Игорь Саторин
Механический бог
Рафаил бегло с какой-то неожиданно ошарашенной сосредоточенностью (чему я в тот день не придал никакого значения) осмотрел меня, и сразу отвернулся, уставившись куда-то в пространство, словно опасаясь потревожить меня своим взглядом. Он вежливо предложил мне на выбор кушетку, или кресло. Мне почему-то подумалось, что кушетка предназначалась для особо проблемных посетителей, и я выбрал кресло.
– Тэо, общение можно начать с любой темы, – собранно заговорил он. – Не нужно беспокоиться о том, насколько подходящей для разговора эта тема является. Не нужно переживать о том, как и что ты говоришь. Общение со мной – это не тест и не экзамен.
Мне стало немного не по себе – я сообразил, что к Рафаилу приходят за решением серьезных проблем, а меня, по сути, привело любопытство. К тому же где-то я допускал, что мой запрос был лишь поводом для привлечения высокочтимого внимания к собственной персоне. Но какая-то часть меня, казалось, подспудно понимала (или обманывалась такой мыслью?), что внимание это необходимо для раскрытия чего-то по-настоящему важного. И раз уж наставник сам пояснил, что говорить можно на любую тему, я не стал юлить и обратился прямо:
– Сэмпай Рафаил, – заговорил я уважительно, – я в последнее время часто переживаю дежавю. Вот, хотел узнать, что это такое – дежавю.
По его лицу снова скользнуло удивление. Рафаил с секунду сверлил меня взглядом, затем ответил:
– Дежавю – такое переживание, когда ты осознаешь, что это мгновение с тобой уже происходило.
– Это понятно, – согласился я. – А какова природа дежавю?
– Это… – он снова внимательно посмотрел на меня, – проблеск той части твоего «Я», которому прямо сейчас доступно полное осознание времени. Поэтому и возникает такое ощущение, будто ты это уже видел.
– Это что-то типа ясновидения? – удивился я.
– Таким типом ясновидения могут пользоваться только просветленные умы. А нам остается лишь удивляться кратким проблескам.
– То есть, я не совсем понял… это что, как-то связано с природой времени?
– Дежавю – это беглый взгляд в реальность, где все, что было и все, что будет, существует в одно и то же время – в момент, который мы называем словом «сейчас», – непринужденно ответил он.
«Ох уж это «сейчас», – подумал я негодующе. – Чего к нему только не приплетают…»
– То есть, будущее и прошлое существуют где-то в параллельном измерении? Они есть сейчас, но где-то «там»? – я поднял взгляд к потолку.
– Вполне уместная аналогия, – кивнул Рафаил.
– Это действительно так, или это какая-то философия?
– Ты же сам сказал, что переживаешь дежавю, – насупленно заметил он. – Вот и разберись, переживаешь ты его, или это какая-то философия…
– Да, но я не думал, что все так устроено…
Меня настолько удивила эта информация, что речь моя стала путаной. Рафаил предложил мне чашечку чая, и я согласился. Он достал из комода антикварный заварочный чайник, и начал засыпать в него разные травы из бумажных пакетов по какой-то старинной технологии. Меня эти манипуляции не удивили – я несколько раз видел, как отец схожим образом сам (то есть без помощи робота-помощника) заваривал чай.
– Это не наркотик? – спросил я на всякий случай, ожидая привычного от наставников ответа с усмешкой, или наездом.
– Попробуй… – вкрадчиво предложил он.
Я осторожно поднес ладонь, прикоснулся к чашке и ощутил приятное, уютное тепло. Сделал глоток, еще один. Тепло и свежесть растеклись по телу, ободряя сознание. В чашке был горячий травяной чай из листьев вечнозеленого кустарника с легким цитрусовым оттенком с лимонным сорго и грейпфрутом. Химических примесей я не почувствовал.
– Дежавю, – продолжил Рафаил – это прямой взгляд истинного «Я» из вечности на тот «кадр» твоей жизни, когда это самое дежавю с тобой случается.
На сей раз мне показалось, что я понимаю, о чем говорит Рафаил. «Хороший чаек, – подумал я».
