Критика Х. Рао
Небесный город
«Ха», – подумал Ираван и завис, надеясь увидеть, что та предпримет дальше.
Бхарави положила руку ему на плечо.
– Скажи мне, когда ты в последний раз видел Ахилью?
И в этот момент Резонанс его атаковал.
Ираван с ужасом увидел, как по его зеркальной поверхности пронеслась ярость, а потом частица врезалась в него.
Звезды Момента погасли.
Он, кувыркаясь, летел сквозь черноту.
Падал и падал. Бесконечно.
Ираван пришел в себя во дворе храма, наткнувшись на Бхарави и не успев подобрать отвисшую челюсть. Вселенная исчезла, исчезли все звезды, осталось только ощущение падения в черную дыру. Он открывал и закрывал рот, пытаясь произнести хоть слово, глядя на Бхарави. Желудок свело, и он наклонился, тяжело дыша.
– В чем дело? – сразу спросила она. – У тебя слились оба восприятия?
Она схватила его за плечи, поддерживая.
Задыхаясь, он покачал головой. Оглядевшись, Бхарави увела его подальше от суеты двора и поближе к основанию дерева рудракши, где не было других архитекторов.
Во втором восприятии Ираван дернулся и замер в бесконечной бархатисто-черной дыре. Он в панике кружил в ней, выискивая свет, любой свет, пытаясь обнаружить пылинку, звезду, Резонанс, хоть что-нибудь…
Резонанс снова обрушился на него.
Корчась от ужасной боли, Ираван рванул обратно в Момент. Снова замерцали звезды, знакомые и успокаивающие. Снова появился лабиринт Накшара, перекрещивающиеся сине-зеленые линии созвездий. Ощущение парения, которое всегда сопровождало Иравана при входе во вселенную, вернулось, но Резонанс все еще мерцал перед его пылинкой, как будто не он только что атаковал его. И в его серебристых боках отражалась невинность.
Ираван отскочил от него так быстро, что врезался в ближайшую звезду – буйное и ярко-зеленое рисовое поле, – и лишь затем бросился обратно, чтобы зависнуть в Моменте. Он обернулся, в его втором восприятии закружились огни, но Резонанс исчез.
Бхарави все еще смотрела на него с беспокойством, она держала его руки в своих, прижимая их к огромному стволу дерева рудракши. Ираван выпрямился, весь в поту, кивнул в знак благодарности. Бхарави отпустила его руки и отступила.
– Что с тобой случилось? – повторила она тихо. – У тебя слились формы восприятия?
– Нет, – его голос прозвучал надтреснуто. – Это… что-то другое.
Каким бы ужасающим ни был опыт падения в черную дыру, по крайней мере, Ираван остался самим собой. Если бы его восприятия слились воедино, он потерялся бы внутри страектированной звезды, потерялся бы в застывшем мгновении сознания растения. Он бы не знал, как оттуда выбраться, забыл бы, кто он. Если бы его восприятия слились, разделить их было бы практически невозможно. Только очень опытные архитекторы могли вырваться из такого плена.
– И что? – потребовала ответа Бхарави.
– Я… я не знаю, – голос у него все еще прерывался. – Там была такая штука – сущность. Нет, не сущность. Нечто, похожее на пульс. Вмешательство в Момент. Э-э… своего рода резонанс.
Бхарави нахмурилась сильнее. Она сжимала и разжимала кулаки, и ее ладони выглядели как распустившийся бутон ужаса.
Паника от случившегося волнами прокатилась по Иравану. В тот же миг он нырнул к звезде цветущего жасмина, привязал звезду к самому себе по простой траектории, затем полетел к домам в пределах архитектуры Накшара и к собственному дому. Там он прикрепил линию созвездия к пышному кусту иксоры. Линии созвездий сверкнули в Моменте и встали на место. К нему вернулась некоторая степень контроля.
Он кашлянул, пытаясь выровнять голос.
– Да, Резонанс. Вмешательство. Он… он… – Ираван потер лицо рукой, ощупывая щетину. – Бха, думаю, именно он выбил меня из Момента.
