Лина Соле
Открытки падали с неба
Глава 15. Обрывки
Я словно видел сон, мучительный, на репите появляющийся в сознании. Один, но в то же время всегда разный.
Я лежу на больничной койке, весь перевязанный, без единого живого места на теле. Боли нет. Мыслей нет. Воспоминаний нет. Есть только пустота и космический холод.
Проваливаюсь в небытие.
Я снова лежу на больничной койке. Доктора. Капельницы. Дикий испуг. Не хватает кислорода. Вакуум заполняет легкие.
Проваливаюсь в небытие.
Инна плачет у себя дома. Она закрывает рот рукой, чтобы сдержать крик. Она держит в руках телефон и вдруг швыряет его через всю комнату прямо в картину с морем. Телефон рассыпается. Все вдруг рассыпается миллиардом разноцветных светящихся песчинок. И превращается в звездное небо.
Проваливаюсь в небытие.
Я лежу на больничной койке. Инна лежит на полу, по ее щеке стекает что-то пенистое, ее трясет. Ужас охватывает меня. Я отчаянно кричу «Инна, Инна! Помогите кто-нибудь!», но никто меня не слышит. Я взрываюсь тысячами солнц и охватываю нестерпимым жаром и огнем Инну и все вокруг. Ничего не остается, только пустота и мириады частиц и волн, пронизанных моей болью.
Проваливаюсь в небытие.
Голос Инны. Он здесь, он рядом. Я не вижу ее, только слышу. И не могу подать никакой знак. Я обездвижен. Поток мыслей хаотичен, не удается на чем-то сфокусироваться. Я думаю только о голосе Инны, иду на него, держусь за него.
И проваливаюсь в небытие.
Глава 16. Новая реальность
Я не знаю, сколько прошло дней или, может, недель. В какой-то миг я словно начал отличать реальность от иллюзий. Но через секунду ясности снова погружался во мрак космоса или летел через всю Вселенную в окружении цветных джетов7.
Когда я пробуждался, то слышал голоса неподалеку. Иногда различал тихий низкий голос Инны, разговаривающей с незнакомым мужским. Иногда – голос мамы, надрывный, плачущий, и следом – спокойный голос отца. Сначала я не различал слов, просто знакомые тембры, позже научился концентрироваться и заставлял себя держаться в сознании, но все равно не улавливал смысла диалогов. «… Не знаю сколько, от трех месяцев до полугода. Парень крепкий», – спокойно отвечал незнакомый мужчина на не услышанный мной вопрос. Я фокусировался на писке какого-то прибора слева от головы, звук которого раньше считал просто фоном, не придавая ему особого значения. Теперь же этот спокойный мерный писк был моим якорем, удерживающим меня на плаву реальности. «Данечка, мальчик мой, – плакала мама, – как же так случилось, бедный мой сынок». Вдруг писк прибора начинал нарастать, я чувствовал жгучую боль в правой ноге и сильное сдавливание корпуса, затем по венам разливалось долгожданное приятное успокоение, и я снова проваливался в небытие. «Завтра будем выводить», – констатировал незнакомый голос. «Хорошо, мне можно быть здесь?» – тихо спросила Инна, но ответа я не расслышал.
– Доброе утро, Даня, – я чувствовал, как Инна гладит меня по руке. Я попытался открыть глаза, чтобы, наконец, взглянуть на любимое лицо, но не смог. Это дико меня разозлило, писк прибора усилился, но ничего не произошло, я остался в сознании. Инна спокойно продолжала, – сегодня 24-е июня, среда.
Когда пальцы Инны скользнули к моим, я сжал ее ладонь, приложив для этого простого действия максимум усилий, а результат оказался едва ощутимый.
– Ой, Даня! – голос Инны стал по-детски восторженным, она сжала мою руку в ответ. – Сейчас, подожди.
Она коснулась моего лица и аккуратно подвинула повязку, которая давила на веки. Я впервые за две с лишним недели открыл глаза. Яркий свет ослепил, но я быстро оправился и начал нетерпеливо рассматривать Инну. Сказать я ничего не сумел, лишь нечленораздельно промычал, отчего почувствовал ноющую боль в челюсти.
