Ирен Адлер
Собственность бога
Глава 15
Клотильда была в ярости, когда узнала, что это маленькое чудо стало достоянием стороннего глаза. Она чувствовала себя так, будто в ее будуар, туда, где она хранила самые дорогие для нее интимные вещи, забрался вор и шарил по этим вещам грязными руками, примеряя их и даже обнюхивая. Если бы это был вор, она бы приказала его вздернуть. Она испытывала необоримое желание поступить именно так, невзирая на благородное происхождение любопытной самки. Как сладостно было бы покарать чужака, осквернившего священную рощу, где на свободе, никем неузнанное, резвится божество! Но времена языческой вседозволенности канули в Лету. Теперь приходилось изворачиваться и находить средства более утонченные, чтобы наказать виновного. Клотильда обуздала свой гнев. Ее месть будет изящной, неожиданной и недоказуемой. Как брошенный за воротник кусок льда. Обожжет и… растает.
* * *
Ночью идет снег. Он не прекращается с рассветом, и когда я спускаюсь в парк, небо все еще сыплет на землю мокрую сверкающую шелуху. Как видно, кто-то наверху, утомившись кровавой неприглядностью мира, пытается прикрыть его наготу. Когда чуть подморозит, земля и деревья будут щеголять мантией из алмазной пыли. Мир преобразился. Я наслаждаюсь непривычной тишиной и красотой белого древесного кружева. Ловлю огромную, как шмель, снежинку тыльной стороной руки и разглядываю ее. На бархате перчатки она сияет, как плод ювелирной страсти, нагромождение ледяных иголок. Но беспорядок обманчив – эти иглы уложены в строгой последовательности, создавая узор сложный и редкий. Это Шартрский собор в миниатюре с его воздушными нефами. Весь гений человеческий в замороженной капле. Снежинка уже погибает. Рушатся стройные колонны, оседает крыша. Вот ее уже нет. Только капля воды, которую я стряхиваю в снег.
Тишина все же не всемогуща. Со стороны Венсеннского замка доносится собачий лай, ржание и завывание рога. Это голоса охоты. Вероятно, его величество неподалеку. Я знаю, король часто охотится в Венсеннском лесу. Больше некому. Здешние леса принадлежат либо принцам, либо короне. Это королевская свора. И королевский рог. Но благоговейный трепет мне неведом. Я видел Людовика слишком близко. Скучающий монарх вторгается и разрушает мою тишину. Потехи ради он преследует ни в чем не повинного зверя, травит его собаками. Не потому, что голоден, как поступает лисица или волк, а потому, что ему нечем заполнить время. Снова звук рога, собачий лай, и где-то там, в этом торжествующем гвалте, слабый предсмертный стон жертвы. Пятна крови на снегу.
Шум травли стихает. Зверь, видимо, бросается куда-то в сторону и уводит за собой свору. Но стук копыт не следует за ним. Я слышу его все отчетливей. Он не отдаляется, а приближается. Кто-то скачет галопом. Один из охотников. Отстал от свиты? Или послан с поручением? Так и есть, направляется сюда. Будь всадников несколько, я бы предположил, что это возвращается герцогиня. Но всадник один. Под ногами у коня снежная слякоть, и потому удар копыт не так точен и звонок. Это скорее насмешливое чавканье и хлюпанье, каким дорога дразнит скакуна. Всаднику тоже это не по нраву, и он переходит на рысь. Я жду его появления с беспокойством. Так уже было однажды… Та же настороженная тишина. То же сгустившееся, стекающее время.
Вот всадник появляется. За вуалью из кружащихся хлопьев возникает силуэт. Исчезает за деревьями. Появляется снова. Я различаю масть. Конь – рыжий… И плащ, подбитый лисьим мехом. Мне сразу не хватает воздуха, сердце пропускает удар. Да, это она.