– Получается, ясновидящие видят реальное прошлое и будущее?
– Ясновидящие, – отвечал Рафаил, – как правило, ясно видеть – неспособны. Воспринимать запредельность напрямую – самое сложное занятие, какое может быть. Обывателя такие вещи могут травмировать, или даже свести с ума. У ясновидящих «проблески» происходят либо спонтанно, либо через буфер подсознания, потому что смотреть на запредельность без защитных психических механизмов – смерти подобно.
– А в чем опасность? – спросил я. – И еще, вы сказали, что ясновидящие не ясно видят. Это как? – я понимал, что задавать второй вопрос, не дождавшись ответа на первый – дурной тон. Но мне хотелось поскорей получить все ответы. А Рафаил подавал себя так снисходительно терпеливо, что мне начало казаться, будто ему и вправду нравится нянчиться с бестолковыми студентами пси-корпуса. Искушению злоупотребить такой безусловной добротой во мне ничто не препятствовало.
– Тэо, ты ведь знаешь, что такое проекции…
– Еще бы! Наш наставник на этой теме зациклен. Удивляюсь, как он умудряется говорить об одном и том же каждый раз по-разному.
– А ты поинтересуйся у Вальтера причиной этой зацикленности, – предложил он. – Это к вопросу о безопасности. А что касается ясновидящих. Тут, как бы тебе это получше объяснить… Представь, что твоя жизнь – это фильм, записанный на старую кинопленку. Но этот фильм про тебя – не единственный. На складе у директора кинокомпании – целая кипа таких кинопленок о тебе. Все они разные, но существуют сейчас – на его складе. Так вот, иногда ясновидящий подсматривает за сюжетными линиями из разных фильмов, и тогда его видения относительно твоего текущего фильма, кажутся ошибочными. То есть, видит-то он реальную запись, и кино это – реально про тебя. Просто это другой фильм, с другим сюжетом и другой концовкой. А ты в это время думаешь: «ну вот, шарлатан – предсказания не сбываются».
– Примерно понимаю, – сказал я, – надо, наверное, еще уметь различать какие видения, к какому фильму относятся.
– Да, примерно так. Это нелегко понять. На самом деле, пока не переживешь, не поймешь.
– А как это пережить?
– У тебя же бывают проблески…
– А как насчет просветленных? Вы сказали – они могут пользоваться этим типом ясновидения.
– У просветленного дежавю длится непрерывно. Такой человек ощущает насколько мистически-древним, и одновременно свежим является настоящий момент времени. Он способен смотреть фильмы, не теряя себя в них, не забываясь в калейдоскопе образов. Но если за такое всезнание происходит цепляние, просветленный снова уходит в проекции, и забывается в иллюзиях. Жизнь похожа на кино, Тэо, – сказал он будничным тоном.
– Получается, я сейчас кино смотрю? Про свою жизнь?
– Ага. Вот только не стоит путать зрителя с актером на экране.
– Но у меня ведь есть выбор, я действую…
– Выбор есть у актера – это часть сценария.
– Какой фатализм… – мне стало грустно. – А в чем заключается иллюзорность? То есть, почему жизнь все-таки кажется такой настоящей?
– Именно, что кажется. Тебе кажется, что ты живешь в трехмерном мире, где есть страны и города, и сам этот мир от тебя не зависит. Конечно, ты понимаешь, что от тебя зависит восприятие мира. Но ты думаешь, что сам мир при этом остается кругом земли, на котором расположены фигурки домов, машин, людей и прочей живности. Эти твои представления – обманчивы.
– А в чем обман?
– Мир, в котором ты живешь – это «текстуры», которые генерирует твоя психика, – продолжал он непринужденно-кухонным тоном. – Ты непрерывно воссоздаешь эту реальность. Но воссоздавать ее полностью, со всеми городами – нет никакой надобности. Чтобы иллюзия казалась привычной явью, тебе достаточно генерировать только те ощущения, которые попадают в фокус твоего внимания. И если бы ты мог обернуться, обманув этот механизм, то увидел бы, что за твоей спиной – мира не существует.
