Кара Катаржинина
Синяя чашка красная
И все-таки я задавалась вопросом: зачем я провела здесь столько времени? Почему осталась тогда?
Я много путешествовала по миру, видела разные культуры, традиции, народы и их быт. Люди везде были разные, мне нравилось изучать их отличия. Самое интересное и уникальное в этом мире – это люди. Их жизни – это словно бесконечная серия археологических раскопок. Мне хотелось понять их, изучить устройство их быта и взгляды на жизнь.
Но чем глубже я погружалась в их мир, тем больше я удивлялась. Я могла бесконечно рассказывать об их грехах, о моральной небрежности, беспринципности. Но знаете что? Я завидовала им. Завидовала их свободе, привычке делать то, что хочется. Они не следовали правилам, не оглядывались на осуждения. Это была абсолютная свобода разума, которая мне была недоступна.
Я выросла в другой системе. Она называлась СССР. Хотя я родилась уже на закате той эпохи, мои родители выросли в ней. А значит, они воспитывали меня, опираясь на те же догмы и постулаты, которые вкладывали в их головы всю жизнь. Это была система контроля, и она жила в нас, даже когда сама по себе уже исчезла.
Люди, которых я наблюдала теперь, обладали свободой с самого рождения. Как и все мы. Но, похоже, они умели ей пользоваться. А мы – нет. И, возможно, именно поэтому я осталась здесь – чтобы попытаться заново научиться быть свободной.
Когда весна уже была в самом разгаре, бедуины всем семейством в несколько поколений и я отправились на пикник в Маленькую Петру, отпраздновать скорое начало Рамадана и следующее за этим наступление лета. Весна – единственное время года, когда цвет пустыни меняется и поверхность желтых песчаных холмов покрывается зеленым пушком. Скоро вся эта зелень будет сожжена палящим солнцем.
Мы приехали на пикапах и расстелили несколько покрывал, дамы вытащили приготовленные закуски и напитки. Дети быстро потеряли интерес к происходящему и предпочли носиться по пустыне, убегая иногда на сотню метров в округе. Воля.
Некоторые женщины сидели на расстеленном покрывале, некоторые как и я стояли.
Жена брата отца мужа Амиры оказалась рядом со мной. Ее глаза были примерно на одном уровне с моими ногами. Она увидела какие красивые у меня ботиночки и попросила их примерить. Она не говорила по-английски, она показывала жестами. Какая же нелепая ситуация это была. Мне пришлось снять ботинки, встать на покрывало и смотреть как она их примеряет. Она была раза в три толще меня, но все же она с удовольствием отметила, что они ей подошли. А после попросила подарить их ей на память, когда я соберусь уезжать. Что за чертовщина. Ага, поеду босиком.
Последним на заправку в качестве десерта оставался арбуз. Глава семейства положил его на землю, отрезал кусок и передал его мне. На нем все еще был слой песка и сам нож тоже был в песке. Я знаю, что люди пустыни не считают песок чем-то грязным, но про дизентерию они тоже вероятно мало что слышали.
Мы сложили все вещи в пикапы и вернулись в дома. Праздничное настроение продолжало присутствовать. Мы вернулись к обычной жизни, но все же продолжали радоваться солнцу и прекрасной погоде, как будто это было что-то особенное, что может изменить нашу жизнь. Этим мы мало отличаемся друг от друга.
Через несколько дней, когда снова ничего не происходило, а я в который раз сидела, уставившись в окно, меня охватило чувство бесполезности. Что, черт возьми, я здесь делаю? Просто трачу свое время на созерцание?
Я сидела на балконе, и рядом со мной устроились двое бедуинских детей. Старшая девочка, уже довольно сносно говорившая на английском, указала на мои колени и сказала: "This is not good."Она имела в виду мои рваные джинсы.
Я задумалась. Вот это да… Чье-то ограниченное представление о мире влияет и на меня тоже, поддевывая меня чьими-то тычками о праведности. Девочке с самого раннего детства внушают, что можно, что нельзя, исходя из взглядов мужчин в этом обществе, из условностей и традиций. У неё уже нет выбора, потому что она была рождена здесь.