Григорий Александрович Шепелев
Батыева тропа
Глава третья
Рязанские воины и две девушки тронулись в путь чуть свет. Варвару повёз, усадив её на коня впереди себя, князь Роман, Настю – Ростислав. Она его сама выбрала, потому что они с малых лет дружили и ставили в Диком поле силки на перепелов. Обогнув холмы, отряд выехал на владимирскую дорогу. Ни подвод с беженцами, ни странников-погорельцев, недавно валивших толпами, ни торговых обозов князь и его друзья на ней не увидели. Это вовсе не удивляло – ведь вся Рязанщина, кроме осаждённой столицы, была выжжена дотла, и все беженцы либо уже успели найти приют с другой стороны Оки, либо просто сгинули. Во Владимир шли только звероловы, тащившие на плечах огромные связки куньих да лисьих шкурок. Рыскали по дороге и небольшие отряды всадников. Это были княжеские разъезды. Почти все всадники были владимирцами и суздальцами, но князя Романа они сразу узнавали, снимали перед ним шапки. Коротко отвечая на осторожные и сочувственные вопросы, рязанцы ехали дальше.
К полудню лес расступился, и их глазам, наконец, предстал стольный златоглавый город Владимир. С трёх сторон окружённый посадами и предместьями, обнесённый каменными высокими стенами, он раскинулся на широком и ровном берегу Клязьмы. Чуть выше в Клязьму впадала малая речка Лыбедь с очень крутыми, высокими берегами. Она служила надёжной защитой городу с севера и востока.
– Ну, прибыли, наконец, – вздохнул Даниил и перекрестился на купола. – Только не впустую ли это всё?
– Данила, не каркай, – сказал Роман. – Князь Георгий Всеволодович не сильно блещет умом, но и в явных глупостях не замечен! Нам не помог, а за свою землю будет радеть.
Отряд держал путь к Золотым воротам. В просторных и многолюдных посадах люди работали, торговали, бражничали в корчмах. Из-за каждой двери гремели крики о том, что Батый к Владимиру не пойдёт, а коли пойдёт, так ему же хуже. Простоволосые девки шастали в пьяном виде от одного кабака к другому. Невдалеке от ворот рязанцы свернули к кузнице, чтобы перековать коней. Кузнец с подмастерьем эту работу справили очень быстро и безупречно.
– Георгий Всеволодович сейчас, небось, на обедне в Успенском храме, – сказал кузнец, получив от князя четыре серебряные монеты. – Туда езжайте да ждите. Он после службы всегда покладист и щедр.
– А сыновья с ним?
– Да, все трое. Да и княгиня Агафья там со своими снохами, и епископ, и воеводы. Все твою речь услышат, князь! Не робей.
– Да я не робею.
Каждое воскресенье, ближе к полудню, перед Успенским собором, что возвышался на площади посреди княжеского детинца, скапливалась немалая толпа нищих. Они привыкли к тому, что великий князь, отстояв обедню и совершив святое причастие, проявляет большую щедрость. Вся княжеская родня и прочие знатные горожане, также приняв святые дары от архиепископа Митрофана, брали пример с Георгия Всеволодовича. Тот день как раз был воскресным. Когда на звоннице загудели колокола, что знаменовало конец обедни, нищая братия подняла столь же сильный шум и начала яростно напирать на дружинников, которые в две шеренги выстроились на паперти от дверей собора до самых нижних ступенек и ещё дальше. Воины с грозным криком схватились за рукояти мечей, что несколько остудило пыл попрошаек. Причина их беспокойства была ясна – на Соборной площади собралось до тысячи беженцев из Рязани, также рассчитывавших на милость князя Георгия. Местные нищие ещё утром пытались их отогнать, но какое там! Все изголодались, всем было холодно и тоскливо. А тут ещё принесло и князя Романа с дюжиной воинов и двумя какими-то девками – не иначе, тоже из разорённой Рязани. Как же тут было не беспокоиться за своё законное серебро из великокняжеских рук?
