Тельман Хоренович Гдлян
Кремлевское дело
В изоляции
С водворением в казарму Комчатова вновь возникло ощущение тревоги, подумалось, что в предстоящие несколько часов хлынет поток новых арестантов. Но проходил час за часом, а пополнения в казарму не поступало. К тому времени сорвалась ещё одна акция, запланированная хунтой. Дело в том, что в полдень комбриг доверительно сообщил мне пренеприятную новость: к вечеру всех нас вывезут в аэропорт и на самолёте доставят в конечный пункт назначения, а куда именно, он не в курсе. Отлично зная нравы хозяев Старой площади и Лубянки, я не сомневался, что мой борт полетит по маршруту Москва – Ташкент. Там я буду передан в «ласковые» руки бывших подследственных по узбекско-кремлёвскому делу. Нетрудно было представить свою дальнейшую судьбу, которая ничего хорошего не сулила. Меня просто бы уничтожили физически.
В полночь мы подвели итоги бурного дня и пришли к выводу, что заведённая хунтой репрессивная машина даёт сбои, не может развернуться во всю мощь по тем или иным пока не известным нам причинам. Затеплилась еле смутная надежда. Вместе с тем каждый из нас отдавал отчёт в том, что опасность вовсе не миновала. На том порешили и отправились в свою трёхместную камеру, чтобы попытаться хоть немного поспать, отключиться от всего происходящего.
Утром 20 августа военные сообщили приятную новость. Оказывается, что вчера был задержан народный депутат Российской Федерации Виталий Уражцев, но после нескольких часов профилактической работы его отпустили. Что-то не ладилось у путчистов. Их нерешительность наводила на мысль, что у них не всё в порядке с применением силовых методов борьбы со своими политическими противниками. Более того, в течение всего второго дня путча список политических арестантов не увеличился.
Конечно, оказавшись изолированными от внешнего мира, мы ничего не знали о том, что происходило за пределами нашей тюрьмы-казармы. По телевизору гоняли надоевшие мультики, время от времени унылые дикторы призывали трудящихся неукоснительно соблюдать чрезвычайное положение. Однако типичной для коммунистической пропаганды болтовни о «всеобщей и единодушной поддержке народных масс» было не слышно. Следовательно, в идеологическом обеспечении путча тоже возникла какая-то напряжёнка.
Жизнь в военном городке с тремя заложниками ГКЧП протекала своим чередом. Поражало количество вооружённых людей, брошенных на нашу охрану. Вокруг казармы несли службу около взвода автоматчиков. Вместе с нами круглосуточно находились в помещении два-три офицера. На ночь охрана внутри здания усиливалась ещё тремя-четырьмя офицерами с табельным оружием. Хунта явно переусердствовала, определив степень общественной опасности наших персон. Полковник Чайка после двух словесных стычек изменил тактику и поручил неблагодарную работу по промыванию наших мозгов замполиту той же войсковой части, в которой мы сидели. Этот старался вовсю, пытаясь склонить арестантов на сторону хунты. Пришлось намекнуть ретивому подполковнику, что примитивная его пропаганда вряд ли подействует на нас, людей, прошедших школу политической борьбы именно с главарями путча, узурпировавшими власть в государстве. На вопрос о том, стал бы он стрелять в народ, замполит, не моргнув глазом, выпалил: «Конечно, если получу приказ». Мы попросили подполковника доложить своему шефу Чайке, что старания его напрасны. Мы упросили военных дать нам транзисторный приёмник, и в ночь на 21 августа в казарме раздались позывные «Свободы», «Голоса Америки», и «Эха Москвы». Почти двое суток находясь в информационной блокаде, мы, наконец, почувствовали живое дыхание тех событий, которые бушевали у Белого дома. Передачи слушал вместе с нами и замполит, который в конце концов допёр, что информация поступает обнадёживающая, и отобрал транзистор. Дело чуть не дошло до рукопашной, но спорить с этим солдафоном оказалось занятием безнадёжным.