Бхарави оглядела двор, но Ираван говорил тихо, а ближайшие архитекторы находились в нескольких футах от него.
– Это невозможно.
– Я знаю, что чувствовал.
– Ираван, ты переутомился. Нужно ли объяснять, что происходит, когда архитектор так сильно устает?
– Не надо меня опекать, Бхарави. Я больше не твой ученик. Я сам – Старший архитектор и знаю, что такое усталость в Моменте. И это было совсем другое.
Она уставилась на него. Ираван расправил плечи и прислонился головой к дереву. Он закрыл глаза, глубоко дыша. Уставшие архитекторы могли потерять связь с Моментом, а иногда вообще не могли войти в него. У Иравана такой трудности не возникло. Он завис в своем доме, между гигантскими звездами, а затем снова улетел туда, где архитекторы Лабиринта завершали работу над другими сооружениями. Где цвели фруктовые сады и ширились бульвары. Знакомая картина успокоила сердцебиение Иравана. Когда он открыл глаза, Бхарави все еще пристально смотрела на него.
Он заговорил раньше, чем она успела открыть рот.
– Если он начнет вмешиваться в траектирование, это может привести к аварийному отказу системы. И в следующий раз мы можем рухнуть в ярость земли прямо в полете.
– Оставь решение всех проблем с лабиринтом архитекторам Диска, – вздохнула Бхарави. – А тебе нужно отдохнуть, провести время с женой.
Ираван покачал головой. Он протиснулся мимо нее обратно во внутренний двор. Храм начинал напоминать расширяющуюся пещеру. Архитекторы практически полностью сгладили эллипсоид дизайна для посадки. Сквозь трещины в высоком, покрытом корнями потолке тонкими лучами падал вечерний солнечный свет. В каменных бассейнах журчала вода, добавляя звон к эху, доносившемуся от затвердевших стен. Свободные от дежурства архитекторы уступали ему дорогу, стараясь держаться на почтительном расстоянии. Ираван попытался стереть с лица угрюмое выражение.
Бхарави шла в ногу с ним.
– Зачем ты записался на дежурство на посту?
– Тебе объяснить, как работает пост наблюдения? – хмыкнул он. – Я записался, потому что эту обязанность должен выполнять Старший архитектор.
– Не пудри мне мозги, – отрезала она. – Сейчас очередь Чайи. Почему ты решил заменить ее?
– Она беременна. Я вызвался добровольцем.
– Как благородно! А когда ты в последний раз видел Ахилью?
Бхарави была одной из немногих людей в ашраме, кто мог расспросить его о браке, но Ираван, тем не менее, недовольно прищурился.
– А почему ты спрашиваешь?
– Но ведь Ахильи здесь нет? – махнула она рукой в сторону двора храма. – А всех остальных архитекторов Диска пришли встретить члены их семей.
– Мы же приземлились, не так ли? В это затишье я только и буду заниматься тем, что смотреть на нее.
– Я знаю, сколько смен у тебя было в этот раз. Очень много. Слишком много.
– Да, но, учитывая, что слишком много архитекторов столкнулись с проблемами при базовом траектировании, это было оправдано.
– Это вредно для здоровья, Ираван. И небезопасно.
Ираван поднял руку.
– Можешь и дальше громить меня по поводу моего выбора, Бха, а можешь пойти к своей жене. Тарья ждет.
Он указал на фигуры, движущиеся в толпе. Тарья осторожно спускалась по последнему футу пандуса, держа на руках ребенка, рядом шел Куш.
Лицо Бхарави смягчилось. Возможно, зная, что Ираван последует за ней, она начала пробираться сквозь скопления людей, не говоря ни слова. Ираван шел медленнее. Когда он увидел Тарью с детьми, грудь ему свело судорогой от внезапного приступа тоски. Перед ним моргнул образ, который он создал в голове задолго до этого: мальчик и девочка с темной кожей, как у него, и с неистовыми завораживающими глазами Ахильи. Он заставил себя прогнать этот образ прочь.
