Галина Муратова
Код Независимости
Таинство
Ливень взорвал недельную жару, и осколки ее разлетелись, озвученные звоном воды, потекшей сразу из водосточных труб и по асфальту. Звон этот превращался в легкую дымку из испарившейся воды и намочил разом всех и всё.
Зинуля была застигнута дождем врасплох. Зонтика никакого в такую жару она не брала с собой. Да и легкие матерчатые тапочки её тут же промокли и стали тяжелыми.
По образовавшимся неожиданно длинным лужам зловеще прыгали новорожденные пузыри, суля долгие и сильные осадки.
Тут же исчезли все птицы сразу, наверное у них были свои укромные местечки. У Зинули такого укромного местечка не было. И она спряталась от дождя в храме. Стоял он у нее на пути. И двери его были распахнуты, и многие беззонтичные бежали в эту дверь спасаясь от тяжелого ливня.
Перескакивая лужи, и Зинуля заскочила в дверь храма. Протиснулась сквозь толпу промокших, как и она, людей, протиснулась и очутилась в огромном полутемном пространстве. Чужом и непривычном. Зинуля глянула вверх и увидела высокий свод в узких оконцах.
Вдруг грянуло громкое бодрое, как бы сверху, пение. Оно было таким неожиданным и прекрасным, что Зинуля замерла. И оглянулась, чтобы понять, что происходит.
В центре освещенного зала она увидела невесту, которая в своем белом шлейфовом платье была похожа на свечу. И рядом с ней в черном и строгом – жениха. Оба были в золотых венцах на голове и слушали батюшку, который говорил им что-то, читая по книге.
А сверху и со всех сторон пелось. Но как! Зинуля забыла обо всем, и о своих хлюпающих тапочках, и о неприятно прилипшем к ногам сарафане.
Она как можно ближе подошла к ограждению, за которым совершалось таинство и застыла в каком-то несвойственном ей напряжении.
Торжество мотивов потрясло ее своей строгой красотой и какой-то надежностью.
Она стояла, смотрела и верила, в происходящее.
Батюшка повел пару вокруг амвона. Хор все пел, и через это пение будто забирал в ладошку эту пару, держал их крепко и навсегда.
И ладошка была эта нежная и ласковая. И дарила эту ласковость красивой этой паре щедро, уверенно надолго.
Зинуля впервые видела обряд венчания и чувствовала вовсю, как мощное восхищение охватывает её, и восторг от чужой любви делает её прямой участницей этого чужого праздника.
Зинуля оглянулась и заметила сразу, что она не одна в таком состоянии. Толпа, отделенная от венчающихся бархатной оградкой, стояла будто в счастливом общем восторге. Стояла тихо-тихо, будто боясь спугнуть виденное.
Хор все пел, и Зинуля ощущала, как это пение навсегда забирает в ту же добрую ласковую ладошку и её, и весь этот пестрый люд, и объединяет их в нечто хорошее и крепкое. И Зинуля была рада этому, и ей не хотелось, чтобы эта ладошка когда-нибудь расслабла и отпустила её.
Венчание длилось наверное долго, потому что по окончанию его, сарафан и тапочки Зинули были совсем сухими.
Жених и невеста пошли на выход из храма. Причастные этой паре – пошли следом. И Зинуля, не заметив своей непричастности к этому, вышла за парой на сухие уже ступени храма.
Дождь уже кончился. Обратно вернулись все птицы. И купались в чистых и теплых лужах.
– Вы с нами? – тронул ее за локоть молодой человек, с отличительной бутоньеткой на темном пиджаке.
Зинуля вздрогнула и будто очнулась.
– Нет, нет, извините.
– Жаль, – улыбнулся паренек и прыгнул в лимузин.
Кортеж уехал, а Зинуля долго еще стояла у храма. Ей не хотелось идти домой. Ей вообще не хотелось идти никуда. Она всё еще чувствовала теплоту ладошки, которая держала её, держала крепко и как-то по-своему высоко. Так высоко, что Зинуля понимала – это надо запомнить. И эту высоту. И это тепло.
И Зинуля пошла домой, старательно обходя лужи и держа спину непривычно прямо, как та девушка у алтаря, с золотым венцом, похожим на необычный факел.