Тогда мы решили обратиться за помощью к молодому капитану по имени Вячеслав, фамилию которого в суматохе позабыл, о чём сейчас очень сожалею. Были с нами и другие офицеры, которые вели себя вполне достойно, всячески подчёркивали своё негативное отношение к путчу и сочувствовали нам. Они умудрялись угощать арестованных яблоками, помидорами и даже домашними пирогами. Конечно, знал об этом и комбриг. Очень хотелось думать, что армия в основном состоит из таких вот офицеров и командиров, а не холуёв вроде замполита.
Слава принёс из дома транзистор, и мы вновь воспряли духом. Из радиопередач стало очевидным, что для обеих противоборствующих сторон у Белого дома наступил решающий час, и исход противостояния станет ясным уже к утру. Больше всего беспокоил намечавшийся штурм Белого дома. Но в какой-то момент стало ясно, что без большой крови взять приступом здание невозможно, ибо оно находилось в плотном кольце защитников свободы и демократии. Чем могли мы им помочь? Посовещавшись, решили вызвать на переговоры командира части и предъявить ультиматум. В три часа ночи комбриг пришёл на встречу. Ему напомнили о незаконности нашего ареста и содержания под стражей во вверенной ему войсковой части, что само по себе является уголовно наказуемым деянием. Мы заявили также, что если раньше арест можно было объяснить ссылками на решение новых властей, то теперь, после обращения законно избранного президента России Ельцина к народу, все решения и действия ГКЧП являются преступными. Более того, согласно Указу Ельцина объявляется амнистия всем тем, кто в той или иной мере оказался причастным к путчу, но после Указа своими действиями не способствовал хунте и поддержал законную власть. Следовательно, дальнейшее содержание нас под стражей есть преступление со стороны командования войсковой части.
Мы потребовали немедленно освободить нас из-под стражи, дать возможность выступить перед личным составом, поднять по тревоге воздушно-десантную бригаду и вместе с нами идти к Белому дому защищать законную власть. Комбриг ответил, что решение всех трёх вопросов не относится к его компетенции и подлежит согласованию с вышестоящим начальством. Начались переговоры. В 7 часов утра появился комбриг и другие офицеры части. Вместе с ними был полковник Чайка, который едва держался на ногах. Я не удержался и сказал: «Если уж полковник КГБ при выполнении столь ответственного задания вдребезги пьян, значит у хунты дело – труба». Комбриг объявил, что мы освобождены, но два других требования начальство отклонило.
Чайка заплетающимся языком предложил развезти освобождённых арестантов по домам. Мы потребовали немедленно отправить нас к Белому дому. Согласились. Предложили ехать всем на одной машине. Мы отказались, заявив, что одну машину с опасными для гэкачепистов пассажирами проще простого пустить под откос и таким образом отделаться от живых свидетелей допущенного беззакония. Было выделено две машины. Перед отъездом вдруг засуетился полковник Чайка. Смотрим, из штаба выходит его подчинённый с подносом, на котором стоят четыре стакана с вином. Не смущаясь, кагэбешник предложил недавним арестантам … поднять бокалы и выпить за знакомство. Похоже, что некоторым людям из ведомства Крючкова вовсе неведомы такие нравственные понятия, как честь, совесть, достоинство. Спустя два дня после нашего освобождения мне позвонил высокопоставленный ходатай от Чайки с просьбой не привлекать полковника к ответственности. Конечно, столь бесстыдное попрание закона должно быть наказано. Но я уже не испытывал к этому человеку ничего, кроме чувства брезгливости.
Около 8 утра мы подъехали к Белому дому; встретили нас бурные возгласы, рукопожатия, поздравления с освобождением и победой над гэкачепистами. Кругом – море радостных улыбок, в глазах – безмятежная надежда на лучшее будущее. Мы прошли в здание. Здесь уже не было прежней чопорности, улетучилась куда-то официальность внутреннего убранства. Депутаты России три дня были рядовыми бойцами, готовыми с оружием в руках защищать свободу и уничтожить диктатуру госпартноменклатуры, которая с открытым забралом попыталась выступить против своего народа.