Сперва из собора вышли ключники, стольники и дворецкий князя Георгия. Эти люди и раздавали милостыню. У каждого, как обычно, в руках был целый мешочек мелкого серебра. Они, по обыкновению, стали просто его швырять, да в разные стороны, да подальше, чтобы толпа нищебродов схлынула. Этой цели они достигли, и злое месиво началось на самых краях просторной соборной паперти, а затем и вовсе вне пределов её. Несколько монет досталось и беженцам, что едва не вызвало драку. К этому времени вышел князь со своим семейством. Он был очень высок, дороден и статен. Слуга накинул ему на плечи медвежью шубу, скрывшую аксамитовый долгополый синий кафтан с золотым оплечьем. Шапку из бархата, опушённую лисьим мехом, великий князь натянул на тёмные кудри сам. А вот борода у него была уже не такого цвета, как кудри, успела вся поседеть. При всей своей статности, уверенности движений и ясности чёрных глаз он выглядел старше своей супруги, Агафьи Ростиславовны. Несмотря на молодой вид, княгиня шла с посохом, и её поддерживали невестки. Сыновья князя – Мстислав, Всеволод, Владимир, следовали за матерью, затерявшись среди бояр и знатных купцов. Совсем позади теснилось простонародье, коему тоже хватало места в соборе. Этот собор был самым большим во всей северо-восточной Руси.
Рязанских послов, стоявших вдали от паперти, на свободном пространстве среди притихших народных толп, князь заметил сразу. Ему о них доложили ещё во время богослужения. Подойти к ним он не спешил. Мало ли кто жаждет встретиться с ним, правнуком Владимира Мономаха, единовластным хозяином большей части русских земель! Тем более, уж рязанцы-то подождут, не самые видные господа! Но и они сами, к его немалому удивлению, не спешили к нему навстречу с поклонами и приветствиями. Держа под уздцы коней, спокойно и мрачно глядели они на тех, кто неторопливо покидал храм, надевая шапки. Помалкивал и народ вместе с попрошайками, переставшими драться за подаяние почти сразу. Всем было интересно, как встретит Георгий Всеволодович рязанцев. И дождались, наконец, этого события. Когда смолкли колокола, князь Георгий Всеволодович, обменявшись несколькими словами с роднёй своей и боярами, сошёл с паперти, звонко цокая каблуками красных сапог. Тогда князь Роман сделал шаг навстречу старшему князю. И обнялись они, чего никогда бы не было, если бы не пришла страшная беда на Русскую землю. Все это знали. И всем отрадно было, что хоть теперь снизошли до этого самый младший рязанский князь и великий князь владимиро-суздальский.
– Не кручинься, – раскатисто прозвучал над притихшей площадью густой бас Георгия Всеволодовича. – Всем твоим братьям и прочим воинам, что сложили головы за родную землю и христианскую веру – вечная память! Поднимем мы их оружие и продолжим драться с врагом. Пока наши сердца бьются, не быть Руси под рукой языческого царя! Соберём князей из всех городов и со всех уделов, будем в том крест целовать.
Роман что-то сказал тихо. Хлопнув его по плечу широкой ладонью, Георгий Всеволодович всем корпусом повернулся к свите своей, которая торопливо спускалась с паперти.
– Воеводы, бояре, святые отцы епископы, прошу в терем ко мне пожаловать! Будем с князем Романом держать совет, как оборонить нам Русскую землю.
И со стороны свиты, и с прочих разных сторон поднялся негромкий гул одобрения. Промолчал лишь архиепископ, стоявший в дверях собора. Но он величественным, неспешным взмахом руки благословил всех. Дружинники подвели белого коня. Князь Георгий Всеволодович, которому придержал стремя один из слуг, легко поднялся в седло. Сели на коней и три его сына. Старший, которого звали Всеволод, перед этим также обнял Романа и тихо спросил его:
– Где Евпатий ваш? Почему не слышно о нём?
– В Чернигов он ускакал! – не дав Роману ответить, насмешливо прогремел с седла старый князь. – Помощи просить! А кто ж ему даст дружинников? Он ведь с ними свернёт в кабак и будет там воевать с клопами на лавке!
Смех кое-где послышался, но не дружный. Прежде чем сесть на коня, Роман подозвал к себе Варю с Настей и тихо спросил у них:
– Вы поедете с нами в терем? Или на постоялом дворе подождёте нас?
– Лучше там, – дала ответ Варя, и Настя с ней согласилась. Вручив им немного денег, Роман поднялся в седло и двинулся со своим отрядом следом за всей владимирской знатью к другой стороне детинца, где находился высокий княжеский терем с маковками.