Солнце опять вернулось на свои знойные позиции.
Зинуля вдруг вспомнила, что обещала заглянуть к подруге своей Татусе на посиделки, которые они проводили по субботам.
Но вдруг поняла, что не пойдет на эту глупую субботнюю болтовню. Ей почему-то было это неинтересно.
Она оглянулась на храм и неожиданно, сказав “Спасибо”, поклонилась с благодарностью. С испугом оглянулась, смутилась, не видел ли кто этого ее порыва, но на Зинулю никто и никак не обратил внимания. Все радовались вернувшемуся солнцу и спешили по своим делам.
Пошла и Зинуля по своим, как она любила говорить, “делишкам”. Они были просты и привычны. Магазин-дом. Обед на одну персону. И ждать звонков и сообщений возможных. Это всегда было интересно.
Ну, а потом, тут Зинуля почувствовала легкое собой разочарование, может и зайдет она вечером к Татусе. Очень уж хотелось рассказать кому-то об этом увиденном ею венчании. Для чего-то оно случилось.
И Зинуля пошла дальше, навсегда теперь неся выпрямленную свою спину.
Она этого не замечала, но со стороны это было очень заметно и красиво.
И все это случилось потому, что Зинулю не отпускал и жил в ней хорал, услышанный совсем непостижимо и случайно сегодня, во время укрытия от дождя. И слышалось в нем ладное многоголосие, немного в миноре, но от этого еще более нужное. И радостное.
Застёжная тетрадь,
17 августа 2022
Ответ
Ленка отбилась от человечества. Она чувствовала это каждый день, каждый час в нем.
И это обстоятельство предлагало грущёные мысли, а от них – робость и страх. За себя. Как-то никому она не пригодилась в этой жизни, а по выходным дням, свободным от милого её пристанища – работы, это одиночество хватало её за горло, и она бежала от него, куда – все равно, лишь бы был рядом, пусть чужой, но народ.
День был ярко-солнечным, и страхи выгнали Ленку на городской пляж у крепости. Место это Ленка обожала, стены крепости дарили ей каменную свою защиту и полоску тени в такой вот жаркий день.
Река была шумной от обилия катеров на ней и прогулочных трамвайчиков. Волны кручено достигали набережной и разбивались о нее со звонким плеском.
Ленка сняла обувку и шагнула на теплый радужный песок. Ноги утонули в нем, песок сочился между пальцев, чуть со щекоткой.
Кругом лежал и сидел народ под щедрым солнцем, но Ленка, стараясь обходить его, спустилась к воде. Вода у берега была прозрачной и приветливой, и Ленка шагнула в неё, как в спасение. Мелкая гранитная крошка тут же стала колоть пятки, но Ленка только улыбнулась этому колючему наслаждению.
Вода была почему-то довольно холодной, и Ленка шла и чередовала удовольствия, выходила на теплый песок и грела в нем ноги, как у костра.
Мимо пробежали визжащие мальчики, лупя друг друга ластами. Ленку охватило сильное желание надавать им этими ластами ниже спины, чтобы они замолчали и не разрывали в клочья своим визгом речную эту приветливую красоту.
Мальчишки убежали, а Ленка стала думать о том, что ей повезло с местом жительства необыкновенно. Всего в каких-то получасах ходьбы от дома было такое уникальное место, где всегда был народ, но можно было, не касаясь его, а только наблюдая пеструю его жизнь, бродить вот так по воде, общаясь пятками с водой и гранитовой крошкой в ней.
Народ галдел весело, кто-то даже купался, визжа то ли от восторга, то ли от холодной воды. И казалось, все здесь на желтом песке радуются жизни и очень бодры в ней.
Ленка прошла весь пляж, на последнем камне перед выходом, она с трудом натянула на мокрые ноги обувку и уже жалела, что прогулка эта уже закончилась и надо идти домой, где ее никто не ждал, разве что до сияния начищенные кастрюли, и постиранное до хруста, обязательно с крахмалом, сложенное стопкой бельё в комоде.
Еще были книги, но все читанные-перечитанные. А новых Ленка не покупала. Она плохо ориентировалась в наступившем изобилии книжных магазинов. Да и лень уже было, информация из интернета была доступной и простой. И давали хоть какое-то представление о времени, в котором Ленка как бы и пребывала, но совсем в нем не ориентировалась и плохо себя от этого чувствовала.