От защитников Белого дома стало известно, что кроме нас троих никто не был арестован. Решили пойти к Ельцину и доложить о нашем освобождении. Коридоры Белого дома представляли собой разбуженный улей: депутаты вперемежку с военными в униформе, с автоматами в руках курсировали по многочисленным и весьма запутанным коридорам огромного здания. В обширной приёмной Президента России, не уступающей по своим размерам волейбольной площадке, та же картина: скопление вооружённых людей, бурные беседы, усталые небритые люди, ни на миг не замолкавшие аппараты правительственной связи, озабоченные и уставшие помошники Президента. Мы попросили аудиенции. Оказалось, что в течении двух предыдущих суток Ельцин не сомкнул глаз и полчаса назад уснул в своём кабинете. В 10 часов начнётся внеочередное, чрезвычайное заседание российского парламента, на котором должен выступить Борис Николаевич. Конечно, мы не стали его тревожить.
Спустились на балкон второго этажа Белого дома. Внизу бушевал митинг, длящийся двое суток подряд. Нас попросили выступить. Впрямь получилось – с корабля на бал, недавние зэки стали ораторами.
Пока свободою горим
Утром 19-го августа я проснулся поздно, около 9 часов. В квартире никого – жена, тёща и дети уехали в деревню. Телефон, который по привычке отключил на ночь, молчал. Пошёл на кухню бриться, машинально включил радиоприёмник. Передавали заявление Лукьянова и другие документы новоявленного ГКЧП. Метнулся к телефону, услышал голос Анджелы – дочери Гдляна. Она кому-то говорит: «Дядя Коля…», потом какие-то шумы, и голос Гдляна – встревоженный, резкий, какой бывает у него в минуты опасности. Я даже не запомнил его слов, схватил лишь суть, за ним пришли гэбэшники, и мне надо уходить.
Тогда я ещё не знал, что в Москве это первый арест. Какая беспечность! Успокоились, расслабились. Ведь знали же, что в случае переворота нас сразу попытаются арестовать и уже не будут спрашивать разрешения у союзного парламента, а тем более у Верховного Совета Армении. В своё время у нас была чётко продумана и отлажена тактика действий в чрезвычайной ситуации. Она, в частности предусматривала, что в случае ареста одного из нас второй обязан был действовать нелегально. Были продуманы система связи, подпольные квартиры, способы передачи информации и многое другое.
Убрал кое-какие документы, взятые на пару дней для работы над книгой, и выскользнул из дома. Всё. Я на нелегальном положении. Предстояло вновь отладить систему связи, проработать действия на случай, если и меня удастся исключить из борьбы. Решил остаться в Москве, но чтобы быть в большей безопасности, распространил информацию о срочном отъезде в Армению.
Не могу рассказывать обо всех обстоятельствах тех первых тревожных суток. От ряда помогавших нам людей из прокуратуры, МВД и других ведомств не получено согласия называть их фамилии. Кроме того, если быть до конца искренним, далеко не убеждён в том, что в случае повторения событий августа 1991 года вновь не придётся переходить на нелегальное положение.
…Утром 20-го августа я сидел в небольшой московской квартире вместе с бывшими сослуживцами из следственной группы. Был среди них и Бахтияр Абдурахимов – один из лучших следователей Узбекистана. Уже год как он был обвиняемым по сфальсифицированному «делу следователей». Мерой пресечения ему избрали подписку о невыезде, а в Москву он прибыл по очередному вызову в Прокуратуру СССР. Расследование его дела уже давно было завершено, однако предъявленные обвинения выглядели настолько бредовыми, настолько бездоказательными, что руководство прокуратуры не решалось направить дело в суд. Но и не прекращало его. И вот теперь нарушители «социалистической законности» расположились за столом и решали, что делать дальше. Я настаивал: пора перебираться в Белый дом, всё, что можно было сделать за сутки, сделано. Мне возражали – нечего самому лезть в лапы путчистов, нужно думать прежде всего о судьбе Гдляна и других следователей, подвергающихся уголовным репрессиям. Пока один из нас на свободе, больше гарантий безопасности других. Всё же решили отправиться к Белому дому, где определялась судьба России, предварительно проанализировав всю имеющуюся в нашем распоряжении информацию.