Два дня Варвара и Настя гуляли по всему городу и предместьям, ночуя на постоялом дворе близ Волжских ворот. Кормили их там неплохо, поскольку было известно, что они прибыли вместе с князем Романом. Он не давал о себе вестей, но весь город знал, что в княжеском тереме идут споры и пересуды о том, какие дружины куда отправить.
– Рязань пока ещё держится, – говорили воины и купцы, садившиеся обедать вместе с двумя девчонками. – Надо бы отправлять тяжёлую конницу в помощь ей!
– Вся сила Батыева сейчас там, в единый кулак соединена, – спорили другие. – Разве великий князь, даже встав во главе всех русских дружин, совладает с нею? Нет, надо бить татар по частям, когда они разойдутся, чтобы напасть на прочие города!
Во время своих прогулок Настенька и Варвара осматривали соборы – Дмитриевский, Успенский, храмы Георгия и Спаса. Пару часов ошивались они близ монастыря святого Андрея, но их вовнутрь не пустили, сказав, что здесь не блудилище и не рынок. Но все торги в посадах и в самом городе были ими обойдены уже в первый день. Не зная, куда бы ещё податься, подруги во второй раз поднялись в маленькую церковь над Золотыми Воротами, чтобы глянуть по сторонам с большой высоты. Дозорные воины, встреченные ими на башне, дали совет сходить в баню.
– Неужто здесь, во Владимире, женские бани есть? – удивилась Настя. – У нас в Рязани бабы по пятницам только моются в общих банях!
– Идите в Кузнецкую слободу. Вон она, над Лыбедью! Там полно самых разных бань.
Подруги воспользовались советом. Вдоволь напарившись среди баб и девок владимирских, возвратились они под вечер на свой постоялый двор. Там их поджидал Ростислав, сумрачный как туча. Сев с ними ужинать, он сказал, что, кажется, Рязань пала. Настя и Варя заплакали. Это им не мешало отдавать должное пирогам с луковой похлёбкой. Не дожидаясь вопросов, ибо чесать языком было недосуг, Ростислав прибавил:
– Погибли там почти все. Четверо из выживших, повстречав в лесу осёдланных лошадей без всадников, только что прискакали сюда, в детинец. И это – первая новость. Вторая же новость в том, что завтра с восходом солнца мы выступаем в Коломну.
– С восходом солнца? – переспросила Варвара, не донеся до рта липовую ложку с похлёбкой. – Какие ж войска пойдут?
– Много войск. К Владимиру приближается тысяча пеших ратников из Великого Новгорода и пять тысяч воинов из Москвы.
– Это что за город?
– Маленький городок на северо-западе от Коломны. Но гарнизон там большой, да и ополчение собралось. Словом, через час-другой эти москвичи с новгородцами расположатся ночевать во Владимире. Георгий Всеволодович накормит их хорошенько, и утром – в путь!
– А собственные свои войска он в Коломну двинет? – спросила Настенька.
– Да, конечно. Гонцы отправлены в Суздаль, Тверь, Ярославль и прочие города северо-восточного княжества. На нашем пути в Коломну к нам подоспеют пятнадцать тысяч дружинников. Ими будет руководить старший сын великого князя, Всеволод, и испытанный воевода Еремей Глебович. Одним словом, Коломну обороним! А ежели посчастливится, то и вовсе отгоним царя Батыя обратно в Дикое поле.
Сиротки переглянулись. Вытерли слёзы. Потом продолжили ужинать.
– Получается, что Георгий Всеволодович в Коломну сам не поедет? – смекнула Варя. – Отправит сына с боярином, а сам здесь останется, во Владимире?
– Не останется. Здесь всем будут руководить воевода Пётр Ослядукович и Мстислав, а князь с тремя тысячами дружинников устремится на север, в землю Ростовскую, и там будет собирать силы для главной битвы с татарами! Князь Василько ростовский ему поможет.
Это известие двух подруг настолько ошеломило, что они вновь прервали своё занятие и уставились на дружинника. Ростислав, запивая квасом ватрушку с творогом, продолжал:
– Он хочет собрать громадное войско и спрятать его в лесу, чтобы в нужный час окружить Батыя, когда тот уже решит, что вся северная Русь им покорена! Да, да, заманить поглубже – в леса, в болота, в сугробы, и окружить неожиданно! Тут ему и конец придёт.
– Ведь ты только что сказал, что вы и в Коломне его побьёте, – пожала плечами Настя. – Как же тебя понять?