Ленка ощущала необыкновенную легкость в ногах от своего похода по воде и неожиданно быстро очутилась на мосту. Она решила, что придет на пляж еще раз, может даже сегодня вечером, проделает этот круг счастья по воде.
На мосту было людно, многие туристы стояли у перил и глядели на реку высокомерно и сверху. А река будто не замечала этого. Она свободно и широко плыла в свою, недоступную людскому сознанию, вечность. И плевала на всю людскую суету прибоем тяжелых своих полноценных волн.
Ленка шла по мосту и придумывала себе дела на этот выходной. Но они как-то не придумывались, и Ленка от этого уже впадала в уныние. Как вдруг ей пришлось посторониться. Её на тротуаре обгоняли два пони, которых под уздцы вела девчушка, которая казалась очень высокой рядом с этими рыжими лошадками.
Девчушка шла таким широким шагом, что лошадкам пришлось рядом с ней перейти на рысцу.
Когда они обогнали Ленку и ушли ненамного вперед, то сквозь их милое цоканье, Ленка разглядела подковы на копытах пони. И ее поразило, что они такие маленькие, необыкновенно маленькие, будто игрушечные.
Ленка даже улыбнулась этим подковам, так они были изящны, и еще блестели, наверное были новыми.
“Вот, хорошо бы найти такую подкову”, – подумалось Ленке.
Она сулила только, возможно, маленькое счастье, мелкую, как она сама, удачу. Ну, и хорошо бы. Ленка личностью была мелкомасштабного устройства. Ей бы и этого хватило.
Ленка с надеждой долго смотрела на мелькавшие в рысце подковки. А вдруг потеряется подковка, могли же ее небрежно прикрепить. Но пони с девчушкой ушли в сторону площади, а Ленке надо было в другую сторону. И она пошла. И думалось ей с некоей горечью, что она бы очень хотела вот так идти легко и красиво, ведя под уздцы рыжих гривастых лошадок, и быть с ними рядом всегда. Рядом с этим бодрящим веселым цоканьем. Это чувство было похоже на жгучую зависть, и Ленка застыдилась его и пошла в сторону дома. Песок, плохо смытый, натирал ей ноги, и она ускорила шаг.
Дома она пошла в ванную и стала ополаскивать от песка ноги, но песок будто не хотел уходить от нее. Долго смывался. А Ленка сравнила прямую, неинтересную струю из крана, с нежностью прибрежной волны. Кран гудел, струя из него была вялой и равнодушной.
Ленка закрыла кран и, не вытираясь, пошлепала босиком в свою комнатушку, узкую и прохладную. Солнце здесь бывало редко.
Страхи от неё на сегодня ушли. Она знала, что до следующих выходных они не явятся. И Ленка весело прыгнула на подушечный свой диван и с удовольствием подумалось ей, что, ура, завтра на работу. И еще она вспомнила рыжих пони с их мелкими подковками. И поняла, что они хоть и маленькие, но настоящие, эти подковки.
И неплохо бы приобрести или найти хотя бы такую. На удачу и счастье.
А впрочем, догадалась вдруг Ленка, то что она увидела этих лошадок, их деловитость и послушность, уже удача. Уже радость.
Нечасто встретишь вот так пони на мосту, с их веселыми подковками и строгой хозяйкой.
Ленка подумала о своей работе. И она ей тоже в радость. Что же за страх хватает ее за горло и гонит в народ?
“Страх потерять всё это”, – догадалась Ленка. И ей показалось, что она неожиданно решила сложнейшую задачу. И ответ оказался таким простым и правильным.
Застёжная тетрадь,
26 августа 2022
Уровень
На город обрушился ветреный холод. Синоптики вещали и объясняли это циклоном или антициклоном. Не имело значения. Очевидность холодной дождевой пробки, которой закупорили весь город с его жителями присутствовала повсюду и навевала тоску. На мостиках через каналы стойко стояли рекламщики, несдуваемые никаким ветром, с предложениями прогулок на воде. Но желающих не было. Не находилось таких оригиналов-смельчаков.
Нина шла по улице почти вслепую, закрыв глаза от ветра и придерживая шляпку на голове.