Из-под белого занавеса на парковой дорожке появляется Жанет. Конь ее уже идет шагом. Бока его вздымаются, шея потемнела от пота. Сомнений нет, она направляется ко мне. Не колеблясь и не оглядываясь. У меня первый порыв – броситься бежать, сделать вид, что я ее не узнал, попытаться уклониться от встречи. Но разве я могу шевельнуться? Я вижу, как истончается снежная завеса, как проступают, заостряются ее черты. Шагах в десяти она останавливается. Возможно, мне следует подойти и помочь ей. Но как это сделать? Мои ноги, подобно древесным корням, ушли в землю и перепутались с другими корнями. Только голова еще на поверхности, поэтому могу дышать. Жанет сама соскальзывает на землю, перекидывает повод через голову лошади и наматывает его на запястье. В мою сторону она только выжидающе смотрит. Что, если она сейчас подойдет ко мне или сделает знак приблизиться? Тогда на рассвете я был один, а сейчас за мной наблюдают, Любен и еще один лакей. Они следуют в некотором отдалении. У них приказ не оставлять меня одного. Они здесь. Я слышу, как где-то слева от меня встряхивает ветвями потревоженный куст. Жанет тоже слышит, и на губах у нее появляется понимающая улыбка. Переводит взгляд на меня и чуть заметно кивает. Небрежно похлопывает скакуна по влажной шее. Тот скребет копытом и прихватывает зубами капюшон ее плаща. Ко мне она не подходит, только смотрит. Я, само собой, также не пытаюсь приблизиться. Я бы с радостью… Преодолел бы эти десять шагов одним прыжком и, как пес, сунул бы голову под хозяйскую руку. Но мне и шага не сделать. Передо мной стена. Ужас, вина, стыд, отчаяние. Все это уложено правильными рядами и залито раствором. На каждом из кирпичей предостерегающая надпись. Смерть и предательство. Я убью свою дочь и предам всех, кого любил. Мне остается только смотреть. Ловить через решетку далекий рассветный отблеск. На большее у меня нет права.
Жанет не ограничивается молчаливым присутствием, она продолжает играть – сбрасывает капюшон. Теперь по ее плечам, извиваясь, искрясь, текут языки пламени. Снежинки путаются в них и сгорают. Щеки у незваной гостьи раскраснелись, в глазах те же золотистые искры. Веснушек почти не видно. В уголках губ прячется, подрагивает от нетерпения улыбка. Мое замешательство гостье в удовольствие, и она откровенно любуется мной. Я тоже чувствую жар на щеках и знаю, что красен, как школяр. Отвожу взгляд, но замечаю кончик ее башмака, дразняще полускрытого полой плаща. Пускаюсь в бегство, но сразу натыкаюсь на ее руки. Она в перчатках, и на кисти рук наплывают широкие подбитые мехом рукава, но тут она вскидывают одну из них, отводя в сторону лошадиную морду, и рукав, сползая, открывает за раструбом перчатки полоску кожи. Я вздрагиваю. Почти с укором смотрю ей в лицо. Она знает, что мучит меня. Знает и забавляется.
Однако Жанет не улыбнулась. Пауза слишком длинная. Это становится не менее подозрительным, чем восторг или объятие. Убедившись в моей беспомощности, она сама делает шаг. Небрежно и расчетливо. Самоуверенная великосветская дама в неловкой ситуации. И готова с блеском ее разрешить.
– Я принцесса д’Анжу. Вас я не знаю, но вы, вероятно, видели меня, когда я гостила здесь несколько недель назад. Доложите моей сестре, что я сопровождала его величество во время охоты, но отстала от свиты. По этой причине вынуждена злоупотребить ее гостеприимством.
Она играет этот спектакль не для меня и потому не особо старается. Фальшивка для легковерных.
Она подходит еще ближе. Любен и второй лакей уже за моей спиной.
– Ах, мне бы только согреться. Бокал теплого вина. Вот и все, что мне нужно. Моя сестра сжалится над несчастной путницей.
– Ее высочества нет дома, – тихо говорю я.
Жанет для начала играет в недоверие, затем в досаду.
– В самом деле? Ах как же это неловко! Явиться без приглашения, в отсутствие хозяев. Что может быть хуже? Но у меня нет выбора. Мой конь нуждается в отдыхе, а я… я сбилась с дороги. Будьте так любезны, пошлите кого-нибудь в Венсенн за моей свитой.
И тут же забывает о зрителях. Ломает руки и заводит глаза.
– Ах, его величество будет так разочарован! Для меня было великой милостью, знаком особого расположения участвовать в этой охоте. Увы, увы, я не оправдала его надежд… Эта моя неуклюжесть, неумение держаться в седле…
Я едва сдерживаю улыбку. Ей бы следовало повременить и выступить перед более многочисленной публикой. Чтобы всех впоследствии призвать в свидетели. Да, мадам д’Анжу заблудилась, да, она попала сюда случайно. Жанет следует поберечь свой пыл для мажордома. Оба моих сопровождающих верят каждому ее слову. Даже Любен, который прежде был вовлечен в заговор, не позволяет себе сомнений. Я оборачиваюсь к обоим молодцам.
