Григорий Александрович Шепелев
Батыева тропа
Пролог
Звали её Герда. Она не умела драться. И угрожать не умела. Ведь начиная с того момента, когда раскрылись глаза, её за любой намёк на желание пустить в ход зубы или когти жестоко били. Пока была совсем маленькая – ногами, позже – арапником и железной палкой. Из всех молочных зубов ни один не выпал сам по себе. Но куда страшнее, чем получать удары, было смотреть, как приводят в чувство других. Когда твоя злость сталкивается с болью, первая отступает медленно. Очень медленно. Да, конечно же, бьют и после того, как падаешь на пол и начинаешь пищать, но не всегда долго. Это зависит и от того, за что бьют, и от настроения избивающих. В любом случае, пока злость ещё горяча, боль не так сильна. Её начинаешь чувствовать в полной мере после десятка ударов. А вот когда на твоих глазах бьют других, страх и боль берутся за тебя сразу, одновременно. Откуда при этом боль? Непонятно. Но она есть, да притом такая же, как во время собственной ссоры с орущей двуногой тварью. Однажды на глазах Герды и остальных до смерти избили тигрёнка, который начал капризничать и рычать. Его убивали несколько тварей, так как он дрался мужественно, свирепо. Не отступал ни на шаг. Это было страшно. Но ещё более страшным образом поступили с медведем, который обратил в бегство целый десяток тварей. Им было велено наказать его за оплошности перед публикой. Всякий раз, когда Герда об этом случае вспоминала – а это чаще всего бывало глубокой ночью, в вольере, при неожиданном пробуждении, у неё вырывался стон. На утренних репетициях после этого её били, так как она работала плохо из-за чрезмерной готовности угождать. В такие минуты к ней относилась холодно даже Ася, помощница самой главной двуногой твари. Эта последняя – то есть, этот последний, всегда державший в руке арапник, кажется, внушал страх не только медведям, тиграм и Герде, но и двуногим, работавшим вместе с ним. И неудивительно – самый рослый из них был ниже его на полголовы. Рост Аси был вовсе маленьким, но она вела себя с самым главным более смело, чем остальные. И те, конечно, могли ему возражать, но всё же не так резко и упрямо, как Ася. Нет-нет, она никогда не вступалась за избиваемых, никогда не подбадривала их после репетиций, и отношения её с Гердой нельзя было назвать дружескими. Она просто не боялась Герду, как остальные помощники, и ни разу не попыталась внушить страх ей. Это уже было немало. Поэтому, когда в тот злополучный день Ася тоже стала кричать на Герду, та растерялась вконец.
Всё произошло на утренней репетиции. Ночью Герда видела сон, связанный с медведем, который умер от пытки. Она работала хуже, чем остальные. А номер был очень сложным. Требовалось сделать прыжок с одной тумбы на другую – но не обычный, а между ногами Аси, стоявшей в виде рогатки. Это была стойка на руках, но руки помощницы укротителя упирались не в пол, а в холки двух тигров – Рошфора и Спартака. Приняв эту ношу, тигры бок о бок шли к тумбе Герды, и Герда под барабанную дробь делала прыжок поверх Аси, ноги которой были раскинуты не особенно широко. Всё было бы ничего, не будь двух вещей – ночного кошмара, который посетил Герду перед зарёй, и странного запаха. Он был связан с этим кошмаром. А исходил он от всех, кто был на манеже. Едва его ощутив, Герда начала поскуливать и дрожать. За это её ударили в первый раз. Арапником, по ушам. Но это не помогло ей прийти в себя. Она ошибалась, то делая прыжок раньше, чем требовалось по времени, то срываясь со второй тумбы. Ни окрики дрессировщика, ни удары не помогали. Ночной кошмар стоял в голове, и перед глазами был лишь медведь – то плачущий и ревущий, то уже мёртвый. И всё это было неотделимо от запаха, потому что Герда чувствовала его и в тот жуткий день. Она не могла понять природу этого запаха, но запомнила, что тогда двуногие говорили друг другу: «Христос воскрес!» Сегодня же говорили про день какой-то победы.