– А что там – за спиной?
– Зияющая пустота.
Я непроизвольно глянул за правое плечо – все было на своих местах.
– Так я и вас придумал? Создал в своем уме? – насторожился я.
– Такой тип вопросов мне хорошо знаком, Тэо, – он снисходительно улыбнулся. – Вроде как, если все является иллюзией, значит, можно хулиганить и бесчинствовать. Мне уже не раз предлагали сесть на раскаленную плиту, раздать имущество, получить по лицу и много чего еще…
– И как вы выкручивались? – в словах Рафаила я ощутил какую-то пугающую грань, которую переступать не хотелось, и я попытался немного заземлить атмосферу.
– Если эта тема тебе интересна, ты должен научиться разделять абсолютное и относительное.
– Это как?
– В абсолютном смысле реальность – это твой сон. В относительном смысле, у меня – второй дан по тхэквондо и хорошие связи среди мастеров братства, поэтому раскаленные плиты меня не пугают.
«Либо на этой теме Рафаил все-таки обжигался, либо и вправду умело предвосхищает мои сомнения, – подумал я».
– Сэмпай Рафаил, а как на счет вас? Являюсь ли я при этом вашим сном? Или все это снится исключительно мне одному?
– Хороший вопрос, Тэо. Но тебя ведь на самом деле интересует другое… Думаю, твой вопрос – о реалистичности иллюзий. И это правильно. Быть легковерным – слишком легкомысленно.
– Пожалуй. И все же, кто кому снится? – настаивал я.
– Я бы мог сказать, что жизнь – это мой единоличный сон, и сошел бы за умалишенного. И я бы мог продолжать убеждать тебя в эфемерности мира – и сошел бы за милую иллюзию, которая решила поговорить с тобой о природе мироздания. Еще, можно все свести к обоюдному спектаклю – ты мой сон, а я – твой. Тогда, у каждого человека – своя личная судьба, в своем отдельном фильме. А иногда сюжеты кинолент пересекаются и двое зрителей видят одну и ту же картинку. Но не забывай, что весь этот розыгрыш может быть просто уловкой. Иллюзии не хотят умирать, поэтому изображают реализм всеми силами. Как видишь – у них неплохо получается.
– Да, – выдохнул я. – без бутылки не разобраться…
– Есть, кстати, еще одна трактовка дежавю, – сказал он, отпивая чаю. – Точней не трактовка, а разновидность. Но это так – забавный слух, который ходит среди наставников пси-корпуса.
– Люблю забавные слухи, а из такого авторитетного источника – тем более.
– В общем, поговаривают, что вселенная была создана, потому что демон, порожденный Создателем, задал ему вопрос: «что такое Бог?». Вся происходящая реальность является ответом.
– Ого! Какая ответственная основательность в подходе к делу!
– Так ведь это же Создатель, а не какой-то местечковый копирайтер на фрилансе, поэтому и подход соответствующий, – степенно пояснил Рафаил.
– А нам отдуваться…
– Наши роли еще не раскрыты.
– А как это связано с дежавю?
– Говорят, что ответ Создателя должен пройти сорок восемь циклов.
– Это как?
– Бог объясняет демону свою природу сорок восемь раз. Сейчас – сорок четвертый. И вторая разновидность дежавю связана как раз с этими циклами – все это уже было, и сейчас повторяется снова. Дежавю – это припоминание одного из прошлых циклов творения.
Я немного поразмыслил над этой концепцией. «Наверное, – подумал я, – демон не стал бы формулировать свой вопрос таким образом: «что такое Бог?» Скорей всего он спросил так: «ты, вообще, кто такой?!» А Бог уже решил объяснить подоходчивей, чтобы неповадно было…» Мы с минуту молчали и пили чай, затем я задал свой очередной вопрос Рафаилу:
– Получается, если я, скажем, фокусируюсь на кончике носа, в это время существует только кончик носа, а другой реальности нет?
