Тельман Хоренович Гдлян
Кремлевское дело
В эти же бурные летние дни состоялась встреча руководителя следственной группы с Лукьяновым. Инициативу проявили мы. Анатолий Иванович прежде избегал всяческих личных контактов с нами, но на сей раз согласился и назначил время. Но принял только одного Гдляна. Беседовали более полутора часов. Фактически в очередной раз прояснилась позиция. Анатолий Иванович в совершенстве владел искусством использовать и кнут, и пряник. Он пространно рассуждал о презумпции невиновности, о нежелательности сообщать какие-либо сведения о ходе следствия в средствах массовой информации и демонстрировать изъятые партийные миллионы, о недопустимости представлять дело так, будто с коррупцией борется лишь одна данная следственная группа, тогда как этим важным делом занято руководство страны, ЦК КПСС, все правоохранительные органы. Произнесено было множество и других мало чего значащих слов. Единственно конкретным в этом разговоре было заявление Лукьянова о том, что он выйдет с предложением наградить Гдляна, Иванова и других следователей группы высокими правительственными наградами. Только вот есть одно условие. И какое бы вы думали? Ну, конечно, завершить расследование в ближайшие месяцы. Иными словами: сверните дело – получите ордена и медали.
А Соломенцев нервничал. И было отчего. 23 октября 1988 года Усманходжаев в заявлении Генеральному прокурору в числе своих московских взяткополучателей назвал и Соломенцева, которому передал 100 000 рублей. На последующих допросах Усманходжаев уточнил обстоятельства дачи взяток. Первый случай имел место в ноябре 1983 года после его утверждения первым секретарём ЦК КП Узбекистана. Он подготовил портфель-дипломат, куда положил 50 000 руб., книги и альбомы об Узбекистане. Дипломат вручил Соломенцеву в его кабинете. В 1984 году он передал Соломенцеву аналогичный дипломат с 50 000 руб., книгами, программой торжества в связи с 60-летием Узбекской ССР и приглашением посетить республику.
О мотивах дачи этих взяток Усманходжаев рассказал на допросе 1 ноября 1988 году заместителю Генерального прокурора Васильеву: «…Соломенцеву М. С. я передал две суммы по 50 000 руб. каждая. Я знал, что в КПК много материалов по нашим делам, поэтому, передавая деньги Соломенцеву, рассчитывал на поддержку нас в КПК… И эту поддержку я чувствовал. Однажды проверяли Кашкадарьинскую область и, по-моему, это было при Гаипове Р. Было много недостатков в работе, и этот вопрос хотели рассмотреть в ЦК КПСС, но я просил передать в республику, и материалы были переданы в ЦК КП Узбекистана. Потом проводилась проверка работы медицинских дошкольных учреждений, и тоже было много недостатков. По моей просьбе материалы также не были рассмотрены в ЦК КПСС, а переданы в республику… Последний раз меня пригласили Соломенцев и Густов по записке Прокуратуры СССР и беседовали со мной. Я отказался, что фактов взяточничества не было, и написал объяснение…»
Кстати, эти встречи с Усманходжаевым и другими лицами, подлежащими привлечению к уголовной ответственности, убедили Соломенцева лишь в одном: если их арестуют, то они долго не продержатся, выдав всех. Не было в них большевистской стойкости. От предчувствия беды на душе Соломенцева было муторно.
Где же выход?
Его нашёл Лукьянов, продемонстрировав, заметим, что по части лицемерия и коварства он даст сто очков старым партийным кадрам, вроде Соломенцева.