– Позаботьтесь о лошади ее светлости, а вы, Любен, предупредите месье Ле Пине.
Оба бросаются исполнять приказ. Любен бежит к замку, а второму Жанет вручает поводья своего рыжего бербера. Затем, без великосветского пафоса, с благожелательной усмешкой обращается ко мне.
– А что же вы, милостивый государь? Разве не предложите даме руку?
Пока мы идем по парку, нас никто не слышит. Внешне мы не совершаем ничего предосудительного. Знатная дама опирается на руку услужливого кавалера. Вполголоса они обмениваются ничего не значащими любезностями.
– Вы… заблудились, – начинаю я. Не то вопрос, не то утверждение.
– Вы же слышали, – беспечно отвечает она. – Я следовала за королем. Отстала, сбилась с пути. Оказалась здесь совершенно случайно.
– Вы расскажите это месье Ле Пине! И вашей сестре, когда она вас об этом спросит!
– Вы не верите? – тянет Жанет с кокетливым разочарованием.
– Ни единому слову.
– Как это невежливо! Подвергать сомнению слова благородной дамы. Я могу рассердиться.
И она подпускает в голос детской обиды.
– Пусть так. Только садитесь поскорее на своего рыжего бербера и уезжайте отсюда. Блуждать одной в лесу не менее рискованно, чем являться сюда и выдавать себя за жертву.
– Грубиян, – почти ласково говорит Жанет. – Какой же вы грубиян! И как же вы взволнованы. Вы тревожитесь за меня? Оставьте, разве я похожа на женщину, которая может заблудиться?
– Вы подвергаете себя опасности! Ваша сестра…
– Я знаю, – она уже серьезна. – И не пугайте меня моей сестрой. Я приняла это решение не сегодня. Поверьте, сударь, я все хорошенько обдумала, и времени у меня было достаточно, почти полсотни дней и ночей. Смею вас заверить, тут нет и тени случайности. Это мое твердое намерение и рассчитанный план. Я знала, что моей сестры не будет дома, и явилась сюда, чтобы увидеть вас. Как еще я могла это сделать? Только отбившись от королевской свиты. А прежде убедив господина главного ловчего устроить охоту именно здесь, в Венсенне, а не в лесах Фонтенбло. Затем, немного поплутав для видимости, мне оставалось только оказаться здесь в качестве незваной гостьи.
У меня от ее слов кружится голова. Как же это? Получается, что все эти шесть недель, целую вечность, она помнила обо мне? Обо мне, безродном. Об узнике, который был так отвратительно жалок. Как же назвать то, что я чувствую? Эту легкость и трепет. Счастье? Но я тут же себя одергиваю. Остановись. Счастье это или нет, опасности это не уменьшает. Она утверждает, что приняла решение сознательно. И все же… Все же ей не достает осведомленности. Она ничего не знает о своей сестре и даже не предполагает того, на что та способна. Герцогиня Ангулемская не потерпит посягательств на свою собственность. До парадного крыльца нам остается совсем немного. На пороге уже стоит чуть растерянный, в парадном камзоле, мажордом. Заранее изогнул спину в поклоне. Жанет церемонно опирается на мою руку. Мы держимся на подобающем расстоянии друг от друга. Вельможная дама и ее почтительный кавалер. Наши руки едва соприкасаются. Но Жанет сгибает мизинец и чуть царапает мне запястье. Требует ответа. Что ей сказать? Что ответить? Все те же малодушные мольбы о пощаде.
– Я не могу… – отвечаю одними губами. – Поймите, я не волен решать… Мне нельзя. Если бы только моя жизнь…
– Это из-за дочери?
– Да.
До крыльца остается двадцать шагов. Уже пятнадцать.
– Это единственная причина? – вдруг спрашивает она.
Меня бросает в жар. Утвердительный ответ равносилен признанию. А если сказать «нет»? Она поверит? Исчезнет навсегда? Как же быть? Одно мое слово, и она погибнет.
Десять шагов. Пять. Чуть слышный выдох.
– Да. Единственная.