– В общем, да, – подтвердил он. – Фактически внимание – это и есть текущая генерация реальности. Прямо сейчас какая-то часть мира, к примеру, мой голос в твоей голове – генерируется твоей психикой. А тебе мерещится, будто ты обращаешь на эту часть мира внимание. То есть, ты создаешь реальность небольшими локальными образами. В один момент – это вкус чая, затем – тепло чашки, дальше – ерзание в кресле. А твоей личности в это время мерещится, будто есть огромный мир, в котором она обращает внимание на эти маленькие частности. На деле существует – очень узкий срез «творения», так называемый «причинный план», в котором поочередно с огромной скоростью возникают образы о жизни. Личность не различает процесса возникновения образов – ей кажется, что эти образы – один большой мир. Возможно, тебе будет понятней термин «проекция». В сущности, сама личность из этих непрерывных проекций же и состоит… Личность даже не замечает, что внимание у нее линейно. То есть, в один миг времени ты видишь только один объект. А личности кажется, что она воспринимает множество вещей одновременно. Внимание очень быстро перескакивает с одного объекта на другой. Настолько быстро, насколько необходимо, чтобы иллюзия никогда не вскрылась. Мастера созерцания учатся фокусировке и концентрации, чтобы вскрыть иллюзию и постичь пустоту.
Рафаил сосредоточенно посмотрел на меня, словно ожидая, что меня прорвет, и я переживу разновидность какого-нибудь сатори. А я чувствовал, что на сегодня с меня хватит. «Грузит он круто – и даже слишком».
– Твои ресурсы небезграничны, – сказал Рафаил, словно понял, о чем я думаю, – поэтому иногда «картинка» становится мыльной. А личности твоей в это время мерещится, что внимание у тебя притупляется, и пора ложиться спать. «Система» экономит ресурсы, просчитывает исключительно области, попадающие под твое линейное внимание. Его края размазаны боковым зрением. Для расширения сознания нужна энергия – дополнительная мощность. Иначе даже поверхностные пласты информации не поддаются осмыслению, не говоря уже о прямом опыте.
Не дожидаясь, пока я начну искать причины, чтобы откланяться, Рафаил сам предупредительно встал и протянул мне руку.
– Заходи, – сказал он, – у тебя есть ресурс. Сможем поработать.
– Рад знакомству, – ответил я вполне искренне.
Рационализация хаоса
За сорок дней до озарения
– Макс, приведи мне пример человека более умного и продвинутого, чем ты, – попросил Вальтер.
Макс скорчил недоумение и пожал плечами – он видимо оказался перед неразрешимой дилеммой, сходной с той, что предстала перед всемогущим Создателем, когда тому предложили создать неподъемный камень.
– А ты? – наставник обратился ко мне, как это часто бывало – не по имени.
– Ну, – потянул я, – Гумберт Гумберт. Или нужен реальный человек?
– Тяжелый случай… – прошептал Вальтер, видимо намекая на мое психическое состояние.
– А ты, Тим? Кого-нибудь считаешь умнее себя?
– Велиала Мамоновича – главу TotalRobotics, – скромно ответил очкарик.
– Давид?
– Вас, Сэмпай.
– Ладно, – сказал Вальтер, – этого достаточно.
– Это какая-то провокация? – поинтересовался Макс.
– Дискриминация, – рассерженно пробурчала Анна. – Свой голос я отдаю Марии Складовской-Кюри и Ангеле Меркель.
Занятие проходило в небольшой комнате, от которой веяло чем-то мрачновато аристократичным. Мы утопали в кожаных креслах. Перед Вальтером располагался черный столик с гнутыми ножками, на котором стоял серебряный подсвечник. На стенах, покрытых строгими обоями с редким цветочным орнаментом, висели причудливые портреты в толстых рамках. А между картинами зачем-то были прицеплены зеркала. Видимо и в этом был какой-то свой умысел.
Наши занятия периодически проходили в новых локациях. Кажется, это было как-то связано с усвоением информации. Мы занимались в парках, в огромных концертных залах, где кроме нас не было ни души, в небольших помещениях пси-корпуса, в освещенных гротах и даже несколько раз выбирались на поверхность.
– Отлично, – сказал Вальтер, – вы уже знаете, что мы оцениваем мир собой. Но как оценить то, что нас превосходит? Как оценить гениальность?
