Игорь Озеров
На Калиновом мосту
– А ты что предлагаешь?
– Надо опять самим подниматься. Как после Великой Отечественной. Тогда в сторону СССР криво посмотреть боялись, а сейчас ноги вытирают все кому не лень.
Теперь рассмеялся Горемыкин.
– Ты совсем рехнулся. Тогда идея была, а теперь, – он в сердцах махнул рукой, – что ты людям предложишь? Заработаем нашим олигархам и чиновникам самые большие яхты в мире?
– Придумаем чего‑нибудь, – спокойно и уверенно ответил Чернуха. – Поставим нового вождя из оппозиционеров. Лучше бабу молодую и красивую с горящим взглядом. Пусть обещает молочные реки, кисельные берега… Народ у нас доверчивый, поверит как всегда. Да нам его много и не нужно, миллионов тридцать хватит. И желательно не местных. Завезем с Азии работящих и неприхотливых. Ту землю, что денег не приносит, соседям продадим… вместе с народом. Они давно все мечтают. Так что проживем как‑нибудь.
– Только может так получиться, что этот доверчивый народ нас раньше на Лобном месте четвертует, сожжет, а что не сгорит, зарядит в Царь‑пушку и пальнет. Чтобы даже праха от нас не осталось.
– Может и так… – согласился Михаил. – Но вариантов у нас не много. Пойду‑ка я в ванную схожу. Полежу, погреюсь. Сыро у них здесь везде. Экономят на всем.
Чернуха пошел в ванную, а Горемыкин, оставшись один, налил себе еще виски и с бокалом подошел к окну. С плаката под советским флагом на него с укором смотрел молодой пограничник с дембельскими аксельбантами.
«СССР он вернуть захотел, – усмехнулся Эдуард. – Да нас каждого к высшей мере можно приговаривать раз по десять… И будет справедливо. Соседям продадим… Чушь какую‑то несет. Никакие соседи с нами договариваться не будут. Поздно уже. Тем более покупать. Раздавят нас скоро как клопов. А то, что им надо будет, так заберут. Земля, люди… Кому это все сейчас нужно? Одна обуза…»
Через несколько минут из ванной донесся голос Чернухи:
– Э‑э‑ди‑и‑чка‑а, – протяжно кричал он.
– Утонул бы ты там что ли… – недовольно пробормотал Горемыкин. – Ну что тебе? – спросил он, приоткрыв дверь.
– Принеси водки, пожалуйста. Что‑то тоже выпить захотелось.
Горемыкин принес из комнатного бара бутылку и большой стакан и поставил на край ванны из розового кварца с желтыми прожилками в форме открытой ракушки.
– Я все‑таки думаю, что нам делать, – Горемыкин в нерешительности остановился у двери. Ему хотелось, чтобы старый приятель успокоил его.
– Да не переживай. Придумаем что‑нибудь. Проведем еще одну приватизацию, отменим пенсии и всякую другую лабуду. Вклады в банках заморозим. Образование, медицину – все сделаем за деньги. Все рекомендации МВФ выполним, – Чернуха рассмеялся, – за гарантии нашей безопасности.
– Их гарантии ничего не стоят. Ты же сам говорил.
– Да ладно. Разберемся, – Михаил выпил, и несколько раз довольно поцокал языком. – А помнишь наш первый миллион? Мы же его вывели из пенсионного фонда, которым твой дядя тогда командовал. А дядя теперь в Лондоне. Вот что значит старая школа. Главное, не жадничать. Заработал немного и хватит. Дай другим. В Англии его королева скоро в рыцари примет и пэром сделает.
– Он же татарин, какой он пэр.
– Он миллиардер. А когда ты миллиардер, ты уже не татарин и не русский, и даже не еврей. Ты миллиардер. И соплеменники у тебя другие миллиардеры. А ты дожил до седых лет и самых простых вещей так и не понимаешь.
Чернуха высунул одну ногу из ванной.
– После водочки хорошо. А виски – это самогон. И вредно для желудка…
– Чего я не понимаю? – спросил Горемыкин.