Жанет поднимается по ступеням, а я остаюсь. Там, наверху, уже выстроились горничные и лакеи – почетная стража. Сейчас знатная гостья окажется в живом кольце. Месье Ле Пине с поклоном предлагает ей руку. Лицо княгини уже застыло в повелительном страдании. Знатная скиталица, она сбилась с пути и нуждается в помощи. Она едва стоит на ногах, слабая, тонкая, она вся дрожит, а бледность недвусмысленно угрожает обмороком. Последние несколько шагов она совершает так тяжело, как будто вес ее тела внезапно удвоился. Спотыкается и виснет на руке встревоженного мажордома. Я верю, как очарованный зритель, в эту изящную хрупкость, и готов броситься вверх за ней, чтобы не дать ей упасть, но перед самой дверью Жанет быстро оглядывается. Лакеи в полупоклоне, горничные, потупившись, в реверансе. И она бросает взгляд поверх склоненных перед нею голов. Будто петарда взрывается. Яркая зеленая звездочка вспыхивает и катится ко мне. За ней быстрая, озорная полуулыбка. Я вновь чувствую жар – это ее неосязаемое послание достигло цели. А в следующий миг она уже вновь бледна и печальна. Притворщица. Как же ей верить?
Я еще с четверть часа брожу в парке. Возвращаюсь по тропинке из наших следов. Вот ее маленькие башмачки с острыми каблучками. Ступала она ровно, без дрожи, а минуту спустя, на лестнице, шаркала и спотыкалась. Мгновенная, воровская смена масок. Бывает ли она настоящей? Нет, она не лжет. Ей нравится охота. Не королевская, послужившая лишь предлогом, а та, ее собственная, без ловчих и обезумевшей своры. Она не гонит зверя. Она играет с ним.
Я стараюсь не прислушиваться и не смотреть на часы. Не желаю знать, здесь ли она, в досягаемости взгляда, или ее уже нет. Вернувшись к себе, я слышал лошадиное ржание, грохот копыт на мосту и незнакомые голоса. Вероятно, прибыла ее свита. Я намеренно покидаю свои комнаты и спускаюсь на один лестничный пролет, в библиотеку. Эта сумрачная, нетопленная комната с высокими потолками, без позолоты и росписи, выходит узкими окнами на противоположную сторону, на черную гладь пруда. Тут редко кто бывает. По недосмотру архитектора или по небрежности печника в этой огромной комнате тепло не задерживается, уходит в щели, и даже в летнее время в ней царит угрюмая прохлада. Здесь очень тихо. Через запотевшее окно я смотрю на воду. Наилучшим выходом было бы связать в узел все надежды, недозволенные мысли, воспоминания, ее последний озорной взгляд, даже стряхнуть с руки ее невесомое прикосновение и требовательно скребущий мизинец, положить в узел камень и похоронить эти бессмысленные улики в черной воде. Только сделать это мне не удастся. Как взрастить водоросли и взбаламутить ил в собственной голове? Каяться и молить Мадлен о прощении. Вот спасение.
Я скрываюсь в холодной келье до темноты. Изгоняю соблазн одиночеством и молчанием. Терпеливо мерзну, пока меня не находит Любен и не выгоняет из убежища с укоризненным ворчанием. Что-то по поводу лишних отметин на его спине.
Все та же болезнь. То же мечтательное беспокойство. Снова брожение в крови. Всплеск отчаяния, а за ним необъяснимый, неоправданный восторг. Воспоминаний прибавилось. Снежинки в ее волосах, пылающие щеки, полоска кожи между рукавом и перчаткой. И еще взгляд-обещание. Чего она добивается? Я в ужасе от ее дерзкой предприимчивости и в восторге от безрассудства. Я стыжусь этого восторга, и в то же время я горд. Чувствую себя едва ли не победителем. По-другому и не скажешь. Я одержал над ней победу. Я завоевал ее. Не будь всех преград, слуг, надзирателей, шпионов, она бы последовала за мной…
Она желает меня. Эта мысль сводит с ума. Прежде я мог излечить себя, сославшись на ее пренебрежение и холодность, обратить ее признание в прихоть и развеять мечты, как пепел; мог себя образумить, охладить пылающий лоб ее горделивым высокомерием; мог вернуться в блаженное бесчувствие, но лекарство более не имеет силы. У меня более нет доказательств ее высокородной забывчивости. Она помнила обо мне. И вынашивала план нашей будущей встречи. Она оказалась здесь не случайно. Следовала за королем и намеренно отстала от свиты. Одна ехала через лес. Ее конь мог споткнуться, провалиться в лисью нору, захромать. На незнакомой тропе она могла не заметить низко растущей ветки, скатилась бы в сугроб, а ее конь, испуганный, мчался бы дальше. Она могла лишиться чувств, замерзнуть, стать жертвой разбойников… Помимо воли я воображаю эти картины одну за другой. Как она могла так рисковать? И ради кого? Страшно ответить. Сердце замирает. Она рисковала ради меня! Как это совместить, состыковать с существующим, благословенным порядком? Это безумие! Я не в силах постичь и осознать. Я хочу уверить себя, что это сон, бред. Ущипнуть себя и проснуться. Это… это непостижимое отрицание, разлад и смещение небесной сферы. Я не должен верить. Мне нельзя. Потому что если я поверю… если позволю себе. Это затяжная лихорадка, сожаление и тоска. Это вспыхнувшее с новой силой отчаяние. Это удушье сердца, погребенного заживо. Это осознание пустоты. И все это в тайне, в подспудной муке. Без права исповеди или стона.