Среди наших ошибок главной была беспечность, которую мы не имели права допустить как профессионалы. Но и у путчистов оказалась масса грубейших «проколов». Ведь очевидно, что задержание обоих необходимо было осуществить одновременно, причём либо ранним утром, на рассвете, либо организовать засады и взять тихо по одному уже на выходе из квартир. Тогда арест двух народных депутатов можно было бы на какое-то время сохранить в тайне. Или другое: допустить, чтобы арестованный в присутствии оперативников сумел воспользоваться телефоном и предупредил о случившемся коллегу! В итоге об аресте Гдляна моментально стало известно всей демократической общественности в Москве. О нём сообщила «Свобода» и другие зарубежные радиостанции.
Не случайно чекисты при задержании Гдляна скрыли свои фамилии и должности, прикрываясь фигурой участкового. Наши люди в тот день побывали в этом отделении милиции, и его начальник подтвердил, что он выделил своего работника для обеспечения акции КГБ, отказавшись сообщить, от кого получил команду и кто из сотрудников политического сыска участвовал в аресте. К этому времени мы уже знали обо всех, кто был арестован хунтой. Непрошенные гости также посетили народного депутата России Глеба Якунина, но тот не открыл дверь, и они, потоптавшись в подъезде, удалились, после чего Глеб Павлович приехал в Белый дом.
Сотрудник Прокуратуры СССР сообщил, что её руководство, коллегия, полностью поддержали ГКЧП. Наибольшую активность, стремление выслужиться выказали наши давние оппоненты: первый заместитель Генерального прокурора А. Васильев, который в то время исполнял обязанности Генерального прокурора, и другой заместитель И. Абрамов. Васильев подписал и направил на места телеграммы о безоговорочной поддержке путчистов и исполнении всех их распоряжений. Не скрывал своей радости и Абрамов. Этот генерал КГБ, многие годы возглавлявший печально знаменитое преследованием диссидентов 5-е управление, продолжал и в прокуратуре курировать службы безопасности. Нам стало известно, что Абрамов не скрывал своего удовлетворения по поводу ареста Гдляна и Иванова и был убеждён, что нас взяли обоих. Из чего можно было заключить, что план был именно такой. Почему он не сработал, пока было не ясно[23]. Днём соседи по дому видели каких-то штатских, которые заходили в подъезд. Но были ли то гэбэшники, прибывшие на задержание, или просто случайные люди – не знали. Когда я уходил из дома, слежки не обнаружил. Позже другой работник Прокуратуры СССР сообщил о намерении этапировать Гдляна (а если удастся задержать, то и меня) – в Узбекистан. Кстати, о существовании подобных планов мы знали давно. Ещё в апреле 1990 года, когда Генеральный прокурор обратился в Верховный Совет с представлением о нашем аресте, предполагалось в случае положительного решения этого вопроса передать нас в руки мафиозных кланов Узбекистана. Поскольку доказательств нашей виновности никаких не было, то осуществить судебную или физическую расправу можно было только в тех краях. Теперь эта возможность становилась реальностью.
Уже стало известно, что коррумпированная верхушка Узбекистана активно поддержала ГКЧП, в соответствии с его постановлениями в республике осуществлялись первые аресты представителей демократической оппозиции. Так что в «радушном приёме», который нам окажут, сомневаться не приходилось.
Как могли, поддерживали семью Гдляна: в квартире постоянно находились наши преданные помощники Роман Червонцев и Надежда Черноротова, Анатолий Артемьев и его жена Нина Никифоровна, изгнанная из Прокуратуры Союза, следователь нашей группы Людмила Пантелеева и прокурор отдела Прокуратуры РСФСР Ольга Бобкова. Позднее эта преданная своему делу женщина, сын которой все эти дни был среди защитников Белого дома, будет уволена из российской прокуратуры. Все эти люди поддерживали семью Тельмана Хореновича, писали воззвания, сообщали нашим сторонникам в различных городах страны о чинимом беззаконии, передавали сводки о положении в столице, требовали освобождения Гдляна. Мы уже знали, что арестованных в Москве нет, что их содержат где-то в Подмосковье, но где именно, установить не удалось.