– Натуры ты человеческой не понимаешь За деньги любую королеву можно купить, не только английскую, – Чернуха стряхнул от воды руки, достал из пачки, лежавшей на полу, сигарету, прикурил, глубоко затянулся и выпустил к потолку струйку дыма. – Помнишь на втором курсе ты за Юлькой бегал. Забыл как ее… Такая вся интеллигентная и высокомерная. Ты даже жениться мечтал. У меня пиджак на свидание брал… Помнишь?
– Ну и что?
– А то, что я ее на этом пиджаке возле метромоста на Ленинских горах за скамейкой под деревом на следующий день за пузырек духов трахнул как козу драную.
Горемыкин резко побледнел. Растерянность в глазах исчезла, и появилось бешенство.
– Как же ты мог! – вскрикнул он визгливо. – Ты же знал что, она мне нравится.
– Да в этом же и есть весь интерес, – Михаил самодовольно улыбался, разгоняя рукой пену. – Так бы она мне даром не нужна. Только чтобы тебя позлить. Спортивный азарт, наверное.
– Что же ты же мне тогда не рассказал?
– Не знаю почему. Жалко тебя стало что ли. Ты тогда ходил за ней как потерявшийся щенок. А может, потому что мне нравилось слушать, как ты мне про любовь к Юльке рассказываешь и вспоминать ее натертые травой коленки.
– Хочешь еще посмеяться?
– Ну…
– Я тебе в водку яд налил и через пять минут ты сдохнешь, – с ненависть выпалил Горемыкин.
– Ну что же, видно судьба у нас такая, – неожиданно спокойно ответил Чернуха. – Я через пять, а ты к вечеру в страшных муках. Опять я тебя, Эдик, обманул: тебе мучиться больше. Опередил я тебя с ядом.
– Когда ты это сделал? Ты не шутишь?
– Такими вещами не шутят. В бутылку твою еще до звонка Каупермана подсыпал. А ты оттуда уже пол‑литра выпил.
– Но я же пошутил, – испуганно прошептал Горемыкин.
– Потому что болтливый дурак. А я не шучу. Остаться должен один, это и без Каупермана было ясно.
Горемыкин подлетел к ванной. Сначала несколько раз попытался ударить Чернуху бутылкой по голове, но тот отбивался руками. Тогда Эдуард отбросил бутылку на пол, схватил приятеля за горло и стал душить, пытаясь одновременно держать его под водой. Чернуха пытался выбраться. Семенил ногами, но никак не мог упереться ими в скользкую поверхность ванной. Через пять минут он затих. Горемыкин встал на ноги и нервно попытался вытереть мокрые руки о такие же мокрые штанины брюк. Потом не удержался и посмотрел на мертвого приятеля. Ему показалось, что тот смотрит на него из‑под воды своими выпученными глазами со злорадной усмешкой.
Осознав, что произошло, Эдуард отшатнулся в сторону и сразу упал на пол, поскользнувшись на выплеснувшейся пене. Он не стал вставать, а подобрался на коленях к унитазу и засунул пальцы в рот, пытаясь вызвать рвоту. Как назло ничего не получалось. Он в чем был выскочил на улицу и домчался до больницы. Страшные боли начались через час. Горемыкин так мучился, что врачи ввели его в искусственную кому. Больше они сделать для него ничего не могли.
Но кома не спасла Эдуарда от его снов. Горемыкину снились пауки. Они лезли ему в рот и по пищеводу сползали в желудок. Спустившись, они начинали жрать там все, что попадалось. Печень, почки… Прогрызали в кишках новые ходы. Когда еда у них кончалась, пауки начинали драться между собой. Во сне Горемыкин визжал от ужаса и боли несколько часов, не в силах пошевелить даже пальцем.
Умер он только на следующий день.
Глава 30
Когда Иван попрощался с Вахромеевым, он был уверен, что теперь все сомнения позади. Но как только сел в такси, вся его решимость исчезла. Он пытался себя убедить, что все сделал правильно. Уволиться он хотел еще до этой неожиданной кругосветки. Теперь причин для этого только прибавилось. Но ощущение вины не уходило.
Маша прилетела в Берлин, сняла квартиру в центре и давно его ждала.
К трехэтажному старинному домику, в котором она остановилась, шла короткая липовая аллея вымощенная булыжником. На первом этаже жила сама хозяйка, которая сдавала квартиры. Маша забронировала комнату на самом верху на мансарде под черепичной крышей. Хозяйка в свои окна видела всех, кто уходит и приходит. И сейчас за бордовыми занавесками и геранью Иван заметил, как мелькнуло ее лицо.