Глава 16
Жанет оказала ей услугу. Она как будто возродила прошлое, вернула ей свежесть чувств. Или предоставила в распоряжение свое более молодое, жадное тело. Клотильда уже не наблюдала со стороны, она переместилась в это самое тело, в тело сводной сестры, в ее глаза, под ее кожу. Она хочет все пережить заново, вновь почувствовать ту жаркую волну, упругий порыв, ударивший в ее застывшее лицо в библиотеке епископского дома. Она видит его впервые, изучает, любуется. Он уже не сидит за огромным столом, он стоит слегка растерянный в обледенелом, почерневшем парке под рваным снежным саваном. Этот парк ободран до древесных костей. Но с неба сыплется снежная пудра, посланная лицемерными небесами, чтобы скрыть шрамы и трупные пятна. Он, такой юный, смущенный, удивительно прекрасный, бродит среди бездыханных стволов, и снег застревает в его темных волосах сверкающей алмазной крошкой. Он время от времени обращает лицо к небу, и тогда снежинки виснут на ресницах, забиваются в уголки глаз, тают и текут, как подмерзшие слезы. Он – единственной сознающий утрату, хранитель скорби по некогда бушевавшим краскам, по плодам и листьям, по цветущему саду. Этот юноша, одинокое живое существо, как свидетельство будущего возрождения, как источник бессмертия, не мог не привлечь внимания, и каждый, кто окажется поблизости, будет неотрывно смотреть на него. Вот и она смотрела, видела запутавшиеся в волосах снежные хлопья, видела скорбно поникшую голову, руку, затянутую в перчатку, и рыхлую горстку снега в ладони, заметила под плащом стройную ладную фигуру. Она ничего не упустила. Малейшая его неосторожность давала пищу воображению. И она не могла отказать себе в удовольствии приблизиться и заговорить. У этого странного красивого существа должен быть чудесный голос. Заговорила, и он ей ответил. Они обменялись несколькими фразами. Смысл их не важен. Ей не нужен смысл. Ей нужен голос, движение губ. Каково это? Услышать этот голос впервые. Изумиться, почувствовать трепет. Даже увидеть себя со стороны обласканной, вознагражденной.
* * *
Герцогиня возвращается через несколько дней. Я так устал, что в ответ на это известие только пожимаю плечами. Все эти последние ночи я провел в раздумьях, ничего не придумал и махнул рукой. Будь что будет. Герцогине, разумеется, известно о визите Жанет. Она так же знает и о нашей встрече. Заговорит ли она со мной? Или сразу пошлет на дыбу? Безжалостная, безрассудная принцесса Жанет, вы отчаянны и капризны, вам дела нет до того, кто в этот миг пожинает плоды ваших деяний.
Я каждую минуту ожидаю, что герцогиня пришлет за мной. Но она, как всегда, выжидает. Совершивший рекогносцировку Любен не принес никаких известий. Ее высочество беседует с Ле Пине, затем принимает ванну. Отдает несколько малозначащих распоряжений и пару часов проводит в спальне. Обо мне она не упоминает. После обеда диктует несколько писем, читает прошения и подписывает бумаги. Рядом с ней придворные дамы и секретарь. Приближается ужин, а мне так и не подали знака. Что это? Немилость? Или рассчитанный ход? Привычная тактика. Она прибегает к ней, когда желает вывести меня из равновесия, ослабить волю. Поварской прием. Мясо под тяжелой крышкой оставляют томиться на огне, чтобы придать ему особенную мягкость. Огонь недостаточно силен, чтобы обуглить плоть, но достаточно жарок, чтобы размягчить ткани. Блюдо готовит себя само, а повару остается только добавить соус. И вот жестковатая дичь тает во рту.
