перстом отверз тот мрак,
Явственно воззрел,
псалом средь гор гулко он пропел.
Камень крепок стен падших городов,
сей валуны, оправданья слабости они, знак
Заблуждений и пороков,
из ветхих тех истоков,
не искоренены, а упразднены,
Законом людьми наречены,
инстинктами естества,
Потому-то и прочны,
в сущности звериной заключены.
Порою не сломить, изнывают,
но все выше стену сооружают, что черства,
Как и их сердца, неупокоены тела,
измучены жаждой лобызаний
Между суетных созданий,
наслаждений, сладости,
для души страданий.
Пленники, обманутые науки лживыми идеями,
омрачители сознаний.
Возвысились оплотом семь крепостей,
семь замков без царей,
Свою лишь волю выполняют,
выбирают,
во врата широкие с гордостью войдут,
Или до скромности еще при жизни снизойдут,
в одеждах дикарей,
Иль Царство Небесное бодрствуя, учтиво ждут.
Поднес старец руку, затряслась земля,
пласты пород переместились,
Почва сместилась и город первый над пропастью,
над бездною завис.
В воздухе повис,
птица, севшая на карниз,
свалит его вниз, тени сгустились,
Одно движенье,
близок стал град для мудреца,
взглянул с уступа, где возвышался мыс,
Страх не объял людей,
платья на грудине разрывая,
вопили о доблести не унывая,
Себя над другими возвышая,
хвалясь и прославляя, учили, строили и изучали,
Случай богом провозглашали,
последователей награждали,
животным подражая не скрывая,
Верили в природу и отбор,
слабых уничтожали,
Господа Бога отвергали,
любовь химией называли,
так и жили, как нужным они считали.
И даже в миг последний, от ереси не отреклись,
башню Вавилонскую возрождали.
В стае сила пышет, языки их многословны,
резвы и непокорны,
Власть ничтожна,
а не согласные для них рабы,
В те роковые дни не сняли кандалы,
оправданы и непристойны.
Гордецы, носители красоты,
двигатели цивилизации умы,
“Добро пожаловать в мир знаний” девиз их,
пусты, цветной бумаги короли,
В обмен на знания жизнь вашу берут взаймы.
Вверх главу горделиво приподняв,
восстав, не верили до самого конца, несли
Короны впереди себя,
мертвецами дорогу красную устилая.
И вот опустил десницу старец,
и крепость первая низверглась во мрак,
Срослась земля, остался от былого,
лишь пыльный прах, травы удобряя.
Вторую крепость приподнял,
город тот в неистовстве кричал,
ароматы источал
Духов и масел,
светились фонари там красным цветом,
и никогда не спали
Люди без одежд,
в бреду порочном плоти прибывали.
Ночей ценители,
живописцы, писавшие девиц в непристойном виде,
За искусство выдававшие свою страсть,
распутницы подобные сиренам,
Манили, завлекали простодушных,
гласу совести непослушных, послушник в рясе,
И тот не устоял, огнем свирепым воспылал,
желанием грязно сладким.
Прелюбодеи, осквернители замысла Творца,
Сквернословят и малых сих науки тварной научают,
инстинктом плоти величают.
Горюют дети не знавшие отца.
Ведь матери,
сбившись со счета побед постельных,
достоинство уничтожают.
Любодеяние естественностью наречено,
повсюду зиждется оно.
В поросли многие падут, сродников превзойдут,
никто не скажет против, не истребив
Порока, став сущностью,
то зло толпою будет оправдано и прославлено.
И если дела чисты,
глаза отвернуты от прельстивых женских тел,
супротив добродетелей помыслы восстанут,
в них ты царь Содомский.
Душа осквернена мыслями блудными,
то девство лишь пустейший звук.
Но если душа и тело белее снега,
то истинно невинен,
царь Гоморский
Не обольстит
мужа одной жены, жену единственного мужа.
Монахи и монахини, отсекали сладострастье рук,
В сем граде не живут они,
иной здесь смысл обитает,
наслажденья процветают.