Маша в свое маленькое окошко тоже увидела, как он подъехал, и ждала на верхней площадке деревянной лестницы у открытой двери. Это было неожиданным. И Иван немного растерялся.
– Попался! – повисла Мария у него на шее, поцеловала и, отодвинувшись, изучающе посмотрела в глаза. Убедившись в чем‑то для себя важном, поцеловала еще раз и, схватив за руку, потащила в комнату.
Как только Иван увидел Машу, из головы сразу вылетели все тяжелые мысли. Все стало проще, спокойнее и понятнее. Было ощущение, что она привезла с собой частичку дома. Даже в этой снятой квартире Иван почувствовал себя уютно. Она довела его до кухни и усадила в уголок у стола.
– Сиди здесь, отдыхай, не мешай. Сейчас будем праздновать, – радостно объявила она и начала что‑то разогревать, что‑то сразу выкладывать на тарелки.
Ивану каждую секунду хотелось до нее дотронуться, но она бегала по кухне, не давая себя поймать.
– Хорошо, что я осталась в Питере в твоей квартире, – рассказывала она. – Не чувствовала себя брошенной. Когда приходили люди с обыском, то хотели меня с собой увести, но потом куда‑то позвонили и оставили.
– Не надо было тебе у меня оставаться.
– Что значит «не надо»? Уже гонишь? К маме в деревню? Я тебе так быстро надоела? – облизывая ложку с чем‑то вкусным, засыпала вопросами Маша, остановившись около Ивана. – Сейчас вот этой ложкой по лбу. Я и так от мыслей чуть с ума не сошла. Ваня, это из‑за того случая в кафе?
– А может нам и правда в деревню уехать? – эта мысль показалось Ивану не такой уж и плохой.
– Я хоть сейчас. Мама счастлива будет. Ты пойдешь участковым работать или в школу физруком. Хотя школу, наверное, скоро закроют…
– А что ты в деревне будешь делать?
– Любить тебя и там, и здесь, и везде…
– Везде? Всегда? А здесь? А сейчас? – Иван поймал ее за руку и притянул к себе.
Маше уже не хотелось ни есть, ни пить. Ей хотелось целоваться. Она освободила руку, но только за тем, чтобы снять длинную футболку, под которой ничего больше не было.
Можно в спортзале на тренажерах сделать себе шикарное тело: плоский красивый живот, впечатляющие ягодицы. В конце концов, можно закачать в грудь силикон. Можно на станке натренировать растяжку и гордую осанку. Но гибкость, пластичность и та особая грация, которая притягивает мужчин как магнитом, бывают только врожденные.
После первых месяцев знакомства есть такой момент, когда влюбленные изучили большинство родинок, знают, на какие ласки тело любимого человека откликается охотнее и быстрее, но еще не догадываются, что будет в следующую минуту и как все закончится.
Прижимая Машу к себе, Иван подумал, что ее тело будто создано под него. Бедра, грудь, плечи, как специально вылитые, ровно ложились в ладонь. Он легко поднял ее на руки и отнес в спальную.
– Теперь можно покушать? – довольно потягиваясь на еле уцелевшей от их натиска древней деревянной кровати с высокой спинкой, спросила Маша.
– А я что‑то уже и не хочу, – Ивану не хотелось ни есть, ни вставать. Он смотрел на скошенный низкий потолок мансарды, обшитый не крашенными потемневшими от времени досками и мечтал о деревенском доме, который он построит в деревне на берегу Онежского озера. – А у тебя печка есть?
– Какая печка? – не поняла Маша.
– В доме. В вашем доме в деревне печка есть?
– Ну конечно, – улыбнулась Маша. – Только ее не топят. У нас газ уже давно. Но печка огромная стоит. Одно время ее хотели разобрать: очень места много занимает. Но потом решили оставить. Мама сказала: «Пригодится, не дай бог». Там и лежанка есть, и полати. Мы там можем спать, и я тебе буду сказки рассказывать.
– А ты знаешь сказки? – улыбнулся Иван.
– Конечно, у меня же бабка поморка, она мне их каждый вечер рассказывала.