– Я думаю так, а великий князь думает иначе. Ему, быть может, виднее! Мне удивительно, что в Москву он хочет отправить совсем крохотный отряд. Москва – город невеликий, но ведь его защищать поедет Владимир, младший сынок Георгия Всеволодовича. Неужели князь за своего сына не опасается? Правда, он приставил к нему воеводу опытного и хитрого. Звать его Филипп Нянька.
– Этому княжичу в самом деле нянька нужна, – усмехнулась Варя, опять берясь за похлёбку. – Сколько годов-то ему? Шестнадцать? Или поменьше?
– Самое удивительное здесь то, – заметила Настя, – что князь Георгий свой стольный город бросает на произвол судьбы! Войско собирать он поедет, и это славное войско в лесу спрячется? Да, наш бражник Евпатий, которого этот князь вчера осмеял, тоже ускакал из Рязани верхом на быстром коне, чтобы собрать войско, но ускакал он один, а не с тремя тысячами дружинников!
– Наш Евпатий, – передразнил Ростислав, взглянув на Варвару. – Ты, Настенька, подбирай слова, а то ведь твоя подруга стукнет тебя сейчас по лбу ложкой! Правда, Варвара?
Названная девица вскинула очи на шутника. В них была досада.
– Ха-ха, – без тени улыбки сказала Настенька. – Как смешно! Может, мне ещё архангела Михаила не целовать на иконе, чтобы Варвара меня не поколотила? К Евпатию ревновать – значит объявить войну всем рязанским девкам! Да и не только рязанским.
Ростиславу пора уж было спешить. Уходя, он напомнил девушкам, что к детинцу надо подойти затемно, потому что войска выступят в Коломну с рассветом. У него не было убеждённости в том, что две озорницы не подерутся сразу после его ухода. Но ничего подобного не случилось. Оставшись наедине в своей комнатушке, девушки при свете лучины доели ужин и призадумались.
– Не хочу в Коломну идти с этими войсками, – вздохнула Варя. – Может, пойдём без них, сами по себе?
– С чего это вдруг? – удивилась Настенька.
– Да любимый твой Ростислав сейчас как начнёт сплетни распускать, все двадцать тысяч дружинников как начнут надо мной смеяться! И так будет всю дорогу. Надо мне это?
– Да больно ты им нужна!
– А вот и нужна! Чем ещё в дороге парням заняться? Нет, я пойду в Коломну одна! А ты иди с ними, коли охота.
– Нет уж, – был ответ Насти. – Вместе пришли, вместе и уйдём! Давай собираться, пока в городе ворота ещё открыты.
Сборы у них не заняли много времени. Положив в мешок каравай, фунт сала да две головки пареной репы, сиротки вышли на улицу. Было уже темно. Они подбежали к Волжским воротам, когда дозорные воины уже начали сдвигать створки.
– Куда вас черти несут? – Проворчал старшой, когда две беглянки спросили, нет ли ножа ненужного и огнива. – Вам невдомёк, какое настало время? Или вы думаете, татары вашего ножика испугаются?
– Так ты дай нам не ножик, а настоящий большой тесак, чтобы испугались! – Потребовала Варвара. – И чтобы дров нарубить в лесу было можно.
– Да тьфу на вас, полоумные! Парни, дайте им нож большой да огниво, пусть выметаются! Чем в городе таких меньше будет, тем лучше.
Перейдя Клязьму по льду, Настя и Варвара опять углубились в лес.
Глава четвёртая
Полностью разорив Рязанское княжество, Бату-хан разделил войска. Злобный Гуюк-хан со своими братьями был отправлен в верховья Волги с приказом взять Ярославль, Тверь, Кострому и Углич. Сам джихангир и три его брата двинулись на Москву, так как были сведения, что этот небольшой город стоит на пересечении основных торговых путей и застроен складами. Четвёртый брат Бату-хана, Берке, решительно взялся за столь же маленький город Муром. Тот неожиданно оказался не по зубам ему. На защиту Мурома поднялась Мордва и переселенцы из уничтоженной в марте Волжской Булгарии. Берке потребовал помощи, и Батый направил к нему три тысячи воинов во главе с другим своим братом, Орду. А самый вспыльчивый и надменный из чингисидов, юный царевич Кюлькан, осадил Коломну. С Кюльканом был его верный друг и вассал Байдар, который привёл на Русь пять тысяч кипчаков. Советниками царевича стали темники Бурундай и Хонгур. Два этих испытанных полководца начали спорить друг с другом ещё во время пути к Коломне, когда вдруг выяснилось, что в ней закрепилось больше двадцати тысяч воинов-урусутов, которым великий князь велел стоять насмерть. Об этом монгольским военачальником сообщили местные жители и охотники, пойманные в лесу около Коломны. Их захватили передовые разъезды, которые пробирались к городу по тропинкам, в то время как основные войска царевича двигались по Оке, уже вполне прочно скованной льдом.
