bannerbannerbanner
Глухая Мята

Виль Владимирович Липатов
Глухая Мята

Полная версия

6

– Ну вот, товарищи, положение такое! – говорит Семенов, закрывая блокнот. – Мы работаем так, что задание не выполним, если река пойдет раньше, чем предполагалось!

Его слова падают в тишину.

Слышно, как осторожно звякают тарелки в руках Дарьи, как на малых оборотах работает передвижная электростанция. После обеда лесозаготовители неподвижны, ленивы, осоловело валятся на бок. Слова бригадира они встречают спокойно: не равнодушно, но и без всякого подъема. И только Никита Федорович Борщев ворочается, оглаживает бороду, перебегает взглядом от человека к человеку. Механик Изюмин полулежит на брезенте, читает книгу. Виктор и Борис притулились в уголке навеса и выжидательно молчат. Михаил Силантьев лежит навзничь, раскинув руки.

– А дирекция оплатит сверхурочные? – спрашивает он, не меняя положения.

– В пятницу поговорю с директором! Думаю, он согласится! Сверхурочные разрешаются в тех случаях, когда коллектив сам идет на них.

– Это мы понимаем, не маленькие! На сверхурочные нужно разрешение профсоюзной организации, а она этого сделать не может – подрыв авторитета профсоюза получается. На это ты как ответишь, бригадир? Вот разогни-ка вопросец! – глухо говорит Силантьев – мешает шапка, положенная на лицо, чтобы не досаждал свет.

– Если мы согласимся, нам профсоюз не указ! – запальчиво вмешивается Никита Федорович. – Мы, как говорится, сами себе владыки. Я, товарищи, предлагаю понатужиться… Вот ежели бы, к примеру, не до шести работать, а до восьми, дело, как говорится, пойдет по-другому! А? – вертит он головой, но слова старика, как и слова бригадира, повисают в молчании. Только Михаил Силантьев после длинной паузы замечает:

– Здрасьте! Дураку понятно, что, если взять сверхурочные, по-другому дело пойдет!

Другие лесозаготовители молчат. Молчит и Георгий Раков, видимо, ждет, когда заговорят другие. Но они неподвижны, а Федор Титов сосредоточенно строгает палочку. Рядом с ним сидит Петр Удочкин и следит за руками Федора.

– Ну вот что, товарищи! – сурово произносит Раков. – Я до обеда говорить не хотел… Моя машина вышла из строя… Пробило бобину! – поясняет он и отвертывается, чтобы не замет или, как у него нервно вздрагивают губы.

– А запасная? – тугим голосом спрашивает бригадир, чуть-чуть приподнявшись.

– Нет запасной!

– Врешь! – кричит Семенов.

– Не взяли, Гриша! – отвечает Раков. – Раз в сто лет пробивает бобину.

– Ой, мамочка моя! – восклицает Дарья, прижимая руки к груди.

Что такое бобина, зачем нужна, она не знает, но по напряженным лицам лесозаготовителей, по бледности, залившей Семенова, понимает: случилось серьезное, тяжелое, такое серьезное, что может разрушить наладившуюся жизнь в Глухой Мяте, и люди станут другими, и все станет другим. Опытом недлинной жизни понимает Дарья серьезность случившегося и поэтому пугается:

– Ой, мамочка!

– Врешь! – кричит Семенов и срывается с брезента. За ним вскакивают Силантьев, Титов, Удочкин, парни-десятиклассники, Дарья. Механик Изюмин откладывает в сторону книгу, помедлив, закрывает ее, аккуратно укладывает в карман и только после этого идет на лесосеку. Идет тихо и о чем-то думает.

7

Трактору Георгия Ракова – стыдно.

Виновато подобрав под себя гусеницы, ссутулясь, виновато смотрит на лесозаготовителей потухшими фарами. Он неподвижен и холоден, он намертво притулился к сосне, опав мотором в яму, и от этого кажется особенно жалким. Уныло зияет пустота кабины, погасли красные огоньки, и только из бункера, едва приметный, клубится дымок – машина делает последние вздохи.

Семенов подбегает к трактору, обдираясь, проскальзывает крупным телом в кабину, зло срывает капот и сует голову в мотор.

– Крутаните! – исступленно кричит он.

Ему не видно, кто берется за ручку, но после крика коленчатый вал сразу же поворачивается – смачно цокают поршни, лопнувшим пузырем хлопает такт. Семенову некогда – он не прислоняет свечу к металлической массе, а сжимает ее пальцами, чтобы всем телом ощутить больной укол электрического разряда.

– Еще крутаните!

Тело напрягается. Забыв о том, что удар током может выбить из кабины, Семенов ждет его, но пальцы ощущают только тепло неостывшей свечи. Поршни цокают безостановочно – ручку крутит, видимо, сильный человек, – но Семенов не чувствует ничего. Он выскакивает из кабины, кричит на всю лесосеку:

– Федька, Федька, Титов!

Все забывает, все прощает он Федору в надежде, что у него есть запасная бобина.

– Нет у меня бобины! – отвечает Титов, вращающий ручку.

Семенов вылезает из трактора, прислоняется к гусенице…

Тяжел удар, нанесенный бригадиру. Второй за день: утром, расплескав, раздавив землю, пришла весна; после обеда встал трактор. Один за одним валятся на бригадира тяжелые, как смолевые бревна, удары, и от этого пухнет голова, наливается звоном. Ни мысли в ней, ни желания думать. Что делать? А ничего!