– Тссс, тебе нельзя говорить, – Инна с досадой покачала головой, но не расстроилась, а с нежностью сказала. – Я так тебе рада!
Она наклонилась ко мне и очень бережно едва коснулась губами кончика моего носа. От нее пахло так же вкусно, как и раньше, легкий сладко-цитрусовый аромат, от которого почему-то захотелось на море.
Раз говорить мне было нельзя, я слушал рассказ Инны и рассматривал ее. Она была одета в зеленый сарафан с крупными белыми розами, немного отросшие волосы были заплетены в причудливый пушистый венок вокруг головы и подколоты в продолжение цветочной темы маленькими белыми заколками.
– Дань, я не знаю с чего начать, – я видел, что Инна не хочет меня печалить. Она облизала пересохшие губы. – Ты помнишь, что с тобой случилось?
Я помнил. Злость и остервенение ударили в голову, я услышал участившийся писк прибора. Инна взглянула мне за голову и сказала: «Тише, тише, не волнуйся». Я кивнул. Жест едва уловимый, но Инна заметила и кивнула в ответ.
– Тебя нашла Дарья Семеновна. Она вышла выбросить мусор и прогуляться перед сном и наткнулась на тебя, избитого и еле живого, – я пытался понять, про какую Дарью Семеновну говорит Инна. «Еле живого» – эта фраза только коснулась слуха, но не привлекла моего внимания. «Тетя Даша! – всплыло в памяти. – Соколова Дарья Семеновна, моя арендодательница, тетя Даша». Я выдохнул, обрадовавшись своей находке.
Инна тем временем продолжала рассказ. Я узнал, что тетя Даша нашла меня и почти не узнала, настолько я был побит. Меня увезли в больницу, а тетя Даша искала, как связаться с моей семьей: через своего брата, отца Сереги, они обзвонили родителей многих моих одноклассников, пока не нашли номер моего папы. Так, к вечеру моих первых суток в больнице родители уже приехали в Нижний.
– Но у меня не было номера твоих родителей, – Инна пожала плечами и, на мгновение прикрыв глаза, вернулась на сутки раньше, в день нашего расставания. – Я приехала к тебе около одиннадцати в воскресенье. Не смогла дозвониться, ни в домофон, ни по телефону. Подумала, что ты заснул. Даже обиделась на тебя и всю обратную дорогу к себе думала, как бы тебе отплатить за твое «гостеприимство». Даже написала гневное сообщение. Не читай его, просто удали. Но утром ты опять не ответил. Дань, я так заволновалась. Даже лучше бы ты меня просто продинамил, но не это.
Инна вздохнула и закрыла рот ладонью. Она помолчала и посмотрела куда-то поверх меня, я скосил глаза и понял, что там находится окно. Повернуть голову не получилось, мешало зафиксированное на шее мягкое нечто. «Надо будет каким-то образом попросить у Инны зеркало, а то не понимаю, что меня так сковывает со всех сторон, – подумал я. – И как вообще я выгляжу? Зрелище, наверное, удручающее».
– Поскольку я никого не знала из твоего окружения, то вечером после работы подошла к твоему офису и стала ждать тебя или хотя бы того высокого брюнета, с которым ты выходил в пятницу, – я понял, что Инна говорит про Лёню. – Он вышел из здания один и сразу направился ко мне, как только заметил. В итоге, он сказал, что тебя не было на работе, и он тоже не может до тебя дозвониться. Дань, я чуть не умерла в тот момент от страха за тебя. Мы с Лёней обменялись номерами и стали искать тебя. Через каких-то общих друзей-футболистов, а они через твоих одногруппников, нашли контакты твоей мамы и поздно ночью Лёня скинул мне номер телефона. Твои родители были уже в Нижнем и рассказали, что ты в больнице в тяжелом состоянии.
Инна замолчала, словно борясь с тяжелыми воспоминаниями, и спустя минуту продолжала:
– На следующее утро я была здесь. К тебе не пускали, но я видела тебя через стекло в реанимации, – Инна смотрела мне в глаза, я заметил, как она тщетно борется с подступающими слезами. Голос Инны сел. – Ты был весь забинтован, с ног до головы. Я никогда не смогу забыть эту картинку – самое страшное в моей жизни.