Она выходила из дома в яркое солнечное утро, и ничто не предвещало такого ненастья.
Ветер будто нагнул ее в поклоне, и не отпускал. Нина торопилась, но ускориться ей не давал все тот же мокрый ветер.
Наконец, перешагнув порог своей квартиры, Нина присела тут же в прихожей на пуфик и сказала с радостью:
– Ура!
Поставила в угол так и не пригодившийся на таком ветру зонт и сняла намокшие башмаки, и носки. Оставив все это, она босиком прошла в комнату и только собралась включить в ней свет, как увидела за окном яркую зеленую полосу света. Она была будто живой и упругой. Подсветка была неожиданной и странной.
Нина подошла к окну. Луч как бы замерял ширину ее окна. Он был прямо на выступах окна, на верхней его части. Нина проследила взглядом за ним. Луч проходил всю длину комнаты и разбивался в прямую и ровную полосу вверху на стене. Он был зеленым и ярким, очень хотелось коснуться его рукой. Но он, этот свет, был у самого потолка и казался таинственным и неприкасаемым.
Луч был загадочным, и Нина подошла опять к окну, чтобы познать природу зеленого этого света, чтобы лишить его таинственной привлекательности. Нина даже испугалась слегка. Оглянулась на стенку, луч, полоса от него, была также под потолком, ровной и вызывающе зеленой.
Нина сообразила и стала пристальнее вглядываться в окна домов напротив, предполагая, что луч мчится в её комнату оттуда. Наверное, какой-то шаловливый ребенок научился стрелять лазерным лучом.
Но только исходный точки его Нина так и не нашла. Все это казалось не только таинственным, но и немного жутким.
Нина стала быстро думать, кому можно было позвонить, чтобы добиться возможного объяснения этому свету. Но звонить было решительно некому. Нина с ужасом смотрела на зеленую полоску за окном и на стене.
Она подошла еще раз к окну и тут увидела, что прямо в доме напротив загорелась и погасла зеленая лампочка в совершенно темном окне.
Погас луч в ее окне, сбежала со стены живая зеленая полоска.
Установилась темнота.
Нине стало по-настоящему страшно. Кто это светит в её окно лазерным лучом и зачем? Вспомнился гиперболоид инженера Гарина, фантастика из далекого детства.
Она поплотнее задернула штору и, не зажигая свет, вышла из комнаты.
На кухне включила чайник, слазала в холодильник, сделала себе бутерброд, включила погромче телевизор.
Посидела немного в любимом своем кресле, поела. Но её сильно тянуло вернуться в комнату с зеленым лучом. Есть ли он там, и зачем навестил одинокий дом немолодой уже учительницы?
Нина не любила свою работу, не любила учеников, была равнодушна и строга с ними. Ничего такого в жизни Нины необычного никогда не происходило. Школа-дом. Летом – к подруге на дачу, если позовет. Нет – дома. Нине было без разности, где быть, что носить и с кем общаться.
Ее саму часто оскорбляла заурядность её существования. Но с годами привыклось как-то, и заурядность эта казалась привычной необходимостью, а выйти из рамок её казалось страшным и недоступным поступком. Даже ненужным каким-то подвигом.
Нина встала из уютного своего кухонного кресла и решительно открыла дверь в комнату.
Луч был на месте, он выхватывал своим ярким фосфоресцирующим светом окно из темноты улицы, весело подсвечивая его и опрокидывая ровной полоской на потолок.
Задернутая штора ему не мешала.
Нина даже обрадовалась его появлению. Казалось, он вот-вот предложит ей совершить что-то необычное – прогуляться по потолку, или предложит посидеть с ним на окне, глядя на шумный дождь.
– И откуда ты? – спросила Нина.
И она бы ничуть не удивилась, если бы услышала ответ.
Она долго не могла уснуть. Положив подушку так, чтобы было видно веселую эту зеленую полоску на стене.
Мрачная узкая комната вдруг наполнилась странным феерическим светом. Поглотилась им.
Она даже отключила телефон, будто боялась, что его внезапное вторжение спугнет это необыкновенное явление.
Утром луч исчез. Нина даже не сразу вспомнила о вчерашнем своем видении.