Она подводит меня к чему-то. Задумала сцену и расставляет фигуры. Скоро я буду приглашен занять свое место.
Это происходит около одиннадцати. Я уже, по замыслу кулинара, в стадии легкого копчения. Запечен и подрумянен. За мной приходит паж, худосочный подросток лет тринадцати. Вид у него не то удрученный, не то озадаченный. На скуле пятнышко. Похоже, ссадина. За мной обычно не присылают пажей. Приходит Анастази, или герцогиня сама жалует. Все та же тактика неопределенности. Анастази запрещено ко мне приближаться, ибо она немедленно выболтает секрет, а ее высочеству требуется моя неосведомленность. Так действие будет ярче. Она желает ошеломить. Но чем?
Герцогиня ждет меня в жарко натопленном будуаре. Полулежит в большом, мягком кресле, водрузив ноги на бархатную скамеечку. Она уже избавилась от драгоценностей, шитья и корсета и в своем домашнем свободном одеянии выглядит вполне безобидно. Белокурые волосы, заботливо расчесанные камеристкой, стекают по плечам. Голова закинута, как в полусне. Веки опущены. Я даже останавливаюсь в нерешительности. Лицо ее так обманчиво и безмятежно спокойно. Нежные, безупречные черты, фарфоровой белизны кожа. Ресницы чуть подрагивают. Кто бы мог подумать? Я, молодой сильный мужчина, стою в нескольких шагах от этой хрупкой дремлющей женщины и замираю от страха. Эта ее дремота – тоже часть плана. Она знает, что я здесь. Видит меня сквозь ресницы, слышит, как под моей ногой чуть поскрипывает паркет, но знака не подает. Оставляет еще какое-то время переминаться с ноги на ногу. Мне приходит в голову дерзкая мысль. Хозяйка спит, а я поспешу удалиться, чтобы, не приведи Господь, не потревожить. Она утомилась с дороги, вот и заснула. Долг преданного слуги – беречь покой госпожи. И я в самом деле поворачиваюсь.
– Вернись, – говорит она.
Глаза широко открыты, но на лице все та же безмятежность. Она выпрастывает руку из рукава и делает знак. Ближе. Еще ближе. Это уже привычный ритуал. Я подхожу и опускаюсь на колени у ее ног. Она одобрительно кивает, затем вытягивает указательный палец в направлении скамеечки. Известная пантомима. Я откидываю тонкое покрывало на меху, которым она укрыта, и стягиваю с нее туфли. Чулок на ней нет, в моем распоряжении белые прохладные ступни, которые не согревают даже лебяжьи стельки. Эта ее телесная особенность всегда немало мне досаждала. Пытаясь согреться, она прижималась ко мне ночами, а ее пальцы, будто кусочки льда, стыли на моих икрах. Затем я стал менее чувствителен, к тому же герцогиня взяла за правило согревать свои ступни моими ласками.
В самый первый раз, с неопытностью в лицедействе, мне это давалось с трудом, но со временем приноровился. Я всего лишь слуга, который исполняет свои обязанности. Сердце и душа пребывают в бездействии. Это работа, за нее я получаю жалованье. Как получает жалованье та молоденькая камеристка, расчесавшая и уложившая ей волосы. Вон как они шелковисто светятся. Тут дело не в привязанности, тут дело в мастерстве. Почтение, страх, корысть, но не любовь. Я тоже наловчился. Не вспоминаю и не называю имен, не знаю, чьи это ступни и пятки. Это чье-то тело, живое, безымянное, точка приложения сил, а я раб при термах Диоклетиана. Мои пальцы гибкие, ловкие и сильные, как у заядлого ремесленника. Я даже горжусь точностью движений, привнося толику новшеств. Кровь приливает, и кожа розовеет. Герцогиня благодарно вздыхает.
– Я согласна принести покаяние, если ангел в раю будет ежедневно совершать со мной ту же процедуру. Впрочем, вряд ли у него будут такие нежные руки.
