Галина Муратова
Код Независимости
Равновесие
Утром по телевизору сказали, что сегодня – Международный день акварели. Данька улыбнулся такому странному сообщению и едва не рассмеялся. “День акварели. Надо же! Почему не гуаши, или масляной краски?”
Был выходной день, решительно ничего не хотелось делать, любое лишнее движение казалось преступлением.
Данька пошлепал босиком на кухню, включил чайник.
За окном веселилось солнце. Оно было невыносимым своей яркостью, и Данька поплотнее задернул шторы.
“День акварели”, – подумалось опять. – “И что мне делать с этим знанием?” – все больше раздражался он.
Выпив безвкусного кофе и съев тощий бутерброд с сыром, Данька решительно отправился по делам.
Зачем человек врет? Этот вопрос оставался без ответа.
Понятно, если врешь во имя чьего-то спасения или защиты. Но вот просто так врать, даже себе, без всякого повода.
Данька врал себе, никаких дел у него на сегодня не было и быть не могло. Выходные дни всегда были для него тягостными и пустыми, безжизненными.
Данька нацепил очки от солнца и двинулся вперед, стараясь выглядеть со стороны не праздным зевакой, а осмысленной личностью.
Воздух вдыхался тепло и ласково. День, казалось, взял Даньку дружественной своей рукой и вывел прямо на короткий мостик через канал. И тут в привычные ароматы улицы в нос Даньки проник незнакомый, но очень манящий в детство аромат. Он вскинул глаза на прохожих и увидел старика с мольбертом. Это от него исходил стойкий запах краски, как от обыкновенного маляра. Но это был не маляр, это был художник. И художник со стажем. Он стоял перед мольбертом весь перепачканный следами разных красок и был похож на свою палитру, которую держал в руке с необыкновенной нежностью и какой-то музыкальностью. Держал как-то по-особенному и смело тыкал в нее кистью, словно шпагой, колдовал там о чем-то, а потом с любовью и смыслом, ведомому только ему, оставлял след на холсте мольберта.
Данька подошел к старику ближе и чуть замер недалеко от его высокоплечей фигуры.
На холсте была изображена вода в гранитных берегах набережной, солнце в ней, живое и пестрое его отражение, слепило и прыгало по нарисованной воде канала.
Даньке изображение сильно понравилось, и он решительно прислонился к перилу моста, неподалеку, чтобы посозерцать. С виду – такой небрежный, творческий процесс. А процесс был восхитительным, потому что был почти незаметным, и очень неожиданным в своих изобразительных подробностях.
Данька и не заметил, как на холсте появилось небо, бело-синего прозрачного колера. И по нему поплыло облако, оно было почему-то совсем одиноким и загадочным.
Вокруг шнырял народ, никто не обращал на старика-художника никакого внимания, а Данька – наоборот, все больше и больше был увлечен этим таинственным зрелищем.
Особенно его поразило общение старика с палитрой. Он так бережно держал ее в руке, будто поддерживая от неверного шага невидимую никому-никому барышню. Он разговаривал с ней, бормотал, то ли напевал. И она послушно принимала тычки кисти и новые разводы неопрятного с виду художника.
Даньке очень захотелось услышать о чем бормочет старик, и он подошел к нему поближе. Сделав шаг, неожиданно громко и весело сообщил художнику:
– А знаете-ли вы, что сегодня – Международный день акварели?
Вышло пошло как-то и неуместно.
– Это – масло, молодой человек, – он ткнул в лицо Даньки свою палитру. Масляные краски. При чем здесь акварель?
Даньке нечего было сказать на этот выпад в свою сторону.
Он сделал короткий шаг назад, чтобы не испачкаться и посмотрел на старика с каким-то восхищением и состраданием.
Но старик уже забыл о нем. Он рисовал, и будто дирижировал этим процессом своей палитрой.
Даньке вдруг захотелось дотронуться до перепачканной красками вельветовой куртки художника, что он и сделал сзади и незаметно. Ему захотелось унести с собой стойкий колерный аромат этого художника вместе с его широкой и щедрой палитрой.
Вдруг старик развернул к Даньке свое лицо, широко улыбнулся и переспросил:
– Международный день акварели? – и он рассмеялся громко и как-то честно. – У меня в детстве такса была с таким именем. Маслом ведь таксу не назовешь. Вот она и стала Акварелькой. Умная очень была такса и красивая, – и он, казалось, тут же забыл о Даньке, и о том, что только что говорил с ним. Вернулся всем своим состоянием к палитре и холсту.
Данька постоял еще немного за его испачканной неприветливой спиной, а потом пошел по своим делам. Впрочем, врать себе он больше не стал. А зашел в ближайшую булочную и купил хлеба. Все-таки врать себе не хотелось. Хлеб у него дома был, и он стал скармливать батон уткам на канале.