А открыв штору, выглянув на улицу, невольно оглянулась на стенку позади. Зеленой полосы на ней уже не было. И вообще все выглядело обычно. И хмурь на улице, и мокрые потеки на стене в окне. Дождь не ушел. Цепко держался за деревья, дома на улице и зонтики прохожих.
Нина стала собираться на работу. Решила, что поедет на такси, чтобы не мокнуть. И это решение показалось ей мудрым и правильным. Она редко пользовалась услугами извоза.
В школе, первый человек, которого она встретила в вестибюле был завхоз, Кузьмич. Он знал все и обо всем. К нему всегда ходили с непонятными проблемными вопросами. И всегда получали ответ, и даже совет.
Нина, очень спеша и волнуясь, рассказала ему о вчерашнем событии в своей комнате. Кузьмич внимательно слушал сбивчивый ее рассказ и сказал сразу, перебив её:
– Это – уровень. Уровень наводят. У вас там ремонт кто-то делает – в доме напротив. Уровень наводят, – и побежал дальше, а Нине показалось бы обыденным и скучным его простое такое объяснение, если бы она не споткнулась на слове – “уровень”.
И она знала, поняла, что никто там не делает в доме напротив никакого ремонта, а уровень этот был предложен именно ей. И уровень этот побывал в ее комнате и подразнил её остылость к высоким своим требованиям к себе и к людям, призвал её к прежней неугомонности и легальности в ней самых добрых и искренних чувств.
В ней проснулась память к себе, и она едва сдержала недовольство собой, которое давно её не беспокоило.
Конечно же – уровень. И ей это было предложено. Ей, в полумраке комнаты, в которой полоска этого уровня была более заметной и надежной.
Нина в этот день едва дождалась конца уроков, а на последнем из них неожиданно попрощалась с учениками.
Надо сказать, что никакого интереса ее это сообщение в классе не вызвало. Всем было все равно.
И только сама Нина вдруг сильно обрадовалась этому своему сообщению об уходе. Она впервые услышала и поверила, что трудная тоска эта от работы в школе уйдет из неё навсегда. Что будет потом она еще не знала, но знала, что будет другой уровень.
Ей его обещали, и пригласили.
Застёжная тетрадь,
3 сентября 2022
Сюрприз-ягода
Во сне ты свободен до страшноты. Говоришь, что хочешь, летаешь с крыши на крышу, с балкона на балкон. А еще можно побывать в горах и прыгать с любой самой высокой скалы вниз, не нанеся себе никакого урона. Пружинно отскакивая от земли. Все эмоции во сне – многократны по силе их исполнения. И только там веером раскрываются все возможности тела и мозга.
Владимир Яковлевич не любил просыпаться, не любил открывать глаза по раздраженному требованию жены, она у него была пожизненным будильником.
Владимир Яковлевич сквозь дрему пытался еще ухватить упорхнувший от него мудрый сон. Но он исчез, оставив после себя аромат красивой незнакомки: умной, доброй и понятливой.
Он сделал любимые свои потягушки, чтобы бросить ноги в теплые тапки, жена всегда согревала их у обогревателя, прежде, чем разбудить его. И окончательно вернувшись из милого душе сна в своё бытие, пошел в ванную.
Завтрак был скорым и старознакомым. Всегда каша и кофе. Жена было покусилась на запрет крепкого привычного кофе по утрам, но здесь Владимир Яковлевич не сдался, несмотря на свою грузность и гипертонию к ней, без кофе он не мог представить себя в утре, без его братского душистого объятия. Владимир Яковлевич без кофе не мог. Варил он его сам. И это тоже было ритуальным событием по утрам. И не дай несчастье зазвонить телефону или громкого голоса любого домочадца при варке этого напитка…
Все сразу было брошено, оставлено на плите. И Владимир Яковлевич уходил из дома, и вовсе не позавтракав. Поэтому все домашние его, знав, что они могут принести такой ущерб настроению отца, ходили тихо по просторной квартире и где-то там, в дальних покоях, пережидали окаянные минуты.
В этот раз все было как всегда. Но жена, глянув на него, почему-то спросила:
– Ты что такой грустный?
– Сон, – коротко объяснил Владимир Яковлевич.
