Лина Соле
Открытки падали с неба
– Да, – бескомпромиссно ответила Инна. – Труман влюбляется в девушку, не его жену, естественно, которая намекает, что все его окружение – это иллюзия. И хоть Труман никогда больше не увидит ту случайную незнакомку, она сеет в нем зерно сомнений ко всему, и он становится настоящим параноиком в поисках истины.
– И как, находит? – с недоверием спросил я.
– А ты как думаешь?
– Ну-у, – протянул я, – это же «просто кино». Поэтому, конечно, да.
– Ты такой циник, – Инна покачала головой. – В общем, если хочешь, можем как-нибудь вместе посмотреть, там много интересных идей.
– Хорошо, – я не стал спорить, мне понравилась идея посмотреть что-нибудь вместе.
Инна налила в воду немного жидкого мыла из флакончика, который принесла на днях, потом подошла к двери и плотно закрыла ее. Я знал, что будет сейчас происходить. Когда меня вывели из медикаментозной комы, я начал худо-бедно сам себя обслуживать, промокать тело влажными салфетками, следить за гигиеной, умывать глаза, а когда сняли шину с зубов – то аккуратно чистить зубы пусть и без пасты и даже умудрился кое-как побриться, пока мне не затянули лицо повязкой. Но мне нравился ежедневный ритуал, который проводила Инна – обтирание мокрой губкой. Что особенно радовало: обтирание не только рук и ног. Обычно она занималась этим сразу, как приходила, и в палату мог зайти кто угодно – от мамы до Юрия Сергеевича на вечернем обходе, но я взглянул на часы – было 22.30.
– А как ты смогла договориться так поздно прийти? – удивился я.
– Люба помогла, – Инна подмигнула. Наконец, мне стало понятно, почему Люба так спешила уйти из палаты. – На самом деле, я давно пришла, просто не показывалась докторам и медсестрам, сидела у Аллы.
Мне стало обидно от ее слов: «Давно пришла и не зашла ко мне». Но я не показал виду, в любом случае я был рад, что сейчас Инна была со мной. Вдруг она выключила свет, я удивился: раньше она так не делала.
– Чтобы не привлекать внимания, – пояснила Инна и во мраке медленно пошла ко мне. За окном не было фонарей, солнце уже село, а мои глаза еще не успели привыкнуть к темноте, поэтому я различал лишь ее светло-голубое платье и темный силуэт тела. В какой-то неуловимый миг платье скользнуло вниз, и Инна для меня исчезла на долю секунды, я лишь смотрел на голубую «лужицу» ткани на полу, постепенно скрывающуюся за приближающейся худенькой фигурой. Подойдя, Инна прикоснулась большим пальцем к моим губам, я рассматривал ее, все лучше различая детали: сначала мне показалось, что она полностью обнажена, но потом я заметил контрастные кружева на телесном белье. Я притянул ее для поцелуя, осторожного, нежного. Инна гладила мою шею, запускала руку в волосы, целовала губы, щеки, которые были в повязке, плечи. Она взяла мою левую руку и поцеловала ладонь, это действие произвело самый неожиданный эффект: разряд тока прошел сквозь тело, наполняя возбуждением каждый уголок, я застонал от удовольствия и закрыл глаза.
Я слышал, как Инна взяла мыльную губку, как стекала с нее вода, потом я почувствовал прохладу на твердом члене. Она мыла и одновременно ласкала меня сначала руками, потом, ополоснув мыло, прикоснулась губами. После чего мы занялись любовью. Я был максимально скован – загипсованная грудь и нога – поэтому Инна полностью взяла инициативу на себя, доводя ласками меня до исступления.
Мы заснули за полночь, крепко прижавшись друг к другу. Мне снилось, будто на меня направлены миллионы видеокамер, но я не замечаю ни одной. Мы бежим с Инной навстречу бескрайнему океану, светит Луна, у самой кромки воды я целую свою любимую. Вдруг она начинает что-то говорить мне, но я не могу разобрать слов, Инна кричит, пытается что-то сказать, все тщетно. Откуда-то издалека появляется отец Маши, он забирает Инну от меня, сажает в машину, она вырывается, я дерусь за нее, а он твердит: «Это шизофрения, у нее бывают приступы». Наконец, я разбираю слова Инны: «Даня, он лжет, спасайся! Найди меня».8 Все исчезает, появляется лицо Маши: «Это – твоя карма, так тебе и надо, предатель».
