Лена Обухова
Награда для генерала. Книга первая: шепот ветра
А спустя несколько мгновений задыхалась уже от восторга. Рев двигателя наполнял уши, ветер трепал волосы, и у меня появилось полное ощущение полета. Полета и свободы, какой не могло существовать на грешной земле, только в божественной обители. По крайней мере, так я думала до того момента. Захотелось закричать от внезапно охватившей меня беспочвенной радости, расставить руки в стороны, словно птица крылья, закрыть глаза и поднять лицо к солнцу, пробивающемуся к нам сквозь кроны деревьев.
Но я, конечно, не решилась отпустить Шелтера, памятуя о предупреждении, что свалюсь на первой же кочке.
Не знаю, как долго мы ехали. Мелькали растущие вдоль дороги деревья, вдалеке проплывали домики уже знакомого городка. Ни на одну лесную дорогу мы так и не въехали, словно Шелтер опасался рисковать и давать неизвестным недоброжелателям возможность снова на нас напасть. Хотя едва ли кто-то мог устроить засаду сегодня: ведь никто не знал, что мы поедем кататься. Но все равно мы проезжали в основном через поля, пока мотоцикл вдруг не сбросил скорость и не съехал на обочину. Мы остановились, Шелтер вновь выставил опору и предложил спешиться.
Мне потребовалось немало времени, прежде чем я смогла вернуть себе контроль над телом, расцепить руки и спрыгнуть на землю. Стащив с себя очки, я положила их на сиденье и оглянулась.
Оказалось, мы остановились на краю солнечного моря. Серьезно, я никогда раньше не видела такого: прямо у дороги начиналось огромное поле желтых цветов, убегающее во все стороны до самого горизонта. Высокие стебли, доходившие мне до середины бедра, венчали метелки мелких цветочков, столь ярких, что хотелось зажмуриться, как будто смотришь на настоящее солнце.
Зачарованная, я шагнула вперед, погружаясь в цветущие волны, касаясь кончиками пальцев нежных шелковистых лепестков. И снова задыхалась от восторга, сердце билось в груди как сумасшедшее. Солнце ярко светило надо мной, солнце разливалось вокруг меня, уходя в бескрайнюю даль, где соединялось с прозрачно-голубым небом. Ветер трепал спутавшиеся волосы, теплые лучи целовали кожу, и меня наполнял почти такой же восторг, как во время фейерверка накануне.
Я обернулась, желая спросить у Шелтера, чувствует ли он то же самое, что сейчас испытываю я, ощущает ли кожей теплое солнечное безумие, но не смогла произнести и звука. Я, не заметив, отошла на приличное расстояние, а он остался у мотоцикла.
Генерал сидел на нем боком, скрестив руки на груди и с улыбкой наблюдая за мной. Его волосы тоже были взъерошены, солнце играло, отражаясь от золотистых пуговиц и нашивок его мундира, а сам он щурился от яркого света. Я вновь невольно залюбовалась им: ростом, статью, осанкой. И вновь испытала укол совести.
Ну, не должна похищенная из дома девушка так восхищаться своим похитителем, но я ничего не могла с собой поделать. Быть может, потому что впервые встретила его не как врага, не как богатого хозяина, а как мужчину одного со мной положения. Встретила тогда, когда, доведенная почти до отчаяния, ждала, что в дом наконец войдет моя судьба.
Дождалась. Судьбу не выбирают. Как не выбирают любовь. Просто он пришел и все изменил, пусть даже поначалу перемены казались кошмаром. Но сейчас, стоя посреди залитого солнцем желтого моря, я почти не помнила ужаса первых дней.
Шелтер вдруг встал, расплетая руки, и направился ко мне. Сердце опять подпрыгнуло, а потом ухнуло вниз, провалилось в живот и запульсировало там не то болезненно, не то приятно. По мере того, как сокращалось расстояние между нами, мне хотелось то попятиться, то шагнуть генералу навстречу, но я осталась стоять на месте, пока он не подошел сам.
Подошел, посмотрел в глаза все тем же пронизывающим взглядом, прожигающим насквозь и проникающим в меня. Я тяжело дышала, безотчетно и бессознательно погружаясь в темноту зрачков и почти не отличающейся от них радужки. Солнечный свет как будто был не властен над генералом Оллином Шелтером, не способен развеять тьму внутри него. Но, возможно, это было и не нужно?
Руки генерала без предупреждения скользнули вокруг моей талии, крепко прижимая к нему. Я уперлась ладонями Шелтеру в грудь, отклоняясь и пытаясь сохранить дистанцию, хоть и понимала, что это бессмысленно. Примерно так же бессмысленно, как сопротивление Сирана Варнайскому Магистрату.