– В деньгах, – предложил Макс.
– Разумеется, – ответил Вальтер. – Но в данном случае я говорю о переживаниях.
– О проекциях, – предположил Тим.
– О них, – кивнул наставник.
– Боже, когда это закончится… – вздохнула Анна.
Вальтер лучезарно улыбнулся, потер ладони и продолжил:
– Люди, которых вы воспринимаете реально как более продвинутых – это ваш потенциал, который покамест прячется в бессознательных слоях психики, – говоря это, Вальтер заискивающе обводил нас взглядом. – Гениальность других людей – это ваша гениальность, которую в себе вы принять и обнажить сейчас не способны, и поэтому аккуратно опрыскиваете этим амбре, подходящие для сей процедуры, внешние формы.
– То есть, Ангела Меркель – это я? – удивилась Анна.
– Она – твоя проекция, – ответил Вальтер.
– Слышали? – обратилась Анна к группе. – Если кто спросит про Ангелу Меркель, так и скажите, что канцлер Германии – проекция Анны из семьдесят шестой группы.
– Даже, если ты будешь играть словами именно в таком порядке, модераторы, прошедшие школу, поймут, о чем речь, – настоятельно заявил Вальтер.
– То есть, все выпускники владеют темой? – удивился я.
– Конечно!
– А почему молчат?
– По традиции, истину должны раскрывать наставники, – интригующе произнес наш любимый наставник.
– Я не поняла, – сказала Анна. – Я думала, что проекции – это шизоидная теория фанатичных учителей вроде вас, Вальтер. Почему вы зачисляете ее в разряды истины?
– Анна, шизоидные расстройства возникают как раз по той самой причине, когда человека зашкаливает в приписывании своих проекции внешним объектам.
– А вы говорили, – вмешался я, – что внешний мир – это и есть проекция!
– А ты не передергивай, – огрызнулся наставник, – Анна и без того в этой теме, как в темном лесу.
– Какая мрачная проекция – в темном лесу, – вдруг очнулась молчаливая Хлоя.
– Так что же, получается, – настороженно заговорила Анна, – вы все – моя проекция?
– Только никому не рассказывай, – прошептала Хлоя. – Тшш! – она опасливо поднесла палец к губам.
– Ты всех нас придумала, – многозначительно добавил я.
– Вы что, сговорились? – Анна начинала нервничать.
– Вот уж дудки! – вмешался Макс – он видимо решил успокоить Анну. – Однозначно, вы все моя проекция – уж никак не Анны.
– Я же говорю, теория – шизоидная, – сказала Анна с облегчением.
– А в прошлый раз меня тоже ломало, – включился Давид. – Сейчас-то понятно, что у всех – свои проекции, и все мы – проекции друг друга.
– Какой умный мальчик, – прошипела Хлоя.
– Если никто не возражает, я продолжу, – вмешался Вальтер.
По негласным традициям, во время обучения мы имеем право задавать вопросы. Мы можем не ходить на занятия, но срывать их – ни в коем случае. Наставник может остановить наши обсуждения в любой момент. И мы добровольно подчиняемся. Однако наставники, как правило, ведут себя либерально, попуская свободные проявления наших мыслей и переживаний.
– Мы говорили, – продолжил Вальтер, – о субъективном восприятии гениальности. Аналогичные процессы происходят во всех аспектах восприятия. К примеру, красивые люди, те самые, что возбуждают сексуальное желание – это скрытая грань вашей психики, которая состоит из энергетики блаженства и красоты.
Я вспомнил Соню. «Надо бы разобраться с этой проекцией, – печально подумал я, – и разобраться опытным путем…»
– А вот человек, который раздражает – это копролит, застрявший у вас голове, – продолжал Вальтер.
– То есть, раздражение, это как хронический запор мозга? – спросил Давид.
– Он самый, – ответил Вальтер. – Осознавать такой позорный конфуз в собственной голове – унизительно, поэтому человек склонен приписывать запашок от испражнений своего ума конкретно тем людям, в присутствии которых эта неприглядность была обнаружена: дескать, я – то Дартаньян, а вы все – сами знаете кто. Такие трюки проделывает каждый сплошь и рядом.