Когда я проснулся, Инна тихо спала на моей руке, уткнувшись лбом в жесткий гипс на груди. Я обнял ее покрепче, она заерзала и перевернулась на другой бок, спиной ко мне, а я уткнулся носом в ее мягкие пушистые волосы. Сон ускользал от меня, и я не старался его запоминать, он был слишком бредовый и тревожный. «Инна здесь, и это лучшее, что может быть со мной», – подумал я.
Все воскресенье мы провели вместе. Только с утра Инна выскользнула от меня, чтобы дождаться неподалеку прихода Софьи Павловны и зайти ко мне в приемные часы, не вызывая лишних подозрений. Инна помогала мне во всем, хотя чисто теоретически, я мог бы и сам допрыгать до туалета на здоровой левой ноге, вот только прыгать из-за переломов ребер и челюсти мне было запрещено. Поэтому я позволил Инне ухаживать за собой, уже не ощущая своей беспомощности и жалкости, как в первое время.
Мама написала, что приедет в Нижний на вечернем автобусе и, если успеет, забежит ко мне. День прошел легко и беззаботно, с Инной мы не поднимали опасных тем, словно их никогда и не было, словно все началось с чистого листа, и остались только я и она. Так оно и было – я полностью погружался в наши чудесные отношения и уже знал, к чему они неизбежно ведут, продумывал в голове план действий для сюрприза.
Когда приемные часы закончились, в палату вошла Софья Павловна и грозно посмотрела на Инну, которая, смиренно кивнув, начала собираться.
– До завтра, любимый, забегу с утра, как обычно, – она ласково поцеловала меня и погладила по волосам.
– Хорошо, – я взял ее за руку, желая на минуту-другую задержать ее. – Я тебя очень люблю.
Инна улыбнулась и еще раз прижалась ко мне, прошептав: «Я тоже тебя люблю». Я вдыхал ее запах, сохраняя его в себе до завтрашнего утра.
Уже уходя, она обернулась и помахала рукой, в которой держала телефон, я вдруг вспомнил, что так и не спросил у нее про свои сны во время комы. Я не очень хорошо помнил их, но отдельные детали мог воспроизвести.
– Инна, постой. Ты случайно не разбивала телефон? – вопрос поставил ее в тупик.
– Не-ет, – протянула она, сощурив глаза, – а что? Почему ты спрашиваешь?
– Я… – я замялся, глупо было спрашивать то, что я не помнил толком сам. – Я словно видел во время комы сны, в одном из них ты бросила телефон в стену, и он… рассыпался что ли.
– Вообще, я кидала его, но не в стену, а на диван, – Инна задумалась и прикусила губу. Она заинтересовалась. – Что ты еще видел?
– Не помню, у меня в голове была такая каша тогда, а сейчас все почти забылось, – я растерянно покачал головой. – А когда это было?
– Сразу после звонка твоей маме, – Инна погрустнела. – Она мне сказала, что с тобой случилось и в какой ты больнице. Я заплакала и швырнула телефон. Это было глупо, но я словно обезумела в тот момент.
– А ты… – я сглотнул, я вспомнил еще один эпизод с Инной из тех снов. Инна вопросительно на меня посмотрела, я продолжил. – У тебя не было припадков в те дни?
– Кажется, ничего необычного, – Инна пожала плечами. – Ты видел припадок?
– Да, по-моему, – я старался собрать по крупицам обрывки, почему-то в них был один сплошной космос, неоновые лабиринты, яркие вспышки. А еще мои эмоции – страх, ужас, боль. Мне вдруг стало не по себе, Инна это заметила и снова подошла к кровати.
– Не переживай, Дань, – она взяла мою руку и приложила к губам. – Ты был очень ослаблен, и в тебя вливали разные медикаменты, медсестры только и меняли баллоны на капельнице. Там же и наркотические лекарства были. Это не были сны в привычном понимании, скорее, какие-то галлюцинации.
– Наверное, – я согласился, но все равно пытался вспомнить. – Значит, никаких припадков не было?
В дверь заглянула Софья Павловна и почти закричала: «Быстро на выход». И осталась цербером стоять на проходе, дожидаясь пока Инна не уйдет.
Инна только успела жалостливо взглянуть на меня и побежала к двери.
