Критика Х. Рао
Небесный город
2. Ахилья
Она вышла на переполненный узкий балкон с деревянным ограждением, почти полностью облепленным собравшимися людьми. Большинство горожан стояли, но иногда между ними можно было увидеть кресла из исцеляющей ветви, изготовленные специально для тех, кто в них нуждался. Арка за спиной у Ахильи характерно скрипнула и превратилась в кору. Наиля оставила ее в галерее, полной знакомых лиц, но почти никто не заметил прибытия Ахильи. Сама же Младший архитектор исчезла, вероятно, отправившись исполнять свои обязанности по приземлению. Ахилья начала пробираться сквозь толпу, бормоча приветствия семьям других архитекторов. Ей помахал Виханан, мужчина с темно-коричневой кожей, как у Иравана, коренной житель города Ейкшар. Улыбнулась Рения, малыш которой крепко держался за мамино сари пухлым кулачком. Женщина скользнула взглядом по одежде Ахильи, и глаза у нее изумленно расширились.
Все вокруг были одеты в лучшие курты и сари, без сомнения, в ожидании встречи со своими супругами-архитекторами, которые несли вахту в храме. Одежда Ахильи – ремни рабочего снаряжения поверх курты и чуридаров[3] – бросалась в глаза, как сорняк на тюльпановом поле. На голове у нее, поверх волос, был закреплен налобный фонарь, а на запястье вместо браслетов – компас. В таком виде ей была прямая дорога в экспедицию, а не на праздник, посвященный долгожданному приземлению. Ахилья изобразила улыбку на лице и, избегая взглядов, стала пробираться сквозь толпу. Большинство присутствующих выросли вместе с ней в Накшаре, но с годами стали меньше общаться и превратились в просто знакомых. Конечно, в этом есть и ее вина: ее занятия наложили на нее отпечаток, сделали странной. Ахилья проглотила нарастающий стыд и перевела взгляд на остальную часть храма, видимую в промежутках между телами.
Храм имел овальную форму. По стенам, от пола до потолка, располагалось пятьдесят балконов, и на каждом было полно переговаривающихся горожан. В самом центре возвышалось дерево рудракша. Ствол у него был огромным. Чтобы обхватить его, понадобилось бы человек двадцать, стоящих плечом к плечу. Бесчисленные воздушные корни, словно тонкие ветки, свисали до пола. Ираван часто отмечал, что главное дерево – дерево-основа Накшара – стоит многих лет изучения, и на мгновение Ахилья согласилась с ним. Верхние ветви дерева сияли неземным мерцающим сине-зеленым светом, придавая ему мистический вид.
Она протискивалась сквозь толпу, пока не наткнулась на сестру Тарью, ерзающую на стуле, прямо у корявых перил галереи.
– Наконец-то! – сказала Тарья. – Где ты была?
Старшая сестра Ахильи была ниже ростом, чем она сама, и очень красива. Ее иссиня-черные волосы блестящими локонами спадали по плечам. Кожа, хотя и была такой же коричневой, как у Ахильи, казалось, светилась. Большие, подведенные сурьмой глаза сияли от счастья. Тарья снова беспокойно задвигалась на стуле, пытаясь усесться поудобнее, но это было довольно-таки трудно с ребенком, спавшим у нее на руках.
– На вот, подержи его, – сказала она.
Ахилья глазом моргнуть не успела, как Арт уже был у нее, и она почувствовала себя неловко. Племянник оказался неожиданно тяжелым. Она попыталась уложить его поудобнее, сначала на локоть, потом на плечо, чтобы было легче его держать.
– Давайте я его подержу, – раздался тихий голос рядом.
Старший сын Тарьи Куш протиснулся сквозь толпу, забрал Арта, а затем вернулся туда, где все вместе стояли остальные дети среди грохота и шума.
Тарья крикнула, чтобы Куш внимательно присматривал за братом, затем взглянула на Ахилью.
– Где тебя носило? – спросила она. – Не могу поверить, что ашрам наконец-то приземляется. А ты?
Она расправила складки сари на талии и поправила бинди[4] на лбу.