– Я был бы сейчас не против послушать хотя бы одну…
– Правда? – Маша повернулась на бок, облокотила голову на ладонь и, чуть подумав, начала рассказывать:
– Ну слушай: в некотором царстве, в некотором государстве…
– Жили старик со старухой, – подхватил Иван. – Сказка будет про нас?
– Мы же с тобой еще не старик со старухой, – улыбаясь, ответила Маша. – Не перебивай. Так вот: жили в этом царстве три Ивана. Иван‑царевич – царский сын. Иван‑попович – поповский сын и Иван‑дурак – сын крестьянский. Были они все богатырями: сильными и красивыми. Но случилась в царстве их беда. Через речку Смородинку, через чистый Калинов мост повадились на землю русскую ходить Змеи лютые. Людей в плен брать, а вокруг разорять и огнем жечь…
Иван уснул. Маша умиротворенно улыбнулась, примостила голову рядом с ним и счастливая закрыла глаза.
Разбудил Ивана притягивающий запах жареного мяса, идущий с кухни. Под одеялом было хорошо, но аппетит был сильнее. Через пару минут он уже сидел на кухне в своем углу за столом.
– Я вчера уснул и сказку не дослушал, – сказал он.
Маша ножом подцепила на сковородке большой подрумянившийся сочный кусок, положила Ивану на тарелку и неожиданно сказала:
– Ваня, ты должен знать: если еще раз изменишь, я тебе член отрежу, мелко порежу и скормлю рыбкам в речке.
Иван растерялся. На секунду подумал, что так даже лучше и приготовился искать слова для покаяния. Но Маша не выдержала и рассмеялась.
– Молчи. Ничего не хочу знать. Я пошутила, – она нагнулась и поцеловала его в щеку. – Нет, что отрежу, не пошутила, – она покрутила ножом, который так и держала в руке. – Пошутила, что что‑то знаю. Хотя, наверное, измену не скроешь, – Маша смотрела на него, чуть прищурив глаза и с улыбкой на лице. – А ты ведь чуть не раскололся.
– Тебе следователем работать! Я чуть было во всем не признался, – выдохнул Иван. Он задумывался: стоит или нет рассказывать Маше о Диане, но сейчас решил, что уже поздно.
– Значит, есть в чем признаваться? – спросила Маша, пристально и все еще улыбаясь, глядя на него.
– Дай‑ка подумать…
– Стоп, стоп, стоп! – Маша замахала руками. – Ничего не хочу знать. Раньше я тебя не предупреждала, и ты отвечал за свои дела только перед собой. С этой минуты знай – наказание неизбежно.
– Хорошо. Со мной разобрались. Ну а что ты делала эти дни? – Иван облегченно принялся за мясо на тарелке.
– Валялась на кровати. Смотрела наши фотографии, вспоминала и думала, думала, думала… О тебе… О нас… Даже всплакнула один раз…
– Не надумала от меня уйти?
– Да что ты меня опять куда‑то гонишь! Куда же я от тебя?
– Не знаю. Может обратно на Васильевский остров?
– В жизни вторых попыток не бывает. Стоит немного пройти по другой дороге и вернуться уже не получится, только заблудишься.
– А ты бы смогла мне изменить? – как бы между прочим спросил Иван, рассматривая насаженный на вилку аппетитный ломтик.
– Не слишком много серьезных вопросов на завтрак?
– Ты первая начала.
– Из похоти или для самоутверждения переспать с соседом или коллегой – точно нет. Это удел закомплексованных неудачниц и озабоченных тетушек.
Мария сразу же подумала, что сама встретилась с Иваном, когда была замужем.
«Значит, ты и есть закомплексованная неудачница? Но я же решила, что брак не удался еще до встречи с Иваном. Но никому не сказала, – рассуждала она сама с собой. – Надо было сказать мужу сразу, если знала, что все кончилось. А теперь, наверняка, за это придется платить. За все надо платить».
– А как могла бы? – вернул ее в реальность Иван.
– Если бы твердо знала, что старые отношения кончились и их не вернуть. Но сначала я скажу об этом тебе, – Мария села к Ивану на колени и, обняв одной рукой, добавила: – Мы можем расстаться только когда я перестану видеть картинку из нашего будущего, где мы старенькие ковыляем под ручку по осеннему парку.