Глава 20. Поворотные события
В воскресенье мама так и не успела ко мне, застряв в классической пробке на въезде в город. Она пришла, как обычно, в понедельник в приемные часы. С утра ненадолго забегала Инна, яркая и прекрасная, одетая в сочный малиновый брючный деловой костюм, пояснив, что сегодня едет к заказчику. Моя больничная жизнь входила в привычное русло, и ничто уже не напоминало о тревоге конца прошлой недели.
Мама рассказала, что папа чувствует себя отлично, снова ходит в цеха, то есть занимается своей любимой работой, а не «просиживанием жопы на стуле», как он обычно выражался после его вынужденного перевода на другую должность.
Юрий Сергеевич на обходе сообщил, что завтра будут делать очередной рентген, и, если все будет нормально, на меня наденут более маневренный и легкий корсет и лангет на ногу. Это означало, что я смогу больше двигаться, даже пробовать вставать хотя бы на здоровую ногу. А там и до костылей и полного восстановления недалеко.
Вечером ненадолго зашел Толик, с которым мы не виделись целую вечность: мы несколько раз пересекались после окончания ВУЗа, но чаще просто переписывались. Его бас был все таким же громогласным и даже пугал входящих санитарок и медсестер. Он рассказал про работу, про новорожденную дочку, про предстоящие перемены:
– Будем с семьей перебираться в Калининград, работу новую предложили, – заявил он с гордостью. – А там и до Европы два шага, Аня все мечтает о доме в Юрмале. Она там часто с бабушкой и дедушкой в детстве бывала, вот хочу все силы на исполнение ее мечты бросить.
– Не страшно с малышкой на руках переезжать сейчас? – я удивился, Толик всегда был таким домоседом, тосковал по родному городку, часто ездил навестить маму в Шахунью. И вот – переезжает.
– Самое время. Аня все равно в декрете, мама с нами поедет, всяко легче им вдвоем будет, – Толя заулыбался. – А там, глядишь, и еще детей нарожаем, если дела в гору пойдут.
– Ого, грандиозные планы! – я не на шутку восхищался другом. – Аня с твоей мамой хорошо ладит?
– Дань, у нее самой же фактически не было родителей – мать пила, отец в тюрьме сидел за убийство. Только бабушка и дед ее воспитанием занимались, на лето хоть куда-то вывозили – то в Болгарию, то в Юрмалу. Пенсии год копили, чтобы единственную внучку порадовать, раз уж собственная дочь пошла по наклонной. Как ни старались ее вытащить, а она все пила да по отцу Аниному плакала, а уж когда он в тюрьме умер от пневмонии за год до выхода – так чуть с собой не покончила. Аня уже взрослая была, когда мать схоронила. Теперь вся ее семья – это мы: я, Лизонька и моя мама.
– Понятно, Толь, – я знал, что у Ани было тяжелое детство, Толик как-то обмолвился об этом, но такие подробности я слышал впервые. – Тогда желаю вам удачи на новом месте! Пусть все получится.
Мы немного поговорили о студенческих друзьях, вспомнили былые времена и смешные памятные моменты, а потом пришла Инна. Я познакомил их, и Толя собрался уходить.
– Друг, выздоравливай скорее! Может, еще заскочу, но дел с переездом сейчас куча, – он крепко пожал мне руку. – В общем, жду вас, ребята, а тебя, Дань, на двух здоровых ногах, в Калининграде!
– О, вы переезжаете в Калининград? – спросила Инна.
– Да, в сентябре, – ответил ей Толик.
– Там хорошо, я была там с друзьями. Прекрасный город!
Мы распрощались с Толей, я еще раз пожелал ему удачи и успехов. Инна прошла в туалет помыть руки, а когда вышла, я расспросил ее, когда она ездила в Калининград и где еще побывала.
– Когда я училась, то мы много ездили с друзьями по Европе, я уже на третьем курсе устроилась на подработку, поэтому постоянно копила деньги на путешествия. Потом открыла для себя Азию – Таиланд, Сингапур, Шри-Ланка. В общем, я много где была, легче посмотреть фотки в телефоне, чтобы вспомнить, – она засмеялась. – А ты где любишь отдыхать?
Мне почти нечего было ответить Инне. Я почти нигде не был вне России, увлекаясь больше походами, только бывшая девушка Лена уломала меня съездить пару раз в Турцию и один – в Испанию.
– Что-то мне и рассказать нечего, я же больше по походам: леса, палатки, комары, – я смущенно пожал плечами.