Развращают малых сих, многоженство почитают,
насилуют и растлевают.
Один лишь шаг, осознанный, необратимый,
отсечет невинность бесценную благую.
Единожды даруя, не сохранив до брачного зачаточного ложа.
И крики женские вопили, не утихали,
когда мудрец десницу поднял роковую,
Обрушился на крепость вторую град огненный
и камень плавился, осталась сажа
На земле, на коей после выросли древа сухие,
давшие черные плоды.
Третья крепость приползла,
бурно, шумно ликовала, на пиршестве том богачи,
Ежедневно выпивали,
смеялись, хохотали,
лакомствами угощались отроки и их отцы,
Дичь новоиспеченную пожирали,
насытившись, еще взалкали, одобряли их врачи,
Глаголя о полезности пищи животной,
не соблюдали люди те посты.
Скоромной пищей набивали животы,
в усладу телу жадному до хрипоты,
Чела друг другу целовали,
иного времени не знали, как в празднестве
Чревоугодию отдаться,
и лености безропотно умышленно предаться до немоты
Ночами, днями спать и верить лживым снам,
предсказывать в забвенье.
И надеждами ложными безжизненно умы щедро орошать,
в игры азартные привыкшие играть,
Все имущество свое за пару фишек продавать, з
а карты готовы душу свою отдать,
Полны, на устах улыбка, всюду их узнать.
Слов аскезы не ведают они,
язвами желудки испещрены, расходятся пути,
Но чреву безотказно они верны,
ведь рабы, в работе и в молитве нерадивы.
Лишь потребляют, сердца отяжеляют,
души от безверия худы.
И нищий, и богатый, упиться вином до зверя может,
мутятся всякие умы.
Воздел десницу старец в третий раз
и море разлилось, обрушилось волной,
На крепость праздную,
и поглотила грешника вода,
выпивая ее с помощью рта,
Спастись пытались, но раздувались словно пузыри,
стали погребены пучиною морскою.
Суждено во тьме им прибывать,
ползать по камням морского дна.
Вдали тускло замерцал четвертый град,
что подобен, словно яд.
Высятся дома, окна заколочены гвоздем,
двери на засов, одиночества сей унылый кров.
Одинокие жильцы, стеною огородив ореолом пустоты,
безмолвный призраков парад.
Сокрывшись от суеты, болтовни,
не ради озарения, не ради Бога; нет.
От ненависти к роду людскому,
печально живьем под сводами
схоронили свой надменный дух,
Проливают слезы, несправедливость укоряя,
ропот лишь на устах, винят всех, но только не себя.
Как бы им распознать худое в ближнем, осужденье,
не все изгои таковы, а те, кто пусты,
Без веры, ожесточая сердце, проклинают белый свет
и во тьму уходят безвозвратно.
И как же тихо и отрадно, смрадно, почти наги,
худы, лица от злобы их грустны.
Соблюдая посты, прекословят на показ,
в молитвах нерадят, неопрятно
Скупы, в вещах и в слове,
заповедь любви не чтут, не выполняют,
Судьбу свою навеки проклинают,
все оставляют и за собой идут.
Обречены испражнениями души своей упиваться,
ядом мысли изнуряют.
Не от людей, а от добра бегут.
Воздев руку, старец обрек на муку,
поднялись ветра, вихри завертелись в ряд, кружащий
Дом вверх ненавистников взлетел,
словно пылинки, рушились стены, крыши.
Рассыпались на песчинки, пустыней ставши,
мертвой и безлюдной, ничесоже не родящей.
Крепость пятая лукаво засверкала,
люди суетливы, копошатся словно мыши,
Подобно муравьям, грузы,
мешки несут в три раза больше роста.
Измучены собратья, серебра и золота рабы,
иль любой другой вещицы,
Купцы, набитые алмазами ларцы,
стерегут и днем и ночью, считают до ста,
В долг с жадностью дают, в рост,
высокого полета птицы.
Корень зол всех растят, и лелеют,
пожертвовать отдать не смеют.