Когда она сорвалась в очередной раз, Ася и двуногий с арапником подошли к ней с разных сторон. Герда моментально уселась как полагается, но арапник стегнул её по глазам. Конечно, она зажмурилась, но под правое веко натекла кровь. Запах заструился и спереди и с боков, так как подошли ещё трое. Они все что-то кричали, из-за чего запах уже просто стоял стеной. Ася не была на себя похожа. Она ударила Герду. Слабо, рукой. Но странное дело – именно её крик и её удар были нестерпимыми. Нет, Герда не шевельнулась. И она даже не поняла, за что человек с арапником начал снова хлестать её со всей силы, брызжа слюной и крича:
– Ах, сука! Ты на кого, тварь, скалишься? На кого?
Остальные тоже что-то кричали. Только Рошфор и Спартак безмолвно стояли рядом, опустив головы. И, возможно, всё бы закончилось как обычно, если бы на нос Герды вдруг не попала слюна изо рта того, кто полосовал её, входя в раж. Запах стал убийственным. Герда взвыла и перестала соображать. От её удара свалился бы вверх копытами буйвол весом в полтонны. Что ж говорить про двуногого, даже рослого и широкого, как медведь! Конечно же, он летел через всю арену. Когда он рухнул без вздоха и без движения, все уставились на его лицо, залитое кровью. Потом взглянули на Герду. И сразу ринулись кто куда.
Часть первая
Глава первая
Поезд прибыл в Великий Новгород в семь утра. Выспаться Маринке не удалось – все девять часов она то ворочалась, то сидела с опущенными ногами на верхней полке, боясь свалиться с неё. Порой отвечала на сообщения, благо что возможность подзарядить телефон была. Когда проводница уведомила о скором конце пути, Маринка оделась незамедлительно и, простившись с соседями по купе, выбежала в тамбур. Сильно хотелось курить, однако состав замедлялся и останавливался ещё двадцать пять минут. За окнами проплывали то деревенские домики, то панельные развалюхи в несколько этажей. Спрыгнув на платформу, Маринка сразу отдала дань пагубной привычке, а уж затем сориентировалась по карте, в какую сторону ей идти.
Стоял конец мая. Древнейший город страны только начинал просыпаться, и не было ощущения, что занятие это будет доведено до конца. Идя через парк к Кремлю, Маринка успела всласть накуриться и надышаться северной самобытностью. Птицы пели не совсем так, как в Москве. Судя по всему, они обсуждали на свой степенный провинциальный лад высокую девушку с рюкзаком, которую видели здесь впервые.
Кремль был открыт. Подойдя к собору святой Софии, Маринка вежливо поздоровалась с двумя женщинами, стоявшими у дверей, и спросила, можно ли войти в храм. Женщины ответили, что нельзя, но через пятнадцать минут уже будет можно. Так как и музеи Кремля тоже ещё были закрыты, пришлось потратить эти пятнадцать минут на ознакомление с самым главным памятником России, стоявшим посреди площади. Ошиваясь вокруг него, Маринка отметила про себя, что здесь, рядом с главным памятником и самым древним собором, в пределах стен, видевших рождение русского государства, нет никого, кроме двух унылых пожилых сплетниц.
Однако, войдя в собор вместе с упомянутыми особами, она там застала ещё двоих – столь же пожилого, сгорбленного священника в старомодных очках, который читал молитвы, и женщину средних лет за узким прилавком. Женщина продавала свечи и ладанки. Ни того ни другого Маринке не нужно было. Она прошлась по собору, желая выяснить, кто лежит в роскошных мраморных усыпальницах. Оказалось, что в них лежат разные князья и княгини. О некоторых из них Маринке не раз доводилось слышать от своего отца, который был культурологом и историком. Обойдя весь храм, она примостилась на лавочку близ дверей, чтобы отдохнуть и понаблюдать за людьми, вошедшими вслед за ней. Но вдруг перед нею остановился священник, который уже закончил читать молитвы и направлялся к дверям. Глядя на Маринку поверх очков, он с ней поздоровался.
– Добрый день, – сказала в ответ Маринка. – Точнее, доброе утро! У меня всё перепуталось в голове. Всю ночь не спала.
– Вы, я вижу, с поезда?
– Да, – кивнула Маринка, тотчас задавшись вопросом, по каким признакам можно было это определить.