Ком подступил к горлу. Мне до слез стало жалко не себя, но Инну за то, что ей пришлось увидеть и пережить. «Это я должен ее защищать и заботиться о ней, это она умирает и борется с болезнью, – думал я с отчаянием. – Как же несправедливо! Как неправильно, что ей приходится теперь ухаживать за немощным». Инна встала рядом со мной и начала касаться разных частей моего тела. Я не чувствовал прикосновений, но она называла все, что было сломано, порвано, зашито, перебинтовано или намертво скреплено. Список оказался довольно жутким: сотрясение мозга, сломанные челюсть, четыре ребра и надколенник на правой ноге, разрыв селезенки и множественные внутренние кровотечения. Трещина лодыжки, порванные связки и миллион гематом – казались самыми легкими диагнозами из перечисленного Инной.
Я смотрел на Инну с нескрываемой печалью. Как ни странно, писк прибора не учащался, пока я смиренно слушал обо всем, что со мной произошло. Мне вдруг нестерпимо захотелось спать, я забоялся, что неожиданно отключусь, как раньше. Но этого не случилось – обычное желание закрыть глаза и немного отдохнуть, словно я отбегал три тренировки. «Не скоро ты вернешься в футбол, – ворвалась непрошенная мысль в мою сонную усталость. – А вдруг я никогда не смогу больше играть?» Я испугался и услышал частый писк, но это не имело значения – я провалился в сон.
В следующее пробуждение ко мне пришел мой лечащий врач, Юрий Сергеевич. Его голос я сразу узнал. Инны уже не было в палате. Врач быстро взглянул на меня, попросил медсестру что-то подправить в капельнице.
– Доставил же ты, Данил, нам хлопот, – он похлопал меня по ладони. – Ничего, выбрался! Ты молодец.
Он отвернулся и назвал медсестре названия каких-то неизвестных мне лекарств. Если бы раньше, услышав что-то новое, я бы полез узнавать и перепроверять в интернет, то, как минимум, отсутствие телефона и, как максимум, моя неподвижность, заставляли полностью довериться опыту Юрию Сергеевича. Вид у него был довольно грозный, но в его компетенции я не сомневался, особенно зная, из какого ада он меня возвращал к жизни.
– Хорошая у тебя невеста. Каждый день приходит, – врач ухмыльнулся. – Все санитарки уже от нее шарахаются: все контролирует, все знает. Тоже медик твоя Инна?
Юрий Сергеевич посмотрел на меня исподлобья: добрые серые глаза из-под густых медвежьих бровей. Я покачал головой, насколько позволял шейный фиксатор.
– Не медик, ну хорошо. Так, давай смотреть, – он надел перчатку и немного приоткрыл мне рот. Резкая ноющая боль, мгновенно дала о себе знать. Я застонал. – Потерпи немного. Челюсть быстро срастается, это хорошо. Молчать еще недолго тебе, через неделю-две будем снимать. Не сразу, конечно, постепенно.
Когда доктор осмотрел меня и вышел из палаты, распрощавшись со мной до вечера, медсестра молча поменяла пузырьки на стойке с капельницей после чего так же молча удалилась. Времени в моем распоряжении было много. Как оказалось в последующие дни – даже слишком много. Я старался не думать об избиении, но часто слова Машиного отца возникали передо мной и возвращали в те жуткие события воскресного летнего вечера. Было глупо и наивно считать этого человека невиновным, оправдывать его жесткие действия, по сути – заказное причинение вреда моему здоровью, защитой чести дочери. Он был подонком и конченным ублюдком, но я понимал, что никогда не смогу ничего доказать. Во-первых, он был полицейским, что снижает вероятность его наказания до нуля. Во-вторых, он не избивал меня, это делалось другими руками, наверняка ни одна камера не зафиксировала его мерзкой лысой башки. И, в-третьих, выдвинув обвинения, я раскручу клубок тайны, которую старательно скрывал от Инны – я был в отношениях с другой девушкой. Следовало признать, что мой враг навсегда окажется безнаказанным.