Воры любители чужого,
мечтатели богатства,
искусники притворства,
Скупцы и расточители,
всегда бегут, копя монеты,
забывая Бога и о ближнем, блеют
По-ослиному телегу груженую везя,
и в гробе лежать с приданным будут, ради коварства.
Нищему не подав ни разу,
не отдохнуть глазу от блеска драгоценностей
Цветных, сундуки взвалив на спины,
жизнь проживают с набитыми карманами зла.
Мудрец лишь вздохнул,
в миг в прах сребролюбцев обратил,
по ветру развеял средь камней,
Что есть сердца их, разбросаны по миру,
земля их ныне мать и сестра.
Рог боевой рядом возопил,
град шестой он сотворил, приоткрыл.
И крепость та войной была, людьми гневливыми наделена.
Насилие процветает здесь,
каждый готов постоять за честь,
мечом разил
Мстительный герой,
врагов своих беспощадно резал не знающи греха.
Плоть за плоть, девиз рук убийцы,
все одинаковы, похожи, ведь пострижены все как один.
Кто наступает, кто защищает,
методы едины, потому и непростимы.
Зверь, защищающий своих детей,
по-прежнему остается зверем,
когда клыки вонзит в горло врага,
Подставлять вторую щеку Господь учил,
но доселе никто не понял,
и ныне поступки исповедимы
Военачальников и царей, в крови воина отмщенье,
мщенье главный для них удел.
Не ударяй и не толкай, боль не причиняй, заповедано,
а они, сжав кулаки, бьются насмерть.
Одних медалями наделяют,
прославляют, забывая о том,
что они убийцы, мир проклинают.
Во врагах видят лишь цель, мишень,
и острием шершень яростно ужалив,
Дважды, трижды, до скончания веков.
Ирода поклонники живут,
силу, смелость, беспощадность чтут.
Завистники, гнев разрушает их,
нет для языка и рук смирительных оков.
Воздвигнув стены, побои и войны оправдали,
брать меч и погибать от меча не прекращали тут,
Распри, злословие и клевета,
обиды и ненависть к другим народам,
спешат на военный зов.
Блюстители закона,
разбойники, все едины,
насилия почтенные и ныне слуги,
Расисты, разделители полов,
яростные иноверцы, что бьют камнями чужаков,
Запрягали словно рабов в острые те плуги.
Не смевши более смотреть,
вздохнул мудрец,
казнь египетская над градом пронеслась, мостов
Прикрывая путь, отравляла источники,
неведомая кара крепость шестую разложила.
В гневе воины сердились, но болезнь в пыль их навеки превратила.
Усталостью удрученный он, воздел очами, и рукою поманил.
И вот выросла из-под земли крепость ветхая седьмая.
Скалою высится над миром, крепка и неприступна,
грешна и беспутна.
Тщеславия твердыня та,
в величии сгорая.
Собственное я на трон с почитанием сажая,
во славе прибывая неотступна.
Люди живут здесь знатных родов, короли, лорды,
Картин и стихов творцы, великие писцы.
Так прославлены, что слетелись демоны легионы, орды.
Дабы воззреть на ученых сего мира,
коих величают мудрецами,
когда они простодушные глупцы.
Любознательно следят,
каков закон они в безумье сочинят,
как еще придворных умилят.
В злате пышном утопают, драгоценны их кресты,
но не смогли их понести.
Власть признав за благодать,
во всесожжений царства пировали,
народы истребляли
Указав лишь пальцем, поставив печать,
царства покоряли,
бурьяном храмы поросли.
Не щадя ни кого,
тысячи имен на руках кровавых их зияют,
Расхитители они,
те пастыри черны,
и после смерти не умерщвлены пороки
Их, многие им верны, обмануты,
увы, не померкли
Вожди, не позабыты греховные труды.
Памятники возделаны повсюду,
затряслась земля,
и на части рассыпались кумиры, идолы.
Встал старец с колен и в мгновение судьбы,
стали под грудою камней погребены,
Башни рухнули и столпы,
они забыты, словно сироты.