– Из Москвы приехали?
На сей раз Маринка кивнула молча. Она была в изумлении.
– Да всё просто, – заулыбался батюшка. – Те две женщины, у которых вы спрашивали, открыт ли храм, по вашему говору распознали москвичку. Ну а по времени вашего появления да по вашим вопросам и рюкзаку легко было догадаться, что вы с вокзала. Поезд-то из Москвы прибывает в семь!
– Я не сомневаюсь, что Шерлок Холмс взял бы этих женщин себе в помощницы, – улыбнулась Маринка. – Впрочем, не знаю, насколько бы он одобрил ту быстроту, с которой они делятся своими открытиями.
– Но мы все здесь друг друга знаем более или менее! И охотно знакомимся с приезжающими.
– Любопытно. Ведь городок, насколько я знаю, вовсе не маленький! Не Москва, конечно… Кстати, и я не совсем москвичка. Мой городок ещё меньше этого. Вы про Павловский Посад слышали?
– Разумеется! Это город в Московской области. Так вы, значит, оттуда родом? А к нам приехали по делам? Или познакомиться с колыбелью русской культуры в её первозданном виде?
– Так уж и в первозданном? – насмешливо закатила глаза Маринка. – Скажете тоже!
– Я уверяю вас, так и есть. Ведь даже Батый не дошёл до Новгорода.
– Батый?
– Да, конечно. Так называемая Батыева тропа оборвалась здесь. Ну, в ста километрах к югу.
– О! Вы уверены?
Видя, что старый батюшка не совсем её понимает и не желая менять это положение дел, Маринка ответила на вопрос:
– Приехала я по делу. У моего двоюродного брата, который живёт в деревне недалеко от Новгорода, недавно умерла бабушка. Он остался совсем один. Парнишка самостоятельный, но подросток. Шестнадцать лет ему.
– Вот как? А где же его родители?
– Отец умер очень давно. А мать, мою тётю, убил сожитель, который вернулся с фронта. Теперь вот Лёньку могут забрать в детдом. Мне нужно оформить над ним какую-нибудь опеку.
– Господь вас благословит и окажет помощь, – вздохнул священник и вновь заспешил к дверям. Похоже было на то, что его ждало какое-то дело огромной важности, о котором он вспомнил при слове «фронт».
– Погодите, батюшка! – крикнула ему вслед Маринка. – Можно я вам скажу ещё пару слов?
Священник остановился и повернулся.
– Слушаю вас.
– А вы ничего такого во мне не видите?
– Вы о чём?
– Я несколько лет провела в инвалидном кресле. Потом вскочила с него и стала ходить. Наш местный священник предположил, что не обошлось без нечистой силы.
– Господь вас благословит, – тихо и невнятно повторил батюшка. И Маринка дальше не стала его удерживать. Посидев ещё несколько минут, она сама вышла, чтобы часок-другой погулять, а затем позавтракать и пуститься в дальнейший путь.
Завтрак состоялся в скромном кафе на берегу Волхова. Там Маринка разговорилась с официантками, от которых услышала ряд советов, где что купить и каким мощам поклониться, чтобы был толк. Запивая сэндвичи медовухой из деревянной кружки, она вызвала такси. Минут через пять такси подоспело. Это был «Опель» восьмидесятых годов двадцатого века. Расположившись рядом с водителем, седовласым интеллигентом лет сорока восьми или чуть постарше, Маринка вскрикнула:
– Ой!
– Что-нибудь забыли в кафе? – снял водитель ногу с педали газа, не дав своему авто стартовать.
– Да нет, нет, езжайте! Вы просто очень похожи лицом на моего папу. Да и не только лицом! Примерно такой же у вас и голос.
– Серьёзно?
Вырулив на проезжую часть, таксист разогнал древнюю машину до девяноста. На перекрёстке горел зелёный, так что и притормаживать не пришлось. Слева замелькали домишки частного сектора, справа тёк в естественных берегах широкий и прямой Волхов.
– Да, серьёзно! – несколько раз кивнула Маринка. – Точно такой же пробор, глаза, нос с горбинкой! И даже усы такие же. Как вас звать?
– Сергей.
– А меня – Марина.