Она опирается на локоть и смотрит на меня с улыбкой. Улыбка странная, с тенью. Она прикрывается ею, как веером или вуалью. Я провожу рукой чуть выше, по голени. Обычно это поощряется. Как опытный и страстный любовник, желая доставить удовольствие даме, я должен начинать и заканчивать любовный церемониал самостоятельно, без напоминаний, движимый одним лишь желанием, но герцогиня так и не добилась от меня безупречной последовательности. Я постоянно сбиваюсь и нуждаюсь в намеках. Все еще не осмеливаюсь переступить границу ее колена. Приказаний не было. И давать их она не торопится. Наблюдает за мной из-под полуопущенных ресниц.
– И как ты ее находишь?
Так как я в этот момент, подставив ладонь под ее пятку, другой рукой разминаю пальцы, то первая мысль о ее ноге. Ее высочество требует комплиментов. Молчать нельзя, обязан сопроводить свои действия россыпью приятных округлых фраз. Как видно, ее утомила моя угрюмая возня. Но я в нерешительности. Прежде от меня ничего подобного не требовалось. Я неловок в речах, и даже герцогиня отказалась от мысли привить мне это искусство. Но ответ нужен, и я отвечаю:
– Сложение вашего высочества безупречно. А ваша кожа…
– Я не про ногу! – насмешничает она. – Я про свою сестрицу Жанет. Ту, которая побывала здесь во время охоты. Ты ее видел. Потому и спрашиваю. Как ты ее находишь?
Вот оно, начинается. У меня мгновенно пересыхает в горле. Мысли скачут, как зайцы. Что сказать? Что ответить? Как защитить Марию? Как оградить Жанет? Это все из-за меня, я виноват.
А она торопит.
– Она была здесь, я знаю. Кроме тебя ее видели месье Ле Пине, старшая горничная Ортанс да и прочая челядь. Твой верный Санчо Панса, Любен, само собой, прикидывается слепым. Совершенно напрасно, кстати, никто его ни в чем не обвиняет. Жанет явилась неожиданно, без приглашения, якобы отстала от свиты. Заблудилась. Могла бы и поостроумней изобрести причину. Кто ж поверит в эту байку? Она отстала от свиты! Совершенный вздор. Весь двор знает, что ее арабскому жеребцу во всей Франции нет равных. Даже андалузская кобыла, которую подарил нашему брату Филипп Испанский, за ним не угонится. А она, вообразите только, отстала! И заблудилась. Ах какая скука, никакой изобретательности. Я бы на ее месте наняла бы шайку разбойников и разыграла похищение, а затем побег. Да так, чтобы все поверили, ужасались и воздевали руки. А она… так скучно.
У меня руки холодеют и перестают слушаться.
– Такая незатейливая ложь, – невозмутимо продолжает герцогиня. – С пути она, конечно же, не сбивалась. И в охоте приняла участие не ради удовольствия затравить зверя. Я не удивлюсь, что она и саму охоту затеяла. Вернее, сподвигла короля ее затеять. Его величество, как это всем давно известно, раб своих привычек и охотится чаще всего в лесах Фонтенбло или в Версале. Там у него охотничий домик. Сопровождают его де Сувре и де Барада, два или три егеря, не больше. Дам на охоте брат не терпит. А тут такое противоречие, прямо-таки низвержение основ. Большая свита, Венсеннский лес и, главное, – дамы. Король сделал исключения, и одно из них – это Жанет. Как ей это удалось, одному Богу известно. Или дьяволу. Но приглашение она получила. Должна бы торжествовать, следовать за королем по пятам, быть с ним рядом, ловить августейший взгляд. А она отстает! Теряется и попадает сюда, в замок своей сестры. Хорошо, я согласна предположить, что она действительно заблудилась. Но почему она прямиком не отправилась к парадному входу? Почему, будучи усталой и продрогшей, не потребовала немедленной помощи? Зачем она свернула с главной аллеи в парк? И, как утверждают очевидцы, рыскала по нему не менее получаса? Чего она искала? Или, может быть, кого?
У меня звенит в ушах и грудь – как колокол.
– Кого же? – спрашиваю машинально сухими губами.
Герцогиня вновь усмехается и наклоняется ко мне.