– Если урусуты, имея численный перевес, не выступят нам навстречу – значит, они напуганы и их можно брать голыми руками, – сказал Хонгур, когда пленных увели. – Возьмём город сходу и перережем всех!
– Ты, храбрый Хонгур, забыл, чему нас учил Священный воитель? – лениво и снисходительно возразил Бурундай. – А он говорил: «Никогда не бейте копьём в берлогу, не видя зверя! Ведь может статься, что вы пораните тигра и из охотников превратитесь сразу в добычу».
Священным воителем все монголы именовали покойного Чингисхана. Так как его родной сын прислушивался к беседе, Хонгур сперва возвёл глаза к небу, сложив ладони, и лишь затем дал ответ:
– Друг мой Бурундай, любишь ты шутить спозаранку! Откуда же тигру взяться в лисьей норе?
– Сперва надо поглядеть на эту нору, – рассудил царевич Кюлькан. Он сидел верхом и перебирал поводья. Под ним был белый арабский конь, сбруя и чепрак на котором стоили больше, чем целый степной табун. Слова молодого хана вызвали такой вой восторга в толпе его блюдолизов, что он впервые подумал – не слишком ли много их? Они никогда не ходили в битву, не говорили ничего умного, но зато умело обшаривали набитые боевой добычей мешки Рядовых нукеров, выуживая из них всё самое ценное, чтобы преподнести это в дар царевичу. Их карманы при этом, конечно, тоже отягощались, однако сколько приятных слов слышал юный хан в ответ на свою шутливую брань по этому поводу! Но сейчас, когда блюдолизы назвали его великим и солнцеликим светочем мудрости, он решил, что, пожалуй, хватит переводить на них плов и сладостную невинность юных красавиц, которых они вылавливали арканами близ горящих погостов и городков.
– Поглядим на город Коломну, – повторил хан. – Если урусуты выйдут сражаться, я сам поскачу на них во главе своего тумена! В шатрах не останется никого. Тот, кто попытается увильнуть от боя, будет убит.
Этот разговор произошёл поутру тридцать первого декабря, близ села Дединово на Оке. К вечеру Коломна была в осаде. Царевич расположился напротив города, на другом берегу Оки. Между двух берёзовых рощ для хана разбили юрту, в которой он мог собрать военный совет, позвав на него всех тысяцких. Но царевич не спешил с этим. Въехав верхом на бугор, южный склон которого представлял собою высокий обрыв к реке, он издалека осматривал город. Тот был большим, очень хорошо укреплённым. Стоял он около устья Москвы-реки, впадавшей в Оку. К востоку и северу от Коломны, за пахотными полями и деревеньками, простирался сосновый лес. Эти деревеньки уже горели. Их жгли кипчаки Байдара, сперва обшарив дома в поисках еды и тёплых вещей. Всадники Хонгура и Бурундая, заняв позиции вокруг города, непрерывно били из луков по урусутам, которые отвечали им тем же с высоких крепостных стен. О штурме Коломны даже и речи быть не могло – защитников было больше, чем осаждающих. Но такое количество людей в городе позволяло думать, что провианта им хватит всего на несколько дней, а значит – сражение неизбежно.
Около юрты Кюлькана стояло много маленьких юрт. В них обосновались его друзья-блюдолизы, которые пользовались защитой ханских телохранителей, торгаудов. Последние не любили друзей молодого хана, считая их сволочами и дармоедами, с чем никто особо не спорил. И поэтому, когда несколько блюдолизов решили взойти на бугор, чтобы сообщить о чём-то Кюлькану, угрюмые торгауды их не пустили.
– Царевич занят! Он думает, как скорее выманить урусутов в поле.