– Очень приятно. Послушайте, а мы с вами не родственники? Знаете, почему я вызвался отвезти вас в Ершовку? Я из соседней деревни родом. Из Любеховичей.
– Нет, едва ли я вам довожусь роднёй, – задумчиво почесала Маринка нос. – У меня в Ершовке тётя жила, сестра моего отца. Она вышла замуж за паренька из этой деревни. У них родился сын Лёнька. Муж тёти Тани вскоре погиб, а в прошлом году погибла и тётя Таня. Её убил второй муж, который вернулся с фронта.
– Я что-то об этом слышал. А ваш двоюродный брат совершеннолетний?
– Лёнька-то? Ещё нет. Я как раз по этому поводу туда еду.
– То есть?
– Ну, после гибели тёти Тани Лёнька жил с бабушкой по отцу. И вы представляете, три недели назад она умерла!
– Вот беда! Не повезло парню. Он ещё в школе учится?
– Нет, он учится в медицинском колледже.
– А, в райцентре?
– Да, в посёлке Батецкий. Каждое утро ходит туда пешком.
– Ну, ничего страшного в этом нет. Идти до посёлка час, если быстрым шагом. Шесть километров для старшеклассника – это даже и не прогулка, а так, разминка перед пробежкой на физкультуре. А как звали его бабушку?
– Арина Тихоновна Юранова.
– Арина Тихоновна? Та самая? Детский врач?
С этим восклицанием, полным горечи и волнения, Сергей плавно сворачивал на шоссе за монастырём. Монастырь был слева. Справа до самого горизонта синела ширь Ильмень-озера, из которой вытекал Волхов.
– Да, она самая, – подтвердила Маринка, когда такси устремилось к северу-западу, набирая скорость. – Вы её знали?
– Господи, кто ж в районе Арину Тихоновну не знал? Она мою старшую дочь лечила, когда мы жили там, в Любеховичах! Так она, значит, умерла? И это её сноху год назад зарезали? Какой ужас! Вы представляете – краем уха я что-то слышал об этом самом убийстве, жена моя тоже слышала, но нам в голову не пришло, что это была невестка Арины Тихоновны! Конечно, мы в Любеховичах дом продали и родственников там нет, но надо ведь было всё же хоть как-нибудь…
Таксист не договорил. Маринка не поняла, что, на его взгляд, он должен был сделать, чтоб как-нибудь что-нибудь исправить-переиначить. И не хотела понять. Он вдруг перестал даже отдалённо напоминать ей отца, несмотря на орлиный нос и пробор. Дав ему минуту побултыхаться в каких-то нелепых мыслях, она задала вопрос:
– Сколько километров от Новгорода до этой самой Ершовки?
– Семьдесят, получается, – неохотно отвлёкся от своих мыслей Сергей, – если до райцентра – шестьдесят пять.
– До посёлка?
– Да.
– Значит, приблизительно час езды?
– Ну, плюс-минус.
– А там, в посёлке, психиатрическая больница есть?
Вот этот вопрос заставил таксиста сразу же позабыть про Арину Тихоновну. Он быстро взглянул на Маринку.
– Психиатрическая больница? В Батецком?
– Да.
– Вроде, нет. А что? Зачем вам психиатрическая больница?
– Мне она не нужна. Но моя подруга мне говорила, что не то в Новгороде, не то в окрестностях есть какой-то стационар для очень опасных психов. Она по образованию фельдшер, и ей хотелось бы там работать.
Сергей гнал свою машину под сто. На Маринку больше он не поглядывал, хоть дорога вышла за городскую черту и не изобиловала машинами. С обеих её сторон были перелески и деревушки.
– Ну и подруга у вас! Где она живёт?
– В Москве, как и я. Ну, точнее, я-то живу в Подмосковье, а вот она – именно в Москве.
– А что, в Москве психи кончились?
– Их там много! Но Женьку интересуют психи особенные.
– Понятно. То есть, не очень. Кажется, в Батецком подобной клиники нет. В Чудове, возможно, имеется.
– Это город?
– Да, тоже районный центр, гораздо более крупный. Чудовский район граничит с Батецким, и он восточнее. Там хватает всяких больниц. Я не исключаю, что есть и психиатрическая. Ну а в Боровичах-то она есть наверняка! Это ведь второй по величине город в области.