В Политбюро была направлена докладная записка, которую, помимо Лукьянова, подписали Соломенцев и Разумовский. В ней предлагалось дать согласие на привлечение к уголовной ответственности члена ЦК КПСС Усманходжаева, кандидатов в члены ЦК КПСС Смирнова, Салимова, Джаббарова, а также Раджабова. О Могильниченко, кстати, в этом документе даже не упоминалось, и вот почему: Константин Николаевич, как заместитель заведующего отделом оргпартработы ЦК КПСС, был «ключом» к самому Лигачёву, тогда ещё весьма могущественному. Одновременно предлагалось отстранить нашу группу от расследования: дескать, раз Гдлян и Иванов так настойчиво требовали привлечения этих лиц к уголовной ответственности, значит, они и их группа не смогут объективно провести расследование. А потому, нужно создать самостоятельную следственную группу, в основном из работников КГБ, частично подключив к ним специалистов Прокуратуры СССР и Главной военной прокуратуры. Ей и поручить расследование. О том, как согласуется само послание в Политбюро и содержащиеся в нём предложения с требованиями Уголовно-процессуального кодекса – естественно, и речи быть не могло: какой там ещё УПК, когда есть КПК.
Ай да Анатолий Иванович, каков ловкач – Соломенцев даже духом воспрянул. Ну, конечно же, главное ведь не доказательства по делу, а то, в чьих они руках, кто ведёт расследование. Передать дело офицерам КГБ и ГВП, людям послушным и покладистым – это же с гарантией развалить его. Предполагалось определить новой «независимой» – Соломенцеву очень уж понравилось это словечко у Лукьянова – группе дислокацию на Лубянке, ибо само место внушало некоторый трепет даже законникам со Старой площади. А согласие на привлечение Усманходжаева, Смирнова и других лиц к уголовной ответственности, при передаче дела другим,– так это для отвода глаз. Новая группа несколько месяцев будет только изучать материалы дела, потом потихоньку дезавуирует доказательства, поставит их под сомнение и доложит руководству. А там и общественность через полгода-год можно будет успокоить, мол, независимая группа тщательно, скрупулёзно во всём разобралась и пришла совсем к иным выводам. Потом за преследование честных партийных кадров можно будет привлечь к ответственности и не в меру ретивых следователей, чтобы другим неповадно было.
Политбюро одобрило докладную записку Лукьянова, Соломенцева и Разумовского. Теперь главный партийный судья мог быть спокоен.
И даже когда в 1988 году на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС Соломенцева тихо освободили от обязанностей председателя КПК и члена Политбюро, Михаил Сергеевич не корил судьбу. А за что, в самом деле? Ему назначили персональную пенсию, сохранили дачу, служебную автомашину и другие привилегии. Даже правительственной связью, так называемой «первой кремлёвкой», установленной у него дома, Соломенцев продолжал пользоваться ещё три года подряд, вплоть до приостановления деятельности КПСС. Конечно, хотелось бы местечко в кремлёвской стене, но раз уж пошли такие времена, выходит, не сподобился…
Чай с лимоном
Отставка Соломенцева вовсе не означала, что теперь вместо КПК начнёт действовать УПК. Взамен Михаила Сергеевича Председателем Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС был назначен, по кремлёвской терминологии – «избран», другой верный ленинец Пуго. Борис Карлович принадлежал к той плеяде политиков, на которых делал ставку Горбачёв. Относительно молодой (51 год), исполнительный, крайне осторожный, льстивый, с мягкими вкрадчивыми манерами. Биография типична для аппаратчика-коммуниста. Прошёл все ступени комсомольско-партийной лестницы, служил в «вооружённом отряде партии» – КГБ, союзном и латышском.