– Но он забудет о них, когда мы покажем ему двух пленниц, пойманных воинами Хонгура в лесной чащобе! – воскликнули блюдолизы, притом так громко, что хан услышал их на бугре. Он тотчас спустился.
– Вы говорите, что их захватили воины из отряда Хонгура? А сам Хонгур видел этих девушек?
– Да, конечно! И он нас чуть не убил, когда мы ему сказали, что таким девушкам место в юрте царевича! Только наша решительность и отвага поколебали его в желании объявить двух красавиц своими жёнами! Он отдал их нам неохотно.
Хан изъявил желание поглядеть на несостоявшихся жён Хонгура. Обеих девушек привели в просторную юрту главного чингисида. Явилась также рабыня хана Байдара, семнадцатилетняя половчанка Инга. Она чуть-чуть говорила по-урусутски. Проскользнув в юрту, девчонка скинула обувь, встала перед царевичем на колени и стукнула в землю лбом, задрав худосочный зад. Потом она отползла в самый дальний угол и там уселась на пятки, готовясь переводить. Царевич сидел на скатанном войлоке, грея руки над костерком, который был разведён посреди шатра. Дым струился кверху и уходил сквозь отверстие в конусообразной войлочной крыше.
– Откуда вы? – спросил хан, приглядываясь к стоявшим перед ним девушкам, рыжей и белокурой. На них были овчинные полушубки поверх шерстяных кафтанов, чулочки тонкой работы и башмачки из рязанской юфти, подбитые внутри мехом. Инга, улыбаясь, перевела вопрос.
– Мы беженки из Рязани, – сказала рыжая. – А ты кто? Не сам ли ты хан Батый?
Царевич развеселился. Смеясь, он подбросил веток в костёр и хлопнул себя ладонями по коленям.
– Забавно! Нет. Тот, кого вы так называете, недостоин есть со мной мясо из одного котла!
– Это как понять? – изумилась рыжая. – Разве он не повелевает всем вашим войском?
– Он меркитский щенок! – вспылил чингисид. – Может быть, к концу этого похода я и доверю ему седлать моего коня, но пока…
Кюлькан вдруг опомнился. От досады его мальчишеское лицо стало угловатым и бледным. Поистине, в своём лютом презрении к сыновьям Джучи-хана он скоро дойдёт до того, что будет делиться чувствами с лошадьми и охотничьими собаками! Когда злость немножко остыла, Кюлькан опять поглядел на девушек.
– Что стоите, как две ослицы на привязи? Вам неясно, зачем вы здесь? Или надо вам дать плетей, чтобы вы вошли в здравомыслие?
– Что ты хочешь от нас? – пожала плечами Настя, переглянувшись с Варварой. Инга перевела вопрос. Так как хан Кюлькан промолчал, задумавшись, самому ли отстегать пленниц или позвать нукеров, рабыня быстро продолжила, обращаясь к девушкам:
– Ему надобно, чтобы вы перед ним разделись и поплясали! Сделайте это, иначе вправду прикажет вас сейчас выпороть.
– А ты можешь ему сказать, что у нас два дня во рту не было ни крошки? – взмолилась Настя. – Его дружинники нас схватили в лесу, где мы заблудились и уж не знали, как выбраться! Если нам сейчас не дадут поесть, то мы упадём.
Рабыня перевела слова Насти так, что Кюлькан смягчился. Он дал ей распоряжение, и она, вскочив, босиком выбежала из юрты. Вернулась довольно быстро и опять села в углу, плотно прижав зад к побелевшим пяткам. Следом за ней в юрту вошли слуги. Они внесли блюдо с мясом и казан с пловом, а также медный кумган с монгольской молочной водкой, арзой, и чашки. Еда для хана Кюлькана была всегда наготове, и её надлежало только держать на углях, чтобы не остывала. Поставив всё принесённое перед своим господином, слуги ушли.
– Вы можете сесть, – сказал Кюлькан пленницам, – и насытиться.
Девушек уговаривать не пришлось. Скинув башмаки, они сели так, как сидела Инга, и начали есть руками, зная, что ложек здесь не допросишься. Съел два куска баранины и Кюлькан. Он запил их водкой. Предложил девушкам.
– А она? – мотнула головой в сторону рабыни Варвара, уже достигнув такой степени насыщения, когда делается неловко перед голодными.