– А про первый вы тоже определённо не знаете?
– Вот про первый я как раз знаю. В Новгороде большая психиатрическая больница. Она находится близко к центру. Быть может, ваша подруга как раз её имела в виду?
– Наверное. Сейчас выясню.
И, достав телефон, Маринка стала писать Женьке сообщение. Выходило как-то нескладно. Не завершив писанину, Маринка всю её стёрла и просто сделала звонок Женьке.
– Да! – отозвалась та людоедским голосом.
– Ты что, спишь? – спросила Маринка.
– Нет, я не сплю! Я курю сигару.
– Куришь сигару? Да где ты её взяла?
– У тебя из задницы вынула, твою мать! – завизжала Женька. – Ты что, тварь, делаешь? Время – восемь утра! Я только легла после ночной смены!
– Женька, хватит орать! Одиннадцать часов скоро. Короче, я уже в Новгороде! Точнее, еду из Новгорода в Ершовку.
– Да провались ты с ней вместе! Чего ты от меня хочешь?
– Хочу спросить, где психиатрическая больница?
– Что?
– Ну, помнишь, ты говорила, что где-то здесь есть больница, куда ты хочешь устроиться? Та, где держат самых опасных психов! Я у таксиста спрашивала сейчас, и он мне сказал, что есть психушка обычная, в самом Новгороде. Она довольно большая.
– Ясно, – вздохнула Женька, закуривая. – А что ты сейчас пила?
– Медовуху! Две деревянные кружки. Мне официантки сказали, что она – самый популярный напиток в Новгороде.
– Реально? Тогда понятно, зачем там нужна большая психиатрическая больница.
И Женька ушла со связи. Маринка перезвонила ей и услышала, что её телефон в отключке. Тогда она закурила, сперва спросив разрешения у таксиста. Тот опустил два стекла. Стало очень шумно.
– Так ваша подруга – фельдшер?
– Типа того. На Скорой работает шестой год. Но хочет уволиться. Надоело.
– Сколько ж ей лет?
– Женьке? Двадцать семь, как и мне. Её старшая сестра – пианистка. Мой папа на днях помог ей устроиться концертмейстером в Школу-студию МХАТ. Он преподавателем там работает.
– А вы сами чем занимаетесь?
– Я снимаюсь в модных журналах. Джинсы и пиджаки рекламирую.
– Вы модель?
Маринка кивнула. Когда она докурила, водитель вновь поднял стёкла и ещё раз на неё взглянул.
– А вы в самом деле такая рыжая? Или краситесь?
– Крашусь. А что?
– На лису похожи.
Маринке стало смешно.
– Я и есть лиса! Лиса Патрикеевна. Мне наверняка здесь у вас понравится. Ведь и справа и слева, гляньте, тайга реальная началась!
– Вы правы. Восемьдесят процентов области – сплошной лес таёжного типа. Но только вам здесь опасно будет гулять, если вы – лиса.
– Это почему же?
– Ну, потому что у нас здесь не заповедник. Большая часть тайги – это личные охотничьи угодья.
– Вот как? А чьи, если не секрет?
– Какой там секрет! Вы помните, кто сказал, что без Путина нет России?
– Да.
– Вот вам и ответ.
Маринка присвистнула.
– Твою мать! Значит, хан Батый до Новгорода не смог дотянуться, а депутат Госдумы засунул себе в карман целиком всю область?
– Ну, не простой депутат, а…
Сергей не договорил. Впереди, за рощицей, подступавшей к самой обочине, показался передвижной пост ГАИ – раскрашенная машина и два инспектора. Один был в автомобиле, второй стоял у дороги, опустив жезл.
– Кажется, они нас услышали, – усмехнулась Маринка.
– Всё может быть! Вы только в глаза ему не смотрите.
– Нужен он мне! А что вы их так боитесь?
– Я ж говорю – здесь не заповедник. Когда в лесу убивают, на шоссе грабят.
– Как скажете.
Но ни «Опель» с местными номерами, ни пассажирка, уткнувшаяся в айфон, не вызвали интереса у должностного лица. Зато старый джип, двигавшийся следом, был остановлен.