– Тебя она искала, мой мальчик. Тебя. Она знала, что меня не будет дома и что она сможет застать тебя одного, потому и явилась. Будь я дома, ей бы сразу пришлось иметь дело со мной. Замок был бы полон моими людьми, и ее приближение не осталось бы незамеченным. Но Конфлан в это время года почти пуст, несколько лакеев, горничных да кухарка. И ты, разумеется.
– Но… зачем? Зачем ей я? – спрашиваю севшим, неузнаваемым голосом.
Она откидывается назад и отводит со лба пряди.
– Любопытство, мой мальчик. Все это любопытство. Вечная, неутолимая страсть. Людей всегда интересовали чужие секреты. Это голод, напоминающий телесный. Набить желудок мясом, а разум заполнить чужими тайнами. Подглядеть, подслушать, подкупить. Отцы церкви уравнивали любопытство с похотью. Во имя любопытства Ева сорвала яблоко. «Doctrina spiritus non curiositatem acuit, sed caritatem accendit»63. Это слова незабвенного Бернара Клервосского, который предупреждал грешников о, казалось бы, безобидной страсти, ведущей к гибельному ослушанию. Могу припомнить и слова блаженного Августина. Как там у него… «Curiosum genus hominum ad cognoscendum…»64 Ах, не помню. То же самое мы найдем у святого Иеронима или Григория. Но люди, увы, не слышат предостережений праведников. Они бессильны перед соблазном и готовы ради удовлетворения «похоти очей» погрузиться в геенну огненную. Такова наша природа. Аристотель, однако, истолковывал любопытство как начало философствования и называл его изначальным позывом к поиску истины. Arcana mundi!65 Человек познает тайны мира. Без этой жажды он оставался бы невежественным.
Так как же нам быть? Обвинить Жанет в греховной прихоти или похвалить за живость ума? Она желает овладеть тайной. Что же здесь предосудительного? Не она первая. При дворе давно ходят слухи, что у меня есть тайный любовник, что этот любовник изумительно хорош собой и что я, терзаемая вполне понятной ревностью, прячу этого любовника от чужих глаз. За этой тайной не раз начиналась охота. Мне задавали вопросы, расставляли ловушки. Герцогиня де Шеврез была очень настойчива. Бывая здесь, в этом замке, она не раз давала мне понять, что желала бы лицезреть тщательно оберегаемый предмет. Скажу больше, она пыталась подкупить Анастази! Посулила ей что-то около тысячи ливров. И еще, кажется, кому-то из горничных. Горничная призналась мадам Жуайез, а та уже доложила мне. С Анастази у предприимчивой герцогини тоже ничего не вышло. Откуда ей было знать, что наша дорогая Анастази не менее ревнива, чем я. (Герцогиня многозначительно улыбается.) А на ревность женщины всегда можно положиться. Она не подпустит соперницу и на пушечный выстрел, даже взглянуть не позволит. Будто евнух в гареме. Ах, мне это только что пришло в голову! Анастази – евнух! (Герцогиня хохочет.) Но де Шеврез до сих пор не оставляет попыток разгадать мою тайну. Ей не дает покоя мысль, что на свете есть мужчина, который волшебным образом избежал ее постели. Шлюха! (Герцогиня хмурится.) Именно она распускает слухи, а с ней ее не менее распутная подружка госпожа де Верне. Теперь к этой компании страждущих присоединилась и Жанет. Они распалили в ней любопытство, разожгли его всеми возможными способами, этими недомолвками, слухами. К тому же здесь был ее лекарь. Уж он-то снабдил ее самыми достоверными анатомическими подробностями. Как тут устоять? Земля обратилась в горящие угли под ногами. У Жанет разыгралось воображение. Это подобно крошкам в постели – лишает сна. А тут еще кровь нашего батюшки. Говорят, что Жанет имеет с ним немалое сходство. Некоторые даже смеют утверждать, что она единственная, кто этим сходством обладает. А батюшка никогда не отличался благоразумием, если дело касалось новой интрижки, готов был затеять войну ради первой же уступчивой красотки. Вот Жанет и пожинает плоды королевских пороков. Она пользуется немалым успехом при дворе, ее расположения добиваются самые знатные кавалеры, но ей, по-видимому, этого мало. Я вижу это, ей скучно. В этом у нее немалое сходство со мной. Ей не нужна легкая победа, ей нужна схватка, нужна интрига, приключение, даже опасность. Вот она и выбрала себе цель. Отправилась на поиски заколдованного принца. Запутала след, обманула стражей, а злобную фею Моргану выманила из дома.