Накшар, лабиринт, город – слов, чтобы описать парящее в воздухе сооружение, в котором они жили, было много, но ни одно из них не было таким претенциозным, как ашрам. Этот термин означал «убежище» или «обитель», но архитекторы присвоили его себе, добавили в него больше смыслов, и теперь так называли городское сообщество, его жителей, общее чувство цели. Когда-то Ахилья находила это милым, но прошли годы, и она поняла, что это была лишь очередная манипуляция архитекторов, и вообще перестала использовать это слово. А ее споры с Тарьей по этому поводу только добавили различий между ними. И все же Тарья выглядела такой сияющей в этот вечер, а ее счастье было редким и потому драгоценным. Сейчас было не время ее поправлять.
– Выглядишь прекрасно, как всегда, – просто сказала Ахилья, улыбаясь. – Бхарави не сможет отвести от тебя глаз.
– Ну уж нет, пусть лучше отведет. У меня на примете есть кое-что другое, чем мы вдвоем должны заниматься каждый день, пока длится это затишье.
Тарья закончила поправлять сари и потянулась, чтобы обнять Ахилью, но замерла на полпути, как будто только сейчас заметила, как та выглядит. Сестра застонала и отстегнула компас с запястья Ахильи, не обращая внимания на хрупкость инструмента.
– Правда, Ахилья. Неужели ты думаешь, что Иравану нравится, как ты выглядишь?
Ахилья поймала руки Тарьи, пока та не успела нанести еще больший урон.
– Мне нравится, как я выгляжу.
– Но разве ты не знаешь, что означает приземление?
– Я наконец-то отправлюсь в экспедицию в джунгли?
– Твой муж-архитектор наконец-то освободится от работы. И вы сможете все время быть вместе. Тебе больше не придется торчать в библиотеке, изучая непонятно что…
– Уверена, мы с ним увидимся, когда я вернусь, – сказала Ахилья.
Ее раздражение снова вскипело и булькало уже у самой поверхности, но она научилась сдерживаться, общаясь с Тарьей. Ссора с нею не приведет ни к чему хорошему. Ахилье пришлось напомнить себе, что у них с сестрой не всегда были такие отношения. Тарья впала в отчаяние, когда их родители переехали в другой город. Их отъезд сильно повлиял на нее – больше, чем хотелось признать. Ахилья перегнулась через перила, надеясь найти в толпе Оама или Дхрува, и проглотила презрение, прозвучавшее в словах Тарьи. Но найти двух единственных человек, которые хоть немного верили в ее исследования, среди тысячи горожан было невозможно.
– Мне не терпится увидеть Бхарави, – продолжила Тарья. – Последний раз она приезжала давным-давно и всего на неделю. Мальчики скучают по ней. И я тоже скучаю.
Ахилья отступила от перил.
– Бхарави навещала вас во время полета?
– Конечно. А почему ты… Ираван не навещал тебя?
Ахилья покачала головой.
– Каждый раз, когда ты говорила, что разговаривала с ней, я думала, вы общаетесь по кольцу.
Ее палец потер единственную бусину рудракши. Такая бусина была у каждого жителя Накшара, ее выдавали как знак гражданства. С ее помощью архитекторы могли при необходимости связываться с населением города, а горожане – следить за изменениями в архитектуре Накшара, чтобы знать, какие районы безопасны, а в каких идет строительство. С течением времени в кольцо гражданина также стали встраивать разные разрешения, но изначально оно было создано для обмена сообщениями, и эта функция по-прежнему оставалась основной.
– Я и не знала, что Бхарави в действительности покидает храм, чтобы навестить вас, – сказала Ахилья, нахмурившись.
– Конечно покидает. Она навещала нас несколько раз.
– Я думала, они оба несли вахту. Были заняты.
– Они и были заняты, но у Бхарави появлялись перерывы на отдых между дежурствами, как и у Иравана, и у всех остальных архитекторов. Неужели он ни разу не навестил тебя?
Ахилья снова покачала головой.
– Ты хотя бы по кольцу с ним разговаривала?