Пуго никогда не сомневался в законности бесцеремонного вмешательства партаппарата в правосудие, тем более, когда оно осуществлялось Генсеком, Политбюро, секретарями ЦК. Он был твёрдо убеждён, что их указания безусловно выше требований Закона. Характерен, скажем, такой пример. 15 ноября 1988 года на открытом заседании депутатской комиссии Роя Медведева Пуго давал пояснения по «делу следователей». К тому времени в обществе уже выработалась устойчивая аллергия к вмешательству партаппарата во все сферы жизни, особенно в дела правосудия. Даже Генеральный прокурор Сухарев клятвенно заверял с трибуны Съезда народных депутатов СССР: «Никаких препятствий со стороны ЦК КПСС в возбуждении дел, расследовании, аресте людей не было и нет…» Афишировать партийное руководство правосудием считалось ещё дурным тоном. Но главный партийный судья не высказал ни тени сомнения в обоснованности и законности вмешательства ЦК в расследование «узбекско-кремлёвского» дела. Более того, он даже огласил упоминавшуюся выше докладную записку, подписанную Лукьяновым, Соломенцевым, Разумовским, на основании которой Политбюро приняло решение по уголовному делу. Пуго считал это совершенно естественным. Вовсе не случайно из Председателя КПК при ЦК КПСС получился такой же исполнительный и гуттаперчевый Министр внутренних дел СССР, тоже при ЦК КПСС, а в августе 1991 года – член ГКЧП того же ЦК КПСС.
Все наши попытки встретиться с новым Председателем КПК, заявить о своей позиции, о вопиющей незаконности принятого в Политбюро решения оказались тщетными. Пуго решительно отвергал любые аргументы и требовал неукоснительно выполнять партийные указания.
13 сентября 1988 года, вслед за решением Политбюро, Президиум Верховного Совета – дал согласие на привлечение к уголовной ответственности депутатов Верховного Совета СССР Усманходжаева, Смирнова, Джаббарова, Раджабова. Салимов к тому времени оставался лишь депутатом Верховного Совета Узбекистана. Но даже эти четыре документа на официальных бланках Президиума ВС СССР с огромной гербовой печатью и за подписью Громыко не давали уверенности в успешном продолжении следствия. Четверо из них как ни в чём не бывало продолжали заниматься прежней «руководящей и направляющей» деятельностью, никого не вывели из состава ЦК КПСС на сентябрьском Пленуме. Нам было предложено сдать все материалы уголовного дела в отношении этих лиц вновь создаваемой следственной группе. Порой казалось, что на расследовании дела будет окончательно поставлен крест. Вновь, в который уже раз, мы обратились к Горбачёву, во второй половине сентября 1988 года:
«…14 сентября 1988 г. Генеральный прокурор СССР т. Сухарев А. Я. сообщил, что дано согласие на привлечение к уголовной ответственности за взяточничество бывшего первого секретаря ЦК КП Узбекистана Усманходжаева И. Б. и Председателя Президиума Верховного Совета республики Салимова А. У., первых секретарей Бухарского и Самаркандского обкомов партии Джаббарова И. и Раджабова Н., а также второго секретаря ЦК КП Молдавии Смирнова В. И.
В то же время, наряду с положительным решением этого принципиального вопроса дано ничем не оправданное и противоречащее закону указание о выделении уголовного дела в отношении этих лиц в отдельное производство и ведения самостоятельного следствия в отрыве от основного дела. Причём для его расследования создаётся новая следственная группа из работников КГБ, военной прокуратуры и Прокуратуры СССР, совершенно не знакомых со сложившейся обстановкой в республике, региональными особенностями, тактикой и методикой следствия.
Принятое решение является явным недоверием к 150 членам нашей следственной группы, которые пять лет честно и добросовестно исполняли свой служебный долг по борьбе с организованной преступностью. Они незаслуженно попали под подозрение в необъективности и некомпетентности. С этим, естественно, нельзя согласиться, поскольку достигнутые ими конкретные результаты говорят сами за себя.
Остаётся неразрешённым вопрос и о законности разделения единого уголовного дела с нашим фактическим отстранением от дальнейшего расследования, что является грубейшим нарушением требований статей 20 и 26 УПК РСФСР.
Искусственное, по чьей-то субъективной воле, расчленение дела на стадии предварительного следствия непременно приведёт к дезорганизации чётко отлаженной в течение 5 лет работы следственной группы и воспрепятствует выполнению требований закона о всесторонности, полноте и объективности расследования. Подобная практика раздробления уголовного дела на части является наилучшим способом развала следствия. Подобных примеров по стране немало.