Бхарави подошла к своей семье, поцеловала Тарью, затем взяла на руки Арта. Она что-то шепнула Кушу, и мальчик засмеялся. Тарья с любовью посмотрела на нее, затем повернулась к Иравану, и на лице у нее отразилось раздражение. Понятно, что оно было предназначено не для него.
– Ахилья, – начала она.
– Я видел ее, – коротко сказал он.
Тарья пожала плечами, сделав неловкий жест.
– Мне жаль. Ты знаешь, какой своенравной она может быть. Она что-то говорила о своем эксперименте и о том, что ей действительно необходимо уйти.
– Об экспедиции, – поправил он.
– И куда же ей надо было уйти? – в то же время спросила Бхарави.
Тарья закусила губу.
– Джунгли, – ответил Ираван. – Она проводит археологическое исследование. Изучает якш[5].
– Я думала, она забросила эту идею, – сказала Тарья, поморщившись. – Переросла ее. Такое ощущение, что она изо всех сил старается убедить себя, что ее исследования дадут ей шанс попасть в совет, как если бы она сама была архитектором. Она просто не понимает, насколько заблуждается, и, гнев и ярость, даже не хочет говорить на эту тему. Разве она не понимает, как это влияет… ну, на вас двоих? – раздраженно покачала головой Тарья.
Ираван отвел взгляд. Тарья произнесла вслух то, о чем другие в его компании осмеливались только шептаться.
Он всегда считал любые подобные разговоры большим оскорблением для Ахильи, а уж про такое фамильярное обсуждение его брака и речи быть не могло. Но внезапно почувствовал, что не может не согласиться с Тарьей и что ему совсем не хочется спорить с ней. Амбиции Ахильи попасть в совет, по сути, были несостоятельными изначально. Эти экспедиции в джунгли были бесполезны – именно поэтому остальные члены совета вообще не хотели давать ей разрешение на выход, чтобы она не питала ложных надежд. Ираван же все-таки принял решение и удовлетворил ее просьбу, но сделал это не ради экспедиции, а ради нее. Не мог же он действительно поверить, что архитекторы лучше неархитекторов.
Тарья долго изучала Иравана, ожидая ответа, но так и не дождалась.
– Пойдем, любовь моя? – сказала она, взглянув на Бхарави.
– Минуту, если ты не возражаешь, дорогая, – ответила Бхарави.
Она вернула Арта жене, и Тарья отошла на несколько шагов, поманив Куша.
Бхарави схватила Иравана за руку и оттащила его от стоявших поблизости архитекторов назад, в укромные уголки дерева рудракши.
– По-моему, ты должен был защитить Ахилью.
– Она взрослая женщина и сама принимает решения, что ей делать. Ей не нужно, чтобы я защищал ее от сестры.
– Ты с ней поругался, да? Вот в чем дело.
– Это она поругалась со мной, – отдернул руку Ираван. – И я не собираюсь извиняться, если ты хочешь говорить об этом. Я не сделал ничего плохого.
– Не веди себя как ребенок. Ты знаешь, тебе нужно это исправить.
– Я и так исправил. Я помог ей получить разрешение совета на экспедицию. Я даже назначил ей Младшего архитектора, чтобы у нее был кто-то, кто мог бы прокладывать для нее траекторию в джунглях.
– Навряд ли это значит «исправить», Ираван.
– А что ты хочешь, чтобы я сделал, Бхарави? Навязал ей свое присутствие? У нее была возможность встретиться со мной. Она была там, стояла рядом с Тарьей. Но даже не подошла. Она не хочет меня видеть. Разве это не ясно?
– У тебя тоже была возможность навестить ее. А ты навестил? Хоть раз за семь месяцев полета?
Ираван отвел взгляд от ее понимающего взгляда.
– Я был зол.
– Что же такого она сделала, чтобы так тебя разозлить?
Он не ответил. Каждый раз, когда он собирался покинуть храм, каждый раз, когда подключал свое кольцо гражданина, чтобы ответить на сообщение Ахильи, в голове у него возникали осколки образов их последней встречи, вновь и вновь разжигая холодную ярость: Ахилья обвиняет его в том, что у него появились тайны, Ахилья сомневается в его намерении стать отцом. Ахилья никогда не понимала, насколько сильное давление он испытывает, исполняя обязанности Старшего архитектора. Она была права, опасаясь перемен, которые принесло его повышение. Он действительно изменился, но в этом ведь не было ничего плохого. Это было необходимо: он рос, развивался, хранил непростые тайны своего положения – один, без ее поддержки.