С этого берега ему хорошо был виден на мосту старик художник. Он всё еще делал непонятные жесты, рукой, в которой была палитра, и казалось, что он то ли, как на посту, дирижирует невидимым оркестром, то ли поддерживает чье-то равновесие, не давая упасть в темную воду канала.
И Данька понял, что он увидел сегодня очень нужное и важное в своем блеклом существовании.
Он сделал непосильное для него раньше открытие. Вот надо бы и ему, Даньке, отыскать среди жизненного безлюдия и хлама нечто подобное стариковской палитре, за которую можно ухватиться крепко и никогда уже не отпускать, тем самым наладить некое свое равновесие в зыбком этом жизненном пространстве.
Серебристая тетрадь,
25 ноября 2022
Код независимости
В замочной скважине ящика письменного стола он неожиданно увидел тонкий белый край какой-то бумажки. Он потянул его, поддев отверткой замок на себя. И впрямь, внутри его тщательно и тонко сложенная, явилась бумажка, похоже это была записка, скрытая от чужих глаз в таком странном тайнике.
Костя вынул записку, развернул ее и увидел текст, аккуратно написанный в столбец странными знаками простым бледным карандашом. Это конечно же была чья-то шифровка. У Кости замерло нутро. Он вдруг вспомнил, что записку эту с зашифрованным текстом он спрятал в щелку замка сам, в детстве. Это был его тайничок.
Костя сам этот факт вспомнил, но текст, которым аккуратно так был заполнен клочок, слегка обветшавшей, бумажки он прочесть не смог. Это была смесь из латиницы, математических обозначений. Встречались и понятные знаки, как плюс или минус. Но в целом письмо это он прочесть не смог.
Костя достал зачем-то лупу. Но и через неё текст не стал понятнее.
Костя сильно огорчился, нахлынули яркие воспоминания из детства. Он любил творить вот такие тайнички от старшего брата. Это дело тогда казалось ему важным и нужным.
И Костя понимал, что в бумажке, найденной нечаянно им с таинственным письмом из детства, он ничего не мог прочесть. В послании этом было зашифровано важное какое-то послание к самому себе. И Косте вдруг очень захотелось прочесть эти таинственные знаки и буквочки, найти, открыть их смысл. Желание это показалось ему сплошной глупостью, но оно не отступало. Костя осторожно расправил изломанную заточением в щелке бумаженцию и опять взял в руки лупу.
И вооружившись таким образом, он попытался вспомнить сам момент, когда он прятал это сокровище в тайник, стал вспоминать, что же означали тогда эти таинственные знаки, им же и придуманные. Но ничего не вспоминалось.
Костя вздохнул и отложил лупу. Он даже понюхал бумажный этот клочок, будто рассчитывая на подсказку.
Подсказки не случилось, вместо нее в комнату заглянула жена и позвала обедать.
По выходным они старались обедать все вместе, и за одним столом, и в одно и то же время. Жена считала, что эта традиция держит семью на плаву, оберегая от разных неожиданностей.
– Посмотри, что я нашел, – Костя показал жене детскую свою шифровку.
Жена едва взглянула, не стала ни во что вникать, а потянула его за рукав халата.
– Глупость какая-то, – она небрежно бросила записку на стол. – Иди, там все остывает.
Костя обиженно взял брошенную записку в руку, будто спрятал, и потащился за женой.
Он зашел в ванную, чтобы помыть руки, и потом уже, слегка повеселев от предвкушения пирожков с капустой, ароматом которых был наполнен весь дом, сел за стол.
Здесь уже находился сын Сергей, слегка взъерошенный и оглушенный общением с гаджетами.
– Руки вымой, – приказала сыну мать.
Серега, поморщившись, убежал в ванную.
А Костя приступил к пирожкам, которые были чуть ли не любимым его кушаньем за эти семейные годы жизни.
Тут вернулся сын и спросил Костю:
– Он отомстил?
– Кому отомстил? – не понял Костя.
Сын показал таинственную записку.
– Это я в ванной нашел.
– Отдай, – приказал Костя сыну.
– На, я все равно прочел уже, – хохотнул Серега.
– Здесь же шифр, – не поверил Костя.
– Я им всем отомщу, Только вырасту. Клянусь. И дата. Шифр детский, легко читается, я тоже маленький таким же писал. Но это было давно, – строго как-то сказал Серега и стал нехотя хлебать суп. Заедая его пирожком.
И тут Костя всё вспомнил. Он поклялся тогда, что докажет и, тем самым, отомстит всем, за то, что больно унижали его одноклассники и даже учителя.
И поднялись сражу же, будто оторвавшись от тяжело привязанного к ним камня памяти, все обиды.