Следует подчеркнуть, что само уголовное дело представляет чрезвычайную сложность в организации его расследования, стратегии и тактике. Чётко прослеживается полная взаимосвязь как обвиняемых между собой, так и подлежащих привлечению к уголовной ответственности лиц с ними. Одновременно производится исследование тысяч эпизодов взяточничества. Как показала практика, свободное владение обстановкой и материалами дела происходит не ранее, чем через шесть месяцев, а то и более, после включения лиц в следственную бригаду…
Так в состоянии ли вести успешно самостоятельное следствие по существу посторонние лица, не знающие указанных выше особенностей? Даже если в новую следственную группу будут включены весьма квалифицированные в профессиональном отношении, честные и принципиальные следователи, то, во-первых, им потребуется много месяцев на изучение большого объёма материалов, а во-вторых, и в этом нет ни малейшего сомнения, коэффициент полезного действия у них будет крайне низок…»
Обратим внимание читателя, что в нашем послании Горбачёву ни словом не упоминается преступное решение Политбюро: так, отдельными намёками. Внешне всё выглядело так, будто рядовые члены КПСС обжалуют перед партийным лидером необоснованные указания коммуниста Сухарева. Чушь это всё, конечно, но таковы были неписаные правила, с которыми следовало считаться, чтобы решить какой-то вопрос. И такими, не писанными ни в каком законе правилами обставлялась вся деятельность партийной верхушки. Когда, к примеру, в 1977 году сдавали в архив дело уже упоминавшейся Насреддиновой, то в незаконном постановлении о приостановлении следствия не значилось: «По указанию Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева…», а была совсем другая формулировка: «Уголовное дело в отношении Насреддиновой Ядгар Садыковны приостановить до особых указаний». Конечно, без ссылки на какую-либо статью УПК, но и про указание Брежнева – ни гу-гу.
Так и в нашем случае. Сухарев не скрывал, что не он, а ЦК КПСС принимал решение по уголовному делу, не скрывали это и в ЦК. Но письменно Сухарев никогда бы не дал указаний с формулировкой вроде: «На основании указаний Генерального секретаря… или на основании решения Политбюро… возбудить, прекратить, выделить, приостановить следствие…» Он обязан был давать указание во исполнение принятого наверху решения от своего имени, и в случае чего ответственным за ситуацию становился именно он. Такие взаимоотношения, кстати, утвердились не только в партийном руководстве правоохранительной деятельностью, но и во всех других сферах нашей жизни. И читатели сами могли бы привести не одну сотню подобных примеров.
Как и следовало ожидать, никакой реакции со стороны Горбачёва на наше послание не последовало. Коварный и осторожный Михаил Сергеевин привык загребать жар чужими руками, не оставлять следов, держаться в стороне. С тем, чтобы в нужный момент сделать очередной безошибочный, с его точки зрения, ход. Как раз в это самое время он готовился занять пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, что произошло в ноябре 1988 года, к реформе избирательной системы. Мы понимали, что очередной скандал вокруг расследуемого нами дела был бы ему не на пользу. Наша записка несколько сковывала руки Горбачёву. Ведь если бы нас за непослушание с шумом отстранили бы от расследования дела о коррупции, то даже малосведущие в политике граждане напрямую связали бы это с конфликтом на XIX партконференции…
Между тем Сухарев выполнял партийный вердикт последовательно и методично. В здании комитета на Лубянке были выделены кабинеты для новой «независимой» следственной группы. Она должна была состоять из 30 человек, две трети из которых служили в аппарате КГБ. В кабинеты таскали импортные печатные машинки, компьютеры, множительную технику, установили даже правительственную связь. Проработав многие годы в Прокуратуре страны, мы обо всём таком только слышали, но в глаза не видели.