– Другими словами, клятву вечной любви ты мне не даешь? И мосты не сжигаешь?
– Я‑то даю, – засмеялась Мария и опять встала к плите перевернуть поджарившийся бифштекс, – но есть еще кое‑кто…
– Я что‑то пропустил? – Иван перестал жевать.
Мария подвинула стул и села напротив него.
– Когда я тебя ждала, то познакомилась с интересным человеком, – начала она, заметно волнуясь. – Я обнаружила, что в каждом из нас живет еще одно существо. Я назвала его – человек первичный. Такой базовый вариант. Исходник.
– Ты осторожнее с такими открытиями, а то можно и до сердечного приступа довести, – улыбнулся Иван.
– И мне кажется, – продолжила Маша, – большинство важных решений в нашей жизни принимает именно он.
– Прямо‑таки вмешивается в наши дела?
– Да. Почти всегда. Манипулирует с помощью отлаженной системы кнута и пряника. Сделал хорошо – получи дофамин или серотонин. Зашел в опасную зону – страх, паника и выброс адреналина. Значит надо бежать и прятаться.
– И чьи решения лучше? Человека первичного или разумного?
– За ним миллионы лет эволюционного опыта выживания, а за нами – окультуренными – лишь пара тысяч лет условной цивилизации и пока не видно, что она в чем‑то положительно на нас повлияла.
– Ну а он что приобрел за миллион лет? Что в его понимании хорошо и что такое плохо?
– А в базовой версии человека всего‑то две программы: самосохранение и воспроизводство. И он рассматривает все поступки, исходя из этого. Может это и есть тот самый голос сердца, еще не смешавшийся с расчетом и выгодой.
– Вот и мой знакомый тоже считает, что инстинкты часто управляют миром лучше всякого разума,– Иван вспомнил тяжелый вчерашний разговор с Вахромеевым. Чтобы опять все это не ворошить, шутливо спросил: – Я вот уверен, что этот твой внутренний друг говорит, что мужчину надо любить не только до свадьбы, но и после. А то рассказывают, что у некоторых женщин, как замуж выйдут, голова начинает часто болеть. И забота о мужчине перестает быть главным приоритетом.
– Мой внутренний друг, – улыбнулась Мария, – постоянно предупреждает, что самое страшное наказание для женщины – прожить всю жизнь с больной головой по ночам.
– Кстати, еще не так давно в Индии жен, после смерти мужа, сжигали вместе с ним на костре, – вспомнил Иван.
– Может и правильно, – вдруг совершенно серьезно сказала Маша. – Что она будет мучиться неприкаянная.
– Да нет, – немного опешил Иван от такого ответа. – Есть же еще дети, внуки…
– Дети – это уже новая семья, новая жизнь. Мать там нужна только когда со внуком посидеть некому.
– Так вот о чем ты думала, когда была одна дома?
– Да. И еще о том, что такое счастье, – тихо сказала Маша.
– Ничего себе! Ну и темы у тебя. И что решила?
– Счастье – это когда знаешь, для чего живешь.
«Это ты права, а не болтаешься как говно в проруби», – вспомнил Иван о своих сомнениях.
– Но ведь ты говоришь, – уже вслух произнес он, – что любовь может кончиться. Через год, через три, через десять… И картинка будущего растворится.
– Если это любовь, то она не кончается. Чем больше отдаешь, тем больше остается.
Маша смотрела на Ивана и ей казалось, что она видит все на много лет вперед. Она улыбалась. Потому что ей нравилось то, что она там видела.
* * *
Через несколько часов они решили пойти погулять. На бульваре под каштанами, платанами, липами и рябинами прятались от солнца ухоженные немецкие старички, молодые влюбленные парочки и большие веселые компании. Вокруг было много уличных музыкантов и актеров: клоунов, жонглеров, акробатов. Было ощущение, что они попали на праздник, который здесь никогда не кончается.
– Не ожидала, что Берлин такой многонациональный город, – заметила Маша.
– Тебе это не нравится?
– Мамин брат, дядя Миша, которого я трезвым никогда не видела, считает, что вокруг России живут чурки поганые и обезьяны, которые вчера еще по пальмам скакали. Да еще наши вечные враги: американцы с немчурой, которые последнее время совсем охамели и надо бы их опять поучить.