Костя неожиданно для себя заплакал и вышел из-за стола, взяв с собой зашифрованное письмецо.
Там, у себя в кабинете, он уже безо всякой лупы прочел весь текст.
А ведь он отомстил. Все обидчики его наверняка позавидовали бы его теперешней жизни, его статусу в ней, его крепкой красивой семье. И даже его роскошному загородному дому, его машинам и его досугу за границей.
Но тут вошел сын, и Костя поднялся из удобного кресла ему навстречу, обнял его, поцеловал в теплую макушку.
– Спасибо, и как это у тебя получилось прочесть мой таинственный шифр?
– Это не шифр, это код – код независимости. Дети его все знают. Сами изобретают.
Костя вернулся к записке, взял ее, почувствовал теплоту ее ветхости. Это и впрямь был код несбыточного понимания.
Костя сложил записочку аккуратно по следу старого сгиба и вернул на старое место в щелку замка. Почему-то он посчитал, что так будет правильно.
Потом он пошел в комнату сына. Постучал, прежде чем войти.
– Он отомстил, – сказал Костя, входя.
– Кто? – сын переспросил, не вникая в услышанное.
– Ну, тот, из записки.
– А-а-а!… Ну и молодец, – только и сказал Серега, не отрываясь от экрана гаджета.
Костя вышел. Делать ему было решительно нечего.
Он сел за письменный стол и, оторвав узкий край от бумажного листа, стал писать на нем знаки и буковки, дроби и тире, с плюсами и минусами. Он писал легко и быстро. А закончив, перечитал, улыбнулся и, сложив записку в почти незаметный мелкий квадратик, сунул его в замочную щелку, но уже другого ящика стола.
Для этого ему пришлось отвинтить шурупы, извлечь из дерева замочек, а потом после укрытия бумажки, вернул замочек на место и крепко завинтил в него шурупы.
Для чего он это сделал, Костя не стал анализировать, но ему еще раз подсказали, что он поступает важно и разумно. И что это для чего-то пригодится. Код был уже узнаваемым и легким. Он вспомнил его и был этому очень рад.
Джинсовая тетрадь,
17 ноября 2022
Страница
Настя, глубоко зевая, стояла на пустой остановке в ожидании автобуса. Зевала она, потому что совсем не выспалась в доме чужих и вовсе посторонних ей людей, на глупых ночных посиделках. Как она туда попала и с кем, Настя помнила плохо, кто-то из ее группы отмечал свой день рождения. И вот теперь Настя стояла на остановке, и между звучными своими зевками пыталась сообразить, как ей проехать домой. Очень хотелось спать. Правда, Настя прикорнула на узком кухонном диванчике. Но это было не в счет. Потому что квёлый сон ее постоянно разрушался громкими голосами и музыкой. А что еще хуже скрипучего бренчания расстроенной гитары?
Едва дождавшись утра, Настя выскочила на свежий воздух остановки, где теперь и стояла.
Равнодушно пробегали по сонному еще проспекту редкие машины, а автобуса все не было.
Вдруг сверху, прямо-таки с неба, в Настином пространстве появился листок бумаги. Он плавно и красиво опускался на землю, и его белоснежная стать выражала такую милую приветливость, что Настя, протянув руку, ловко поймала его и задержала от падения в мутную лужицу от дождя.
Страничка была в руке, и Настя прочитала на ней загадочный текст, напечатанный на машинке: "Записки Цинци…”
Настя зачем-то посмотрела вверх, будто предполагая, что именно оттуда, как листовка, брошена была эта страница.
Но наверху, конечно же никого не было. Только стояла и курила на балконе последнего этажа женщина. Но вид у нее был сонно-равнодушный. Она жмурилась, подставляя лицо восходящему солнцу. Послание было явно не от неё.
Настя перевернула страницу и увидела на ней отпечатанный на машинке текст, который начинался просьбой.
“Сохраните эти листы, не знаю, кого прошу, но сохраните эти листы, уверяю вас, что есть такой закон, пускай полежат, что с вами от этого сделается? – А я так прошу, последнее желание нельзя не исполнить…”
Тут подошел автобус и Настя шагнула в него по чистым еще мокрым ступеням.
Она села у окна и хотела дочитать страницу о чьей-то последней просьбе, но тут рядом с ней плюхнулся на сиденье толстый дядька, который заставил ее вжаться в стенку, вернее в стекло окна. Она отложила чтение страницы, сунув ее в свою просторную сумку.
Настя стала думать о таинственном появлении листка, будто с самих небес. Но тут она вспомнила, что мимо нее, пока она стояла на остановке, пронеслась одна машина на очень высокой скорости. Страница могла вылететь из машины через открытое окно. От сквозняка и ветра.