– О чем ты думаешь, Мира? – тихо спросил Шелтер. – О чем ты думала сейчас, когда смотрела на меня?
– Ни о чем, – попыталась соврать я, но он только покачал головой.
Конечно, его не провести.
– О чем ты думала? – настойчиво повторил Шелтер.
– О том, что вы очень красивый мужчина, – почти шепотом призналась я, чувствуя, как жар стыда затапливает меня. – О том, что вы не должны мне нравиться, но нравитесь.
– Но почему не должен? – все так же тихо и спокойно уточнил он, не отпуская мои глаза ни на секунду.
– Потому что вы генерал чужой армии, – неуверенно объяснила я. – Человек, забравший меня из дома и превративший в рабыню.
Шелтер покачал головой.
– Нет, Мира, не я тебя забрал, не я превратил в рабыню. Это сделал Драгз, я просто не мог ему помешать, потому что он не подчиняется мне, он подчиняется Магистру. И не моя вина, что Сиран и Оринград оказались слишком слабыми, чтобы защитить своих граждан. Как не виноват я в том, что твой отец повел себя как последний дурак, подвергнув тебя опасности. Скажи, что плохого сделал тебе лично я? Я хоть раз тебя обидел? Хоть раз злонамеренно причинил тебе боль?
Я тяжело сглотнула и, не найдя голоса, лишь неуверенно пожала плечами и покачала головой.
– Тогда почему я не должен тебе нравиться? – почти прошептал Шелтер, наклоняясь ближе.
Тому были причины. Пусть он не сделал мне ничего плохого, но я не должна была влюбляться в него. Потому что честных отношений между нами быть не могло. Законных, освященных Тмаром уз. А когда женщина знает, что мужчина не сделает ее своей женой, она не должна позволять обнимать себя. И, наверное, именно это я хотела сказать ему, когда открыла рот, но не вышло.
Не спрашивая разрешения, без какого-либо предупреждения Шелтер наклонился еще ниже, накрывая мои губы своими, поначалу лаская медленно, осторожно и томительно нежно, но постепенно усиливая напор.
Его руки скользнули по моей спине, привлекая ближе и одновременно удерживая, но меня уже не надо было держать. Что-то с громким треском сломалось и рухнуло – и то была стена строгого воспитания, которое я получила дома. Она рухнула, разлетелась на куски вместе с желанием сопротивляться. Мои ладони больше не отталкивали его, они скользнули вверх по его груди, к плечам, руки обвили шею. Я вся потянулась к генералу, к его бесстыдным, требовательным и таким нежным губам, приподнимаясь на носочках, чтобы как-то компенсировать разницу в росте.
Посреди солнечного цветочного моря я целовалась с ним как первый и последний раз в жизни, не думая о последствиях, не думая о запретах, не думая о том, как он воспримет мою податливость. Я не думала ни о чем. Я просто не могла думать.
* * *
Постепенно туман в голове начал рассеиваться, вернулись сомнения, и я испуганно отпрянула, прерывая поцелуй. Шелтер не стал удерживать и продолжать насильно. Ослабил объятия, но ровно настолько, чтобы я смогла лишь немного отстраниться. Его руки обнимали меня, чему отчасти я была рада: ноги отчего-то снова держали плохо, как в первый момент, когда я только слезла с мотоцикла.
Наверное, сумасшедший поцелуй в каком-то смысле был сравним с непривычной поездкой. Как только мысли окончательно прояснились, я почувствовала охватившую меня мелкую дрожь.
Одна рука генерала все еще лежала у меня на талии, а другой он осторожно коснулся головы, погладив по волосам, потом щеки, невесомо лаская горящую кожу, как уже делал раньше. Его неровное дыхание касалось моего лица, но он молчал.
Молчала и я. Тоже тяжело дыша, не решаясь посмотреть ему в лицо. Я опустилась на всю стопу, снова став заметно ниже, мои руки сползли ему на плечи.
– Ты вся дрожишь, – были первые его слова после продолжительной паузы. Голос прозвучал бесстрастно. – Не понравилось? Или я напугал тебя?
Я молча мотнула головой, все еще не решаясь поднять глаза.
– То есть понравилось? – педантично уточнил он.
Я кивнула, ощущая, как дрожь усиливается. Ничего не могла с ней поделать.
– Тогда в чем проблема? Что с вами делают в этом проклятом Оринграде, если у взрослой и полностью созревшей девушки такая простая и естественная между симпатичными друг другу мужчиной и женщиной ласка вызывает подобную реакцию? Такое чувство, что я пытался тебя съесть, а не поцеловал.