Бхарави правильно прочитала его молчание.
– Ничего она не сделала, да? Гнев и ярость, семь месяцев, Ираван! Ты же знаешь, она не может прийти в храм во время полета без разрешения. Поэтому ты должен был пойти к ней. А ты ее ни разу не навестил. И что она должна была подумать?
– Давай закроем эту тему, Бхарави, – прорычал он. – У нас всегда была такая модель отношений. Мы с Ахильей не такие, как ты и Тарья. Нам не нужно разговаривать друг с другом каждый час и каждый день.
– Ты серьезно? Тонкости вашего брака меня не касаются, но что-то идет не так, так что не смей даже пытаться убедить меня в обратном. Если ты вообще не видел Ахилью, возможно, нам нужно снова проявить бдительность и усилить надзор за тобой.
Ираван нахмурился. Старшие архитекторы подчинялись тем же правилам, что архитекторы Лабиринта, но и Ираван, и Бхарави уже давно игнорировали требования к надзору, который заключался в том, чтобы тщательно отслеживать материальные узы друг друга. В течение семи месяцев Ираван в самых общих чертах записывал, где он находился, и Бхарави подтверждала это, не слишком внимательно изучая эту информацию, точно так же, как и он подтверждал ее записи, что было признаком доверия друг к другу и их положению. Но теперь, когда она скрестила руки на груди и стояла неподвижно, он понял, что она не шутит и снова заставит его отчитываться за каждый шаг, как если бы он был архитектором Лабиринта.
Он постарался сохранить спокойствие на лице.
– Это не настолько серьезно. Ты слишком много читаешь…
– Неужели? – сказала Бхарави. – Я так не думаю. Я вижу закономерность. Ты был в храме на протяжении всего приступа гнева и ярости земли. Ты записался на дополнительное дежурство на посту наблюдения. Ты явно избегаешь жену. И хотя ты больше не на Диске, ты все еще траектируешь.
Ираван взглянул на руки. Кожа у него мерцала, по ней кружились лозы и лианы, образуя простой вьющийся параллакс[6]. Он вплел еще больше жасмина у себя в доме – для Ахильи, подумал он с жалостью, – точно так же, как сделал это у входа в храм, несмотря на то что это оказалось бесполезным. Но после слов Бхарави Ираван обрушил линии созвездия и прекратил траектировать. Сине-зеленые татуировки у него на руках исчезли.
– Очень хорошо, – сказала Бхарави. – А теперь выйди из Момента.
Ираван выпрямился во весь рост.
– Ты не имеешь права мне приказывать, Бха.
– Тогда считай это предложением профессионала. Выйди из Момента.
Ее голос не допускал возражений. Какими бы равными они сейчас ни были, старые привычки отмирали с трудом. Ираван отпустил второе восприятие. Сине-зеленое свечение у него под кожей погасло. Он моргнул и теперь полностью ощутил себя в шумном внутреннем дворе. Подвешенное чувство в животе исчезло, как только он вышел из Момента, и на него вдруг навалилась жуткая усталость, а конечности будто налились свинцом.
– Если бы мне захотелось рискнуть, – сказала Бхарави жестким голосом, – я бы не стала заниматься этим в храме, где за тобой, вероятно, наблюдают все остальные члены совета.
– Что ты имеешь в виду?
– Хочешь, чтобы я объяснила доступно? – она сократила расстояние между ними и начала тыкать ему в грудь пальцем, словно пронзая каждым предложением. – Архитектору опасно траектировать без перерыва, потому что он может потерять связь с материальным миром. Если он потеряет связь с материальным миром, он потеряет контроль над собой. Если он потеряет контроль над собой, он начнет разрушать архитектуру в Моменте вместо того, чтобы строить ее. Он впадет в состояние экстаза.