Инна пришла вечером, я был так рад ее видеть и слышать. Она осторожно поцеловала меня в нос и надолго прижала мою руку к своей щеке. Сколько счастья и нежности было в этом действии. После такого чудесного приветствия, она немного рассказала мне о событиях дня, о новом интересном проекте загородного дома, в который она сразу влюбилась, но еще больше полюбила хозяев – молодую пару с двумя золотистыми ретриверами. Затем Инна скрылась за дверью комнаты, за которую на моей «сознательной» памяти никто не заходил. Когда она вышла, в ее руках был небольшой красный тазик, я напрягся. «Что происходит, Инна?» – немой вопрос повис в воздухе. Инна, заметив мои круглые от непонимания и испуга глаза, поспешила объяснить:
– Не бойся, я тебя чуть-чуть помою, – я все так же смотрел на нее. Я почувствовал себя беспомощным, слабым и словно униженным. Инна поставила таз на стул и наклонилась надо мной. – Дань, я каждый день тебя обтираю. Лучше это сделаю я, аккуратно и бережно, чем санитарка. Не смотри так на меня.
Я сморгнул и виновато опустил глаза. В ее словах, конечно, была логика, но все же от этого мне не становилось легче. Инна подняла одеяло, и я почувствовал, как прохладная влажная губка касается моей левой ноги. Я облегченно выдохнул – ощущение было потрясающим, словно легкий ветер в знойный день. Инна ловко и быстро прошлась по левой ноге и бедру.
– Ноги все, а ты боялся. Остальное или в гипсе или забинтовано, – я с сожалением про себя признал, что хотел бы ощутить прохладу и на правой ноге.
Инна перешла наверх, протирая мои руки, она проводила сначала мокрой губкой, а затем – ласково своими пальцами, я почувствовал неистовое возбуждение, что Инна сразу же заметила.
– Так, – она деловито подошла к моему паху. Если бы я мог, я бы растянулся в улыбке. Но Инна не собиралась продолжать ласки. – Стоп. Я не уверена, но катетер может выскочить. Ты пока успокойся, а я схожу, спрошу.
Возбуждение улетучилось мгновенно, я замычал, призывая внимание Инны. Она посмотрела на меня – серьезного и, кажется, покрасневшего. Я слегка покачал головой и промычал «не надо». Вышло скверно, но Инна поняла и улыбнулась.
– Ты раньше был без сознания и не возбуждался, – она развела руками. – Хорошо, спрашивать не буду, но загуглю. Как же теперь тебя подмыть…
Инна задумалась, после чего смущенно захихикала, добавив: «Прости, мысли вслух». Она положила губку в таз и отошла, вернувшись с телефоном. Пока Инна молча смотрела в интернете что-то в духе «Как помыть член с катетером, чтобы он не разорвался от эрекции», мне пришла гениальная мысль: «Почему никто не догадался дать мне телефон, руки-то у меня не в гипсе!». Я поднял руку и потянулся к смартфону Инны. На долю секунды в памяти мелькнуло слишком мутное воспоминание о сне, где Инна в слезах бросает телефон в стену. Я не мог вспомнить каких-либо деталей, и, тем более, не мог сейчас спросить, просто отметил про себя, что это может оказаться важным.
Инна подняла глаза от экрана и с улыбкой протянула мне телефон. «Вот оно – мое средство связи!» – я ликовал внутри. Инна все поняла и открыла мне блокнот. Я начал медленно писать, на экране появилось самое первостепенное: «Я люблю тебя». Инна смущенно посмотрела мне в глаза и, мило улыбнувшись, впервые произнесла:
– Я люблю тебя, Даня.
Глава 17. Реабилитация
Дни в больнице тянулись бесконечно, и, если бы не визиты родных и друзей, я бы сошел с ума от скуки. Инна каждый день забегала до работы. Хотя приемных часов с утра в будни не было, но поскольку она состояла на учете в онкологическом отделении той же больницы, у нее были особые привилегии. Я заметил, что она многих знает, несколько раз Инна даже говорила в коридоре около моей палаты со своим врачом Дмитрием Романовичем, но, о чем именно, я не слышал. Мама приходила в приемные часы – ежедневно в 15.30 она была у меня и сидела до самого вечера либо с приходом Инны уходила домой. Они с папой приехали в Нижний, как только узнали о том, что со мной случилось, и остановились в моей съемной квартире. Пересказ событий от лица мамы, конечно, был более трагичный, чем получилось у Инны: мама то и дело срывалась в слезы, не в силах совладать с собой. Папа взял отпуск на две недели, но потом уехал в Павлово, так и не дождавшись, когда меня выведут из медикаментозной комы.