Я смущенно уткнулась лицом ему в плечо, отчаянно стараясь взять себя в руки, но проигрывая эту битву. Шелтер успокаивающе погладил меня по плечу. Его прикосновения были легки и почти невесомы, руки обнимали, поддерживая, но не удерживали. Я чувствовала, что если захочу отстраниться больше, то смогу беспрепятственно это сделать, но я не хотела. Мне нравилось чувствовать его руки, ощущать терпкий аромат табака, исходящий от мундира. К нему примешивался еще какой-то запах, незнакомый, но очень приятный, он исходил от его кожи. Безумно хотелось уткнуться носом в шею, чтобы почувствовать этот запах лучше. А еще, может быть, коснуться губами, попробовать его кожу на вкус…
От этих неподобающих желаний меня снова бросило в жар, и чтобы отвлечься, я заставила себя сказать:
– Дело не в Оринграде, дело во мне.
Голос прозвучал надломлено, хрипло, я откашлялась, чтобы прочистить горло и признаться уже немного увереннее:
– Просто я целуюсь второй раз в жизни. А первый прошел не очень удачно.
– Расскажи? – предложил Шелтер мягко.
– Это неприятные воспоминания.
Он молча коснулся губами моего лба, потом поцеловал в висок, снова погладил по плечу. Не настаивал, но и не отступал. Его осторожные прикосновения постепенно успокаивали меня, и я вдруг с удивлением обнаружила, что уже рассказываю ту историю.
– Мне было четырнадцать. И был парень года на три старше, который уже начал… Ходить ко мне, понимаете? Выделял меня среди прочих.
– Он тебе нравился? – тихо уточнил Шелтер.
– Наверное. Он был приятным. Мы в каком-то смысле дружили. Он иногда мне помогал, а я ему приберегала угощения. Однажды он заманил меня за дом и принялся целовать, прижав к стене.
– Тебе было неприятно?
– Нет, почему же? Непривычно, но мне понравилось.
– Значит, он захотел больше, чем ты была готова дать?
– Да нет же! Он был достаточно… сдержан.
– Тогда что пошло не так?
– Мой отец нас застал за этим делом, – призналась я, непроизвольно поежившись. Старая обида шевельнулась внутри холодной мокрой жабой. – Кира он прогнал последними словами, а меня выпорол.
Руки Шелтера на мгновение сжались крепче вокруг меня, но тут же снова расслабились. Я повернула голову, прижимаясь к его груди щекой, погладила ладонью грубую ткань мундира. Тяжело сглотнула вставший поперек горла ком.
– Он бил меня ремнем и все приговаривал: «Шлюхам не место в моем доме». Он повторял это и повторял… А рядом плакала мама, просила меня отпустить, но он только вытолкнул ее из комнаты и продолжил. Самое обидное, что у меня и в мыслях не было позволять Киру нечто большее, чем пару поцелуев. Но с того дня… Расхотелось и этого.
Руки генерала снова нежно скользнули по моим плечам, он сжал меня в объятиях крепче, еще раз коснулся губами лба, виска, скулы. Я запрокинула голову, бессовестно подставляя губы под новый поцелуй, который не заставил себя ждать. И на этот раз он оказался медленнее, спокойнее и нежнее.
– Бедная моя девочка, – пробормотал Шелтер тихо, отстраняясь и заглядывая мне в глаза. Его пальцы вновь ласкали кожу на щеке, и я непроизвольно зажмурилась от удовольствия. – Теперь мне многое стало понятней. Кроме одного: как ты можешь называть то место своим домом? И ради этого человека ты рисковала, вступаясь за него перед солдатами?
Я пожала плечами.
– Он мой отец. Единственный родной мне человек. Да, он часто обижал меня. И маму. Но… Семью не выбирают.
Как судьбу и любовь, подумалось мне, но я не стала озвучивать.
– Он больше тебя не обидит, – заверил Шелтер. – Ты туда не вернешься.
Наверное, его слова должны были меня успокоить, но мне почему-то стало ужасно грустно и тоскливо. Не потому, что я скучала по отцу. Я скучала по Оринграду. По запаху моря, по крику чаек, по портовому шуму. По узким, порой невообразимо кривым улочками, по моим гостям, с некоторыми из которых у нас сложились почти дружеские отношения, по Анне Кроули. Я скучала даже по лохматому и вечно голодному Бардаку, а от мысли, что больше не смогу навестить могилу матери, мне хотелось плакать.