– А куда бы больше всего хотел? – Инна не придала значения моей постыдной «девственности» путешественника.
– Не знаю, – я притих, мысли понеслись по разным географическим точкам на карте.
«Куда бы я больше всего хотел? – размышлял я, но ничего не приходило на ум. – А если так – куда бы я больше всего хотел с Инной?»
– Я бы хотел с тобой понырять с аквалангом, может, в Австралии? Увидеть цветные рифы, как с картинки, – неожиданное воспоминание стрелой пронеслось в голове. – У меня в детстве была книга «Подводный мир», там были яркие изображения морских животных и рыб, я помню, что в рифах Австралии обитает множество невероятных рыб, даже небольшие безвредные для человека акулы.
– Здорово! – Инна заулыбалась и откинулась на спинку стула. – Я бы тоже хотела в Австралию! Только наверняка там есть и акулы-людоеды, не страшно?
– Ну, мы же аккуратно, – мы рассмеялись.
Вечер прошел чудесно, Инна рассказывала о разных смешных случаях из своих поездок, например, о том, как они старались утихомирить вечного походника Диму, который так и стремился увести компанию друзей из каждого заграничного города в ближайший лес или в горы, до которых «всего-то два часа езды». Я подумал, что с Димой мы могли бы найти общий язык, я тоже не любил города, предпочитая архитектурным достопримечательностям, природные ландшафты. Инна привычно обтерла меня, и когда подошла к двери, чтобы прикрыть, я довольно ухмыльнулся.
– Нет, сегодня нельзя, – Инна пригрозила мне, – мало ли кто войдет. Так меня к тебе вообще не допустят потом.
Я с сожалением вздохнул, Инна, конечно, была права. Оставалось ждать выходных или хотя бы дежурства Любы, которая бы прикрыла наши больничные «злодеяния».
Во вторник на рентгене я почти молился, чтобы все было хорошо. Уже когда мне разбивали гипс, я начал переживать – вдруг кости срастаются неправильно или недостаточно быстро, или с винтами и пластинами какие-то проблемы. Но, получив снимки, Юрий Сергеевич кивнул и улыбнулся: «Молодец! Все бы так хорошо восстанавливались». Через один, максимум два месяца, мне предстояла операция по удалению металлоконструкций, и тогда начнется свобода и окончательное восстановление. А пока мне разрешалось сидеть, пробовать аккуратно вставать на здоровую ногу с поддержкой других, делать простую гимнастику. Я был рад предстоящей активности, мои всегда подкаченные мышцы совсем исчезли, руки исхудали, а нога под гипсом была какой-то пугающе измождено-костлявой. Челюсть заживала хорошо, хотя перелом был довольно неприятный. Мне снова наложили повязку на лицо, заковали грудь и правую ногу в пластиковые конструкции на липучках и вернули на кресле-каталке в палату.
В палате сидела Маша с большим букетом ромашек. Дрожь пробежала по спине: вот кого точно я не ожидал увидеть в качестве посетителя. Она была очень загорелой, отчего выгоревшие волосы и зубы казались почти ослепительно белоснежными.
– Здравствуй, Даня, – начала она. Меня придерживала медсестра, когда я перебирался на кровать. Маша осталась неподвижной, даже не пытаясь помочь.
– Привет, Маша, – ответил я, когда уселся, а медсестра выкатила кресло и скрылась за дверью. Сказать, что я опешил – было бы мало для описания моего состояния, я, скорее, остолбенел и впал в полный ступор.
Маша осматривала меня с головы до ног, не произнося больше ни слова. Она посмотрела мне в глаза холодным взглядом, в ее карих глазах не было ничего, кроме презрения. Мне стало жутко и неприятно: я знал, что обидел ее, что я был виноват перед ней, но меня не отпускало жгучее чувство, что и она, хоть и косвенно, причастна к нападению на меня. Я отвел взгляд, чтобы она не заметила моей ярости – пусть лучше винит меня, чем заподозрит что-то, о чем не должен никто знать кроме меня и, к сожалению, Инны.
– Я принесла тебе цветы. Может, знаешь, что завтра день семьи, любви и верности, – она протянула мне большой букет крупных ромашек. – Хотя слова «семья», «любовь» и, тем более, «верность» тебе, скорее всего, не знакомы.