Ахилья промолчала. Сразу после того, как было объявлено об очередном приступе гнева и ярости земли, она отправила ему сообщение, что хочет помириться, но Ираван не ответил. В течение семи месяцев Ахилья писала ему сообщения и тут же уничтожала их, так и не отправив. Она проводила долгие ночи в библиотечной нише, с головой погружаясь в работу, а домой возвращалась только для того, чтобы поспать – ведь дома все напоминало о нем. Каждый раз, когда Тарья спрашивала об Ираване, Ахилья небрежно отвечала и меняла тему. И как ей теперь объяснить Тарье проблемы, возникшие у нее в браке, не предав при этом себя и Иравана? Она хорошо знала мужа, и такое поведение было для него характерно – его уже не переделать. У них и раньше случались похожие конфликты, и его гневное молчание было таким же резким и красноречивым, как и его слова.
Тарья обеспокоенно коснулась локтя Ахильи.
– Вы двое поругались…
– Это не имеет значения, – сказала Ахилья.
– Но…
– Тарья, пожалуйста, не надо. Я сыта по горло этими разговорами. Весь Накшар наблюдает за моей свадьбой и все судачат о моих исследованиях и шепчутся о моих планах относительно города.
– Тогда, возможно, пора прислушаться, – ответила Тарья, и в ее голосе прозвучало раздражение. – Пора отказаться от детских амбиций, особенно если они влияют на ваш брак. Ахилья, то, что ты делаешь… ты пытаешься изменить историю… но какой ценой?
Ахилья отдернула локоть. Когда она видела Иравана в последний раз, они тоже спорили о ее детских амбициях – утомленные и расслабленные после близости. Но он был слишком изобретателен, чтобы сформулировать это таким образом. Он начал издалека, медленно приподнявшись на локте и нежно прижав ладонь к ее животу.
– Ахилья, – сказал он. – Мы готовы, как ты думаешь? По-моему, уже готовы.
– Готовы… – пробормотала она, слишком расслабленная, чтобы что-то спрашивать.
Она поняла, что больше не чувствует его прикосновений, открыла глаза и увидела, что Ираван сел. На коже у него танцевал солнечный свет – то высвечивая яркие пятна, то накрывая темной тенью. Он провел рукой по седым – соль с перцем – волосам.
– Я хочу ребенка, Ахилья, – сказал он. – Кого-то, кто заполнит растущую внутри меня пропасть… – Он горько рассмеялся, глядя на руку, прижатую к сердцу. – Разве ты этого не чувствуешь? А ты хочешь? Неужели больше не хочешь? Ты же хотела раньше.
Конечно, она хотела ребенка. Всегда хотела.
– Почему сейчас? – вместо ответа спросила она, садясь.
Сердце забилось быстрее. Они избегали говорить на эту тему, зная, что это закончится ссорой. И сейчас… сейчас, когда им удалось урвать минутку покоя, он снова поднял этот вопрос.
– Почему? – спросил он. – А почему бы и нет? Чего мы ждем, Ахилья? Мы женаты одиннадцать лет. – Он потянулся вперед, чтобы погладить ее по волосам. – Ты можешь родить мне… нам ребенка. Если это сделает нас счастливыми, то почему бы тебе не решиться?
– Потому что ты хочешь ребенка не ради того, чтобы стать счастливым, не так ли, Ираван? Точнее, не совсем и не только ради счастья.
Он убрал руку и стал наблюдать за ней, пока она пыталась найти одежду.
– Есть и кое-что еще, – продолжила она. – Твое желание связано с требованиями совета. Которые касаются субъективных условий, придуманных для архитектора, – его материальных или, иначе говоря, супружеских уз. Речь идет о том, чтобы завести ребенка ради ребенка?
– Если рождение ребенка поможет убедить остальных, что моя приверженность Накшару непоколебима, то почему это так ужасно?
– Я не буду рожать ребенка в угоду совету, Ираван. Ребенок – это большая ценность, и не следует его заводить, руководствуясь соображениями и выгодой для архитектора.
– Ты так считаешь? Считаешь, что это единственная причина, по которой я хочу семью? Гнев и ярость, Ахилья, я хочу быть отцом. Почему в это так трудно поверить?