Я обрадовался, что папа все-таки прошел МРТ и другие необходимые обследования в Нижнем Новгороде. Инна через свою обширную сеть знакомых в разных клиниках города помогла найти отличного доктора, который взялся за лечение. Как бы папа ни сопротивлялся, мама каждый день сопровождала его на физиопроцедуры и массаж, Инна тоже подключилась к активной агитации и мотивации папы. В итоге, лечение и новые лекарства настолько улучшили состояние, что папа почти перестал пользоваться тростью, нося ее с собой скорее по привычке.
Реабилитация проходила непросто. Через неделю с небольшим мне сняли тугие бинты с лица, а металлическую шину на зубах заменили повязкой, поэтому я смог самостоятельно есть. Как и завещал мне Машин отец, питался я через трубочку и не мог дождаться, когда снова начну жевать, чтобы пророчество этого хренового экстрасенса не сбылось. Злость кипела во мне, даже не думая утихать. Но я с сожалением понимал, что смысла в ней не было.
Друзья скрашивали мое одиночество: несколько раз ко мне приходили Лёня, Толик, ребята с футбола, даже Мишка заехал, когда по работе был в Нижнем. Когда я, наконец, смог говорить, мы стали часто созваниваться с отцом, я даже по его голосу слышал, что ему стало легче – голос снова обрел былую силу и веселость.
Проблем в общении с Инной не было даже во время моего вынужденного молчания: как только она принесла мне мой телефон, предварительно удалив свое гневное сообщение, наши разговоры превратились из монолога в диалог. Сидя рядом, Инна задавала вопрос, я отвечал ей письменно и показывал. Руки быстро обрели былую силу, хотя не так много сил требовалось, чтобы держать телефон или кружку с бульоном.
Когда я получил телефон, а Инна ненадолго вышла в коридор, я включил фронтальную камеру, чтобы посмотреть на себя. Лучше бы я этого не делал: обмотанное бинтами лицо, все еще припухшие веки в зелено-желтых синяках, пересушенные облупившиеся губы. На открытых промежутках между бинтами пробивалась самая настоящая борода, какой у меня никогда в жизни не было – я ненавидел ощущения на коже, если хотя бы три дня не брился. Теперь же приходилось только смириться с новой внешностью.
Хлопот в реабилитации доставляла сильно пострадавшая правая нога – многоскольчатый перелом надколенника со смещением заставил врачей помучиться. Нога была еще в гипсе, но Юрий Сергеевич предупредил, что шрам после операции будет большим. На перевязках я видел, сколько шрамов останется мне на всю жизнь: от разреза в области ребер, от подрезания селезенки, от операции на колене. К тому же, я не был уверен, что психологические последствия несправедливого и жестокого избиения не дадут о себе знать в будущем. Я часто просыпался ночами от мучительных снов, в которых снова и снова подвергался унизительным побоям, не в силах защитить себя.
К моему удивлению, на второй день после снятия шины с зубов ко мне пришел полицейский – молодой парень, не старше меня. Он был первым, кто вошел в мою палату со стуком, я даже не ожидал, что когда-то удостоюсь такой чести – доктора, медсестры и санитарки каждый раз врывались неожиданно. Инна, мама и друзья предварительно писали, что подходят, поэтому тоже не стучали.
– Доброе утро, Данил Валерьевич. Лейтенант Смирнов, разрешите войти.
Я так опешил, что забыл, что могу говорить, просто кивнул. Лейтенант Смирнов прошел в палату, пододвинул стул, который постоянно отодвигала медсестра от моей кровати, и сел.
– Здравствуйте, – наконец, вымолвил я, насколько позволяла мне тугая повязка на лице.
– Можете звать меня Сергей или лейтенант, как вам будет проще, – он показал на себе, что имеет в виду мою повязку, которая мешает нормально говорить. Я кивнул. «Интересно, почему меня никто не предупредил за полторы недели, что меня будут допрашивать», – с негодованием подумал я, а сам оставался молчаливым, ожидая, что скажет лейтенант.