Развалины о славе былой лишь возвещают,
в книгу смерти занесены.
Закончив свой обыденный удел,
мудрец уходить решил, но невольно бросил взгляд
На храм меньшой, что белее снега,
ярче звезд тот сиял, скромно, одиноко.
В окошко заглянул, две дюжины людей,
молясь, творили в душе нерукотворный свой обряд,
Скудный наряд, смирением наделены,
благодарят и молят Бога, свечи горят,
образы святых глядят добро или строго.
И только здесь тот недосягаемый покой,
искомый всеми.
Веру испытать решил мудрец,
обрушил на них все несчастья разом.
Стихии воспылали,
но что заповедано, то решено.
Напрасно он силу изливал,
не пошатнулся Божий дом, защищенные Отцом,
Не убоялись прихожане те,
и волос не упал с голов,
подсчитанный до рождения веков.
Обрадовался на это старец,
бороду седую почесал,
он не всесилен,
он лишь вассал.
Тленное превращает в тлен,
только вечное ему не подвластно,
душу не тронет он и не распорядитель он гробов,
Выполняет то, что велено ему,
созерцать дозволенное бремя.
Имя тому старцу – Время.
Вступительные слова перед вторым актом
Воззрите в зеркало, и там, кого увидите, в умилении полюбуетесь или разобьете отражение оскверненное собой. Вопрос, скорее утверждение. Нам внушают выбирать, судьба и мы ее творцы, выбор есть всегда, разные пути, ответвления, куда не взгляни, всюду мосты. Сейчас поведаю я вам о том, что не подвластно нам, рождаемся и видим свет, растем, ища ответ, почему таков я, почему серы мои глаза, почему я не красив, за что мне уродство ужасного лица, почему не выбирал, почему никто знак не подал, не рождайся, здесь тебя никто не ждал. Внешность свою не выбирал. И что теперь? Смириться? Довольны некоторые положением своим, другие не соглашаются с лихвой, слышим дикий вой, несправедливость осуждая. Тяжко бремя того кто отрицает, но сделать ничего не в силах. И голос, и душу сполна безумных мыслей с малых лет дарованы нам, и отказать мы не способны. “Одев однажды шкуру зверя, не обратишься в зверя ты” – сказал отшельник, власяницу колкую снимая. Обречены, то неизбежно; блажен тот, кто никогда в зеркале себя не видел, или в отражение воды. Легко смотреть со стороны. Вы польщены, так подумайте о том, в какую книгу каждый занесен, истинная личина наша в делах, в поступках наших. Подумайте, что есть красота, не ведаете, так я отвечу, способность видеть, и разве виновны вы, что вас не видят. Довольно парадизов обыденно порочных. Воззрите в зеркало, и там, кого увидите? Себя, и…
Cetera desiderantur (об остальном остается только желать)
Акт второй. Миракл. Сцена восьмая
Утро, кофейня, за столиком скромно восседают Лилиана, Карнелия, Исидора, завтракают и сплетничают перед прогулкой.
Лилиана
Вспомните, театр, вечер,
тот господин,
его чудесный грим.
В образе прокаженного изгоя
предстал пред нами он,
мастерски всех обманул.
Сыграл божественно,
словно мошенник нас разул,
затем та сцена,
неподражаем, неповторим!
Карнелия
Лили, ты слишком возбудилась,
талант, конечно,
но не франт.
Лилиана
Атлант.
Исидора
Красив, даже слишком,
разве цветы мужского пола существуют где-нибудь.
Громкий вызов, соперничать с женщинами решил,
каков смельчак, отнюдь.
Лилиана
И как велико желание мое,
свидеться вновь с ним поскорей.
Карнелия
С кем? С ним? Он же лицедей.
Лилиана
Он честен,
никто не усомнился в правоте,
и в наготе и в плаще,
Речи искренно его звучали,
а глаза, вы видели его глаза,
в них будто застыла слеза из серебра.