Ахилья возилась со своей многослойной одеждой и на самом деле не верила его словам, и отсутствие веры делало ее движения неуклюжими. Но тем не менее она не могла не восхищаться его деликатным подходом. Он действовал не с наскока, а подождал, пока она насытится, и лишь затем поднял этот вопрос.
– Архитекторы и дети… – сказала она. – Мои родители… то, как они себя вели по отношению к нам, ко мне и Тарье… Мы не унаследовали их способности траектировать и всегда были недостаточно хороши для них. И отчаяние, в которое впала Тарья, – тоже из-за них, хоть она не признает этого, но ситуация ухудшилась, когда они… они никогда не примут…
Ираван перебил ее.
– Я не думаю, как они…
– Возможно, сейчас ты так не думаешь. Но пройдет время, и начнешь злиться, что ребенок не такой, как ты. Разочаруешься, что он похож на меня.
– Это смешно, – отрезал он. – Разве я когда-нибудь говорил, что ты мне не ровня?
– Напрямую не говорил. Но у тебя появились от меня секреты, – сказала она, невольно рассердившись. – Когда ты стал Старшим архитектором и советником. Это началось пять лет назад, Ираван.
– Дело не во мне. Дело в тебе, – голос Иравана стал жестким. – Все, что ты делаешь, связано с твоей обидой, что ты родилась, не имея способности траектировать. Твои исследования, твое нежелание иметь ребенка… и теперь ты обвиняешь меня в том, что я хочу ребенка, потому что я – архитектор?
– Я же не идиотка, Ираван. Ты серьезно надеешься, что я поверю, что у тебя нет других причин хотеть ребенка? Нет никакого давления со стороны совета?
– Ты проецируешь свою неуверенность…
– Да или нет?
Ираван вскинул руки, звеня бусинами рудракши.
– Все архитекторы подчиняются указаниям совета. Если моя профессия так тебя раздражает, зачем ты вообще согласилась выйти за меня замуж?
– Потому что любила тебя, – сказала она. – Потому что ты любил меня…
– И до сих пор люблю!
– А еще потому, что ты отличался от других архитекторов. Раньше ты не считал обычных граждан менее достойными. Наши представления о мире были одинаковыми. Ираван, ты должен был сделать мир лучше – вместе с нами. Таков был план. Вот почему мы так усердно работали над тем, чтобы ты стал Старшим архитектором. Чтобы ты мог изменить ситуацию.
– Гнев и ярость, Ахилья, я таким и остался.
– Да неужели? – грустно спросила она, и злость тут же сменилась усталостью. – Тогда почему, когда есть место в совете, ты пытаешься выдвинуть кандидатуру Наили, Младшего архитектора, а не обычного гражданина?
– Потому что это не так-то просто, – возразил он. – В совет могут быть номинированы только те, кто вносит значительный вклад в выживание ашрама. И Наиля много делает в этом направлении. Это не означает, что я считаю, что неархитекторы меньше…
– Думаю, означает, – тихо сказала Ахилья.
На сердце у нее было тяжело. Теперь, после всех споров, они наконец пришли к этому.
– Ты изменился с тех пор, как стал Старшим архитектором, Ираван. С тех пор, как стал частью совета, со всеми его тайнами и обоснованиями, поднялся над всеми остальными. Тебе не хочется это признавать, но теперь я тебя компрометирую. Ты смотришь на меня и на остальных из нас, кто не умеет траектировать, свысока – возможно, всегда так смотрел. Наши истории или их отсутствие, сама наша жизнь в этом мире, созданном архитекторами, – все это ничего для тебя не значит. Возможно, ты даже считаешь, что с нашей цивилизацией все в порядке. И я не собираюсь заводить ребенка, пока ты не поймешь, что правильно, а что нет.
Глаза Иравана блестели. Его красивое лицо потемнело от нарастающего гнева.
Он встал, схватил одежду и ушел.
А через несколько часов объявили об очередном приступе гнева и ярости земли, и с тех пор она его не видела.