– Бха, я не впадаю…
– Если совет заподозрит состояние экстаза у архитектора, – продолжала она, перебив его, – может потребовать, чтобы он прошел экспертизу.
– Это не…
– Если архитектор провалит экспертизу, – продолжала Бхарави, и слова вырывались у нее изо рта с низким рычанием, а палец прижимал бусины рудракши к его груди поверх курты, – ему произведут отсечение.
Это слово повисло между ними: темное, опасное, злобное.
Отсечение.
Теперь, когда Ираван больше не концентрировался на траектировании, у него в сознании возникли образы архитекторов, которым когда-то произвели отсечение. Их горе выражалось по-разному, но всех их объединяло одно – у них отсекли способность к траектированию. Это было высшее наказание, предназначенное для Архитекторов, впавших в экстаз.
– Ты мне угрожаешь? – холодно спросил он.
– Я тебя предупреждаю.
– Нет, ты цепляешься за сорняки. Когда я проходил проверку в последний раз, я был членом совета, Старшим архитектором. А Старший архитектор может траектировать, когда захочет.
– Старший архитектор знает ограничения траектирования. Старший архитектор понимает, почему здоровая семейная жизнь является показателем крепких материальных – супружеских – уз. Старший архитектор ведет себя умнее. Или ты так быстро забыл Манава?
Пять лет назад Манав был Старшим архитектором и членом совета. Ираван лично отсек у него способность траектировать, и с тех пор должность Манава оставалась вакантной. В этом свете лепет Иравана о Резонансе, его ссора с Ахильей, его переживания по поводу архитекторов Лабиринта – все это приобрело более мрачные оттенки. Он смотрел на Бхарави, а она не сводила с него безжалостного взгляда: она была его другом, его сторонницей, но, если он когда-нибудь впадет в отчаяние, она без сомнения станет его палачом. Она слишком – чертовски – бдительна для его же собственного блага.
– Возможно, тебе стоит повторить все эти уроки, – сказала она. – Потому что я могу попросить остальную часть совета проголосовать, чтобы проверить тебя на состояние экстаза прямо сейчас. Ты этого хочешь, Ираван?
– Нет, – сказал он. – Нет, не хочу.
Рука Бхарави снова крепко сжала его руку.
– Если я замечаю эти закономерности, то и другие заметят, поверь мне. Моя ответственность очевидна. Пожалуйста, не давай мне повода информировать остальных о том, что вижу я. Что бы ни происходило между тобой и Ахильей, исправь ситуацию.
Она еще раз предостерегающе взглянула на него, развернулась и присоединилась к семье.
В сознании Иравана перед ним открылось два пути: один – к Ахилье, а другой – к собственной интуиции. Призыв второго был столь соблазнительным, что игнорировать его было невозможно, – он уговаривал его вернуться в Момент, найти таинственный Резонанс и выяснить, что это такое. Однако Ираван не мог позволить себе игнорировать прямое указание Бхарави. Она была его наставницей, она выдвинула его в совет, и она была его самой активной сторонницей. Ираван вспомнил, как Ахилья уходила от него. Вспомнил, как сам оставил ее. Гнев, обида, оскорбленная добродетель – все это снова всколыхнулось в нем, воюя с воспоминанием о Резонансе.
Ты этого хочешь, Ираван?
Вздохнув, он повернулся спиной к Диску архитекторов и подошел к стене. Филодендрон раздвинул стебли, реагируя на его желание. Стиснув челюсти, Ираван направил растение, чтобы проложить кратчайший путь к внешнему лабиринту и к жене.
4. Ахилья
Когда Ахилья и Наиля подошли к внешнему лабиринту, остальные уже ждали их. Младший архитектор проложила путь прямо от храма, но им обеим пришлось остановиться, чтобы Наиля сменила униформу на одежду, лучше подходящую для джунглей. Теперь на ней была более короткая курта, очень похожая на курту Ахильи, а длинные волнистые волосы были собраны в аккуратный узел. Вместе они поспешили во внешний лабиринт, к Дхруву и Оаму, пробираясь сквозь густые заросли ежевики.