– Девятого июня ваши родители написали заявление в полицию о вашем избиении. Отделом заведено уголовное дело по статьям 116 УК РФ, – Сергей посмотрел на меня и добавил, – статья 116 «Побои». 115-ю статью «Умышленное причинение легкого вреда здоровью» не рассматриваем.
Я кивнул. Я немного злился на маму, за то, что она не рассказала мне, что писала заявление в полицию. Сергей тем временем продолжил:
– Данил Валерьевич, мне необходимо произвести допрос потерпевшего. Ваш врач по договоренности со мной сообщил, что вы можете говорить, поэтому я выехал в больницу. Сейчас проводится предварительное следствие по делу. Вы не против пройти процедуру сейчас.
– Хорошо, – ответил я, хотя понимал, что сказать мне нечего.
Лейтенант зачитал формальности, которые, очевидно, его самого порядком подбешивали: мои права, ответственность за дачу ложных показаний (на этом моменте меня немного передернуло, ведь, по сути, я собирался врать), ответственность за отказ от дачи показаний. После чего начал заполнять протокол, указав сверху номер дела и еще раз уточнив мое полное имя: Платонов Данил Валерьевич. Я подтвердил, что мне были нанесены побои по указанному лейтенантом адресу.
– Данил Валерьевич, вы знали нападавших?
– Нет.
– Вы могли бы описать их внешность?
– Нет. Они были в масках, – я чувствовал, как подскочил мой пульс от болезненных воспоминаний. К счастью, пульсоксиметр уже сняли с меня, и лейтенант не услышал зашкаливающего писка.
– Тем не менее вы могли бы описать, как они выглядели, во что были одеты? – продолжал Сергей.
– Извините, я почти не видел их, – я сглотнул и попытался успокоить дыхание. – Первый удар пришелся сзади. Меня практически сразу повалили на землю. Я только видел троих крупных ребят в черном.
Лейтенант Смирнов недовольно покачал головой. Он быстро записывал мои слова, я взглянул на него: короткий ершик русых волос, чисто выбритое лицо, спокойные карие глаза. Он не снял пиджак, а в палате было жарко, хотя окно было открыто. По виску лейтенанта стекала капля пота, которую он не первый раз смахивал.
– Данил Валерьевич, – Сергей поднял на меня глаза, – должен вас расстроить. К сожалению, зацепок мало. За три недели мы не вышли на подозреваемых. На вас напали в тихом безлюдном месте, камер фиксации поблизости не было. Смею предположить, что нападавшие либо долго вас ждали, либо были без автомобиля, поскольку мы проверили по ближайшим камерам все машины, предположительно заезжавшие во двор.
Я кивал, слушая лейтенанта. Я не сомневался, что Машин отец не допустил бы малейшего промаха: наверняка многолетний опыт службы в полиции научил его не только раскрывать преступления, но и мыслить, как самый щепетильный преступник.
– Могли ли быть у кого-либо мотивы для причинения вам вреда? – лейтенант зрел в корень. Я старался следить не только за словами, но за собственным телом, чтобы невербально не показать лишнего.
– Нет, не думаю, – не колеблясь, ответил я.
– Данил, – Сергей наклонился ко мне. Видимо, он специально опустил мое отчество, психологический трюк для установления доверия, манипуляция, которую я раскусил, – подумайте и вспомните, с кем вы, может быть, ссорились в последнее время, кому могли перейти дорогу? Возможно, на работе?
– Нет, исключено. На работе у меня нет конфликтов и проблем, – моя тактика была проста: следовать за предложенными вариантами и все отрицать. Я даже на секунду не мог вообразить, что сознаюсь, кто стоит за нападением.
– Чтобы найти преступника, надо понять его мотив, – лейтенант снова откинулся на спинку стула. Вдруг вернулось мое отчество. – Данил Валерьевич, это не было нападением с целью ограбления: деньги и телефон не были украдены. Либо это хулиганство, либо целенаправленная атака именно на вас. Помогите нам узнать правду.