Тарья все еще бросала на нее частично озабоченные, частично раздраженные взгляды. Ахилья вздохнула, потянулась к руке сестры и сжала ее. Губы Тарьи дернулись, и она вырвала руку.
Дерево рудракша перед ними начало вибрировать. Толпа заохала и заахала, несколько человек зааплодировали и восторженно закричали. На верхних этажах дерева появилась большая платформа в форме кольца – Диск архитекторов, – а на нем отчетливо проявились очертания сотни светящихся архитекторов Лабиринта – источник неземного сине-зеленого свечения. Тарья в волнении схватила Ахилью за руку. Где-то на Диске, вместе с двумя другими Старшими архитекторами Накшара, Ираван и Бхарави дирижировали архитекторами Лабиринта. Ахилья старалась не приглядываться слишком внимательно.
С появлением Диска пространство в храме уплотнилось. Галерея, на которой находилась Ахилья, подползла ближе к дереву рудракши. Город, вольготно раскинувшийся на небесных просторах, во время приступа земного гнева и ярости сжимался, становился меньше, но крепче и сильнее.
В ушах возникло давление, но, чтобы не стало больно, Ахилья вдохнула и поработала челюстью. В легкие проник резкий запах исцеляющей ветви. Из деревянных перил потянулись зеленые усики, они росли и вились над ладонями; корни сплетались между ногами, руками и талией, добрались до шеи и неподвижно зафиксировали ее. Ахилья закрыла глаза, представляя, как Накшар должен выглядеть снаружи: продолговатый клубок корней, листьев и ветвей, связанных и стянутых сотнями разных слоев, падающий вниз, к джунглям. Она почти чувствовала его контролируемый полет, треск разрушаемых деревьев, когда он проносится сквозь джунгли, как комета. Она глубоко вздохнула, борясь с чувством всепоглощающего головокружения и турбулентности. Внутри ее заполнила воля города, воля всех горожан, настраивающих свое сознание на то, чтобы обеспечить безопасность для всех, а затем…
Затем наступила тишина.
Город ненадолго завис.
Момент невесомости.
Выдох.
Накшар осторожно пролетел последние несколько футов, и Ахилья почувствовала глухой удар. Она открыла глаза. Панцирь из коры снова уступил место корням и листьям, сквозь которые прорывался тусклый зеленый свет. Накшар вновь начал расширяться, заземляться, освобождаться от пут. Лозы, лианы и побеги расцеплялись и растягивались, встраиваясь в новый дизайн города. Ахилья глубоко вздохнула, испытывая облегчение, несмотря ни на что, когда все удерживающие ее лозы снова растворились в перилах.
Взвилось вверх и дерево рудракша и теперь стояло, высокое и стройное, в центре храма. Пол превратился в покрытый травой двор с каменными бассейнами, в которых журчала вода, между скамейками из коры. Из Диска архитекторов высыпали, переговариваясь, улыбающиеся архитекторы Лабиринта в вышитых коричневых куртах и брюках. Они сбрасывали на ходу полупрозрачные мантии, и на лицах у них читалось облегчение. На Диске осталось лишь несколько архитекторов Лабиринта, когда он снова взмыл вверх, к куполу – так высоко, что даже сине-зеленый свет траектирования больше не был виден.
Ахилья открыла рот, чтобы что-то сказать, но оказалось, что она стоит совсем одна на широкой галерее. Тарья вместе с Вихананом, Ренией и остальными уже начала спускаться по извилистому пандусу, который теперь соединял галерею с новым двором храма, а ее стул растворялся в земле. Возник возбужденный гул разговоров, который постепенно стих, когда граждане проложили тропы за стенами из коры, чтобы покинуть храм. Теперь, когда они приземлились, совет, очевидно, снова позволил растениям реагировать на все запросы.
Ахилья почувствовала покалывание в шее. Она обернулась и опустила подбородок. Там, во дворе, глядя на нее, стоял ее муж.