– И возразить страшно – так ненароком себя и выдашь, – сказал я как бы шутя.
– Своим страхом возразить – ты себя и выдал, – колко ответил Вальтер. – Это – твой смердящий гнойник. Косишь под добряка, а сам просто ссышь давать отпор. Типичный лох.
– Сэмпай, а вы, не переигрываете? Может своих проекций довесили? – ответил я.
На сей раз Вальтер задел меня за живое. Мне и вправду хотелось верить, что я человек цивилизованный и терпимый к грубости именно потому, что – незлой. Вальтер, по сути, заявил, что причина моей «доброты» – в трусости.
– Я-то довешиваю, а вот ты – ссышь, – сурово произнес он, глядя мне в глаза.
– Это где же? – вмешался Макс, – по-моему, Тэо ясно сказал, что вы сами со своим мозгом совокупляетесь.
– Так ясно здесь умеют говорить только два человека, – ответил наставник. – Остальные свой срам тщательно маскируют.
– Какое тщеславие, – монотонно произнесла Хлоя, не отрывая остекленевшего взгляда от личного терминала.
– Так это ж Вальтер про нас с тобой, – самодовольно обратился к ней Макс.
– Я, по-твоему, Дартаньян? – возмутилась она.
– А кто такой Дартаньян? – поинтересовался Ростсилав.
– Какой-то армянский авторитет, – ответил Макс. – Но это не важно. Главное, что мужик был крутой – совсем как я, – он расплылся в улыбке.
– Проекции – главный источник самообмана и всех человеческих заблуждений, – вставил Вальтер.
Сказав это, он поймал мой хмурый взгляд, чуть повел бровями, и, не отводя глаз, продолжил, обращаясь ко мне:
– Пойми, дружок, унижать тебя – мне неинтересно. Моя цель – доходчиво раскрыть тему. Такой мути здесь в каждом – избыток. А про мирян так я вообще молчу.
Я кивнул, хотя, чувствовал, что Вальтер перегнул палку. «Выходит – я тихо согласился только потому, что и вправду не хочу оказывать сопротивления, думал я. Значит, Вальтер был прав во всем». Я несколько минут рефлектировал. Мне вспомнились случаи, когда я таки давал достойный отпор другим людям. И я понял, что в каждом из этих случаев я за кого-то заступался. А вот защищать себя я не умел.
– Ваша мать, или ваш отец, жена, муж, или другой близкий человек – это уникальные оттенки переживаний, – говорил наставник. – Вы не спутаете близкого человека ни с кем другим. Вы отличаете одного человека от другого. Это – отдельные грани вашего бессознательного – пласты вашей пестрой кармы. Весь тот огромный мир, который вы ощущаете – отражение вашего ума.
– А это тоже проекция? – Анна громко постучала по столу.
– Вещи можно видеть и трогать, – ответил Вальтер. – Но без проекций ума, все это – необусловленный хаос.
– Значит, ум создает порядок при помощи проекций? – удивился Тим.
– В общем, да.
– А как это происходит?
Ответ, как мне казалось, лежал где-то на поверхности, но Вальтер, немного поразмыслив, предложил провести «небольшой эксперимент», и попросил Давида побыть в роли подопытного.
– А почему я? – робко поинтересовался он.
– Ты – единственный, кому я могу довериться в этом нелегком деле, – торжественно ответил Вальтер тоном боевого товарища.
Давид польстился, но как выяснилось уже после эксперимента, он на самом деле среди нас был единственным, кто поддавался гипнозу. Они с Вальтером уселись в центре комнаты друг напротив друга, наставник положил руки на пухлые плечи Давида, и, глядя ему в глаза, начал что-то нашептывать. Это была какая-то специализированная техника наставников пси-корпуса. Спустя минуту Вальтер поднялся, а Давид оставался на месте. Его взгляд зафиксировался в точке, словно он продолжал смотреть на видимый ему одному мираж Вальтера в кресле напротив.