Исидора
Знакомство, может быть,
но не замужество,
об этом и не думай,
с милым рай и в шалаше,
Какая глупость, изобилие и достаток,
покой и придаток,
нужны нам от жениха,
Садовник свой цветок должен поливать,
ухаживать, одна земля не в силах прокормить.
А он кто, актер, какой вздор,
одна харизма за душой, а в кармане пусто.
Красота померкнет вскоре, талант угаснет,
другие прейдут на смену.
Забудется герой, когда явится второй,
и ты останешься ни с чем.
Как же грустно.
Карнелия
Может, сменим тему.
Лилиана
Корысть, выгода, процент, прибыль…
Мне не нужны!
Отношения людей не рыночная площадь,
вам деньги, вы товар,
Вы мне заботу нежность,
а я детей,
взаимовыгодная пошлость.
Отдавать, не требуя ничего взамен,
вот истина любви.
Карнелия
Истлеет сердце юное твое,
отдашь ты все,
и жизнь незаметно потеряешь.
Убиваться стоит ли,
ища трудные пути?
Лилиана
Всегда,
верю слову своему,
лишь по любви я выйду замуж.
И платье белое одену лишь раз,
для него,
а не напоказ.
Исидора
Скорее платье черного покрова.
Карнелия
С этим Лили мы не поспорим,
невинность твоя цела.
И во всем городе ты одна,
достойна как символ непорочности
платье белое надеть.
Исидора
Старой девой умереть.
Карнелия
Исидора не будь такой грубой,
наша малышка Лили так мила.
Лилиана
Завидует она.
Исидора
Не переубедить.
Карнелия
Так попытаемся забыть о разногласиях наших,
поговорим о бале.
Должно быть, наслышаны об указе королевы,
устроен вечер в честь монаршего престола.
Весть не нова,
соберется взбудораженный вестью свет,
лучезарных лордов, пэров, в дворцовом зале,
Сольются роды всех мастей в едином танце там,
рады всем, кто одет без лишнего укора.
Случается лишь раз в году, обязательно пойду,
вас возьму, отказ категорически не приму.
Актер твой, Лили, точно будет там,
честное слово отдаю, где шум и гам,
Сцены короли не заставят себя ждать,
вот только не пойму
Каков резон приходить на бал,
давящим по ногам, всяческим волам.
Исидора
Тот случай с месье Ренесье,
что в танце, будто стопы твои стоптал.
Карнелия
Фи, не говори, сломал,
с лихвой терпенье мое исчерпал.
Лилиана
Тогда и я пойду, раз там будет он.
Среди стольких людей будет ли мною увиден?
Исидора
Если смешон, то, безусловно.
Карнелия
Увлечен?
Исидора
(после уходит)
Я пойду, подготовиться уж надо,
как отрадно новое платье примерять,
даже если оно не модно.
Карнелия
Ушла.
Теперь подробней расскажи,
чем тебя он обворожил,
не побоюсь слова, оживил.
Румянец на щеках твоих пылает,
личико твое освежает,
а сердце как бьется,
аж пугает.
Лилиана
Он необычен, не встречала прежде я таких людей,
печальным взглядом меня он покорил.
Будто первый раз по земле убогой ходит,
прежде летал,
прекословит, но всегда молчал,
интригует
Непредсказуемостью невольной,
и сила и слабость в нем,
столько всего, чего еще я не распознала.
Верю, встретимся мы вновь.
Карнелия
Ах, любовь.
Видела, сидела в зале,
скажу, что он довольно странен,
впечатлил,
но я бы выбрала попроще.
Вспышки страстей в словах,
но в делах каков, не создали еще тех оков
Для обуздания вопиющего того нрава.
Лет двадцать ему, не старше.
Быстро разгораешься ты, Лили,
но хватит ли тебе сердечных дров,
Чтобы воспламенить его.
Лилиана
Увидеть – достаточно взгляда одного.
Карнелия
Скромны желания твои,
мечта исполнится твоя сегодня,
осталось всего-то ничего.