Я посмотрел на нее умоляюще, но ничего не успел ответить, как она продолжила:
– Ромашки – символ этого праздника. Я думала, что ты не заслуживаешь такого подарка от меня, даже думала, не купить ли тебе пару гвоздик – кинуть, так сказать, на гроб наших отношений, – она ухмыльнулась, отчего меня передернуло. Я подумал: «Достаточно и того, что сделал твой отец». Маша продолжила свой монолог. – Но решила, что это было бы достаточно жестоко. Хотя после твоего звонка я мечтала тебя убить.
Я сжал кулаки, из последних сил умоляя себя не выдать свою тайну. Внутри все кипело: «Твой чертов папаша, тупорылое лысое ничтожество, почти убил меня. Если бы ты только знала, что он за человек, что все, что ты видишь сейчас перед собой – дело его рук». Я старался успокоиться, глубоко дышал и считал про себя, чтобы переключить мысли. Наверное, Маша видела, как я напряжен, как раздуваются мои ноздри, но я не представлял, о чем она думает и с чем это может связать. В конечном итоге, мне было плевать – для меня мы были квиты, хоть она и не подозревала о том, кто меня «наказал» за измену и расставание.
– В любом случае, – как ни в чем не бывало, продолжила она, – я пришла сюда не за этим.
Она сделала театральную паузу, возможно, хотела услышать мои извинения и признание, какой я подонок и козел, что бросил ее. Но я упрямо молчал, я не собирался просить прощения, вместо этого непринужденно спросил:
– Так зачем?
– Мне нужно твое благословение, – она сделала тон чуть теплее, но он все равно казался мне надменным, даже издевательским. Я ждал продолжения, во всяком случае, это было интересно. – Мы вчера были в зале с Лёней, а потом зашли в кафе внизу.
Она снова сделала паузу, словно ожидая моей реакции. Но я остался молчаливым и безучастным.
– После ужина Лёня меня поцеловал, – я видел, как она пристально смотрит на меня, стараясь увидеть хотя бы небольшой проблеск ревности, которой, увы, не было. Зато я увидел в Маше поверх ее желания ущемить мое достоинство кое-что интересное: когда она сказала, что они поцеловались, ее щеки залил густой багрянец, который не мог скрыться даже за сильным загаром. «Он ей действительно нравится!» – дошло до меня, а Маша продолжила. – Сегодня мы идем на свидание. Лёня ни за что не признается тебе в том, что пригласил меня, поэтому я решила сказать тебе сама.
– Вот это новости! – вылетело у меня с языка, пожалуй, слишком восхищенно, чем нужно было для Машиных целей.
– Видишь, я хорошая девочка, даже после расставания сообщаю тебе о другом мужчине, – она облизала губы. – Я спрашиваю не для себя, а для твоего друга – ты не против, что мы, возможно, будем встречаться?
– Я? – я действительно удивился, в любом случае ни Лёня, ни Маша мне ничего не были должны, тем более советоваться со мной. Хотя Лёня, такой гад, мог бы и рассказать мне. – Я совершенно не против!
Кажется, это расстроило Машу, но она старательно не подавала виду, оставаясь гордой, статной и внешне красивой даже в своей ненависти ко мне.
– Хорошо, – она немного помялась, как будто собираясь уходить, но задержалась. – У тебя здесь есть туалет? Я тебя долго ждала.
– Да, конечно, – я указал ей на узкую дверь, – вон там.
Маша скрылась за дверью и включила воду, видимо, чтобы не смущаться перед чужим теперь человеком. Я тем временем быстро набрал Лене сообщение: «Вот ты гад, даже не рассказал мне про вчерашний поцелуй?» Через несколько секунд я получил ответ: «Черт, она тебе рассказала?» Я тихо рассмеялся, как бы я не относился к Маше из-за того, что сделал ее отец, но я был дико рад за друга. Мне почему-то всегда казалось, что Лёня и Маша могли бы стать отличной парой – оба веселые, шумные, болтливые. Я услышал, как Маша нажала на слив, и быстро дописал: «Благословляю вас, дети мои». Я отложил телефон с улыбкой, а когда Маша вышла, я решил спросить, как у нее дела.
– Все замечательно. Мы классно отдохнули в Тунисе, отметили там Димкин день рождения, – она прищурила глаза и добавила. – Экзамен, кстати, я сдала на «отлично».
– Молодец, поздравляю, – я без тени иронии поздравил ее.