Там, где раньше была терраса Накшара, теперь раскинулась тенистая роща с высокими деревьями и мягким, пружинящим под ногами мхом. Вечерний солнечный свет падал между деревьями, окрашиваясь в полупрозрачные оттенки зеленого. Высоко в ветвях щебетали и пронзительно кричали городские птицы. Возможно, все это выглядело мирно, но Ахилья застыла как вкопанная, пораженная такой знакомой картиной, что сердце у нее чуть не выскочило из горла.
Поляна так сильно напоминала ту самую рощу, где они с Ираваном поссорились несколько месяцев назад. В следующее мгновение она вспомнила нежный занавес из жасмина у входа в храм и то, как он смотрел на нее, такой холодный, такой непреклонный. Наверное, это он построил внешний лабиринт. Это было очень на него похоже – знак для нее без слов, мрачное извинение. Дыхание у Ахильи участилось, и она почувствовала себя неловко, как будто неожиданно столкнулась с ним лицом к лицу. Вина давила на плечи.
Материальные узы всегда имели решающее значение для траектирования архитекторов, и их очевидным признаком был здоровый брак. А Ахилья оставила Иравана, зная об этом. Ее поступок был порожден холодной яростью, но до сих пор у нее в памяти всплывало, как он хватает свою одежду и уходит после ссоры. Он так долго наказывал ее молчанием, хотя она не сделала ничего плохого. Немного взбунтовалась. Но чем был ее маленький бунт по сравнению с его? И теперь они ходили кругами, злясь друг на друга. Она уже не могла вспомнить, было ли так всегда. Желудок у нее скрутило от растерянности и гнева.
– Ахилья, – позвал Дхрув, ворвавшись в ее мысли. – Иди сюда.
Она моргнула и отвела взгляд от рощи, повернувшись к нему. Высокий и долговязый, в очках в тонкой оправе, Дхрув выглядел непревзойденным гелиотехнологом. Его курта в желтую полоску переливалась в последних лучах заходящего солнца. Он указал на блестящие устройства в сумке, стоявшей у его ног.
Ахилья сглотнула и подошла к нему. Наиля уже присоединилась к группе, поворачиваясь туда-сюда, поправляя ремни рабочего снаряжения, надетого на нее Дхрувом. Еще один участник экспедиции стоял, прислонившись к дереву, и наблюдал за происходящим с непринужденным весельем, ремни его снаряжения были расстегнуты и просто висели.
– Оаму нужна помощь, – сказал Дхрув. – Помоги ему, пожалуйста, пока я закончу с Младшим архитектором.
Ахилья глубоко вздохнула. Роща, казавшаяся такой знакомой, воспоминания о ссоре с Ираваном, наступающие сумерки – все это, словно сговорившись, усиливало ее дурные предчувствия. Но сейчас она не могла позволить себе отвлекаться. Сейчас значение имела только экспедиция. Ахилья ждала ее слишком долго, боролась слишком упорно.
Она кивнула Дхруву и заставила себя вернуться в эту рощицу и сосредоточиться на том, что она представляет собой на самом деле, а не на том, что она ей напоминает. Рядом с гелиотехнологом стоял Оам, на лице которого при ее приближении расплылась порочная улыбка. Он широко раскинул руки, словно приглашая Ахилью броситься в его объятия. Ростом он был с Ахилью, а по возрасту – ровесником Наили. На нем до сих пор был костюм медбрата из лазарета, но он хотя бы собрал дреды в хвост в качестве уступки ради экспедиции. Когда Ахилья протянула руки к ремням его снаряжения, он заулыбался еще шире, и выражение его лица навряд ли можно было назвать уважительным.
Ахилья сдержала унижение, волной накатившее на нее, и ответила натянутой улыбкой. Не стоит обманываться: Оам рвался в экспедицию из-за увлечения ею, а не ради исследований. Но со временем он станет ее первым настоящим учеником и вторым археологом Накшара. Ее работа будет продолжаться и после завершения ее жизни. Она должна быть благодарна, что совет вообще позволил ему сопровождать ее.
Оам опустил руки, когда она затягивала на нем ремни. Его пальцы проникли в ее сумку, и, прежде чем Ахилья успела отреагировать, он вытащил ее гелиопланшет и начал свайпить, просматривая заметки.