– Так говорите, какая-то сучья рожа присвоила всю тайгу, чтобы убивать животных, когда заблагорассудится? – возвратилась Маринка к прежнему разговору, понаблюдав через зеркало, как инспектор подошёл к джипу и взял из женской руки, которая высунулась наружу, пластиковую карточку.
– Не какая-то рожа, а третья не то четвёртая в самом верхнем ряду, – уточнил таксист. – Это удивляет вас?
– Да, меня, вообще, легко удивить, – призналась Маринка. – Напугать трудно. Если приедет Женька, мы разберёмся с этой поганой рожей.
– А если их уже две?
– В смысле, две?
– Вы разве не в курсе, кого недавно назначили губернатором нашей области? Это песня! Они друг друга нашли.
– Женька через несколько дней тоже их поищет в лесу таёжного типа, – проговорила Маринка, вдруг ощутив усталость от затянувшейся болтовни с таксистом. – Даю вам слово.
– Господь вас благословит, – повторил водитель слова священника. У Маринки уже вовсю слипались глаза. Ей стало казаться, что линия горизонта под ослепительным синим небом висит на её ресницах, как паутинка с дохлыми мухами. «Они что здесь все, сговорились?» – мелькнула мысль. После этой мысли глаза закрылись.
Глава вторая
Ершовка стоит около ручья, который струится из лесу. Лес – дремучий, без конца-краю, и подступает он к деревушке близко да с двух сторон. Где-то в глубине того леса, среди бездонных болот, прячется исток реки Кересть, которая протекает по Чудовскому району. И несколько других рек, поменьше Керести, да ручьёв не менее сотни берут начало в болотистом том лесу, где много зверей и нечистой силы. Местные жители называют его тайгой, что, в сущности, правильно. От Ершовки тянется к западу, параллельно ручью, узкая дорога. Сказать точнее – грунтовая колея, посыпанная щебёнкой. Она приводит к райцентру. Это посёлок Батецкий на берегу небольшой и тихой реки Удрайки. В неё ручей и впадает с правого берега, прямо там же сливаясь с речкой Гусынкой. У этой самой Гусынки есть и другое название – Ковалёвка. Она немногим шире ручья.
Посёлок – можно сказать, что и городок, имеет инфраструктуру: вокзал, торговые центры, больницу, школы, кафе. В Ершовке же нет ничего похожего, потому что насчитывает она лишь девять домов. Два из них заброшены по причине смерти хозяев, ещё в одном живёт бабка Комариха. О ней рассказ впереди, но можно сразу сказать, что её изба мало отличается от бесхозных. Словом, пять семей в Ершовке живёт плюс Лёнька Юранов и Комариха. Поэтому-то из всех придуманных человечеством видов инфраструктуры Ершовка располагает только двумя – холодным водопроводом и электричеством. Газа нет. Но есть неплохое кладбище. Оно, правда, не очень близко – за рощицей, за ручьём. Точнее, наоборот – ближе к деревеньке ручей, сосновая роща дальше.
О том, что к Лёньке приехала его старшая сестра из Москвы, деревню оповестили Витька и Мишка, Лёнькины одногодки. Они коротали то утро с ним, сидя во дворе и опустошая бутыль с ягодным вином, которую Лёнька откопал в погребе после смерти Арины Тихоновны. Всё это, кроме деталей, Маринке стало понятно, когда таксист помогал ей вытаскивать из машины сумки с продуктами, купленными в райцентре. Это происходило перед высокой калиткой в ещё более высоком глухом заборе. Мальчиков сквозь забор Маринка не могла видеть, но голоса слышала отлично. Парни о чём-то спорили. Трудно было понять, о чём.
– Ну и матерщинники, – улыбнулся Сергей, прощаясь с Маринкой. – А забор даже не покосился за двадцать лет! Мой телефон у вас есть – если что, звоните.
– Всего хорошего.
Пока такси разворачивалось, Маринка, стоя у своих сумок, оглядывала деревню. При этом она заметила, что из двух домишек на неё смотрят. Почему-то чувствуя себя под этими взглядами далеко не так уверенно, как на подиуме, она закричала:
– Лёнька! Хватит там пьянствовать! Я приехала!