– Квасной патриот? – усмехнулся Иван.
– У нас половина деревни таких патриотов.
– А ты в какой половине живешь?
– Уже и не знаю. Вот смотрю вокруг и кажется, что немцы лет на двести впереди нас. Наверное, это всегда было и теперь уже так и останется навсегда. Кто поумнее, с петровских времен предпочитали за границей жить, а уж сейчас тем более.
– Значит, домик будем здесь присматривать, а не в твоей деревне? – спросил Иван с улыбкой.
– Ванечка, да мне неважно где, мне важно с кем… то есть с тобой. А в Берлине или еще где – это тебе решать.
– Не верю, что тебе все равно.
– Мне хочется сказать, что дома лучше, потому что там и стены родные помогают… Но я как вспомню этого дядю Мишу, который по два раза в неделю к матери приходит денег на выпивку просить… Да еще и упрекая, что мама якобы его обманула, когда бабкино наследство получила. И после этого хочется жить где угодно, лишь бы подальше от родной деревни… Давай не будем об этом.
Они вышли на набережную и перешли мост через Шпрею.
– Ты сегодня какая‑то необычная.
– Почему‑то мне кажется, что сегодня что‑то решится, как в то утро, когда мы встретились.
– Где решится? Кем? Твоим первичным человеком?
– Нет. Где‑то там… – Маша показала рукой на облака, – на небесах.
– Да что же такое! – весело вскрикнул Иван. – Получается, у меня нет никакой свободы воли. Или решает кто‑то внутри меня или кто‑то на небесах. А отвечаю за все поступки почему‑то я один!
– Нет-нет. Отвечаете все трое.
– Это утешает. Что не одному отдуваться.
К берегу причаливали прогулочные катера. Справа был большой парк.
– Как в тот день. Река, парк…
– Только здесь все очень большое и не такое уютное, как у нас.
Они свернули от реки на тихую аллею и через несколько минут вышли к бронзовому солдату со спасенной девочкой на руках.
– Может не так уж и далеко они от нас ушли? – помрачнев, спросил Иван.
– Миллионы погибших из‑за нескольких сумасшедших, мечтающих о мировом господстве. И после этого мы говорим о культуре и цивилизации, – грустно сказала Маша.
– Думаешь, если бы слушались твоего первичного человека, этого бы не произошло?
– Конечно нет. Самосохранение – главный закон жизни.
– А пчелы, погибающие защищая свой дом? Получается что у них другой главный закон? Выживание улья?
Они прошли по дорожке до монумента и поднялись по широкой белой лестнице. Вход внутрь был закрыт. Через решетчатую дверь были видны живые цветы на полу и часть надписи на стене с большой красивой мозаикой, чем‑то напоминающей древние картины с библейскими сюжетами. Маша прислонилась лицом к решетке и прочитала: «…советский народ своей самоотверженной борьбой спас цивилизацию…» Потом повернулась к Ивану, который стоял на краю лестницы, и спросила, положив руки ему на плечи:
– Мне кажется, что тебя что‑то очень сильно беспокоит.
– Один очень хороший человек вчера попросил меня ему помочь, а я отказал.
– Почему? Это опасно?
– Наверное. Но отказал не поэтому. А потому, что не понимаю, за что буду рисковать.
– Когда рискуешь жизнью, надо знать за что.
– Да. Они точно знали, за что рискуют, – Иван смотрел на бронзовых солдат, скорбно преклонивших колено под гранитным красным знаменем. – Но вряд ли у них был выбор.
– Иногда мне кажется, что выбора вообще нет. Все решается в детстве, когда ты открыл свою первую книжку. Если она была хорошая и ты дочитал до конца, то твой выбор сделан, – сказала Маша.
– Если попалась дрянь, то тоже сделан. Ты помнишь свою первую?
– Книжку – нет. Но я помню много сказок и колыбельных.
– А я помню. На первой странице была страшная картинка: удав проглотил хищного зверя.
– Та книга была хорошей?
– Говорят, одна из лучших.
– Тогда вряд ли у тебя есть выбор. Да еще ведь вот в чем дело: если ты в какой‑то момент жизни всего одни раз не сделаешь то, что должен или где‑то немного оступишься, то вся жизнь и до, и после этого может потерять смысл.