…К Белому дому со всех сторон стекались люди. Удивило, что на подступах не было ни проверки документов, ни попытки преградить путь этим людским потокам. И это в условиях, когда вся Москва запружена войсками, введён комендантский час. Множество знакомых лиц – активисты первой демократической волны, которые потрясали столицу многотысячными демонстрациями и митингами. Непривычно много было и молодёжи. Они шли защищать свою власть, свою свободу, свои идеалы. Ровно в 12 часов дня 20 августа вся площадь перед Белым домом была запружена людьми и начался митинг. Поднялся на балкон второго этажа, где были установлены микрофоны. Мне дали слово. Говорил о том, что хунта долго не продержится, окончательная победа будет за народом. Как-то сами собой вспомнились стихи Пушкина, и я прочитал их, обращаясь к площади, которую скоро назовут площадью Свободной России: «Пока свободою горим…»
Сразу после митинга на проспекте Калинина прошло совещание народных депутатов СССР. Нас было человек сорок – все, кого удалось собрать. Единогласно приняли решение всеми возможными способами препятствовать путчу, избрали оргкомитет по созыву чрезвычайного съезда. Создали две группы: для встречи и переговоров с Лукьяновым и по освобождению незаконно арестованных путчистами людей. Возглавить вторую группу поручили мне. Кстати, и депутаты, отправлявшиеся к Лукьянову, должны были в категорической форме потребовать от него освобождения Гдляна и других интернированных хунтой. О том, что глава парламента заодно с путчистами, мало кто сомневался.
Полтора часа мы с Сергеем Белозерцевым и Константином Харченко пытались попасть в штаб Московского военного округа. Калинин и его генералы принимать нас отказывались. Одновременно мы вели агитацию среди офицеров. У одних была мрачная решимость выполнить любой приказ, у других – полная растерянность. Мы раздавали Указы Ельцина, оказалось, что у большинства офицеров уже есть эти документы.
Часам к восьми вернулись на Калинина, 27, и по спецсвязи пытались дозвониться до Лукьянова, Язова, Крючкова, Пуго. В приёмной Язова любезно сообщили, что министр отбыл домой. Позвонили туда, Язов сам взял трубку. Разговаривал с ним Белозерцев. У маршала попросили объяснений по поводу произведённых арестов. Спросили – почему Калинин отказывается не только принять нас, но и сообщить о местонахождении Гдляна и других арестованных. Язов казался спокойным и даже каким-то будничным. Объяснил, что Калинин действует в пределах своих полномочий и у него – Министра обороны – нет оснований вмешиваться в его деятельность. Что касается арестов, то военные ими не занимаются, и он ничего не знает.
То же самое и Крючков, выслушав Белозерцева, заявил, что КГБ никакого отношения к арестам не имеет. О том, кто же имеет отношение и какова судьба интернированных, шеф тайной полиции не знал. Тогда ему заявили, что поскольку есть сведения о готовящихся арестах Глеба Якунина, Олега Калугина, Николая Иванова и Сергея Белозерцева, может КГБ выделит охрану народным депутатам? Крючков сказал, что подобные услуги его ведомство оказывает за плату, и повесил трубку.
Пуго на месте не оказалось, но удалось поговорить с его первым заместителем Б. Громовым. Он помялся, что сейчас, дескать, уже поздно, пообещал навести справки об арестованных.
Лукьянова тоже не было, но его помощник сообщил, что у Председателя Верховного Совета была группа народных депутатов, которую заверили: Гдлян уже на свободе. Лукьянов просто соврал. Ему, одному из главных организаторов разгрома дела о коррупции, Гдлян нужен был только за решёткой. А что арестован тот был незаконно –плевать хотел глава парламента, хотя не мог не знать, что в тот день 20 августа из Верховного Совета Республики Армения поступит протест по поводу ареста Гдляна с требованием его немедленного освобождения.