– Спасибо, – она состроила гримасу отвращения, которую я, конечно, заслужил. – Все, я поехала. Сегодня будет встреча с дизайнером в нашем загородном доме.
Я почувствовал мелкую дрожь во всем теле: Инна проектировала этот дом. «Так, успокойся, – я приводил себя в чувства, – да, проектировала, и да, больше ее там не будет».
– Надеюсь, новый дизайнер тебе понравится, – я примирительно улыбнулся, желая расстаться на хорошей ноте.
– Новый дизайнер? – Маша вопросительно посмотрела на меня. – А-а, я же рассказывала тебе, какую недотепу выбрал отец. Но, увы, он решил оставить ее же на авторский надзор. Эта курица сначала отказалась, а вчера подписала с отцом договор. Вот едем всей семьей смотреть ее проект на месте и выбирать бригаду строителей.
Маша бросила сухое «Выздоравливай» и вышла за дверь, громко цокая высокими каблуками.
Я побелел, ужас пробрался в самое нутро, вернулась дрожь, только на этот раз не мелкая, а судорожная, крупная. Меня залихорадило, в руках не стало сил, чтобы дотянуться до телефона и позвонить Инне. «Все хорошо, она же сказала, что никогда не будет с ним больше работать, это какая-то ошибка», – я старался успокоиться, но безуспешно. Меня накрыла сильнейшая паническая атака, я сполз на кровать и лег, не в силах восстановить дыхание и давление. Глаза, казалось, готовы были лопнуть вместе с мозгом. До кучи я начал вспоминать свой сон, где Машин отец забирает от меня Инну, грубо заталкивая ее хрупкое тельце в свою машину. Я застонал и трясущейся рукой дотянулся до кнопки вызова медсестры. Прибежала Алла.
– Даня, что такое?
– Плохо, – смог вымолвить я, дрожь не давала языку двигаться. Алла выбежала из палаты и через какое-то время вернулась, держа в руках небольшой шприц.
– Сейчас станет легче, – сказала она, а сама делала укол.
Я провалился в небытие. На периферии сознания Инна кричала: «Даня, он лжет, спасайся! Найди меня», потом я увидел, как она лежит на полу, и пена стекает из ее рта. Ее трясло, или трясло меня – кто мог знать. Когда я проснулся, рядом сидела мама, крепко держа меня за руку.
– Данечка, милый мой, – она испуганно смотрела на меня, – ты так стонал во сне. Что тебе такое снилось?
– Мам, – я судорожно осматривал палату, еще не до конца вырвавшись из когтей недоброго сна, – где Инна?
– Так еще рано, сынок, она после работы придет, – успокаивала меня мама.
Я потянулся к телефону и позвонил Инне. Она не ответила. Я стал набирать ей сообщение, под неотрывным встревоженным маминым взглядом.
«Инна, прошу, не езди сегодня к Павлу Олеговичу. Я умоляю тебя! Позвони мне скорее».
Я всматривался в телефон и ждал, что он вот-вот зазвонит. Но чуда не произошло, сообщение оставалось не прочитанным. Мама аккуратно забрала у меня телефон, видя, как сильно я в него вцепился.
– Сынок, мне Аллочка сказала, что дала тебе успокоительное сегодня. Что-то случилось?
– Нет, мам, все нормально, – я покачал головой. Мне не хотелось пугать маму, тем более, я сам еще не понимал, стоит ли переживать.
Было 16.37, значит, через два часа должна была прийти Инна и развеять мои страхи. Или усугубить. Но в любом случае я мог вывести ее на откровенный диалог и переубедить, если в этом была необходимость.
В 18.30 Инна так и не появилась в дверях моей палаты. Я как сумасшедший начал названивать ей, мама видела мою нарастающую панику, но так и не допыталась ее причин. Я писал и звонил, смотря на множащиеся непрочитанные сообщения и сменяющиеся минуты на часах телефона. Время посещения заканчивалось в 20.00. Без пяти восемь мама начала собираться, как бы ей ни хотелось оставлять меня в таком состоянии одного.
– Дань, не переживай, у Инны, наверное, дела появились срочные. А так бы она пришла и позвонила бы тебе, – мама нерешительно дотронулась до моей ледяной руки. – Она тебя так любит, это видно даже без слов.
Я кивнул и слегка улыбнулся. Мама вышла за дверь. На часах в телефоне высветилось 20.00. Инна не пришла.