К дому они вернулись почти не разговаривая, держась за руки, каждый думая о своем. Перед самым входом в дом Иван заглянул в хозяйское окно. Неожиданно женщина за геранью показала рукой вверх, потом недвусмысленно покачала головой. Иван понял, что дома их ждут, и резко потянул Машу в сторону. Они почти бегом выскочили на дорогу, пытаясь остановить такси.
– Ты была права: иногда кто‑то решает за нас. Домой нам нельзя – добрая хозяйка убрала с окна цветок.
– Какой цветок? Ты о чем?
– Это я пытаюсь шутить. Домой нельзя. Нас там ждут плохие люди.
– А зачем они нас ждут?
Иван на бегу взглянул на непонимающие растерянные глаза Маши. И в этот момент ее сбил старенький «Гольф». Она отлетела в кусты, а машина, проехав еще метров десять, резко затормозила. Из нее выскочили два парня. Один подбежал к Ивану, доставая пистолет, но выстрелить так и не успел. Иван бросился ему навстречу. Одной рукой схватил его за руку с оружием, а другой, в которой оказался маленький кухонный нож, который он на всякий случай прихватил утром со стола, сделал на лице нападавшего несколько длинных порезов, из которых мгновенно хлынула кровь. Продолжая держать руку с пистолетом, он направил её на второго и нажал на курок.
Иван оглянулся. Оглушенная Маша продиралась через кусты на дорогу. Он подбежал к ней и взял за плечи.
– Ты цела?
Пока она соображала, как ответить, Иван сам ее всю осмотрел, ощупал и понял, что им повезло: она отделалась лишь синяками и царапинами. За эти несколько секунд он ясно осознал, что важнее ее в его жизни ничего нет. Иван схватил Машу за руку и посадил в «Гольф». Она с ужасом взглянула на стоявшего на коленях парня, который держал ладонями окровавленное лицо.
– Кто это? Зачем они это делают?
– Не знаю. Но напав на тебя, они сделали большую ошибку, поставив под угрозу сразу обе мои главные программы: самосохранение для воспроизводства вместе с тобой наших маленьких детёнышей, – Иван уже мчался по Шлезише Штрассе. – Мой первоначальный демон в гневе.
– Человек, Ваня, первоначальный человек.
– Сейчас это не человек.
«Все, что должно произойти, все равно произойдет. Это изменить невозможно. Мы можем только выбрать свою роль в этих событиях, – вспомнил Иван слова странного старичка с маяка. – А можем ли?..»
Глава 31
– Ты? – удивился Вахромеев, увидев на пороге своей кухни Олега Калгана, – Кого‑кого, но тебя‑то я здесь не ждал увидеть! «Да уж! Вот это профессионал, – с восхищением подумал он, – там и сигнализация, и замки. Да и пистолет у меня в ящике кухонного стола, а у него под мышкой. Старая школа – обыграл меня как пацана…»
Сергей Андреевич Вахромеев и в молодости немного завидовал Калгану. Всегда элегантно одетый, высокий худощавый блондин, он до сих пор выглядел очень моложаво. За что бы он ни брался, все у него получалось. И получалось лучше всех. При своем очень тяжелом характере Олег, если это было нужным, мог выглядеть очень милым человеком и умел смотреть на собеседника так, что тот чувствовал неподдельный, искренний интерес. Это особенно нравилось женщинам. Он мог их слушать, не прерывая, лишь вовремя вставляя восхищенные реплики. Поэтому поклонниц у него было много.
Но Вахромеев знал, что сам Калган любит лишь одну женщину – свою жену, с которой расписался еще курсантом училища. Погибла она в конце декабря девяносто первого. В Беловежской пуще, упившиеся до скотского состояния новые президенты, уничтожили СССР, а она ехала на дачу с новогодними подарками. Ее белая «восьмерка» пробила ограждение моста на Ярославском шоссе и упала в реку. У Михаила Калгана остался сын, ради которого он и жил все эти годы.
– У тебя там в ванной два человека лежат, а воды в ней нет, – сказал Калган, разглядывая кухню.
– Я за хлебушком вышел… Вернулся, а они здесь, – спокойно ответил Вахромеев. – Твои ребята?