Сцена девятая
Атрокс в своей комнате перед зеркалом.
Атрокс
Кто я?
Кто ты образ в отражении,
воззревший безлико на меня.
Лишь маска,
пуста, черства,
для других же красота.
Каков обман!
Неужто стал я лицемером,
на внешнее оценочно смотрю.
Нет, они видят то, что желают лицезреть,
души убогой худоба,
Не позволяет истину им разглядеть
в размере горчичного зерна.
Кто, кто теперь я?
Тот же, однако, перемена всеми видеться,
но не мной.
Изменена,
но все также обречена судьба моя.
Дворецкий
(входя)
Прощу прощенья,
джентльмен ждет вас в гостиной.
Атрокс
Кто такой?
Дворецкий
Режиссер, из театра “Aeterna nox”.
Атрокс
И ему нужен Атрокс?
Дворецкий
Вашего имени не знает он,
вашим даром ораторства польщен.
Говорит что не вами,
а самой судьбой приглашен.
Атрокс
(уходя)
Я спущусь.
Режиссер
Сотворил фурор, подумал вздор,
если бы сам не слышал я,
но заблуждения стыжусь.
Атрокс
Добрый день,
цель визита вашего узнать позвольте,
какова?
Режиссер
Могу смутить я вас дерзостью своей,
на сцене играли вы моей,
Чудесно и свежо,
таланты Софокла в вас расцветают,
души зрителей
За ниточки великолепно интриговали,
простых и знатных тех кровей.
Хотел бы я встретить ваших учителей.
Атрокс
Пред публикой я предстать мечтал,
потому и мысль безумную правдиво оглашал.
Всего то, к чему такой накал,
интерес, естественный процесс,
Последние слова пред казнью выше,
чем все остальные, просто, час настал.
Время чудовища, без прикрас, и без принцесс.
Режиссер
Безусловно, так, но я не простак,
вижу в вас во мраке просветленья.
Атрокс
Ближе к делу,
мгновенье не стоит разуменья,
говорите.
Режиссер
Пришел сделать вам предложенье.
Почти что потерял я вас,
карету вашу проследил до самой двери,
не мог упустить невиданный первый шанс
Зажечь яркую звезду, осветить театр мой,
ведь сколько Шекспир выдумал для вас ролей…
Атрокс
Предпочитаю декаданс.
Режиссер
Ответьте, согласитесь на пьесу или выступленье?
Атрокс
Дом порока
Обвиняемый без назначенного срока.
Вздумали мою душу погубить, что и так черна.
Возмездие воздать, буквой урок людям преподать,
лаять у хозяйского порога.
Размах не тот, черствый монолог, в ответ вопиет она,
Слава и почет, пока я связки напрягаю,
уйдя со сцены, вместе со мной уйдут и музы,
Повиснут грузы на умах, там, где был шах,
там будет мат,
Познать людей желаю я,
а не превращать в камень словом,
словно взглядом Медузы.
Как известно, сгубила даму красота,
гордыня, я же нищ, не аристократ,
Не аббат, обогатиться стремление мое,
увидеть новое.
Хотя бы жизнь одну познать,
повернуть время вспять.
Нечто прекрасное увидеть.
Режиссер
Увиливаете от ответа вы опять.
Атрокс
Я не палач чтобы карать
и не атеист, чтобы отрицать.
Соглашусь, но не на работу,
я не актер,
не сценарист и даже не поэт.
Не прочтете мой сонет,
выступить позвольте пару раз.
В середине жизни и перед смертью,
вначале даровал совет,
Воспользоваться ли им,
решайте сами.
Примите согласие мое.
Режиссер
Благодарю, сочтете нужным,
приходите,
двери открыты для вас всегда,
Вот карточка визитная моя,
позади знакомых адреса.
Понимаю, от вниманья устаешь,
овации громки.
Приехали издалека, новое в городе лицо,
сами знаете, как встречено оно,
Так и будут провожать,
но отворили вы замки
Сердец многих,
вы окно в кое возжелают заглянуть,
не ведая того.