И, кажется, я вывалила на Шелтера все эти сумбурные мысли и чувства бессвязным лепетом между его поцелуями, которыми он снова и снова покрывал мое лицо, пока я наконец не успокоилась окончательно. Дрожь унялась, ноги держали меня увереннее, а что глаза слезились… Так это просто солнце резало их, поскольку мне приходилось запрокидывать голову.
– И что теперь? – спросила я, когда мы отстранились друг от друга чуть дальше.
Сейчас я могла лучше видеть лицо генерала, такое спокойное и бесстрастное, как и всегда. Лишь глаза выдавали его с головой, словно он забыл поставить обычный зеркальный щит. В этих глазах я видела и странную тоску, и горячее желание, и даже нечто похожее на страх. Неужели генерал Шелтер может чего-то бояться? Неужели он может бояться меня?
Логично было предположить, что ему нужно больше, чем просто поцелуи посреди цветущего поля. Готова ли я была это дать? Я не знала. Меня тянуло к нему, нравилось ощущать его прикосновения, но слова отца все еще звучали в ушах: «Шлюхам не место в моем доме». А как еще назвать женщину, что с готовностью и желанием ложится в постель к мужчине, который не является ее мужем?
Наверное, Шелтер прочел противоречивые мысли и понял охватившую меня внутреннюю борьбу, улыбнулся и покачал головой.
– Ничего, Мира. Через три дня я уеду. И не знаю, когда вернусь. Если вообще вернусь. Ты будешь меня ждать?
– Буду, – легко выдохнула я.
Конечно, а как же иначе? Неужели у него еще остались сомнения?
– Вот заодно и узнаю, каково это: быть там, когда тебя ждут здесь, – с улыбкой заметил генерал. – И каково возвращаться сюда, когда тебя кто-то ждет.
Я снова шагнула к нему, убивая едва восстановившееся расстояние, коснулась рукой его лба и очертила указательным пальцем защитный круг. Не без труда дотянулась губами до его центра, Шелтеру пришлось наклониться, чтобы у меня получилось.
– Пусть Тмар вас хранит. Я буду молиться за вас, генерал Шелтер.
Он улыбнулся, снова обнимая меня и целуя.
– На всякий случай молись шепотом, – попросил между поцелуями. – Вдруг поможет?
* * *
Это был длинный, солнечный и невероятно радостный для меня день. Пожалуй, я не могла припомнить другого такого за последние несколько лет, а может быть, и за всю мою жизнь!
Нацеловавшись в поле так, что у меня заныли губы, мы поехали дальше. Оказалось, что окрестности генеральского дома богаты на живописные места. Здесь даже нашелся водоем. Конечно, он не был похож на море, просто маленькое озерцо или даже пруд, но я с удовольствием окунула в него ноги, хоть для этого и пришлось снять чулки. На предложение присоединиться ко мне генерал Шелтер лишь скрестил руки на груди и с обычной ухмылкой заявил:
– Я залезу в эту воду только в одном случае: если мы с тобой решим поплавать нагишом.
За что и был обрызган с ног до головы.
Когда нас одолевал голод, мы заезжали в какой-нибудь небольшой городок, где рядом с рыночной площадью всегда можно было найти несколько кафе. В одном повар прямо при нас пожарил в кипящем масле плоские булочки, растянув тесто руками так, что в центре образовался совсем тоненький слой. Еще горячую зарумянившуюся лепешку он обмакнул в сахарную муку, перехватил шуршащей бумагой и вручил мне. Я от нетерпения обожгла об нее язык и губы.
В другом городе и другом кафе мы съели уже более основательный обед, сидя на террасе, оплетенной каким-то вьющимся растением, от которого образовывалась приятная тень. Было непривычно оказаться гостьей, расслабленно попивающей кофе, пока подавальщики носятся туда-сюда, разнося между столиками еду.
В третьем городке мы попали на местный праздник, где всем наливали какой-то холодный и сильно пенящийся напиток. Он был сладковатым на вкус, и после пары глотков мне стало еще веселее. Пока я, сжимая в руках громоздкую кружку, которую мы взяли на двоих, ибо одному с ней было не справиться, наблюдала за выступлением жонглеров, Шелтер умудрился где-то купить мне цветов.
– Помню, на тебя произвела благоприятное впечатление эта наша традиция, – объяснил он, когда я недоверчиво посмотрела на аккуратный нежный букет, который он мне протянул и обменял на кружку.
За одно это я готова была расцеловать его при всех. Но, конечно, не решилась. К чести генерала Шелтера, он щадил мою стыдливость, на людях максимум позволяя себе предложить мне локоть. Лишь когда мы останавливались прогуляться в пустынных местах, притягивал к себе для нового поцелуя.