Стало тихо. Маринка сразу услышала миллионы кузнечиков и жуков, которые обитали в травяных зарослях. Ожидая, что будет дальше, она пыталась представить, каким стал Лёнька. Она видела его лет десять назад, когда тётя Таня с ним приезжала в гости. Было тревожно – вдруг превратился во что-нибудь неприглядное? Но когда калитка открылась, вышли три парня с рожами хоть и пьяными, но вполне себе миловидными. Своего кузена Маринка узнала сразу. Он был похож на неё – тёмные глаза, волнистые волосы, тонкий красивый нос. По носу Маринка Лёньку и щёлкнула, назвав сволочью, а его друзей просто отругала за подростковый алкоголизм и распорядилась отнести в дом пакеты. Три недоумка растерянно подчинились. Маринку несколько позабавила их серьёзность. Войдя за ними в калитку, она увидела впереди бревенчатый дом с мансардой и небольшой терраской, возле которой стояла лавочка, слева – заросли ежевики, смородины и малины, справа – сарай. Позади сарая и притулившейся к нему баньки, как и позади дома, был огород. Там росла картошка, которую можно было уже окучивать. У дальних углов забора, среди плодовых деревьев, виднелись душ и сортир. К ним вели тропинки, поблизости от которых располагались кусты крыжовника. Вёдерная бутыль с ягодным вином, в которой осталось не больше четверти содержимого, от внимательных глаз Маринки также не ускользнула. Эта посудина была спрятана под верстак, стоявший перед сараем.
– Вот поросята! – негодовала Маринка, следуя за подростками к двери дома. – Вы что, втроём столько вылакали?
– Оно слабое, – сказал Лёнька, а Витька робко прибавил густым басовитым голосом:
– Как кисель.
– Да по вам заметно, что это за кисель! А что ж вы девчонок не пригласили? Нету их, что ли, здесь?
– Почему? Хватает, – подал голос и Мишка. – Все были с нами. Одна вон, спит наверху!
– Ну, это другое дело, – обрадовалась Маринка. – Без девок можно допиться знаете до чего?
Мальчики смутились ещё сильнее. Это произошло уже на терраске, которая представляла собой летнюю столовую с умывальником. Далее за терраской располагались справа и слева какие-то закутки – не то кладовые, не то чуланчики, а за ними – широкая винтовая лестница на мансарду и пара комнат. Одна из них, кажется, была основной столовой или гостиной, другая – апартаментами Лёньки. Он и его приятели потащили продукты в первую комнату, где имелся доисторический холодильник, и стали их в него перекладывать. Всё, конечно, не уместилось. Да и едва ли требовалось совать в холодильник, к примеру, хлеб и баранки, о чём Маринка, усевшаяся с ногами на небольшой диванчик около печки, трём дурням и сообщила. Кеды она сняла ещё на терраске. Вняв её замечанию, три болвана стали выкладывать все кондитерские изделия и напитки на большой стол. Имелся ещё и маленький, круглый, больше похожий на барную табуретку. Маринке было смешно наблюдать за действиями смущённых подростков. Когда они уставились на неё, ожидая новых распоряжений, она вскочила с диванчика.
– Молодцы! А теперь ведите меня наверх. Хочу познакомиться с юной дамой, которую вы споили.
Отправились на мансарду. Дама, действительно, оказалась довольно юной. Она спала на кровати, от задней спинки которой осталась только стальная рама. Одета девушка была полностью, даже лоферы с кисточками остались на её ножках поверх колготок или чулок. Это наводило на мысль о том, что она уснула немного раньше, чем улеглась. Кофточка на ней не имела признаков суетливого снятия и поспешного надевания, ремешок на джинсах застёгнут был аккуратно. Совсем не были нарушены и нюансы причёски, скреплённой шпильками. Одним словом, не плавали на поверхности даже косвенные улики, указывающие на то, что Лёньке с его друзьями следовало немедленно набить морды. Маринка удостоверилась в этом после того, как прошлась по комнате и решила, что разместится именно в ней. Мебель была так себе, обои в углу топорщились да и пол поскрипывал под ногами, но зато вид из окна открывался сказочный – на овраг, кладбище и лес. Левитан, решила Маринка, не упустил бы возможности перед этим окном поставить мольберт.