Сергей пристально смотрел на меня, после чего снова опустил глаза в протокол и что-то дописал.
– Хорошо, – лейтенант протянул мне протокол и ручку, – на сегодня закончим допрос. Вам нужно поставить подпись на каждом листе, если записано с ваших слов верно.
Я взял протокол и бегло прочитал: аккуратным мелким почерком была описана моя полуправда. Я подписал и вернул протокол лейтенанту, Сергей кивнул и сказал:
– Если что-то еще вспомните, пожалуйста, позвоните мне, телефон есть у Юрия Сергеевича. Постарайтесь припомнить все, что может относиться к делу: возможно, вы замечали что-то подозрительное в последнее время, кто-то следил за вами или затаил на вас обиду, а вы не заметили. Подумайте и звоните.
– Договорились, – согласился я, после чего лейтенант Смирнов вежливо попрощался и вышел.
«Какая глупость, – размышлял я, – ведь можно было рассказать правду. Тогда, возможно, была бы хоть сотая доля процента, что отца Маши судили бы по закону». Тут же мне представилось, как мы сидим в суде, я – истец, жертва, потерпевший. А на скамье подсудимых – Машин отец. Я расхохотался в голос, не в силах остановить истерический смех, граничащий с помешательством: такой суд не мог появиться даже в фантастическом фильме. Вдруг в палату испуганно вбежала дежурившая медсестра и вернула меня к реальности. Я жестом показал, что все в порядке, она нахмурилась и вышла. «Да, молодец, – я покачал головой и подумал, – полковник полиции в качестве обвиняемого, защищается от нападок моего безызвестного адвоката. Скорее уж меня добьют прямо здесь, лежачего и немощного, чем поставят под удар честь героя и блюстителя закона».
Когда пришла мама, я с негодованием набросился на нее за то, что она написала заявление без моего ведома.
– Данечка, так ты был без сознания. Дарья Семеновна рассказала, что нашла тебя всего избитого, мы с отцом сразу и пошли в полицию. А как иначе? Пусть найдут и посадят гадов эдаких.
– Мам, – взвыл я, – я не знаю, кто это был, они не найдут.
– Найдут-найдут! И не таких преступников сажают. Не сойдет с рук этих нелюдей то, что они с тобой сделали, – на глаза мамы снова навернулись слезы.
– Мам, не плачь, – спокойно попросил я, мама отвернулась и смахнула слезы. А когда повернулась, спросила то, чего я боялся.
– Дань, а вы с Машей когда успели расстаться?
– Э-э, – я замялся, – в начале июня.
– Ты мне так и не рассказал, как с Инной вы познакомились. Все про Машу говорили, а тут приезжаешь уже с другой девочкой.
– Мам, это сложно. Просто так вышло, – что еще мог сказать я. Вообще для вторых суток, когда я снова мог говорить, все слишком многого от меня хотели.
– Дань, может, Маша кого попросила? – мама аккуратно подбирала слова, чтобы не разозлить меня и не наговорить лишнего. – Ты не обидел ее?
Мама действовала лучше любого детектива, я в ужасе ждал, что еще секунда, и она назовет имя виновника. Но, конечно, она не могла знать, лишь строила отдаленные догадки.
– Что? – я состроил непонимание, не хватало еще посеять зерно малейшего подозрения у мамы. – Это что еще значит, что Маша устроила нападение на меня? Что ты такое говоришь, мам!
– Ладно, ладно, сынок, я уж так. Не знаю, что и думать.
Вечером я безрадостно рассказал Инне о визите лейтенанта. Она очень расстроилась, что я ничего не смог вспомнить, и начала свой собственный допрос, после которого я молил о пощаде.
– Инна, я, правда, ничего не помню, я не видел их лиц. Знаю только, что их было трое. И все.
– Может, полицейский правильно говорит, надо понять, кто мог на тебя злиться. Дань, может, из друзей кто-то? Или на работе?
– Инна, прекрати. Пожалуйста. Никого я не злил. Давай не будем об этом.
– Хорошо, – согласилась Инна.
Остаток вечера прошел спокойно, но, когда Инна ушла, я понял, что совсем выбился из сил. «Жаль, что я не могу рассказать правду», – с этими мыслями я заснул.