Так как в соответствии со ст. 126 УПК РСФСР дела о коррупции гражданских лиц неподследственны работникам КГБ и военной прокуратуры, то в состав группы включили несколько человек из союзной прокуратуры. Теперь «независимая» группа приобрела статус следственной группы прокуратуры СССР, а её руководителем стал заместитель начальника Главного следственного управления В. Титов. Фактически же руководили следствием Председатель КГБ Чебриков и его заместители.
В докладной Лукьянова, Соломенцева и Разумовского предлагалось «усилить прокурорский надзор за следствием», что в переводе с партийно-чиновничьего на нормальный человеческий язык означает замену надзирающих прокуроров. Поэтому заместитель Генерального прокурора СССР по следствию Катусев был отстранён от надзора за расследованием дела. И даже не потому, что ему не доверяли в ЦК КПСС. Отнюдь. Катусев считался исполнительным работником, был на хорошем счету. Правда, изредка и робко пытался возражать против неприкрытого произвола партийных органов. Поэтому нужен был человек, начисто лишённый каких бы то ни было представлений о совести и профессиональной чести. И такого Сухарев нашёл, остановив выбор на своём заместителе Васильеве. Бывший прокурор Ленинграда, лишь полгода как переведённый в Москву, исповедовал лишь один жизненный принцип: «Готов выполнить любое указание любого правительства». Первый заместитель Генерального прокурора Васильев остался верен себе и в августе 1991 года, когда безропотно кинулся лизать сапоги самозваному ГКЧП, разослав в местные прокуратуры требование неукоснительной поддержки хунты.
Теперь оставалось немного: заставить руководство следственной группы «добровольно» передать в распоряжение новой «независимой» группы материалы уголовного дела в отношении Усманходжаева, Салимова, Смирнова, Джаббарова, Раджабова, а также в отношении всех иных московских коррупционеров. Но мы заявили твёрдо: расчленение дела считаем незаконным, никаких постановлений по этому поводу выносить не будем, «независимую» следственную группу КГБ не признаём и никаких следственных документов ей не передадим.
Каждое утро начиналось со звонка Васильева, который требовал выполнить указания Сухарева. Мы отказывались. Затем к руководству вызвали начальника следственной части Каракозова. Тот возвращался из Сухаревского кабинета измотанный, пил лекарства и принимался за нас. Наутро всё начиналось сначала.
Нелепость происходящего усугублялась тем обстоятельством, что в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом Сухарев мог отстранить нас от ведения следствия и передать его другой следственной группе, тем более, она уже была сформирована. Оставалось только вынести соответствующее постановление. Но его-то Сухарев писать очень не хотел, так как прекрасно понимал, что творит произвол, что может разразиться новый публичный скандал, который серьёзно затронет его интересы. Вот почему беззаконие творилось тихо – уговорами, угрозами, устными указаниями, только – чтоб никаких документов.
В конце концов мы тоже вынуждены были пойти на компромисс. Начали передачу материалов в отношении Усманходжаева, Смирнова и других. Но, во-первых, передавали их не новой следственной группе, которую отказывались признавать, а лично Васильеву. Во-вторых, передавали не оригиналы документов, а копии. В-третьих, не выносили при этом никаких постановлений. Юридически, таким образом, расчленения дела о коррупции, чего так настойчиво добивался ловкий Лукьянов со товарищи, всё-таки не произошло.
Мы твёрдо заявили Сухареву, что не допустим незаконного раздробления дела, и если он предпримет силовые методы, то придадим огласке материалы следствия. Предупредили Генерального прокурора о том, что многие документы уголовного дела надёжно укрыты, что было чистейшей правдой. Не скрывали и того, что держим в курсе происходящего многих известных журналистов.