– Я не хочу! – воскликнула Инга. – Ешьте, не думайте обо мне! Меня кормят так, что пора закалывать.
– По тебе этого не скажешь, – хмыкнула Настя, налив себе водки в чашку. – Варвара, тебе плеснуть?
– А то нет! Я даже не знаю, сколько мне надо выпить, чтоб не тошнило глядеть на этого косоглазого!
Хан Кюлькан пожелал узнать, что сказала рыжая.
– Говорит, что ей надо много выпить, чтобы не загореться от нежной страсти к тебе, которая обуяла её внезапно, – дала ответ половчанка. Этот ответ пришёлся царевичу по душе.
– Очень хорошо, – кивнул он. – Но пусть пляшут обе! Возможно, у белокурой ко мне ещё больше страсти, но она скромничает? Мы сможем это понять лишь из её танца.
Но обе девушки, прежде чем проявить свою страсть с помощью искусства, на всякий случай ещё немножко поели и даже выпили. Ведь никто не мог им сказать, скоро ль доведётся поесть в следующий раз! Когда они заявили, что теперь можно и поплясать, юная рабыня в своём углу довольно красивым голосом затянула тоскливую половецкую песню. Плясать под такое пение было всё равно что под волчий вой, но так ведь на то и водка нужна, чтоб любое дело шло как по маслу! Поднявшись на ноги, две сиротки скинули полушубки и пошли в пляс, не очень сообразуясь с мотивом песни. У них была своя музыка в головах, и, видать, задорная, потому что молодой хан пришёл в восхищение. Он подпрыгивал и прихлопывал рукой об руку, пожирая масляными глазами то одну пленницу, то другую. Потом вдруг начал орать, явно выражая свирепое недовольство чем-то.
– Да что ему? – удивилась Настя.
– Придётся раздеться нам! – поняла Варвара причину царского гнева. – Он, чёрт косой, нагляделся бесстыдства этого в Самарканде каком-нибудь, и теперь ему подавай того же!
Обе сиротки стали кружиться изо всех сил, очень завлекательно вскинув руки и поднимаясь на пальцы ног, да только и это не помогло. По возгласам чингисида было понятно, что их кружение происходит на краю пропасти.
– Раздевайтесь! – вскрикнула Инга, оборвав пение. – Не то будет вам сейчас порка, а то и смерть!
И запела снова. Варвара остановилась.
– Дальше кружись, – сказала она подруге. – Я старшая и одна разденусь пока!
И стала снимать кафтан. Но пылкий царевич, казалось, сам уж не ведал, что ему было нужно. Не успела девушка расстегнуть все пуговицы, как он, с места перепрыгнув через костёр, оступился, шлёпнулся на живот и, крикнув: «Дзе-дзе!», схватил её за лодыжки. Настя остановилась, Инга опять умолкла. Они увидели, как Варвара падает навзничь, взмахнув руками, и как царевич сверху бросается на неё. Она закричала. Сильные руки стиснули её шею. Они давали дышать, но боль причиняли адскую, давя пальцами под ушами. Варвара не могла двигаться. Ей хотелось немедленно умереть. Но вдруг боль отхлынула, потому что хватка ослабла. Царевич Кюлькан обмяк, как будто все мускулы у него превратились в студень, и распластался на девушке неподвижной, безмолвной тушей. Она была тяжела, как скирда соломы. Варвара, в панике напрягая все свои силы, кое-как выбралась из-под этой туши, отпихивая её от себя, и вскочила на ноги. Хан Кюлькан лежал неподвижно, уткнувшись в землю лицом. Весь его обритый затылок был глубоко раскроен. Так глубоко, что бедной Варваре едва не сделалось дурно. Она отвела глаза. Увидела Настеньку. Та всё ещё держала в руке тяжёлый кумган, в котором недавно была монгольская водка. Но Настя выронила его, встретившись глазами с подругой. Переведя дыхание, они обе медленно повернулись к притихшей Инге. Худенькая рабыня по-прежнему неподвижно сидела в дальнем углу, сверкая глазами из полутьмы. Ладонью правой руки она прикрывала рот, как бы запрещая себе кричать. Несмотря на это, двум пленницам было до конца непонятно, что она сделает в следующее мгновение – молча выбежит или всё-таки закричит? Но Инга не сделала ни того, ни другого. Она опустила руку и очень тихо сказала:
– Не бойтесь! Я вас не выдам.