– Когда я дам команду, ты очнешься, снимешь штаны и… – Вальтер чуть помедлил, – наденешь их себе на голову.
Мы с Максом переглянулись – на его лице была озорная улыбка. Тим, сохраняя серьезность, придвинулся к краю парты. Лицо Анны выражало смесь любопытства и осуждения. Даже Хлоя, казалось, наблюдала неравнодушно.
Вальтер дал команду, Давид очнулся, и как ни в чем не бывало начал стягивать с себя штаны.
– Ты что делаешь?! – возмутился Вальтер.
– Так надо! – непринужденно ответил Давид.
– Давидик, тебя загипнотизировали – не надо штаны снимать, – попросила Анна.
– Спокойно, – сказал он, – сейчас все объясню.
– Он объяснит, – успокоил нас Вальтер заговорщицким шепотом.
Давид надел штаны на голову, и глядя сквозь ширинку, заговорил:
– В общем, я тут кое-что понял…
– И что же?
– Вот как вы сами думаете, для чего вообще штаны нужны?
– Ну… – с недоумением потянул Вальтер, – без них как-то неприлично.
– Правильно! Штаны – это фиговый лист, который прикрывает срам. Но ведь это иллюзия! Вы сами говорили про хронический запор мозга. Срам – это же проекции в голове! Правильно?
– Правильно… – удивленно кивнул Вальтер.
– Поэтому и прикрывать нужно голову, – Давид поднял над головой штанины, словно заячьи уши.
– А трусы! Трусы зачем? – призывно заметил Макс.
– Свой срам я уже прикрыл, а трусами я прикрываю ваш срам, который вы проецируете на мои непорочные половые атрибуты.
– Это надо записать, – одобрительно сказал Макс.
– И в кодекс! – добавил я.
– На вашем месте я бы сначала прикрылся, – сказал нравоучительно Давид, – как это сделал я. Смотреть на вас стыдно…
– Серьезные аргументы, – согласился наставник.
– Жестоко, – оценила Анна.
– Кстати, сэмпай, вы вроде хотели эксперимент какой-то провести… Когда приступим? – спросил Давид.
– А эксперимент уже завершился… – ответил Вальтер с виноватой ухмылкой. – Тебе – плюсик в рекомендацию. Оденься, как было! – брезгливо прикрикнул наставник. – И пройди на свое место. Сейчас все поясню.
– А можно…
– Нельзя!
Пройдя на свое место, Давид стянул штаны с головы, и диковато озираясь, начал натягивать их на ноги.
– Без штанов все-таки холодно, – оправдался он.
– Аналогичный эксперимент положил начало психоанализу психолога Фрейда, – пояснил Вальтер. – Фрейд понял, что люди иногда действуют, не понимая причины этих своих действий. Задача ума при этом – заполнить пробелы понимания «рациональными» пояснениями. Команда «снять штаны и одеть их на голову» – была дана Давиду, пока он пребывал в бессознательном состоянии. Его бестолковый ум этой причины для обнажения не зафиксировал, но на ходу изобретательно выдумал свою, в которую сам тут же и уверовал: натянутые на голову штаны прикрывали «срам». Этот механизм психической самозащиты Фрейд назвал «рационализацией».
– Я что-то не понял, – смутился Давид, – вы считаете, что это вы мне внушили прикрыть голову штанами?
Вальтер закивал.
– Да нет же, я ведь все объяснил! Это моя идея! Проекции – в голове! Вы же сами говорили…
– Да, наглядно, – пробурчала Анна.
– Человек не способен понять жизнь своим ограниченным умишкой, потому что ум – это ничтожно малая пылинка на теле непостижимого гиганта жизни, – сказал Вальтер. – Но сам ум при этом может свято верить, что все понятно и чудес не бывает, ведь он сам и есть этот гигант. Так проявляется наша механичность. Все непонятные процессы вытесняются за кулисы бессознательного, откуда незримо влияют на наше поведение.
– Это как нити невидимого кукловода? – спросил Давид, почесав за ухом.