Поскольку почти сразу солнце стало припекать, Шелтер снял мундир, а потому в нем никто не узнавал военного. Зато в каждом городке его мотоцикл неизменно собирал толпу местных мальчишек, которые облепляли его и подолгу не давали нам тронуться с места, клянча:
– Дядя, покатай! Ну, пожалуйста, покатай!
Шелтер только смеялся в ответ.
Он вообще сегодня много смеялся, гораздо больше и намного искреннее, чем обычно. Я его практически не узнавала. Как будто генерал еще и помолодел заодно. Лишь заглядывая ему в глаза, я видела все ту же тьму, которая хоть и старалась сегодня быть дружелюбной, но все равно несла в себе какую-то скрытую угрозу. Только теперь я уже сомневалась в том, что она угрожает окружающим, а не самому Шелтеру.
Солнце успело опуститься довольно низко, когда мы наконец вернулись в особняк. Поставив мотоцикл на место все в том же строении, как выяснилось, оно называлось гаражом, Шелтер последний раз обнял и прижал меня к себе, целуя жадно и как-то отчаянно, словно понимал, что в следующий раз ему удастся сделать это нескоро. Видимо, позволять себе лишнее на глазах у слуг он тоже не собирался.
И, наверное, это было добрым знаком, только я уже сама не знала, чего хочу, потому и вцепилась в его шею так, что мы не скоро смогли разорвать объятия.
За этим последовал еще один совместный ужин на террасе, после которого мы сидели на ступеньках с бокалом вина, провожая взглядом садящееся за горизонт солнце. Мы делали так часто, но сегодня почти не разговаривали. То ли наобщались за день, то ли каждому было о чем подумать.
Например, о том, что в отпуске Шелтера осталось всего два дня. Теперь от этой мысли сердце сжималось особенно болезненно. Может быть, прав был генерал, что не обзаводился семьей или близкими отношениями с женщинами. Это же с ума можно сойти, если ждать его оттуда. А если он не вернется? До сих пор удача ему сопутствовала, но любая удача рано или поздно заканчивается.
Когда солнце скрылось за горизонтом, а наши бокалы опустели, Шелтер молча поднялся на ноги, протянул мне руку, да так и оставил мою в своей ладони: единственная вольность, которую он допустил в отношении меня в своем доме. Против обыкновения он проводил меня до двери моей комнаты, так и держа за руку.
Я ждала, что он попытается войти следом и все-таки остаться на ночь. Наверное, я бы ему даже позволила. И самое ужасное: я сама этого хотела. Хотела так сильно, что испытала жгучее разочарование, когда генерал, быстро поцеловав напоследок, пожелал мне спокойной ночи, повернулся и пошел прочь. Я почти готова была его окликнуть. Почти…
Оказавшись по другую сторону двери, я поняла, что меня снова колотит как от сильного озноба.
– Да что же это такое? – почти простонала я, не понимая, что происходит.
И поторопилась отправиться в душ, чтобы немного прочистить мысли. К счастью, Марию я давно отучила пытаться помочь мне с переодеванием.
Вода помогла. Вместе с дорожной пылью она смыла с меня тревоги, сомнения и неуместное возбуждение. Торопиться некуда. Шелтер обязательно вернется, ведь он непобедимый генерал Варнайского Магистрата. И когда вернется, он обязательно что-нибудь придумает. Придумает, как мы сможем быть вместе так, чтобы это не было бесчестием для меня.
Завернувшись в халат и подсушив волосы полотенцем, я взяла гребень, прошла в комнату, открыла окно и села на широкий подоконник, усыпанный подушечками, чтобы послушать пение вечерних птиц, пока волосы будут сохнуть.
Как и в первую мою ночь в доме генерала, из окна на меня дохнуло запахом цветов и пронзительное щебетание птиц ворвалось с теплым дыханием ветра. Едва я успела устроиться поудобнее, как к птичьему концерту добавилась еще одна мелодия.
Я не слышала ее с того вечера больше ни разу, уже успела увериться в том, что мне показалось, но вот «пение ветра в трубах» наконец вернулось. Снова то же простое звучание. Две ноты, сплетающиеся друг с другом как пара в танце. Только сегодня в мелодии я не слышала ни тоски, ни безысходности. Напротив, она заставляла улыбаться, вспоминать о том, как губы Шелтера нежно касались моих, как его пальцы скользили по коже, поднимая дыбом каждый крошечный волосок.
Незамысловатый мотив снова казался чужим, но сегодня я была иррационально уверена, что «пение ветра» звучит именно для меня.