В Ахилье вскипело раздражение, но она глубоко вздохнула, заставив себя успокоиться. В любом случае она собиралась отдать планшет Оаму в джунглях, потому что его единственная обязанность во время этой экскурсии заключалась в том, чтобы зарисовать якшу-слона, которого они выслеживали. Краем глаза она увидела, как на стеклянном экране мелькают изображения, картинки, которые она рисовала сама в предыдущих экспедициях: якша-горилла с массивными плечами, якша-волк с грозным взглядом, якша-тигр, лакающий воду из пруда.
– Готов к приключениям? – спросила она, туже затягивая ремни у него на плечах. – Будет интересно.
– Никогда раньше не видел такого, – сказал Оам вместо ответа.
– Мало кто видел, – пробормотала Ахилья.
Якши были частью мира почти так же давно, как и люди, однако обычный гражданин мало что знал об этих существах. Якши вообще нигде не упоминались, разве что случайно, что было характерно для историй архитекторов, которые описывали вопросы полета и обеспечения жизни и быта архитекторов. В их историях редко упоминались даже люди, которые не умели траектировать, за исключением случаев, когда они были сторонними наблюдателями, и то только для того, чтобы подчеркнуть, насколько архитекторы превосходили их по всем качествам.
Ахилья жестом предложила Оаму повернуться, чтобы поправить фиксаторы спереди. Он повиновался, слегка нахмурив брови. Находясь так близко, она чувствовала его едва сдерживаемую нервозность, скрытую за юношеской бравадой, подергивание глаз, учащенное дыхание, капли пота.
– Знаешь, бояться – это нормально, – тихо сказала она. – Хотя страх может сбить с толку.
– Я не боюсь, – тут же ответил он, напрягаясь. – Значит, эти якши… они огромные, да? – спросил он, выдав себя. – А маленьких ты когда-нибудь видела?
– Нет, они всегда гигантские. Последний раз я видела якшу-слона высотой в двадцать футов. Архитекторы считают, что именно благодаря размерам эти существа выживают во время ярости земли, но дело, конечно, не только в этом.
– Мои отцы говорили, что якша-птица чуть не напала на ашрам, когда они были молодыми…
– Она не нападала, – сказала Ахилья, покачав головой. – Она просто чуть не столкнулась с городом. Я помню этот случай. Архитекторам тогда пришлось резко изменить траекторию полета, и Накшару удалось избежать столкновения. Но так произошло потому, что эти существа нас вообще не замечают, даже наши города. На каком бы уровне существования они ни находились, мы не являемся его частью. Сами по себе они действительно пассивны.
Оам закусил губу и медленно кивнул.
– Не переживай, – сказала она мягко. – Я буду тебя беречь.
– Может, я буду тебя беречь, – сказал он, выпрямляясь, затем подмигнул ей, расправил плечи и снова сосредоточился на гелиопланшете.
Ахилья больше не пыталась его успокоить. Оаму предстояло многое узнать о личных границах, но она не могла отрицать его способности задавать практические вопросы. Единственная причина, по которой совет разрешал ее вылазки, заключалась в том, что она убедила их в преимуществах задолго до этого. С ее данными они могли избежать столкновения с воздушными воплощениями якш, могли оценивать изменения в растительности джунглей после приступов гнева и ярости, могли находить лучшие места для посадки во время затишья.
Ахилья неоднократно призывала совет Накшара использовать ее исследования для решения этих вопросов, и хотя на ее последние запросы они хоть как-то отреагировали, большая часть отчетов томилась в какой-то невидимой части их официальной переписки. Она знала, что они теряют терпение из-за ее выходов в джунгли. На этот раз ей просто сделали уступку в последнюю минуту. В следующий раз ее могут вообще не выпустить из Накшара.
В ней росло желание поскорее покинуть город, не медля ни минуты, и пальцы заработали быстрее, защелкивая один фиксатор за другим.
– Здесь говорится, что на самом деле ты не ожидала, что экспедиции сработают, – пробормотал Оам.