– Именно так, – кивнул Вальтер. – Ум на сцене повседневности сам подбирает для себя подходящий самообман. А когда все понятно, можно успокоиться и поскакать дальше. Все слишком необычное и неприличное подменяется рациональными проекциями ума, поэтому наша жизнь такая нормальная, такая серая и привычная. Мы просто не замечаем жизни, не осознаем происходящее. Мы спим в грезах ума, который «знает», и который своим знанием спасает нас от истины.
– Это Фрейд придумал? – поинтересовался Тим.
– Фрейд и его последователи считали, что человек онанирует… Простите, рационализирует и проецирует только в отдельные моменты своей жизни под влиянием неврозов. Однако здесь в Цитадели мы знаем, что «нормальный» человек занимается ментальной мастурбацией непрерывно. Все, что мы знаем – это наша проекция и рационализация жизни. Мы всеми силами защищаемся от происходящего «здесь и сейчас». А случаи рационализаций и проекций по Фрейду – это, когда самообман настолько очевиден, что не заметить его может разве что невротичный слепец.
– Если мы занимаемся этим непрерывно, значит и наше обучение – это очередная рационализация? – обеспокоенно спросил Тим.
– Да, – подтвердил наставник, – психология Цитадели, также как и все человеческие учения и науки – это способ ума снова исполнить этот величайший трюк – сделать безусловную реальность знакомой и понятной.
– А зачем эго нужны все эти рациональные неврозы? – поинтересовался я.
– Я уже говорил, – сурово ответил Вальтер. – Это – самозащита эго. В быту невроз – это алиби, обороняющее авторитет личности. К примеру, так, благодаря проекциям, животная похоть обрастает гламурными эффектами и рациональными пояснениями, дескать, «я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»
– А чем проекции отличаются от рационализации?
– Рационализация – это процесс, благодаря которому проекции становятся оправданными и одновременно реалистичными. К примеру, сновидения – это проекции в чистом виде. Но восприятие в сновидениях настолько мутное и тупое, что, как последний лох, оно с легкостью ведется на самые дешевые разводки ночным бредом, принимая их за реальность. Поэтому для ума во время сновидений – нет необходимости тратить на рационализацию также много энергии, как днем. Во сне порог критичности – невысокий, поэтому ум ленится, и создает низкосортные бессвязные проекции, которых ему с таким притупленным восприятием хватает, чтобы принимать их за действительность.
– Ужа-а-асно интересно, – протяжно зевнула Анна.
– Что, сложно говорю? – спросил наставник.
– Да, повторите, пожалуйста, все сначала, – сонливо ответила она.
– Суть в том, что именно благодаря рационализации сон кажется явью.
– Каким образом? – спросила Анна.
– Рационализация – это принцип ума, благодаря которому наши мысли становятся связными и реалистичными.
– То есть, в жизни мы видим все те же сновидения, только более реалистичные? – спросил я.
– Да! – наставник поднял указательный палец. – Жизнь – это реалистичные грезы ума. Чем выше порог чувствительности, тем сильней приходится уму изворачиваться, чтобы мы покупались на его рационализацию.
– А попроще нельзя? – попросил Давид.
– Куда уж проще? Чем выше уровень осознанности, тем качественней рационализации ума, чтобы осознанность не разоблачила его лживое кино. И кстати, чем качественней рационализация ума, тем умней кажется человек. Рационализация осознанного человека является наиболее реалистичной и продвинутой, чтобы этот осознанный человек на свою же продвинутую рационализацию покупался также, как дурак покупается на свою отсталую. Здесь, разумеется, все – относительно. Кажется, что умные люди – ближе к истинной реальности. Но по факту – это очередное, пусть и качественное, самодрочество.
– Это круто – сказал Макс. – Значит, вся наша учеба – просто отборные глюки наставников.
– Да, – печально согласился наставник, – всю свою жизнь мы гонимся за высокосортными иллюзиями, чтобы словить от них – кайф реальности. Погоня эта обычно не приносит успеха, потому что даже самая продвинутая рационализация не способна отразить чистую реальность.
– Я догадывался! – взволнованно гикнул Давид.
– А я нет, – хмуро сказала Анна. – И мне вся эта тема не нравится.