Депутаты, побывавшие на приёме у Лукьянова, рассказали, что тот не видит ничего необычного в происходящем и полагает, что самое главное – чтобы сессия Верховного Совета СССР рассмотрела вопрос об утверждении режима чрезвычайного положения. А народ, мол, поддерживает ГКЧП, в доказательство чего Лукьянов показал телеграммы и письма. Он также сообщил депутатам, что несколькими днями раньше группа товарищей побывала у Горбачёва, и он не возражал против введения чрезвычайного положения, если такое решение будет принято Верховным Советом. Лукьянов только что не божился, что Гдлян уже освобождён. Кстати, когда 26 августа на сессии союзного парламента Лукьянов клеймил своих единомышленников по путчу и товарищей по Политбюро, депутат Александр Оболенский напомнил такой эпизод: «…19 августа я поставил Анатолия Ивановича официально в известность о том, что арестован народный депутат Гдлян. Мне было сказано, что это, вероятно, слухи, но у меня была информация непосредственно от семьи Гдляна: его задержали в присутствии детей. Тут, как говориться, делать было нечего. Анатолий Иванович сказал, что взял моё сообщение на заметку, что даст команду всё выяснить. На следующий день у нас состоялся телефонный разговор, в котором меня Анатолий Иванович заверил, что Гдлян отпущен 19 августа. Его не арестовывали, а просто задержали, чтобы сделать какое-то предупреждение. Уже здесь, на сессии, я спросил Тельмана Хореновича, когда его отпустили – его отпустили только 21 августа…» Возразить что-либо Лукьянову было нечего.
Обо всех этих беседах с организаторами заговора, о ведущей роли в нём Лукьянова я рассказал москвичам по радиостанции «Эхо Москвы», установленной в ночь на 21-е на крыше Белого дома. Неоднократно выступал по внутренней радиостанции Белого дома, с балкона второго этажа перед непрекращающимся митингом защитников свободы. В 22 часа депутатов СССР и России собрали в зале заседаний. Хотели начать чрезвычайную сессию прямо ночью, уже зная о приказах штурмовать Белый дом. Но депутатов собралось мало, кворума явно не хватало. В час ночи собрались ещё раз, решали, как поступить, если начнётся штурм. Мнения разделились. Часть депутатов осталась в здании, остальные, и я в том числе, решили идти на площадь.
О той тревожной ночи сказано уже и написано немало. Конечно, мало кто из нас мог предположить, что ни Язов, ни Крючков, ни другие заговорщики не будут отвечать за гибель трёх ребят, и такое решение примет ни кто иной, как Генеральный прокурор России. Не знали защитники Белого дома и о том, что роль Горбачёва в путче даже не будет выясняться, что генерал-полковник Калинин вскоре станет начальником Бронетанковой академии, что пойдут в гору и многие другие активные участники путча, а уголовное дело против ГКЧП будет прекращено судом…
Ранним утром все уже поздравляли друг друга с победой. Чувствовали, что перелом наступил. Часов в 8 я смог увидеть и обнять Гдляна.
В 10 часов мы все невыспавшиеся, небритые, голодные, но счастливые пошли в зал заседаний. Открылась чрезвычайная сессия Российского парламента.
Зал был забит битком. Вместе с депутатами было много защитников Белого дома, представителей московской интеллигенции, журналистов. Не забыли показаться на людях и многие из тех, кто верой и правдой долгие годы служили режиму.
Выслушав речь Президента Ельцина, парламент полностью поддержал его позицию и одобрил все действия руководства России в условиях захвата власти самозванным ГКЧП. В ходе обсуждения сложившейся чрезвычайной ситуации кто-то из депутатов задал вполне обоснованный вопрос, почему российская прокуратура не возбудила уголовное дело по очевидному всем факту государственного переворота. К микрофону подошёл Генеральный прокурор РСФСР Валентин Степанков и, нисколько не смущаясь, заявил, что расследование деятельности путчистов не входит в компетенцию российской прокуратуры и ей неподследственно.
Однако он тут же получил резкую отповедь со стороны депутата Владимира Олейника, который заявил что Степанков слишком вольно толкует Закон, и потребовал немедленно возбудить уголовное дело. Вечером, как только Александр Руцкой за шиворот приволок путчистов из Фороса и ситуация прояснилась, Степанков тут же отыскал нужную статью в законе и достаточно оснований для возбуждения дела. И этот эпизод вовсе не был случайным. Степанков вместе со своим покладистым заместителем Евгением Лисовым до неузнаваемости перелицевали дело о государственном перевороте, фактически спуская его на тормозах. Многие организаторы путча освобождены от ответственности ещё в ходе следствия. Криминальные исследования были ограничены лишь тремя августовскими днями, да и то не в полном объёме, хотя у некоторых главарей путча руки по локоть в крови, так как именно они ответственны за резню в Сумгаите, Баку и Фергане, побоища в Тбилиси и Вильнюсе, за разжигание межнациональных конфликтов.