Ахилья присела и поправила ремни у него на поясе.
– В таких вылазках всегда есть элемент неопределенности.
– Но, похоже, дело не только в этом, – сказал он. – Здесь сказано, что ты считаешь, что экспедиции нужна удача. Что, – и он процитировал: – «археология – это шутка. Пока я не предложу альтернативу, все будут довольствоваться голословными объяснениями архитекторов».
– Да, я считаю, что их объяснения действительно голословны. Якши каким-то образом приспособились к жизни в джунглях – помимо того, что говорят архитекторы. Если мы узнаем, как они это сделали, нашей цивилизации больше не придется постоянно летать. И тогда мы перестанем зависеть от архитекторов.
Оам помолчал, у него вырвался нервный смех.
– Тебе действительно не нравятся архитекторы?
Ахилья взглянула на него, встретив его неуверенный взгляд.
– Архитекторы… необходимы, – осторожно ответила она. – Было бы глупо это отрицать. Они нужны нам в городе, и они нужны мне в джунглях. Больше никто не сможет страектировать нам путь снаружи.
– Но то, что ты здесь написала, – продолжал он тихим голосом. – Что ты имела в виду?
– Лишь то, что, возможно, существуют и другие способы выжить, Оам. И эти способы могут быть лучше бесконечных полетов. Если мы с тобой найдем их, то, возможно, у нас получится немного изменить этот мир.
– Но это не наша проблема. Проблему выживания должен решать совет. Пусть об этом переживают архитекторы и гелиотехнологи.
– Мы – тоже часть города. Значит, это и наша проблема. Если мы обнаружим что-то полезное, что-то, что будет способствовать выживанию, возможно, однажды обычный гражданин, такой как ты или я, сможет получить место в совете.
– Но такие люди, как мы, ничего не смыслят в полете и архитектуре…
– Если мы найдем альтернативное решение, возможно, нам и не потребуется…
– Если архитекторы так сильно тебя раздражают, – серьезным голосом заговорил Оам, – почему ты вышла замуж за архитектора?
Вопрос прозвучал так невинно и был настолько очевидным, что Ахилья на мгновение ошеломленно отшатнулась. Она открыла и закрыла рот, и внезапные горячие слезы обожгли ей глаза.
«Потому что Ираван другой», – подумала она, но не смогла заставить себя произнести эти слова вслух.
Когда-то, давным-давно, Ираван и правда был другим. Он с энтузиазмом стремился изменить старые методы работы совета. В Накшар он прибыл из Ейкшара и тогда действительно был готов взглянуть на нее и на мир по-другому. Но повышение по службе очень его изменило. Горло у нее сжалось. К лицу прилила кровь. В мыслях она снова увидела, как он уходит от нее.
Ахилья отошла от Оама, выдернув у него из рук свой гелиопланшет.
– Ну вот и все, – тихо сказала она. – С твоей экипировкой мы закончили.
Она отвернулась от испуганного взгляда Оама и обратилась к Дхруву.
– А ты закончил? Якша может уйти в любую минуту.
– Пока не совсем, – ответил Дхрув. – Здесь приборы для вас обоих.
Он подтолкнул сумку с приборами в ее сторону, и Ахилья направилась к ней, а Оам последовал за ней со смущенным выражением лица.
Когда Оам задал вопрос, она как будто снова погрузилась в долгие дни одиночества, последовавшие за молчанием Иравана. В памяти вновь возник образ мужа, лицо которого потемнело от возмущения, когда она усомнилась в его честности, усилив его гнев. Но Ахилья яростно вытолкнула этот образ из головы и сосредоточилась на блестевших в сумке устройствах. Ее рука наткнулась на прибор в виде половины медальона ромбовидной формы, висевший на блестящей цепочке. Как и большинство гелиотехнического оборудования, медальон был выполнен из упругой коры и тонких оптических волокон, соединяющих внутренние схемы. Из него донесся низкий звенящий звук, приглушенный пальцами Ахильи, когда она вынимала его.
Она взглянула на Дхрува, удивленно вскинув брови. В последний раз, когда она использовала этот медальон-трекер, он не издавал никаких звуков.