Ее глаза встретились с глазами Иравана. Он снял с себя полупрозрачную мантию, но остальная часть его униформы Старшего архитектора – белая курта длиной до голени поверх белых брюк-чуридаров – была ярким пятном на фоне коричневой униформы обычных архитекторов Лабиринта. Рукава курты были закатаны, запястья покрывала дюжина браслетов из бусин рудракши. Она знала, что под одеждой, ожерельями и нарукавными повязками у него было еще больше бусин, гораздо больше, чем у других архитекторов, и каждая содержала особые разрешения. Кожа Иравана была слишком темной, чтобы издалека можно было различить какие-либо узоры, но скрыть сине-зеленое свечение, пульсировавшее на его жилистых руках и каменном лице, было невозможно. Все его тело, казалось, было залито светом изнутри.
Ахилья уставилась на него, на то, как он держался, высокий и гордый. Его густые волосы цвета соли с перцем были спутаны, отросли и еще больше поседели, а челюсти сжались, как обычно, когда он пытался контролировать себя. Он смотрел на нее, сверкая почти черными глазами, но не предпринимал никаких попыток подняться по пандусу. Они долго стояли, глядя друг на друга. Грудь Ахильи как будто стянули жестким панцирем, и она никак не могла вдохнуть.
За спиной у нее вежливо кашлянули.
– Дхрув и Оам отправились к месту встречи, – сказала Наиля. – Хочешь… Я могу попросить их подождать, если ты хочешь встретиться с…
– Нет, – Ахилья первой отвела взгляд. – Пойдем, – сказала она, обращаясь к Младшему архитектору.
3. Ираван
Когда Ираван траектировал, его зрение распадалось на две формы восприятия. В первой он стоял в расширяющемся дворе, сжимая и разжимая челюсти, глядя вслед уходящей от него жене. Пальцы у него дернулись. Ноги чуть не подкосились. Он прерывисто дышал, желая последовать за ней, простить ее, подчиниться ей. Но заставил себя успокоиться.
Он искал ее глазами, пока стоял на Диске архитекторов. В тот момент, когда ашрам приземлился, он спрыгнул с Диска и поспешил туда, куда ее привела Младший архитектор. Но, когда он увидел ее, то замер в неподвижности. Она была так красива: из узла выбились пряди волос, а большие глаза светились глубоким умом. Он ждал от нее любого знака – подъема губ, смягчения взгляда – чего угодно. Он ждал, пока она сделает шаг.
А она взяла и ушла.
Сердце бешено колотилось в груди. Тоска боролась с яростью и сожалением. Двор был заполнен радостными членами семей других архитекторов. Мимо собравшихся взрослых бежали дети, чтобы прыгнуть в долгожданные объятия родителей. Находили друг друга в толпе влюбленные, и их лица расплывались в счастливых улыбках; кто-то обнимался и целовался, раздавались веселые голоса, в которых звучало облегчение. И только Ираван стоял молчаливый и одинокий.
Во втором восприятии он существовал как пылинка, подвешенная в бесконечной вселенной.
Во всех направлениях сияли золотые огни, которым не было конца и от которых захватывало дыхание. Вселенная была Моментом: неподвижная реальность, отражающая сознание растений, которые представляли собой строительные блоки Накшара. Каждая застывшая в Моменте звезда была возможным состоянием бытия растения.
Для любого из них существовало бесконечное множество таких состояний, но Ираван знал каждое так же хорошо, как самого себя. Внутри этой звезды водяная лилия существовала как полностью созревший цветок, застывший навечно. На другой звезде, расположенной чуть дальше, пребывало в вечном упадке подвешенное железное дерево. Вокруг мерцали бесчисленные возможности бытия – от рождения до смерти. Ираван плыл сквозь Момент, окруженный жизнью.
Вместе с ним его вселенную населяли около пятидесяти пылинок, и каждая была архитектором, выполнявшим свой долг по стабилизации Накшара.
На глазах Иравана некоторые пылинки образовывали линии созвездий и вились между звездами. Линии пересекались и замыкались, соединяя разные звезды. Вокруг него в сложном лабиринте разворачивалась архитектура Накшара.
Ираван улыбнулся. Это было то, чего неархитекторы никогда не могли понять. Живая архитектура Накшара представляла собой нечто большее, чем просто лабиринт растений. Это был перекресток жизней, обещаний и намерений. Это были элегантность, красота и гармония.