Атрокс
Я недостоин земного,
небесного, тем паче.
Ныне высокомерный тон,
лишь свободой насыщен он.
Я не таков, как Одиссей,
прикованный вольно к мачте,
Слышу ангелов благое пенье,
но не в силах воплотить забытый сон.
Столько дел, столько в жизни не успел,
королевский бал…
Ничего не сделал, а уже устал.
Режиссер
Реклама двигатель идей,
среди первостепеннейших статей.
Дойдет и до королевы слух о вас.
Она любит пряник или кнут?
Атрокс
Знать не могу, я не шут.
Режиссер
Неважно, лишь раз в году,
приглашает знатных горожан и кого попроще.
Руку с перстом не забудьте поцеловать при встрече,
так, на всякий случай.
Не выполнявшие
становились призраками невидимыми для всех,
того порицали даже
Придворные вульгарные те дамы,
что фарфорово белы.
Атрокс
И не только с ними поговорить желаю я,
не только их увидеть наяву.
В душах человеческих прочту,
порок или божественную искру.
Скоро начнется маскарад, безответно рад,
нужно сотворить приготовительный обряд,
Потому придется удалиться вам,
удовлетворившись вниманьем пополам.
Режиссер
(уходя)
Приятно познакомиться мне было,
всего доброго.
Атрокс
Доброго и вам.
Проводите джентльмена оного.
Дворецкий
(появляясь и сопровождая режиссера)
Будет исполнено.
Атрокс
Как душно, лестью комната наполнена,
но не испорчено
Вдохновенье,
перед большей публикой вскоре,
предстану я,
сегодня.
Нет завтра, как и нет вчера.
Атрокс слышал и во взглядах читал новое к себе отношение, некоторое в его жизни переменилось. Чувствовал себя иначе, перемена прибавляла ему уверенности, в речах своих он по-прежнему свободен, но воздействие на людей стало другим, теперь его слушают. Но смириться с постановкой вещей, с новым ликом, не мог, так же, как раньше чувствует уродство, оно здесь, рядом, это дисморфобия. Обрел некоторый земные блага и почитание, покой же недосягаем. Мы привыкли представлять, что несчастный это тот, кто беден, неудачлив, на самом деле это не так, несчастен тот, кто не принимает себя, отрицает себя, достаток материальный не восполняет пустоту, свербящую и душащую. Он хотел бы отдаться обыденным страстям, но их у него нет.
Все заинтересованные в повышении репутации, ради выставления уникальности на всеобщий показ, прикосновения к монаршей тени, были в одном публичном месте рядом с высокой личностью, вписавшейся в историю фактом правления, вне зависимости от притязаний, это уже обнадеживает, и каждый жаждет дотронуться до края одежды, забрать силы, не будучи просящим и утешенным. Реалии общества таковы, что у стаи должен быть вожак, на коего зачастую возлагаются надежды и ответственность. Однако королева в принципе ничего не решала, не развивала, не протестовала, служила некой фигурой декоративности власти, обликом династии, пример того, что порою рожденные обречены на определенное место и служение. Бал задумался, как лишний повод напомнить о главе, думающей, но немой, отличный резон для чествования. Противников не нашлось, поощрение с легкой рукой принимается, заслуженное, разношерстная публика лишь подогревала интерес, ажиотаж усиливался по мере приближения заветной даты, а дворец со всей пленительностью и с чисто английской сдержанностью готовился к приему званых гостей. Надо отметить, что во время запланированного мероприятия отбор кандидатов все же происходит, несколько гвардейцев осматривают вновь прибывших у входа, вынося вердикт по поводу внешнего вида, внося корректировки личных взглядов и доводов, либо по регламенту, и не наличия припрятанного оружия, как холодного, так и огнестрельного, в общем, как правило, встречали по внешности, провожали таким же взглядом, творческого подхода вы здесь не встретите. В назначенный срок светский бомонд плавно стекался мелкими ручейками в логово королевы, словно в сказке, однако все куда более реальней. Дворец на один вечер олицетворял кладезь разношерстных мастеров профессий, научных деятелей, военных чинов, парламентских законников, фарисеи и мытари, одни с гордо поднятой головой, другие с поникшей, но также наделены некоторыми властями, сбор налогов и пошлин дело нехитрое, опасное в своем роде, так как некоторые разбогатевшие единицы не согласны с дележом накопленного капитала. Интриги, пафосные встречи, льстивые поздравления, однако ссоры не так часты, как впрочем, и пересуды, цель времяпровождения развлекательная и сближающая, скандалы неуместны.