Жена с тревогой рассматривала мрачное лицо мужа и, вздохнув, сказала:
– И почему мы такие психи?
– Много знаем…, – через короткую паузу ответил он. – Оттого и психи. Он подошел к плите и стал молча варить свой кофе, а жена тихо сидела за столом возле остывающей до нужной температуры каши в белой, модного овала, тарелке.
Завтрак прошел в привычном многопонимающем молчании.
Владимир Яковлевич служил в больших начальниках где-то там на верхней ступени карьерной лестницы. Попасть выше ему было решительно некуда, да и не хотелось.
Глянув на часы, он подумал, что прилежный водитель Игорь заждался его у дома. И он поспешил на выход, неся как-то бережно и торжественно свой живот почетного служащего.
Владимир Яковлевич спустился во двор, но машины там не было. Он прошел через калитку и вышел на улицу. Машины и там не оказалось. Владимир Яковлевич уже начал было гневаться, как позвонил водитель и объяснил, что весь центр города перекрыт из-за какого-то дурацкого веломарафона, и он стоит в двух кварталах и ждет… Водитель назвал точный адрес.
Владимир Яковлевич сначала было огорчился, но потом заметил хорошую погоду, свежее утреннее солнце над домами, улыбнулся и согласился пройти пешком, всего-то через улицу в тихий проулок. Это было не рядом, но и не далеко.
Владимир Яковлевич пошел пешком – и действительно, улица оказалась перекрытой и оттого, что не было на ней никаких машин, над всем пространством ее висела непривычная тишина. Давно не слышал Владимир Яковлевич такого её уличного исполнения, чтобы ни звука. Только где-то шуршал невидимый дворник своей метлой.
Владимир Яковлевич даже приостановился, чтобы послушать великолепную эту, непривычную тишину, как вдруг взгляд его выхватил тонкую женскую фигурку в белых брючках, изогнутую в какой-то нелепой позе.
Владимир Яковлевич присмотрелся и понял, женщина эта тащит какую-то непосильную ей совсем ношу. И от этого так неестественнен изгиб набок, к руке, в которой был пакет. По очертанию которого можно было понять, что там лежит что-то большое и круглое.
Владимир Яковлевич почему-то заинтересованно ускорил шаг и догнал незнакомку. Тут он в пакете увидел арбуз каких-то невероятных размеров.
– Такой лучше катить, чем нести, – вдруг сказал он как-то уж очень иронично.
Женщина остановилась, поставила пакет с арбузом и вдруг искренне, с улыбкой, согласилась:
– И не говорите… Правда ваша. Лучше бы катить.
Владимир Яковлевич почувствовал неловкость, и ему не оставалось ничего больше, чем предложить:
– Давайте я вам помогу?
– Давайте, – согласилась как-то очень быстро она.
Владимир Яковлевич решительно взялся за ручки пакета и чуть было не крякнул вслух, оконфузясь. Он едва оторвал пакет от тротуара. От неожиданности такой тяжести, он сунул в руку женщине свой портфель с бесценными в нем договорными бумагами и уже обеими руками поднял эту толстенную гигант-ягоду в пакете.
– Вообще-то мне далеко еще… Я сама бы, – потихоньку лепетала женщина.
Владимир Яковлевич шел, молчал и недоумевал сам себе. Зачем, по какой-такой вселенской своей глупости впрягся он в эту авантюру? Не смог пройти мимо? Ну, и дурак. Теперь вот тащи. И водитель его ждет.
Все было как-то назло и некстати.
– А давайте вместе понесем… вы – за одну, а я – за другую ручку, – попыталась помочь, уже ему, женщина.
Владимир Яковлевич грубо увернулся от помощи.
– Куда идем? – спросил он.
– Всё прямо, прямо… Спасибо вам.
На “всё прямо” пришлось пройти почти до конца улицы, и Владимир Яковлевич, чтобы прервать свое злое молчание, спросил.
– И для кого этот красавец-тяжеловес?
– У сына именины, друзья придут. Это им на десерт. На всех хватит.
– Большой сын-то? – с раздражением спросил Владимир Яковлевич.
– Большой. Пять лет сегодня исполнилось. Так пока он в садике, я вот так – сюрпризом.
Владимир Яковлевич глянул на женщину повнимательнее.