Вот храм, по форме напоминающий лабиринт коридоров. Дальше впереди росла библиотека, и ее петли указывали на личные ниши. Ираван блуждал по линиям гелиолаборатории. Затем вышел за пределы лазарета. Он пролетал над визуализированными мостами, нырял под арки беседок, скользил над очертаниями игровых площадок. В его втором восприятии царил покой. А сам он испытывал чувство умиротворения и сопричастности.
В первом же восприятии он стоял во дворе храма, глядя на то место, откуда ушла Ахилья.
– Ираван, – раздался рядом мелодичный женский голос. – Твой дизайн приземления оказался успешным. Сейчас ты уже можешь выйти из Момента. Архитекторы Диска знают, что делать дальше.
Бхарави подошла к нему, все еще окутанная полупрозрачной мантией, хотя, как и у других архитекторов, собравшихся во дворе, ее кожа больше не сияла светом траектирования. Она недовольно прищурилась, и архитекторы, закончившие дежурство, поспешно уступили ей место.
Старший архитектор остановилась прямо перед ним и скрестила руки на груди. Бхарави была стройной женщиной с темными волосами длиной до подбородка и розово-коричневой кожей. Роста она была невысокого, доставая лишь до груди Иравана, но это не помешало ей нависнуть над ним. Ее лицо приблизилось, и на нем стали четко видны морщины и тени под глазами, темные и тяжелые. Вероятно, он выглядел почти так же.
– Ты меня слышал? – сказала она. – Уже можно остановиться.
Ираван продолжал траектировать.
Как пылинка, он плыл над звездами, пока не достиг периметра Накшара. Внешний лабиринт, где ашрам граничил с джунглями, представлял собой клубок разрозненных линий. Ираван наблюдал, как там парит дюжина пылинок: дежурные архитекторы Лабиринта, которые сейчас занимались траектированием с Диска архитекторов. Пылинки образовали новые линии созвездий, соединяя разрозненные звезды, но линии разбились прежде, чем успели собраться вместе.
Ираван нахмурился. Он узнал пылинки и Мегху, Гаурава и Крию среди них. Его превосходные навыки и вхождение в состав совета создали между ними естественную дистанцию, но когда-то и их номинировали на то же место в совете, которое сейчас занимает он. Каждый из них был компетентным архитектором Лабиринта. Тогда почему их линии созвездий разбились? Затишье между приступами земной ярости и последующее приземление должны были облегчить траектирование.
Он бросился в бой, создавая собственные линии созвездий, проявляя силу своего желания повлиять на растения ашрама. Ираван соединился со звездой, содержащей куст шиповника, обвил красное дерево и прикрепил свои линии к сотне других звезд сложным сетчатым узором. К нему потянулась дюжина пылинок, вытягивая свои более простые линии. Его линии созвездий вибрировали почти на пределе, борясь с ним, отрицая его волю. Ираван полностью сосредоточился на этом действии. Он крутился и кружился между пылинками, извиваясь и вертясь…
Созданный им контур встал на место. Несколько тысяч звезд соединились. Развернулась и встала на место еще одна часть лабиринта. Пылинки взмыли ввысь мерцающими брызгами, радуясь и выражая благодарность. Ираван широко улыбнулся. Его место было здесь. Здесь он был необходим, здесь в нем нуждались. Ему стало легче дышать. Он оставил парящие пылинки и снова начал дрейфовать в Моменте.
Бхарави во дворе храма уже барабанила ногой.
– Ты меня не слушаешь, – сказала она.
– Траектирование в этот раз было сложным, Бха, – сказал Ираван. – Не говори мне, что ты этого не почувствовала. Диску нужна вся возможная помощь.
– Твой дизайн приземления был новым. Необходимо дождаться, когда архитекторы Лабиринта адаптируются к нему.
– Мой дизайн приземления был простым. И все же наши созвездия продолжили разрушаться. Это произошло не потому, что архитекторы Лабиринта не были знакомы с проектом.