Вскоре огни зажглись, и мотыльки полетели на свет, общество собиралось, чем больше людей, тем тяжелее выделится. Мы все же с вами, попытаемся быть разборчивей и дальнозорче, ведь тусклая крохотная звездочка замеченная астрономом куда милее, чем знакомые гиганты, потому что издалека она загадочна, таинственность придает пикантность.
На вечер приехала в сопровождении подруг Золушка, имя которой Лилиана, малышка Лили, особо взбудоражить публику она не в состоянии, и не желает стать центром всеобщего внимания, глазки ее проницательно блуждают по залу ища незнакомца, имя коего неизвестно, ореол мнительности так и витает. По обыкновению сумрачность является уловкой изюминкой дам, но предрассудки и предубеждения стоит отбросить, не будем вдаваться в анатомию человеческой души, и сейчас, пожалуйста, сядьте, дабы падая не пораниться; мы не имеем половой принадлежности, так четко выраженной как нам диктуют, только несущественные отличия в теле, впрочем, мысли, чувства, эмоции, муки наши схожи, разве существует любовь женская или мужская, нет, она одна, хотя все женщины обладают с рождения красотой, опять же души этот факт никак не касается, душа не имеет пола, только мы все уникальны в естестве, словно ядро отличное от любого другого человека, вот почему нельзя разлюбить женщину ведь другой такой на свете нет. Стоит ли удивляться схожести поведения, желаний, мечтаний, решений, все зависит от социальной роли, безусловно, найдутся те, кто будут убеждать вас в обратном, коими придумана психология двух противоположных родов, видов, видения, одно ясно у них есть на то свои лукавые намерения, выгода, к примеру,…их много, тех вещей, что вы делаем одинаково, различна порою одежда, но это лишь атрибут, грехи к сожалению одинаковы и имеют место, и нет мужского и женского пола, когда мы во Христе. Вот так легко строятся и рушатся теории разделения, ради разобщения и накручивания дисбаланса в общении, отношений, в общем, в частности установка четкого насеста, здесь вы можете тепло укрыться от дождя, от вас необходима прибыль и потомство, которое займет ваше насиженное согретое место и будет повторять ошибки своих предков. Куда приятнее взлететь, лишь на мгновение обрести свободу, увидеть небеса и может они примут. Разные пути избрали мы. Вместе, в праздничные или траурные дни, все мы братья и сестры. И сегодня на половину выполнялось заповеданное, люди открывались, кто сундуки, а кто шкатулки, все же объединились, и этому нельзя не радоваться. Уточним, заметим, что не только дворец ликовал, но и улицы наполнялись ощущением пиршества, смысл коего малопонятен, слились в некий карнавальный бразильский мотив с европейской цивилизацией, принесло то действо некую расслабленность. Маскарад начался, субъективно каждый мог возомнить себя кем угодно, возвысить или принизить себя, чары превращения действуют ровно до полночи, наступление которой возвестит всем известная башня с часами.
Атрокс только начавший постигать веяния общества, просто не мог пропустить столь важное мероприятие, судьба благоволила его жажде к познанию, все же слиться с толпой по-прежнему ему невозможно. Одет по капризу моды, руки в перчатках, преобразилось только лицо, остальное осталось прежним, волосы длинны и седы, ныне переливаются серебром, статность подчеркнута, ничего лишнего. Перед ним отворили двери, не сомневаясь в его знатной принадлежности.
