Наука и техника имеют своей задачей подчинение человеку материи и неотделимых от нее пространства и времени. Правда, есть кое-какие идеалистические книги, не поповские, а философские, в которых можно прочесть, будто время и пространство являются категориями нашего разума, будто они вытекают из потребностей нашей мысли, и им ничто собственно не отвечает в действительности. Но с этим согласиться трудновато. Если любой идеалистический философ, вместо того чтобы приехать к поезду в 9 часов вечера, опоздает на 2 минуты, он увидит хвост уходящего поезда и убедится воочию, что время и пространство неотделимы от материальной действительности. (Аплодисменты.) Задача в том, чтобы это пространство сократить, преодолеть, чтобы время сэкономить, чтобы человеческую жизнь продлить, чтобы прошлое время запечатлеть, чтобы жизнь поднять и обогатить. Отсюда борьба с пространством и временем, в основе которой лежит борьба за подчинение человеку материи, составляющей основу всего не только реально существующего, но и всего вымышленного. Сама наша борьба за научные достижения представляет собой только очень сложную систему рефлексов, т.-е. явлений физиологического порядка, которые вырастают на анатомической основе, в свою очередь выросшей из неорганического мира, из химии и физики. Всякая наука является накоплением основанного на опыте знания о материи, о ее свойствах, обобщенного умения эту материю подчинить интересам и нуждам человека.
Чем больше, однако, наука познает материю, чем более «неожиданные» свойства ее открывает, тем ревностнее упадочная философская мысль буржуазии пытается использовать новые свойства или проявления материи, чтобы доказать, что материя не материя. Успехи естествознания в деле овладения материей идут параллельно с философской борьбой против материализма. Явления радиоактивности кое-какие философы и даже естествоиспытатели пытались использовать для борьбы с материализмом: был атом, был элемент – основа материи, основа материалистического мышления; атом под пальцами распался на какие-то электроны, расползся. И в первый период популярности электронной теории разгорелась даже борьба в нашей партии по вопросу о том, свидетельствуют ли электроны за или против материализма. Кто интересуется этими вопросами, тот с большой пользой для себя может прочесть труд Владимира Ильича о материализме и эмпириокритицизме. На самом деле ни «таинственные» явления радиоактивности, ни не менее «таинственные» явления беспроволочной передачи электромагнитных волн ни малейшего ущерба материализму не наносят.
Явления радиоактивности, приводящие к необходимости мыслить атом, как сложную систему каких-то уже совершенно «невообразимых» для нас частиц, могут быть направлены против материализма только пришедшим в отчаяние вульгарным материалистом, который признает материей только то, что можно голой рукой ощупать. Но это уже сенсуализм,[154] а не материализм. И молекула, последняя физическая частица, и атом, последняя химическая частица – недоступны нашему зрению или осязанию. Но органы наших чувств, исходные орудия познания, не суть, однако, высшая инстанция познания. Человеческий глаз, человеческое ухо представляют собою приборы очень примитивные и, во всяком случае, недостаточные для того, чтобы добраться до основных элементов физических и химических явлений. Поскольку мы в наших суждениях о действительности руководимся лишь обыденными показаниями органов чувств, нам трудно себе представить, что атом есть сложная система, что он имеет ядро, что вокруг ядра двигаются электроны, и что отсюда вытекают явления радиоактивности. Воображение наше вообще лишь с трудом привыкает к новым завоеваниям познающей мысли. Когда Коперник[155] в XVI веке открыл, что не солнце движется вокруг земли, а земля вокруг солнца, это казалось фантастикой, и консервативному воображению до сего дня трудно с этим свыкнуться. Мы это видим на неграмотных людях и на каждом новом поколении школьных детей. А вот мы, люди с некоторым образованием, несмотря на то, что и нам кажется, будто солнце двигается вокруг земли, нисколько не сомневаемся, однако, что дело происходит наоборот, ибо это подтверждается расширенным опытом астрономических явлений. Человеческий мозг есть продукт развития материи и вместе – орудие для познания этой материи; постепенно он приспособляется к своей функции, старается преодолеть свою ограниченность, создает все новые и новые научные приемы, вооружает себя все более сложными и точными орудиями, снова и снова проверяет себя, шаг за шагом добирается до ранее неизвестных глубин, изменяет наше представление о материи, никогда не отрываясь, однако, от этой основы всего сущего.
Радиоактивность, – раз мы уж об ней заговорили, – отнюдь не представляя опасности для материализма, есть в то же время великолепнейшее торжество диалектики. Еще недавно наука принимала, что в мире существует около 90 элементов, неразложимых и не переходящих друг в друга, – как будто весь ковер вселенной соткан из 90 ниток разного качества и разной окраски. Такое представление находилось в противоречии с материалистической диалектикой, которая говорит об единстве материи и, что еще важнее, о превращаемости ее элементов. Наш великий химик Менделеев до конца дней своих не хотел мириться с тем, что один элемент может переходить в другой; он твердо верил в устойчивость этих «индивидуумов», хотя ему и были уже известны явления радиоактивности. Но теперь в неизменность элементов не верит уже в науке никто. Пользуясь явлениями радиоактивности, химикам удалось произвести прямой «расстрел» 8 или 9 элементов и, – вместе с тем, – расстрел последних остатков метафизики в материализме, ибо теперь на опыте доказана превращаемость одного химического элемента в другой. Явления радиоактивности привели, таким образом, к высшему торжеству диалектического мышления.
Явления радиотехники основаны на беспроволочной передаче электромагнитных волн. Беспроволочная передача вовсе не значит нематериальная передача. Свет не только от лампы, но и от солнца, тоже передается без проволоки. Мы очень привыкли к беспроволочной передаче света на довольно почтенные расстояния. Мы очень удивляемся, когда на гораздо более короткое расстояние начинаем передавать звук при помощи тех же электромагнитных волн, которые лежат в основе световых явлений. Все это явления материи, вещественные процессы – волны и вихри – в пространстве и времени. Новые открытия и их технические применения показывают только, что материя гораздо разнообразнее и богаче возможностями, чем мы думали до сих пор. Но из ничего по-прежнему не сделаешь ничего.
Наиболее выдающиеся из наших научных работников говорят, что наука – и, в частности, физика – подошла за последнее время к перелому. Совсем еще недавно, – говорят они, – мы подходили к материи так сказать «феноменально», т.-е. под углом зрения ее проявлений, а сейчас начинаем все глубже и глубже забираться в самое нутро материи, познавать ее структуру и приближаемся к управлению ею «изнутри». Разумеется, хороший физик лучше моего сказал бы об этом. Явления радиоактивности подводят нас к проблеме освобождения внутриатомной энергии. Атом держится, как целое, могущественной скрытой энергией, и величайшая задача физики состоит в том, чтобы эту энергию выкачать, открыть пробку так, чтобы скрытая энергия забила фонтаном. Тогда откроется возможность заменить уголь и нефть атомной энергией, которая и станет основной двигательной силой. Задача эта совсем не безнадежна. А какие это открывает перспективы! Это одно дает право утверждать, что научно-техническая мысль подходит к великому перелому, что революционная эпоха в развитии человеческого общества совпадает с революционной эпохой в области познания материи и овладения ею… Перед освобожденным человечеством откроются необозримые технические возможности.
Может быть, однако, пора ближе подойти к вопросам политическим и практическим. Как относится радиотехника к общественному строю? Социалистична она или капиталистична? Склонна ли к милитаризму или к пацифизму? Я потому ставлю этот вопрос, что знаменитый итальянец Маркони[156] несколько дней тому назад говорил в Берлине, будто передача изображений на расстояние при помощи Герцовских[157] волн является величайшим подарком пацифизму, предвещая близкий конец милитаристической эпохи. Почему бы это? Столько этих концов возвещалось, что пацифисты все концы и начала растеряли. То обстоятельство, что мы будем видеть на большом расстоянии, должно будто бы положить конец войнам! Конечно, изобрести способ передачи живого образа на большое расстояние – очень привлекательная задача, ибо зрительному нерву обидно, что слуховой находится сейчас, благодаря радио, в таком привилегированном положении. Но думать, что из этого должен выйти конец войн, поистине ни с чем несообразно, и показывает только, что и у таких больших людей, как Маркони, как у большинства людей, специализировавшихся в определенной области, да, можно сказать, и вообще у большинства людей, научное мышление охватывает мозг, выражаясь грубо, не целиком, а небольшими секторами. Как в пароходном корпусе имеются непроницаемые переборки, чтобы в случае аварии не затонул сразу корабль, так и в сознании есть бесчисленное количество непроницаемых переборок: в одной клетке или в десятке клеток может находиться революционнейшая научная мысль, а за переборочкой – филистерство 96-й пробы. В том-то и заключается великое значение марксизма, как мысли синтетической, обобщающей весь человеческий опыт, что он эти внутренние перегородки сознания помогает разрушать путем целостного миросозерцания. Но ближе к делу! Почему, собственно, если враг будет виден, то это должно ликвидировать войну? Раньше так всегда и воевали, что противники непосредственно видели друг друга. Так было еще в эпоху Наполеона. Только создание дальнобойных орудий постепенно стало раздвигать противников и привело к тому, что стали стрелять по невидимой цели. А если невидимое станет видимым, то это будет только значить, что гегелевская триада[158] и тут восторжествовала, – вслед за тезисом и антитезисом наступил «синтез» взаимоистребления.
Я помню время, когда писали, что развитие авиации убьет войну, ибо вовлечет в военные действия все население, обречет на гибель экономическую и культурную жизнь целых стран и пр. А на деле изобретение летательного аппарата тяжелее воздуха открыло новую, более жестокую главу в истории милитаризма. Можно не сомневаться, что и теперь мы подходим к началу еще более ужасной и кровавой главы. Техника и наука имеют свою логику – логику познания природы и овладения ею в интересах человека. Но техника и наука развиваются не в безвоздушном пространстве, а в человеческом обществе, которое состоит из классов. Властвующий класс, имущий класс командует техникой и через нее командует природой. Техника сама по себе не может быть названа ни милитаристской, ни пацифистской. В обществе, где господствующий класс милитаристичен, техника находится на службе у милитаризма.
Бесспорным считается, что техника и наука подрывают суеверие. Но классовый характер общества и сюда вносит большие ограничения. Возьмите Америку – там по радио передаются церковные проповеди. Значит, радио служит орудием распространения предрассудков. У нас этого, кажется, нет, – надеюсь, за этим Общество Друзей Радио наблюдает? (Смех, аплодисменты.) При социалистическом строе наука и техника в целом будут бесспорно направлены против религиозных предрассудков, против суеверий, отражающих слабость человека перед человеком или перед природой. Какой уж тут, в самом деле, «глас с неба», когда на всю страну раздается глас из Политехнического музея.[159] (Смех.)
Победа над нищетой и суеверием нам обеспечена – при условии технического движения вперед. Отставать нам от других стран нельзя. Первый и основной лозунг, который должен закрепить в своем сознании каждый друг радио: не отставать! Между тем, мы чрезвычайно отстали от передовых капиталистических стран: отсталость есть главное наследство, полученное нами от прошлого. Как же быть? Если бы, товарищи, дело обстояло так, что капиталистические страны продолжают непрерывно развиваться и идти вперед, как до войны, то нам пришлось бы с тревогой спрашивать себя: догоним ли? А если не догоним, то не будем ли раздавлены? На это мы говорим: нельзя забывать, что работа научно-технической мысли в буржуазном обществе достигла своего высшего расцвета в такой период, когда экономика буржуазного общества все больше и больше упирается в тупик и загнивает. Европейское хозяйство вперед не идет. Европа за последние пятнадцать лет стала беднее, а не богаче. А изобретения и открытия у нее колоссальные. Разрушив Европу, опустошив огромные области, война дала в то же время гигантский толчок научно-технической мысли, которая задыхается в тисках упадочного капитализма. Если, однако, взять материальные накопления техники, т.-е. не ту технику, которая сидит в головах, а ту, которая овеществлена в машинах, заводах, фабриках, железных дорогах, в телеграфе, в телефоне и пр., – то тут прежде всего и окажется, что мы страшно отстали. Вернее сказать, эта отсталость была бы для нас страшной, если бы мы не имели гигантского преимущества, заключающегося в советской организации общества, которая дает возможность планомерно развивать технику и науку, в то время как Европа задыхается в собственных противоречиях.
Но нашу сегодняшнюю отсталость во всех областях нам нужно не прикрывать, а измерять твердым объективным мерилом, не падая духом, но и не самообольщаясь ни на минуту. Что превращает страну в единое хозяйственное и культурное целое? Средства связи: железные дороги, пароходы, почта, телеграф, телефон и теперь – радиотелеграф и радиотелефон. Каково же наше положение в этих областях? Мы ужасающе отстали. В Америке железнодорожная сеть имеет 405.000 километров, в Англии – около 40.000, в Германии – 54.000, а у нас – всего 69.000 километров, – это при наших гигантских размерах! Но гораздо поучительнее сравнить грузы, которые перевозятся там и здесь, измерив их тонно-километрами, т.-е. взяв за единицу тонну, передвинутую на расстояние километра. Соединенные Штаты за последний год перевезли 600 миллионов тонно-километров, мы – 48 1/2 миллионов, Англия – 30 миллионов, Германия – 69 миллионов, т.-е. Соединенные Штаты перевезли в десять раз больше Германии, в двадцать раз больше Англии и в два-три раза больше всей Европы вместе с нами.
Возьмем почту, одно из основных средств культурной связи. По основанной на последних данных справке Комиссариата Почты и Телеграфа, в Соединенных Штатах расходы на почтовую связь за последний год составили миллиард с четвертью рублей, что составляет на душу населения 9 руб. 40 коп. У нас почтовые расходы равняются 75 миллионам, что составляет на душу населения 33 коп. Вот разница: 9 руб. 40 коп. и 33 коп.!
Данные относительно проволочного телеграфа и телефона, пожалуй, еще более замечательны. Протяженность телеграфных проводов в Америке равняется 3 миллионам километров, в Англии – полумиллиону километров, у нас – 616 тысячам километров. Но телеграфных проводов в Америке сравнительно мало потому, что там очень много телефонных проводов, именно 60 миллионов километров, тогда как в Англии всего 6 миллионов, а у нас лишь 311 тысяч километров. Не будем, товарищи, ни смеяться над собою, ни пугаться, но твердо запомним цифры; нам нужно измерять и сравнивать, для того чтобы догнать и обогнать во что бы то ни стало! (Аплодисменты.) Телефонных аппаратов (это тоже хороший показатель уровня культуры) в Америке – 14 миллионов, в Англии – 1 миллион, у нас – 190.000. На сто человек в Америке приходится 13 аппаратов, в Англии – 2 с чем-то, у нас – одна десятая, то есть, иначе сказать, в Америке число аппаратов по отношению к числу жителей в 101 раз больше, чем у нас.
Что касается радио – не знаю, сколько у нас в день расходуется на радио (думаю, что Обществу Друзей Радио это следовало бы подсчитать), – в Америке расходуется на радио миллион долларов, т.-е. 2 миллиона руб. в день, что составляет около 700 миллионов в год.
Эти цифры жестоко характеризуют нашу отсталость. Но они же дают представление о том значении, какое радио, как самый дешевый вид связи, может и должно получить в нашей необъятной крестьянской стране. Нельзя всерьез говорить о социализме, не имея в виду превращения страны в одно целое, связанное разнообразными средствами связи. Хозяйство социалистическое – значит хозяйство плановое. Чтобы ввести его, надо прежде всего уметь сговориться с самыми отдаленными областями, напр., с Туркменистаном. Ибо Туркменистан, с которого я начал сегодня, производит хлопок, и от работы Туркменистана зависит работа текстильных фабрик Московской или Иваново-Вознесенской губ. Для прямой и непосредственной связи со всеми пунктами страны одним из важнейших средств является радио, если, конечно, радио у нас будет не игрушкой верхов городского населения, поставленных в наиболее привилегированные условия, а станет орудием хозяйственной и культурной связи города с деревней.
Не забудем, что между городом и деревней у нас чудовищные материальные и культурные противоречия, которые мы целиком унаследовали от капитализма. В тот тяжкий период, когда у нас город дезертировал в деревню, а деревня давала в обмен на пальто, на гвозди, или на гитару пуд хлеба, голодный и холодный город выглядел весьма жалко по сравнению с сытой деревней. Но поскольку восстановились элементарные основы нашего хозяйства, в частности, нашей промышленности, постольку восстановились огромные технические и культурные преимущества города над деревней. У нас многое сделано в области политики, права, для того чтобы смягчить и сгладить противоположности города и деревни. Но в технике мы не сделали еще по-настоящему ни одного крупного шага вперед. А социализма при технически обездоленной деревне, при культурной запущенности крестьянства создать нельзя. Развитой социализм означает прежде всего техническое и культурное уравнение города и деревни, т.-е. растворение и города и деревни в однородных хозяйственно-культурных условиях. Вот почему уже одно сближение города с деревней является для нас вопросом жизни и смерти.
Создавая промышленность и строя города, капитализм держал и не мог не держать деревню в черном теле: он всегда имел возможность получать необходимые продукты питания и сырья не только из собственной деревни, но и из отсталых заокеанских стран или колоний, с дешевым крестьянским трудом. Война и послевоенные потрясения, блокада и опасность ее повторения, наконец, неустойчивость буржуазного общества заставили буржуазию ближе заинтересоваться крестьянством. За последний период мы слышали не раз, как буржуазные политики и социал-демократы разговаривают о смычке с крестьянством. Бриан[160] в своем объяснении с т. Раковским по поводу долгов напирал на нужды мелких держателей, прежде всего французских крестьян. Отто Бауэр, австрийский «левый» меньшевик, в своей недавней речи говорил об исключительной важности «смычки» с деревней. Больше того, Ллойд-Джордж,[161] наш старый знакомый, которого мы стали, правда, несколько забывать, с тех пор как он вышел в тираж, организовал в Англии особую земельную лигу в интересах смычки с крестьянством. Не знаю, как будет смычка по-английски, но на языке Ллойд-Джорджа это слово звучит, вероятно, достаточно плутовато. Я во всяком случае не рекомендовал бы избирать его ни шефом какой-либо из волостей, ни почетным членом Общества Друзей Радио, ибо он надует непременно. (Аплодисменты.) Если в Европе оживление вопроса о смычке является, с одной стороны, политически-парламентским маневром, а, с другой, – знаменательным симптомом шатания буржуазного режима, то для нас вопрос о хозяйственной и культурной смычке с деревней есть вопрос жизни и смерти в полном смысле слова. Технической основой этой смычки должна явиться электрификация, а последняя прямо и непосредственно упирается в проблему радиофикации. Чтобы только подойти к разрешению простейших и неотложнейших задач, нужно, чтобы страна сумела сговориться, чтобы деревня умела слушать город, как технически более вооруженного и более культурного старшего брата. Вне этой задачи радиофикация останется игрушкой привилегированных горожан.
В вашем отчетном докладе сказано, что у нас 3/4 деревенского населения не знают, что такое радио, а остальная четверть знает только по отдельным демонстрациям во время праздников и т. д. Наша программа должна быть такова, чтобы каждая деревня не только знала, что такое радио, но и имела бы свою радиоприемную станцию.