– Возможно, все просто устали из-за ужасно долгого приступа земной ярости, который мы пережили, – сказала она.
Ираван пристально посмотрел на нее.
Оба знали, что продолжительность приступа ярости земли не имеет значения. Архитекторы работали посменно, с обязательными перерывами на отдых, специально, чтобы избегать переутомления. Благодаря этому ашрам мог парить в небе вечно. Затишье было своего рода передышкой для архитекторов Лабиринта, чтобы они с легкостью могли траектировать дальше.
Во время затишья траектировать все растения Накшара было тем легче, чем ближе они находились к джунглям. Именно поэтому совет решил приземлиться.
– Дело не в усталости, – категорически возразил он. – Я слежу за архитекторами Лабиринта с тех пор, как было объявлено о приступе ярости земли. Виана совершила столько ошибок, что мне пришлось отправить ее назад в Академию. А Карн почти рыдал, когда бился с базовыми узорами. Это знак. Растения… они больше не реагируют на нас так, как раньше. Траектировать становится все труднее. Диску нужна моя помощь.
Во втором восприятии он остановился.
Там он патрулировал внешний лабиринт, помогая архитекторам Лабиринта. И там, за сиянием гигантской звезды, колыхалось и дрожало… нечто. Он замечал его и раньше, на протяжении всех месяцев жизни в храме. Оно пряталось за каждой созданной им траекторией. Сначала он думал, что это пылинка, просто еще один архитектор, которого он знал недостаточно хорошо и потому не узнал в Моменте. Однако в отличие от других пылинок эта частица не вращалась вокруг звезд. К ней не вела ни одна из линий созвездий. Эта частица просто колебалась, как ртуть, серебристая, расплавленная капля, пульсируя, словно сердце.
Ираван направился к ней. Частица, приближаясь, пульсировала. Он остановился. И частица остановилась.
Он метнулся влево, и она метнулась, отражая его движение.
«Что же ты такое?» – подумал он, пораженный.
Бхарави переступила с ноги на ногу.
– Ираван, ты хочешь сказать, что во время полета вообще не покидал храм?
Он едва услышал ее. Медленно, очень осторожно он подошел ближе к частице. Она ждала, пульсируя. В ней он вдруг увидел себя, хотя это было не его лицо, не в Моменте. На самом деле он уловил свое… эхо. Словно упал в зеркало и увидел отражение своего глаза раз сто, пока изображение не потеряло смысл. Это было похоже на…
«Резонанс», – подумал он.
Другого термина для этого явления у него не нашлось.
– Бха, – сказал он тихим голосом. – В Моменте что-то есть. Что-то странное.
Она расцепила руки и постучала по одному из браслетов из бусин рудракши. У нее над запястьем возникла голограмма – фотография Иравана рядом со списком имен. Она немного повисела, а потом исчезла, и Бхарави опустила руку.
– Я вижу, ты записался на дежурство на посту наблюдения, – сказала она. – Разве сегодня не очередь Чайи?
Он махнул рукой, чтобы успокоить ее.
Резонанс покачивался перед ним, расплавленно-серебристый. Ираван сделал шаг назад, и Резонанс повторил его движение. Ираван отступил еще на шаг, и Резонанс сделал то же самое.
Затем, быстрыми мигающими вспышками, которые заставили Иравана подумать о злобной ухмылке, Резонанс развернулся и унесся прочь, пронзая вселенную.
«Чертовы гнев и ярость», – подумал Ираван.
Он помчался сквозь Момент, пытаясь удержать взгляд на пульсирующей частице. Они кружились в свете огней, проносясь мимо линий созвездий, пугая пылинки. Он промчался мимо архитектора, почувствовал его негодование. Попытался отсечь Резонанс, но частица остановилась и бросилась назад – туда, откуда пришла. Ираван снова выругался и развернулся, пролетев над звездой, перескакивая через длинные линии лабиринта. В движениях частицы было что-то знакомое, как будто он должен был знать, что она сейчас сделает. Он обогнул золотую звезду и остановился перед Резонансом. Частица подобралась, одновременно встревожившись и забавляясь.