Улыбнувшись своей остроумной догадке, Настя попыталась пошевелиться и встать. Следующая остановка была ее. Толстяк вежливо вскочил и пропустил ее к выходу. Он даже чуть улыбнулся ей, будто извиняясь за свои крутые телеса.
Объявившись в своем доме, Настя с радостью побежала в душ, а потом так и рухнула к себе на кровать, завернутая в махровую простыню. Ей очень хотелось спать.
Но странное беспокойство трогало её колючей своей лапой, будто напоминая о чем-то несделанном.
И Настя вспомнила о странице в своей сумке, которую она по приходу небрежно бросила на пол в коридоре. Настя выхватила ее из сумки и дочитала торопливо до конца.
“Я чувствую только страх, печальный и бесстыдный. Да – неприятная экзекуция”.
Настя, дочитав текст, вдруг обнаружила слезы у себя в носу, в горле и глазах. Она плакала.
Еще раз, уже не торопясь, она прочитала эту страницу текста о последнем желании некого “Цинцина”.
Настя открыла ноутбук. Но никакого Цинцина она не обнаружила, кроме римского политика давних времен, и то он был не Цинцин, а Цинциннат.
Настя поняла, что это выдуманный чьим-то творчеством персонаж. И ей очень захотелось узнать, что с ним случилось, и какой экзекуции над собой он боялся.
Настя стала звонить Косте, это был удивительно эрудированный и единственный крепко начитанный юноша в их группе. И накануне он был с ней на вечеринке.
Костя выслушал её сбивчивый рассказ, но не стал вникать, сказал только:
– Ты куда пропала? Мы еще здесь! Веселуха по-новой. Приезжай!
И дал отбой.
Настя еще раз покопалась в интернете, пока не догадалась позвонить своей родной тетке – филологине.
Та, даже не дослушав ее взбудораженный рассказ о загадочном тексте, сразу определила, что это – герой Набокова. И назвала книгу.
– Хочешь, приезжай, дам почитать. Потом, побеседуем, расскажешь о впечатлениях.
Настя уже пожалела о звонке тетке, тетка была страшной занудой. Все мысли и поступки в жизни она сводила только к своей огромной библиотеке, которая жила в теткиной квартире, занимая всё место в ней, а тетка казалась жалкой приживалкой, спала в тесном маленьком углу.
Настя извинилась, сославшись на занятость, и записав на телефон имя автора и название книги, решила сходить в ближайшую книжную лавку.
Но тут кто-то позвонил. По телефону, а потом и в дверь. Пришли вчерашние приятели с вечеринки, которых привез к ней Костя-эрудит, и всё веселье продолжилось теперь у нее уже в доме.
Настя так и не выбралась за книгой.
“Ну, ладно, успокаивала она себя. Завтра после занятий заеду к тетке. Давно не навещала. Заодно и повидаемся”.
Но представив на секунду крутой замес теткиного занудства, Настя тут же решила:
“Как-нибудь – потом“.
Но “потом” как-то не случилось. Институт, сессия и прочие дела надолго отвлекли Настю от возможного визита к тетке.
Было не до этого, но однажды, когда Настя прибирала у себя на столе, среди учебников и пустых пакетов она вдруг наткнулась на страницу, которая когда-то упала на нее с неба там, на остановке. Она взяла страницу в руку, с огорчением заметила на ней большое жирноватое пятно. Но тексту это не мешало, он был такой же читабельный.
Тогда Настя, перечитав его, аккуратно преломила страницу и положила её в милый ларчик, где хранились документы и прочие архивные ценности.
Она бережно пристроила туда записки Цинцина… И с извинительной интонацией в голосе сказала:
– Это всё, что я могу сделать пока. Она вспомнила слова умного эрудированного Кости.
“Единица вселенского разума – слово”.
Настя не до конца понимала это суждение, но на всякий случай поставила ларчик со страницей в нем в укромный кармашек секретера. Так надежнее.
Но крепко пообещала сходить в “Дом книги” и купить книгу. Настя давно там не была и не могла знать, что давно идет ремонт. И открытие его всё откладывалось местными властями.
Настя всенепременно решила, что как-нибудь узнает смысл слов присланной ей страницы и что это за экзекуция была применена к её автору. А пока нужно было заняться текущими делами. Уборка дома. С дачи должны были вернуться родители. Уже завтра.
Прибираясь в доме, Настя с каким-то остервенением натирала пол и думала о странности случившегося с ней, о неизвестном ей Цинцине, имя которого так напоминало прозрачный звук колокольчика. И которому почему-то было так страшно в этом мире.
И Настя еще раз коротким и быстрым движением проверила прочность кармашка, в котором уютно прятался ларчик с таинственной страницей.
Серебристая тетрадь,
17 декабря 2022
Контакты автора:
email: aalemur@gmail.com
telegram: alemurat
skype: alemurat