– Девчонка-то, знаете, исключительной красоты, – сказала она, вглядываясь в личико легкомысленной дамы, которая улыбалась во сне. – Как её зовут?
– Ленка Гулькина, – неохотно ответил Мишка, зачем-то переглянувшись с друзьями. – Её мамаша – наш классный руководитель. Они живут над ручьём, в том конце деревни.
– Классный руководитель? Вы все в одном классе учитесь? Где, в Батецком?
– Я поступил в медколледж после девятого класса, – напомнил о себе Лёнька. – А они – да, перешли в одиннадцатый.
– Как маму её зовут?
– Светлана Петровна.
– А кто ещё с вами был?
– Катька и Наташка Денисовы. Они сёстры.
– Сколько им лет?
– Четырнадцать и шестнадцать.
– А ещё в деревне девушки есть?
– Лизка Комарова. Ей восемнадцать уже.
– Что ж она здесь делает?
– У Светланы Петровны живёт, чтобы не жить с бабкой Комарихой.
– Чем же бабка такая страшная?
Три подростка не торопились с ответом. Решив его не тянуть клещами, Маринка ещё раз прошлась по комнате и сказала:
– Ну, хорошо. Пусть Ленка проспится здесь, а вы, Витька с Мишкой, идите вон. Мне надо вашему другу дать по ушам хорошенько.
Лёнька встревожился.
– Да за что? Ведь мы ничего не сделали!
– Скажи лучше, что не успели ничего сделать! Всё, идём вниз.
Лёнька проводил друзей до калитки и что-то им объяснил. Маринка его ждала, лёжа на диванчике. Поза была ею избрана как для съёмки: левая нога вытянута, правая согнута в колене и на нём сцеплены пальцы рук. Однако на Лёньку вся эта красота не произвела отдельного впечатления – он, вернувшись, уставился на свою сестру точно так же, как двадцать минут назад, около калитки. Робко. Растерянно. Восхищённо.
– Чайник поставь, – скомандовала она, придав взгляду строгость. – Я ведь с дороги!
– Может, вина? – пробормотал Лёнька. – За встречу…
– А может, по лбу?
Лёнька угодливо захихикал и, схватив чайник, кинулся на терраску, чтобы наполнить его водой. Обратной дорогой, кажется, расплескал, так как было слышно, что он ругнулся и кран опять зашумел. Маринка, тем временем, просто села, ноги опустив на пол. Следя, как Лёнька включает чайник и распаковывает коробку «Липтона», она поинтересовалась, где чашки, ложки и сахар. Он снова ринулся на терраску и всё оттуда принёс, в том числе красивый заварной чайничек.
– Что ты, вообще, ешь? – опять привязалась к брату Маринка, когда уже пили чай, сидя за столом.
– Так ведь полный погреб всяких закусок, – ответил Лёнька, кроша белыми зубами баранку.
– Чего? Закусок? Ты ежедневно, что ли, закусываешь?
– Да нет! Еды, я хотел сказать. Ну, консервы, сало, маслята в банках. Бабушка запасла. А так я, вообще, иногда обедаю у соседей.
– У каких именно?
– Да у всех. Чаще у Денисовых. Иногда – у Мишкиной матери, тёти Нади. Она ведь держит и кур, и гусей, и уток. Мяса и яиц столько, что если бы не я, всё бы портилось.
– Любопытно!
Съев пару пряников и налив себе ещё чаю, Маринка сухо продолжила:
– Слушай, Лёнька! Мой папа тебе звонил?
– Да, звонил.
– Он тебе сказал, что если не оформить на тебя попечительство, ты окажешься в детском доме до восемнадцати лет?
– Конечно. Я и без него это знал.
– Отлично. Ты подтверждаешь своё согласие на то, чтобы я была твоим попечителем?
– Ну а как же! Кому ж ещё, если не тебе? Сам Дмитрий Романович ведь не может сюда приехать.
– Да, он не может бросить своих студентов. А я могу здесь побыть некоторое время. Заявку в органы опеки и попечительства по месту своего жительства я уже подала. Они направят запрос в здешние структуры, то есть в Батецкий. Думаю, что на днях сюда приедет комиссия, чтобы принять решение относительно моей просьбы. Ты понимаешь, что это значит?