– Сами в ванную залезли? – спросил Калган, пропуская мимо ушей вопрос товарища.
– Хорошо бы если сами. А так еле дотащил: здоровые боровы. Похоже, это еще один привет из дома, – усмехнулся Вахромеев. – А ты сюда, в Берлин, по какому делу?
– Знаешь от кого привет? – поинтересовался Михаил, продолжая игнорировать вопросы.
– Да мало ли в Бразилии Педро… – усмехнулся Сергей Андреевич.
– Слух пошел, что ты решил здесь войну начать.
– Ну а тебе‑то что? Это не твоя война. Или хочешь меня остановить? – Вахромеев подошел к столу и открыл ящик.
– Ты с пистолетиком‑то аккуратнее. Я помочь тебе приехал. Подумал, один не справишься.
Калган подошел ближе и протянул генералу Вахромееву руку.
– А он не один, – сказал кто‑то у него за спиной.
Михаил оглянулся – на лестнице на второй этаж стоял Садовский.
– Влад? – опешил Калган. – Не думал что вы вместе.
– Надеялся, я уже на том свете рыбок в Средиземном море кормлю?
– То, что ты тогда в Испании выжил, я знал. Не думал, что здесь тебя встречу.
– Почему мы должны тебе верить? – холодно спросил Владислав.
– А что вам остается?
– Пристрелить тебя и положить там в ванной к другим, – Садовский не верил Калгану. Он считал его причастным к покушению на себя.
– Владислав, не горячись, – вмешался Вахромеев. – Понимаешь, Миша, об этом доме и тем более о нашем плане никто не знал.
– Если секрет знает один человек, то это секрет. Если двое – знают полмира.
– Если трое – весь мир, – закончил пословицу Влад.
– Вот-вот, – согласился Калган. – Хотел бы помешать – не стал бы разговаривать. Ты же знаешь мое правило: сначала стреляй, а потом разговаривай.
– Если ты с нами, то это хорошо, – Вахромеев решил, что, наверное, Калган прав: если бы он решил их остановить, то остановил бы. – Мы надеялись, что у нас есть еще неделя, но если о плане знаешь ты, то знают и другие. Так что начнем завтра рано утром.
– Может, все‑таки расскажешь, зачем тебе‑то это надо? – недоверчиво спросил спустившийся с лестницы Садовский.
– В двух словах не получится.
– А ты не в двух.
– Сомнения у меня, Владик, появились: не зря ли я это небо копчу. Вот и решил кое‑что себе доказать.
Калган не хотел откровенничать. После развала страны, которой присягал, и смерти жены, он пообещал себе, что сделает все возможное, чтобы вырастить сына так, чтобы им могла бы гордиться погибшая жена. Для него это стало смыслом жизни. Но с каждым годом он все больше убеждался, что не может оказывать на сына никакого влияния и парня интересуют лишь его деньги и связи. Михаил уговаривал себя, что все наладится и, повзрослев, сын найдет себя. Но после инцидента с Иваном в кафе, Калган окончательно понял, что воспитал обычного бездельника и мерзавца. А дальше неизбежно пришлось признать, что жизнь потрачена зря. Он уже хотел пустить себе пулю в лоб, но узнал о планах Вахромеева…
– Давайте тогда перекусим и чайку выпьем, – предложил Сергей Андреевич.
В этот момент в дверь кто‑то постучал.
– Свои, – успокоил Вахромеев, посмотрев из‑за занавески в окно. Потом прошаркал по коридору и впустил Ивана с Машей.
– На съемной квартире нас ждали, – объяснил свое появление Иван.
– Значит, времени совсем нет, – генерал забыл про чай и пошел в гостиную, жестом пригласив всех за собой.
– На что нет времени? – Иван настороженно посмотрел на Калгана. – Товарищи генералы, может расскажите мне, что вы все‑таки задумали?
– Атаковать базу НАТО, – не поворачиваясь, ответил Вахромеев.
– А чего сразу не Пентагон? – засмеялся Иван, но никто даже не улыбнулся и он притих.
Все расселись вокруг большого круглого стола в гостиной и Сергей Андреевич Вахромеев, будто на совещании в родной Конторе, начал докладывать:
