Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Полная версия

*№ 20 (II ред.).

Глава 19. Обѣдъ.

Столъ былъ широко раздвинутъ – три доски были вложены. По серединѣ стола, въ хрустальной чашѣ, красовались Крымскіе виноградъ и яблоки, съ боковъ, тоже въ хрустальныхъ блюдечкахъ, съ колпаками, стояли варенья. Люди въ бѣлыхъ галстукахъ и съ праздничными лицами оканчивали приготовленія. Изъ гостиной слышны были голоса, мужскіе и женскіе, то громкія, отрывистые, то плавные, то слышенъ былъ смѣхъ. Можно было прямо съ отцемъ взойдти въ гостиную, но мнѣ показалось страшно, не приготовившись, подвергнуться вдругъ взглядамъ всего тамъ собраннаго общества, я побѣжалъ наверхъ, но такъ какъ мнѣ тамъ нечего было дѣлать, притомъ же все было убрано, и я одѣтъ, я только прошелся по комнатамъ и пошелъ опять внизъ. Я остановился въ залѣ. Лакеи посмотрѣли на меня съ удивленіемъ, не понимая, должно быть, зачѣмъ я остановился вдругъ около двери и сталъ прохаживаться, какъ будто я и не думалъ идти въ гостиную. Я покраснѣлъ. Хотя я зналъ, что чѣмъ больше я стараюсь быть незамѣченнымъ, тѣмъ больше послѣ обращу на себя общее вниманіе, какая-то непреодолимая преграда была для меня въ дверяхъ гостиной – я подходилъ къ дверямъ, но не могъ переступить эту преграду. Чтобы объяснить чѣмъ-нибудь мое присутствіе въ залѣ и отъ того чувства, которое заставляетъ насъ шевелиться и что нибудь дѣлать въ припадкахъ застѣнчивости, я подошелъ къ столу и хотѣлъ взять нѣсколько ягодокъ винограду, но дворецкій, усмотрѣвъ этотъ мой замыселъ разрушить порядокъ его устройства, остановилъ меня и сказавъ: «нѣтъ, ужъ позвольте», отодвинулъ отъ меня вазу и сталъ опять поправлять. Въ эту самую минуту выходила изъ гостиной бабушка, которую велъ Кукурузовъ, и за ними всѣ попарно. Я отступилъ почти за спину дворецкаго и оттуда кланялся всѣмъ проходящимъ, такъ что меня никто не замѣтилъ и не отвѣтилъ на мои поклоны, чѣмъ я былъ доволенъ и тоже нѣсколько оскорбленъ. За обѣдомъ я все время сидѣлъ и думалъ о томъ, какъ пріятно жить въ деревнѣ и тяжело жить въ городѣ. Воображеніе мое рисовало мнѣ картины прошедшаго изъ деревенской жизни, я вспоминалъ лугъ, на которомъ играли по вечерамъ въ бары и горѣлки, вспоминалъ свѣжее сѣно и пахучія копны въ саду, на которыхъ мы прыгали и въ которыя зарывались, лучи заходящаго солнца, свѣжесть утра, прудъ въ ясный день и въ мѣсячную ночь, когда съ балкона видно было, какъ онъ освѣщалъ плотину и отражался въ водѣ; вспоминалъ ту свободу, веселость, которую всегда тамъ чувствовалъ; maman, разумѣется, всегда была на первомъ планѣ этихъ картинъ и не мало служила къ ихъ украшенію. Теперь же я чувствовалъ, что что-то враждебное и дурное закралось въ мою душу и что оно-то заставляло меня краснѣть и страдать безъ всякой внѣшней причины. Ежели бы я тогда зналъ то, что теперь знаю, я сказалъ бы себѣ, что это что-то враждебное есть тщеславіе, одинъ изъ пороковъ самыхъ обыкновенныхъ и безвредныхъ, но зато ближе всѣхъ соединенныхъ съ наказаніемъ.

«Этотъ паштетъ такъ хорошъ, Н-я Н-а», сказалъ, пережевывая, баринъ съ большими усами и съ золотымъ большимъ перстнемъ на рукѣ, который сидѣлъ подлѣ папа: «что я никогда ничего лучше не ѣдалъ». «Очень рада», сказала бабушка. «Знаете ли, А. М. [?], продолжалъ баринъ, паштетъ и цвѣтная капуста для меня – все. Вы можете меня разбудить ночью и дать мнѣ паштету или цвѣтной капусты». – «Я увѣренъ», подумалъ я, «что бабушка не воспользуется его позволеніемъ и не станетъ его будить ночью и предлагать эти кушанія». – «Вотъ и Князь Иванъ тоже большой охотникъ до паштета», сказала бабушка, «жаль, что его нѣтъ, нынче точно Василій отличился». – «Можно бы послать Князю», робко и улыбаясь замѣтила покровительствуемая бабушкой рябая родственница, сидѣвшая на концѣ стола. (Она была московская старожилка.) – «Что вы, моя милая», сказала бабушка: «на Мясницкую?… A propos»,¹⁴² сказала она: «Кнезь Иванъ Иванычъ отдалъ мнѣ нынче ложу въ театръ <«Аскольдову могилу», свези вечеромъ дѣтей, Pierre». Папа сказалъ, что непремѣнно воспользуется ложей.> А рябая родственница сказала: «верхомъ бы въ мискѣ еще тепленькій довезли. Вотъ Княгиня И. В. всегда посылаетъ верхомъ¹⁴³ да еще къ Сухаревой башнѣ». Всѣ обратили вниманіе на рябую родственницу. – «Полноте, М. И.», сказалъ, добродушно улыбаясь, папа.

**№ 21 (III ред.).

Мнѣ кажется, что Сережа былъ жестокъ по ложному point d'honneur,¹⁴⁴ желая показать свое молодечество, а я потому, что было бы свыше силъ моихъ не подражать ему. Главная же причина, мнѣ кажется, была вотъ въ чемъ.

Особенность дѣтскаго характера состоитъ въ стремленіи генерализировать всѣ понятія, приводить ихъ къ одному общему началу, – стремленіе, происходящее отъ недостатка развитія умственныхъ способностей.

Дитя никакъ не можетъ себѣ представить, чтобы могла быть вещь, хорошая съ одной стороны и дурная съ другой. То качество въ вещи, которое первое поразило его, онъ принимаетъ общимъ качествомъ всей вещи. Въ отношеніи къ людямъ дитя составляетъ себѣ понятія о нихъ по первому наружному впечатлѣнію. Ежели лицо произвело на него впечатлѣніе смѣшное, то онъ и не подумаетъ о хорошихъ качествахъ, которыя могутъ быть соединены съ этой смѣшною стороною; но уже о всей совокупности качествъ лица составляетъ самое дурное понятіе. Это самое было со мною въ отношеніи бѣднаго Грапа. «Ежели онъ такъ смѣшонъ, то онъ вѣрно дурной мальчикъ, а ежели онъ дурной мальчикъ, то не стоитъ и думать о томъ, хорошо ли ему или дурно; и слѣдовательно можно дѣлать съ нимъ всякія гадости».

Ежели разсужденіе это не оправдываетъ меня, то пусть же служитъ оно доказательствомъ тому, что, раскаиваясь въ своемъ поступкѣ, я теперь очень желалъ бы чѣмъ-нибудь оправдать его.

*№ 22 (II ред.).

Я на бульварѣ не обратилъ вниманія на самую Валахину, но теперь, хотя она была уже среднихъ лѣтъ, лицо ея, несколько сморщенное, показалось мнѣ очень красивымъ, должно быть потому, что я нашелъ въ ней сходство съ ея дочерью. Она имѣла то же выраженіе грусти и доброты. Впослѣдствіи я узналъ, что Валахина въ жизни своей перенесла много горя и слезъ. Въ свое время она была извѣстная красавица. Голубые огромные глаза были прелестны, но въ то время, какъ я ее видѣлъ, должно быть отъ слезъ глаза ея изъ темно-голубыхъ сдѣлались какими-то мутными, свинцовыми.

«Познакомьтесь съ вашей кузиной» сказала она намъ, обращаясь исключительно къ Володѣ. Я вспомнилъ глупость, которую я сдѣлалъ на бульварѣ, когда снялъ фуражку, и ужасная мысль пробѣжала въ моей головѣ: «верно она разсказала объ этомъ дочери, и мнѣ нѣтъ надежды ей понравиться».

**№ 23 (III ред.).

Глава 21. Собираются гости.

<Bon Dieu, combien elle est jolie, Et moi je suis, je suis si laid. Beranger>.¹⁴⁵

Ивины уѣхали домой для того, чтобы переодѣться и въ 8 часовъ хотѣли пріѣхать опять.

Люди въ бѣлыхъ галстукахъ и съ озабоченными физіономіями сновали по всѣмъ комнатамъ. Въ буфетѣ была замѣтна особенная хлопотливость и перетиралось серебро и пыльный хрусталь, уже очень давно не видавшіе свѣта. Въ залѣ слышенъ былъ сильной запахъ скопидара, и Филатъ, подвязавши фартукъ и подстѣливши ручникъ на стулъ, на которомъ стоялъ, зажигалъ фитили лампъ, уменьшалъ и прибавлялъ огня и тщательно вытиралъ и надѣвалъ разныхъ формъ колпачки. Большая стоячая лампа, треножникъ, бра, въ которыхъ съ незапамятныхъ временъ были поставлены ни разу неначатые спермацетовыя свѣчи, – все было зажжено въ залѣ и двухъ гостиныхъ.

Стѣны, потолокъ, паркетъ, карнизы, картины въ гостиной были облиты яркимъ ламповымъ свѣтомъ и имѣли видъ необыкновенный – всѣ эти предметы казались мнѣ совершенно новыми. Даже волтеровское кресло, платки, коробочки и сама бабушка, которая хотя и была не въ духѣ за то, что на весь домъ навоняли скапидаромъ, имѣли видъ праздничный.

Дверь изъ сѣней разтворилась, пахнуло холодомъ, и взошли какіе-то люди въ сѣрыхъ шинеляхъ и съ какими-то странными вещами подъ мышками. Они прошли за ширмы, которыя были поставлены въ углу залы. Изъ-за ширмъ послышалось откашливаніе, плеванье, щелканье замковъ, отрывистые басистые голоса: «пожалуйте свѣчей». «Это чья партитура?» «Канифоль». «Ну, васъ къ Богу», потомъ несколько нотъ piccicato на скрипкѣ и наконецъ вся ужасная для слуха не складица строющаго[ся] оркестра. Квинты на струнныхъ инструментахъ, глупыя прелюдіи на флейтахъ и волторнахъ и т. д. Это былъ сюрпризъ князя Ивана Ивановича.

*№ 24 (II ред.).

Глава 21. Балъ.

«О, – да у васъ вѣрно танцы будутъ», сказалъ Петръ, выходя изъ гостиной, въ которой, несмотря на свою пріятную наружность, отдалъ общую дань застѣнчивости. «Надо перчатки надѣвать», прибавилъ онъ, доставая изъ кармана новую пару лайковыхъ перчатокъ. – «Ну вотъ вздоръ», сказалъ я, взявъ его за локоть и направляя къ двери наверхъ: «еще успѣемъ съиграть въ солдатовъ – пойдемъ наверхъ, я тебѣ покажу, какая у насъ перемѣна». – «Пойдемте, пойдемте; есть у вашего нѣмца трубка?» прибавилъ Etienne, неуклюже рѣзвясь и тоже хватая за руку Петра, эта вольность со стороны мальчика, который только что познакомился съ моимъ возлюбленнымъ Ивинымъ, мнѣ показалась неумѣстною, и я, отстранивъ несноснаго Князя, повелъ Петра на лѣстницу. Я замѣтилъ, что онъ тоже заглядывался на Соничку, и можетъ быть отъ этого такъ торопливо велъ его на темный верхъ. – «Où allez vous, Pierre?»,¹⁴⁶ послышался за нами сдержанный вѣжливостью голосъ гувернера: «vous voyez, qu’on dansera. – Haben sie ihre Handschuhen?»¹⁴⁷

*№ 25 (II ред.).

Странное чувство испытывалъ я, глядя на Соничку и Петра, когда они танцовали противъ меня. Они оба заняты были другъ другомъ, говорили и смѣялись безпрестанно. Я ревновалъ ихъ обоихъ, однаго къ другому, и вмѣстѣ съ тѣмъ я ихъ такъ любилъ, что мнѣ тоже [?] пріятно было видѣть, что они вмѣстѣ и что понравились другъ другу. Нельзя было не чувствовать этого удовольствія, глядя на нихъ, такъ они были милы и шли одинъ къ другому. Я охотно пожертвовалъ бы собой для ихъ счастія. Такъ какъ я неотступно слѣдилъ за ними глазами, они тоже изрѣдка взглядывали на меня. Меня мучила мысль, что они говорятъ и смѣются обо мнѣ, хотя теперь я убѣжденъ, что они нисколько обо мнѣ не думали, а взглядывали на меня по тому невольному чувству, которое заставляетъ оглянуться на человѣка, который пристально на васъ смотритъ. – На мазурку Соничку ангажировалъ братъ – я опоздалъ. Соничка Валахина была царицей бала – всѣ мальчики нашихъ лѣтъ, которые тутъ были, не спускали съ нея глазъ. Какъ и всегда, нѣкоторые дѣйствительно были влюблены – Петръ, И. Ивины, Володя, я, Этьенъ; другіе приглашали ее танцовать и занимались ею потому только, что общее вниманіе было обращено на нее. Петръ послѣ [?] кадрили взялъ меня за руку и таинственно сказалъ: «Какая прелесть Валахина».

Заиграли мазурку; бабушка вышла изъ гостиной; прикатили мягкое кресло, и бабушка усѣлась въ углу залы. Дамы у меня не было, да и зачѣмъ мнѣ была дама; я подошелъ къ бабушкѣ. «Что весело ли тебѣ, мой милый поэтъ?» сказала бабушка, взявъ меня за руку. Я ничего не могъ больше сказать отъ полноты чувствъ, какъ только: «Ахъ, какъ я вамъ благодаренъ, бабушка», и нѣжно поцѣловалъ ея руку. – «Очень рада, mon cher»,¹⁴⁸ сказала она, разбирая съ большою медленностью конфекты, которыя держалъ на большомъ подносѣ передъ ней лакей.

*№ 26 (II ред.).

Глава. Послѣ мазурки.

Мазурка кончилась; Володя, брат и Петръ Ивинъ подошли ко мнѣ и очень деликатно старались утѣшить меня. Они не говорили ни слова о моей деконфитурѣ (ежели бы я услыхалъ отъ нихъ одно слово прямого сожалѣнія, я бы разревѣлся), а стали толковать о томъ, какъ Этьенъ хвастался своей силой и хотѣлъ на пари бороться съ кѣмъ бы то ни было изъ насъ. Въ это время онъ подошелъ къ намъ и подтвердилъ свой вызовъ. – «Пойдемте сейчасъ, попробуемъ», сказалъ Петръ Ивинъ Этьену и, взявъ меня за руку, потащилъ наверхъ. Хотя Корнаковъ былъ довольно силенъ по лѣтамъ, но такъ какъ всѣ были противъ него, ему во время борьбы досталось порядочно: кто-то ударилъ его по головѣ лексикономъ Татищева такъ сильно, что у него вскочила пресмѣшная красная [?] шишка. Борьба (или скорѣе драка, потому что всегда переходило въ это), къ которой я всегда имѣлъ большую склонность, проба силы, шумъ, крикъ и бѣготня разгуляли меня и заставили почти забыть мою неудачу, тѣмъ болѣе, что въ упражненіяхъ этаго рода, несмотря на то, что я былъ моложе всѣхъ, я былъ однимъ изъ первыхъ. Насъ позвали ужинать, и я, оставивъ всѣ мизантропическіе планы, побѣжалъ внизъ. За ужиномъ, когда дворецкій сталъ разливать изъ бутылки, завернутой салфеткой, шампанское, мы встали и съ налитыми бокалами подошли къ бабушкѣ еще разъ поздравить ее. Не успѣли мы этаго сдѣлать, какъ раздались звуки гросфатера и зашумѣли отодвигаемые стулья. Я думаю, что я не решился бы позвать Соничку на гросфатеръ, ежели бы не замѣтилъ, что Этьенъ съ своей шишкой подходить къ ней. Въ первой парѣ пошелъ папа съ какой-то дамой, и такъ какъ не нужно было ни вспоминать старыя па, ни учиться новымъ въ этомъ танцѣ и притомъ я былъ разгоряченъ борьбой и бокаломъ Шампанскаго, я не чувствовалъ никакой застѣнчивости и былъ веселъ до безумія.

*№ 27 (II ред.).

спокойно идти прямо къ нашимъ постѣлямъ, но все лицо двигалось, брови прыгали, щеки отдувались и опускались, а ноги дѣлали все навыворотъ. Николай шелъ около его и одну руку держалъ около спины, а другую около свѣчки на всякій случай. Карлъ Иванычъ взошелъ въ пустое пространство между нашими постелями, сначала грозно посмотрѣлъ на насъ; отъ него пахло какой-то гарью съ уксусомъ и табакомъ; ничего похожаго не было съ обыкновеннымъ его запахомъ; потомъ, убѣдившись, что мы спимъ, онъ оперся обѣими руками о стѣну даже и той рукой, въ которой была свѣчка – сало потекло по стѣнѣ, и свѣчка потухла; горячій фитиль остался въ его ладони и должно быть обжегъ его ужасно, но онъ хладнокровно посмотрѣлъ на свою ладонь, потомъ опять на насъ, сталъ улыбаться и выговорилъ съ милымъ сердечнымъ выраженіемъ: «liebe Kinder»,¹⁴⁹ но въ это самое время я съ ужасомъ услыхалъ, какъ забурчало у него въ животѣ, потомъ въ горлѣ; онъ сталъ вытягивать шею, подаваться впередъ и какъ будто хотѣлъ бодать стѣну......... Когда Николай съ Савеліемъ унесли его и вычистили слѣды его присутствія, «такъ вотъ какъ Карлъ Иванычъ въ Москвѣ испортился», подумалъ я. «Ахъ, какой ужасъ», у меня пробѣжалъ морозъ по кожѣ, и я вздохнулъ съ отвращеніемъ, когда вспомнилъ, что сдѣлалось изъ всегда спокойнаго, величаваго, добраго старика, Карла Иваныча. Несмотря на этотъ отвратительный эпизодъ, я заснулъ, мечтая о Соничкѣ.

*№ 28 (II ред.).

Второе извѣстіе о помѣщеніи дѣтей въ учебное заведеніе огорчаетъ меня больше потому, что мнѣ кажется тебѣ этаго очень хочется, но я ни за что не соглашусь и буду просить тебя, просить на колѣняхъ разъ навсегда дать мнѣ обѣщаніе воспитывать дѣтей всегда дома, буду ли я жива или нѣтъ. Я не спорю объ всѣхъ выгодахъ для службы, для связей, но повторяю опять то, что говорила тебѣ не одинъ разъ. Воспитаніе въ учебномъ заведеніи по моему мнѣнію, можетъ быть я ошибаюсь, но мнѣ такъ кажется, должно дѣйствовать пагубно на нравъ дѣтей и на ихъ будущность. Чувствительность – эта способность сочувствовать всему хорошему и доброму, и способность, которая развиваетъ религіозное чувство, должны быть убиты посреди дѣтей, оставленныхъ на свой произволъ (потому что развѣ можно назвать присмотромъ и попеченіемъ о нихъ то, что имъ даютъ ѣсть, кладутъ спать въ урочные часы, наказываютъ тѣлесно за проступки?), посреди дѣтей, составившихъ маленькую республику, на основаніи своихъ ложныхъ понятій. Всякое проявленіе чувствительности наказывается насмѣшками. И какъ произвольна и деспотична всегда эта маленькая республика въ своихъ дѣйствіяхъ! Не говоря о любви къ Богу, которую простительно имъ не понимать, любовь къ родителямъ, къ роднымъ, сожалѣніе къ печалямъ, страданіямъ другихъ, слезы – всѣ лучшія побужденія, которыми такъ полна бываетъ молодая душа, неиспорченная ложными правилами, всѣ эти побужденія, безъ которыхъ нѣтъ счастія, возбуждаютъ только презрѣніе и должны быть подавлены въ пользу какого-то смѣшного (ежели бы это не имѣло такихъ дурныхъ послѣдствій) духа геройства. Развратъ въ тысячи различныхъ формъ можетъ вкрасться въ эту, откровенно открытую для всего, юную душу. Развратъ никогда не доставляетъ счастія, но онъ чѣмъ-то заманчивъ и можетъ быть пріятенъ для того, кто еще не испыталъ печальной стороны его. Отъ этаго человѣкъ, испытавшiй жизнь, всегда съумѣетъ остановится, не дойдя до горечи чаши, но юная душа жаждетъ крайностей, добродѣтели или порока, это зависитъ отъ направленія, которое дадутъ ей окружающіе. Я увѣрена, что погибло много молодыхъ людей, т. е. морально погибло отъ того, что, увлекшись разъ совершенно безвинно порокомъ и сдѣлавъ поступокъ, оскорбившій ихъ внутреннее чувство, и за который совѣсть обвиняла ихъ, они впали въ глубину разврата, чтобы заглушить этотъ голосъ. Ежели же достало силы перенести угрызенія совѣсти, достаточно носить эту вѣчную неумолкающую улику въ своемъ сердцѣ, чтобы навсегда потерять спокойствіе въ жизни. Сколько этихъ поступковъ, въ которые такъ легко впасть молодому человѣку! И какіе ужасные поступки! Мнѣ самой смѣшно, какъ я разболталась, но ты знаешь – это мой dada,¹⁵⁰ а главное, дѣло идетъ о дѣтяхъ. Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ, никогда, покуда я жива, не соглашусь я отдать дѣтей въ учебное заведеніе, и, ежели ты хочешь сдѣлать меня совершенно счастливой, то скажи мнѣ и дай честное слово, что этаго никогда не будетъ.

*№ 29 (II ред.).

Продолженіе 23-ей главы.

<10 лѣтъ послѣ того дня, какъ было написано это письмо, я имѣлъ его въ рукахъ. Много разъ перечелъ я его, много провелъ часовъ, размышляя о немъ и стараясь понять то, что чувствовала maman въ то время, какъ она его писала, и много, много пролилъ надъ нимъ слёзъ – слёзъ печали и умиленія. Вотъ что значило это письмо: тяжелое, грустное предчувствіе со дня нашего отъѣзда запало въ душу maman, но она такъ привыкла не думать о себѣ, а жить только счастіемъ другихъ, что, предчувствуя несчастіе, она думала только о томъ, чтобы скрыть это предчувствіе отъ другихъ, и молила Бога о томъ, чтобы несчастіе это постигло ее одну. Для нея одной не могло быть несчастія: она жила въ другихъ. Наталья Савишна, которая обожала ее, наблюдала за ея всѣми поступками и движеніями и понимала ихъ такъ, какъ наблюдаютъ и понимаютъ только тѣ, которые страстно любятъ, говорила мнѣ, что она вскорѣ послѣ нашего отъѣзда замѣтила перемѣну въ maman. Она была какъ будто веселѣй, безпрестанно занималась чѣмъ-нибудь, не сиживала, какъ прежде, когда бывало папа уѣзжалъ, въ его кабинетѣ послѣ чаю, не грустила, а очень много читала, играла и занималась дѣвочками. Когда же занемогла, то, по словамъ Натальи Савишны, только во время бреду безпрестанно молилась и плакала, а какъ только приходила въ себя, то была чрезвычайно спокойна и всѣмъ занималась: разспрашивала обо всѣхъ подробностяхъ, касавшихся [?] до дѣвочекъ и даже хозяйства.

Судя по разсказамъ Натальи Савишны и по первой части письма, мнѣ кажется, что ее ужасала мысль, что она будетъ причиною горести для людей, которыхъ она такъ любила; внутреннiй же голосъ предчувствія не переставалъ говорить ей объ ужасномъ будущемъ. Она старалась подавить этотъ голосъ постоянной дѣятельностью, старалась не вѣрить ему, однако вѣрила, потому что старалась скрывать. Люди добродѣтельные не умѣютъ скрывать своихъ чувствъ; ежели они хотятъ лицемерить, то дѣлаютъ слишкомъ неестественно. Въ первой половинѣ письма видно желаніе показать совершенное душевное спокойствіе, когда она говоритъ о Максимѣ, объ belle Flamande¹⁵¹ и т. д., но зато въ иныхъ мѣстахъ, гдѣ она говоритъ о примѣчаніи Натальи Савишны, проситъ отца обѣщаться никогда не отдавать насъ въ казенное заведеніе и говоритъ о веснѣ, ужасная мысль, которая не оставляла ее, проявляется и дѣлаетъ странный контрастъ съ подробностями и шутками о приданомъ Любочки и съ словами о веснѣ. Maman увлекалась въ противуположную крайность: желая скрыть и подавить свое предчувствіе, она забывала, какое для нея могло быть горе не видаться съ отцомъ и съ нами. У maman были странныя понятія о воспитаніи въ учебныхъ заведеніяхъ. Она почитала ихъ вертепами разврата и жестокости, но можетъ быть потому, что я привыкъ чтить ея слова и вѣрить имъ, они мнѣ кажутся справедливыми. Мысль о томъ, что дѣти переносятъ побои отъ наставниковъ въ такихъ заведеніяхъ, въ особенности ужасала ее. Изъ моихъ дядей (братьевъ maman) одинъ воспитывался въ учебномъ заведеніи, другой дома. 1-й умеръ человѣкомъ хилымъ, развратнымъ; другой самымъ добродѣтельнымъ. Должно быть этотъ примѣръ въ своемъ семействѣ былъ причиною этого отвращенія. Впрочемъ были и другія основанія, изъ которыхъ она большую часть изложила въ своемъ письмѣ.>