В ночь с 21 на 22 августа Белый дом по-прежнему находился в кольце верных защитников. Только под утро народ стал расходиться: беда миновала. На другой день по Москве прокатилась волна митингов сторонников победившей демократии. Выступая на Манежной площади, Гдлян сказал: «Дело кремлёвской мафии, о которой несколько лет твердили Иванов и Гдлян, свершилось. Не только мы, но и весь народ воочию убедился в реальности существования мафии, орудовавшей в Кремле». Похоже, заканчивался многолетний спор о том, есть ли в Кремле мафия. Проведённое нами расследование и августовские события подтвердили, что великой страной правила политическая мафия с уголовным оттенком.
* * *
После провала путча все мы ожидали, что будут проведены расследования преступной деятельности коррумпированной верхушки, начнётся радикальная правовая реформа, станет самостоятельной ветвью власти судебная система, будет создан Следственный Комитет и реорганизованы другие правоохранительные ведомства, укреплён кадровый корпус этих органов. Люди верили, что борьба с преступностью и, прежде всего, мафиозной станет эффективной. К сожалению надежды не оправдались.
Сегодня уже очевидно, что правовой курс не претерпел сколько-нибудь значительных изменений. Ни в отношении прежних, а тем более нынешних сановных мздоимцев, упорно именующих себя «демократами», серьёзных расследований не проводится. Невостребованными оказались уничтоженные при прежнем режиме многие крупные дела о коррупции, в том числе и «Кремлёвское дело».
В чём причины? На наш взгляд, прежде всего в том, что новые власти продолжают опираться на прежнюю бюрократию, её «второй эшелон», не заинтересованный в радикальных преобразованиях.
Кроме того, произошло сращивание красной и белой мафии. Поэтому возобновление следствия по кремлёвским казнокрадам неизбежно приведёт к разоблачению нового «демократического» спрута, который по степени наглости и размаху грабежа превосходит своего предшественника – красную гидру. Вновь, как и прежде, продажное чиновничество, через контролируемые им правоохранительные органы, цепко защищает свои клановые интересы. Руководство Российской Федерации явно недооценивает последствий продолжения горбачёвского курса на выгораживание мафиози. Хотя очевидно, что недолговечна любая власть, если она сама коррумпирована и неспособна обеспечить правопорядок, оградить своих граждан и государственные интересы от преступных посягательств.
Коррупция, хищения и другие опасные преступления захлестнули сегодня Россию, где взяточничество свирепствует как чума. Миллионы граждан, и прежде всего – предпринимательские круги, вынужденно вовлекаются в эти опасные криминальные игры, ибо каждый нормальный человек со временем начинает понимать, что прожорливое чиновничество без взяток ничего не решит. Молчат правоохранительные органы, сами насквозь поражённые спидом взяточничества. Молчит и правительство, которое либо неспособно хотя бы локализовать эту социально опасную болезнь, либо вовсе незаинтересовано в её лечении. Молчит и Президент, сделавший проблему борьбы с коррупцией и социальной несправедливостью одной из основных тем своей предвыборной программы.
На фоне всё более ухудшающегося экономического положения и обострения политической борьбы, вновь, как и в 1917 году история ставит перед нами трудный вопрос: по какому пути пойдёт посттоталитарная Россия?
Небольшевистские, национал-патриотические и откровенно профашистские силы зовут её вспять, в пучину гражданской войны, из которой народится новый режим свирепой диктатуры.
Активизируется и блок партий, рекрутирующих представителей посткоммунистического истеблишмента, который отстаивает прежние принципы регулируемой экономики, что является, по существу, модернизацией горбачёвского курса на утверждение неосоциалистических ценностей.
Вместе с тем в политической жизни страны всё более нарастают тенденции к объединению тех разрозненных партий и движений, которые выступают за дальнейшие реформы, отдавая себе отчёт в том, что стагнация в преобразованиях страны чревата гибелью молодой, не окрепшей ещё российской демократии. Этой позиции придерживается и народная партия России, членами которой являются и бывшие руководители следственной группы по «Кремлёвскому делу». Россия достойна лучшего будущего, и мы верим в него.