В самый разгар этих событий одного из руководителей следственной группы вызвали в Отдел административных органов ЦК КПСС к А. Павлову. Не было никаких сомнений: предстоит очередная проработка. И вдруг – радушная встреча, широкая улыбка, чай с лимоном и: «Тельман Хоренович! Мы знаем вас только с положительной стороны. Вы проделали большую работу в Узбекистане. Центральный комитет рекомендует вас на пост прокурора Армении. Сегодня в этой республике трудное положение, надо помочь. Ваш опыт очень там пригодится… С вами желает переговорить по этому поводу первый секретарь ЦК Компартии Армении Сурен Гургенович Арутюнян. Он скоро подойдёт сюда. Ваше выдвижение согласовано на всех уровнях, Михаил Сергеевич согласен. Так что слово за вами.»
В тот же день состоялся обстоятельный разговор с Арутюняном: о трудном положении в Армении после карабахских событий, после резни в Сумгаите; о коррупции в республике, от которой устали люди, и борьбу с которой следовало бы активизировать; о том, что на посту прокурора Армении нужен человек, пользующийся в республике таким уважением, как Гдлян. Подтвердил Сурен Гургенович и информацию Павлова о том, что это выдвижение согласовано с Горбачёвым, не возражает и Сухарев.
Постоянная конфронтация с руководством Прокуратуры СССР и партаппаратом со Старой площади была столь привычной для нас, что новая ситуация всерьёз озадачивала. Арутюнян убеждал, что инициатива исходит от него, что он намерен подобрать квалифицированную команду в республике. Как мы позднее убедились, его намерения были вполне искренни. Но почему согласен Сухарев, конфликт с которым в последнее время достиг крайней отметки? Почему, наконец, такое радушие в ЦК? Что это – покупка должностью? Партийный кнут сменяет сладкий партийный пряник? Но это было бы предательством по отношению к следственной группе. Насколько совместима и работа прокурором республики и руководство группой? Если это совместимо, то в любом случае необходимо обдумать предложение. На том и расстались.
Между прочим, это было уже второе подобное предложение. В 1984 г. пост прокурора Узбекистана хотел пожаловать Гдляну не кто иной, как Усманходжаев. Причём гарантировал поддержку Могильниченко и Лигачёва. Но тогда было совершенно очевидно, что предлагалась «взятка должностью» в обмен на прекращение разоблачений партийно-мафиозного аппарата. В 1988 г. аналогичная ситуация уже не была столь однозначной.
Должность старшего следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР приравнивается к должности прокурора области. Потолок в звании – Государственный советник юстиции 3 класса (генерал-майор). Кстати, уже много месяцев на столе у Сухарева лежало представление в Президиум Верховного Совета о присвоении Гдляну этого классного чина, но Сухарев, понятно, бумагу не подписывал.
Пост прокурора союзной республики несколькими ступенями выше, предполагал звание Государственного советника юстиции 2 класса (генерал-лейтенант), членство в ЦК компартии республики, депутатский мандат.
Обсудили ситуацию на собрании актива группы и пришли к выводу: дать согласие занять пост Прокурора Армении при условии, что Гдлян останется и руководителем следственной группы до полного завершения расследования по делу о коррупции. Арутюнян не возражал против такого совмещения обязанностей. Да и следствие только выиграло бы: повышение служебного статуса руководителя группы обеспечивало дополнительные возможности в проведении расследования. Кроме того, появлялась реальная возможность активизировать правоохранительные органы Армении в борьбе с местными мафиозными кланами, а через их изобличение и преступные связи вновь выйти на московских мздоимцев. Зайти, так сказать, с другого фланга и расширить географию расследования, укрепить доказательственную базу. Повышение в должности Гдляна ко всему прочему означало бы пусть косвенное, но признание нашей правоты в скандальной ситуации на XIX партконференции. Короче, согласие было дано, но при условии, что уголовное дело о коррупции до его завершения останется в производстве Гдляна. Это условие в ЦК приняли. Как-то подозрительно быстро согласился и Сухарев. Нет, что-то было тут не то…