У нее было узкое красивое лицо. На лбу ровненькая челка. И вся ее какая-то небесная хрупкость была в укор ему, Владимиру Яковлевичу, с его громоздкостью и вальяжной выправкой. Владимир Яковлевич, если бы даже купил такой арбуз, в полпуда весом, то его бы доставил водитель Игорь. Да, и купил бы – тоже он.
– Вот, пришли, – с улыбкой сказала женщина и открыла дверь своего подъезда.
– Давайте, я уж до лифта донесу.
Владимир Яковлевич вдруг испугался конца, этого своего приключения.
– Нет лифта у нас в доме, – призналась незнакомка и виновато улыбнулась.
И Владимир Яковлевич даже с каким-то радостным облегчением потащил арбуз на нужный этаж. А он оказался конечно же последним.
Владимир Яковлевич, слегка задыхаясь, дотащил арбуз до конца. И поставив пакет у двери, забрал свой портфель у незнакомки.
– Как вы таскаете такие тяжести? Этого нельзя.
– А что делать? Такой арбуз – чемпион. Всем детям будет в радость. И мне тоже, – вдруг как-то совсем просто сказала она. – Спасибо вам большое. Век не забуду.
И Владимир Яковлевич готов был поверить в этот посул. Он вдруг улыбнулся ее искренности, и пошел вниз, по грязным ступеням лестницы. Потом оглянулся и сказал с каким-то мальчишеским озорством:
– Вам очень идут эти белые штаны.
Выйдя на улицу, Владимир Яковлевич пошел искать свою машину. Приключение, которое случилось с ним, казалось ошеломительным и забавным. Почему он ввязался в него, трудно было понять. Неужто его и впрямь покорили белые штаны незнакомки? Ерунда, штаны как штаны. Да и незнакомка – ничего такого в ней не было. Проста, как правда. Но Владимир Яковлевич смутно осознавал в ней какое-то превосходство над собой. Ее умение все видеть правильно, и определять нужность и необходимость своих поступков показалось Владимиру Яковлевичу удивительным мужеством, и даже подвигом.
Была в ней, этой женщине, необычная свобода, несмущенность и небоязнь. Казалось, она ко всему готова всегда, и её невозможно огорчить.
Рядом с ней Владимир Яковлевич не почувствовал себя хозяином жизни, стоящим на верхней ступеньке бытия. А только приступил будто к этой лестнице, с тяжеленным таким арбузом.
Владимир Яковлевич удивился непривычным таким мыслям в себе, но был рад им. Какая-то новая подсветка, установленная почему-то этой женщиной с детской челкой, показала ему блеклость его сути и восстановила в нем забытое давно мужское желание понравиться. Оно то и подвигло Владимира Яковлевича ухватиться за этот арбуз. Чтобы почувствовать себя благородным и сильным. Только всё было зря, он очень запыхался на последнем уже этаже и постыдно хрипел, старательно скрывая это, и стесняясь своей громоздкости и неуклюжести.
Владимир Яковлевич увидел наконец свою машину. Водитель Игорь выскочил и угодливо открыл перед ним дверцу.
Уже садясь на личное удобное и привычное сиденье, Владимир Яковлевич увидел быстрый плотный поток велосипедистов. Они лихо и почти бесшумно проскочили по улице. Это был мужской веломарафон, и мужики лихо крутили педали.
– Тьфу, наконец-то, – сплюнул водитель Игорь. – Теперь проезд откроют.
А Владимир Яковлевич, глядя вслед умчавшимся велосипедистам, вспомнил о своей незнакомке с улыбкой. Что там эти велосипедисты, это вам не арбузы таскать. Сюрприз-ягоду. Да, и еще Владимиру Яковлевичу очень почему-то захотелось попасть на этот детский праздник, с огромным этим арбузом. Но, увы, он приглашен не был.
И не увидел, как именинник мальчик, погружая свое худенькое, как у мамы, личико в свежесть арбузного ломтя, говорил:
– Как хорошо быть арбузом. Все тебя любят, все тебя хвалят.
И все с ним соглашались.
Но Владимир Яковлевич не мог этого видеть. Разве что – во сне, чудном и легкомысленном.
Застёжная тетрадь,
11 сентября 2022