Глубочайшее безразличие ко всему охватывает Григория. Вались все к чертовой матери! Пропадай пропадом! Встал трактор – ну и что ж! Будем работать с одним. Пришла такая весна – а он при чем, он не распоряжается погодой, – будем работать столько, сколько позволит время! К чертовой матери! Он не сам вызвался в бригадиры, а назначили! Он – тракторист, обыкновенный тракторист, как Федор, как Георгий, он такой же рабочий, как и все в Глухой Мяте. Его дело сидеть за рычагами, а не ломать голову над расчетами, выберут Глухую Мяту или не выберут, и не его дело агитировать лесозаготовителей перейти на сверхурочные. Сами не маленькие, должны понимать государственные интересы: они такие же рабочие, как и он. Они тоже – рабочий класс!

К дьяволу все! К чертям собачьим! Пусть другие ломают голову…

Покрасневшими глазами смотрит Семенов на товарищей, молча окруживших машину. Стоят, сочувствуют вроде, а когда заговорил о сверхурочных, отмалчивались, прятали взгляды, поговаривали о профсоюзе. Как за кобылий хвост, ухватились за свои права, забыв о государстве. Сейчас тоже помалкивают, выжидают, какое решение примет он, Семенов. А он никакого решения принимать не будет! Вот так! Маракуйте сами, не маленькие!..

– Не шепчитесь! – вдруг обрушивается на парней-десятиклассников Григорий, заметив, что они о чем-то переговариваются. – Говорите громко! Что предлагаете?

– Нужно перемотать индукционную катушку, – говорит Борис.

Вот оно! Вот как! Не по-простому, не по-рабочему сказано – не бобину, а по-ученому – индукционную катушку. Как же, будущие инженеры! После обеда шептались за его спиной, советовались, дрожали от страха, что некогда будет заниматься, а теперь – перемотать индукционную катушку! Как это – перемотать? Кто ее будет перематывать?

– Значит, перемотать предлагаете? – спрашивает Семенов парней. – Индукционную катушку перемотать… Сами будете перематывать или другим прикажете?

– Полегче, товарищ Семенов! – вспыхивает Борис, уловив в голосе бригадира издевательские интонации. – Полегче!

– А вы не болтайте! – прикрикивает на парней Раков. – Вы дело предлагайте! Как вы ее перемотаете?

Семенов усмехается. Вот вам! Получите от простого тракториста, от неученого. В ремонтных мастерских и то не всегда удается перематывать бобины, а они – в лесу, в Глухой Мяте, где и куска провода-то не найдешь!

Бригадир смотрит на парней с ненавистью. Эка вырядились! В лыжных костюмчиках, в толстокожих ботинках! Вывесили на стенку расписание, по четыре раза в день моются, скребутся, как кошки.

– Перемотчики! – дрожа от ярости, бросает им Семенов.

Парни дружно, враз поворачиваются и уходят от трактора – спортивным шагом, чуть раскачиваясь. Разного роста, разные фигурами, но похожие движениями, затылками, подбритыми по-спортивному. Вот так же уходили они из комнаты, когда бузотерил пьяный Титов.

– Видел? – передергивается Григорий и плечом показывает Ракову на парней.

– Видел! – отвечает Георгий. – Я за ними это давно примечаю… Временные рабочие! Сторонятся наших дел! – добавляет он презрительно. – Ну их к черту! Без них обойдемся! Давайте думать, что делать…

Но Семенов не может оторваться от уходящих парней. На скулах у него, большие, точно шарикоподшипники, ходят желваки, рот туго стянут резинкой. Он что-то шепчет про себя… Чувствует Григорий: безразличие, охватившее его при виде заглохшего трактора, проходит… Погодите же!Трактор будет работать! Будет!

– Выход есть! – говорит Семенов. – По местам, товарищи… Пока обойдемся одной машиной!

Лесозаготовители медленно расходятся. Последним уходит механик Изюмин. Он по-прежнему о чем-то думает, курит папиросу за папиросой.

Когда у трактора остаются только двое, Раков спрашивает:

– Что придумал, Гриша?

– Пойду в леепромхоз!

Раков поднимает лица к небу. Проходит несколько минут, пока он отзывается:

– Пройдешь?

– Пройду!

– Это дело! – коротко одобряет Георгий и больше не говорит ничего. Они хорошо понимают друг друга, Георгий Раков и бригадир Семенов.

8

В майках, босиком сидят лесозаготовители в бараке и маются от жары. Дарья с утра натопила по-зимнему, а пришла весна – окна слезятся, и со стен капает. В комнате резко пахнет портянками, потом, дегтем, которым густо насмолил бродни бригадир Семенов. Сам Григорий сидит на лавке, тянет за подол рубаху – она не хочет лезть на широкие плечи, и он натягивает с трудом. Покончив с рубахой, Семенов нагибается, вытаскивает из-под лавки бродни с торчащими портянками. Выхватив одну, бригадир сожалеюще качает головой – прохудилась, потом раскладывает на полу во всю длину, ставит большую костистую ногу, примеривается – так ли? – немного передвигает ногу с угла на угол и только после этого запахивает портянку. Она схватывает ногу туго, словно перчатка.

– Ишь ты, какое дело! – замечает Никита Федорович, наблюдая, как Семенов обувается. На его лице написаны почтительность и интерес: умело, мастерски наматывает портянки бригадир, и это по душе старику, любящему сноровку в любом деле. – Этак не потрешь… Вот ежели бы еще под пятку сенца подвалить, то шагай хоть в Питер!

 

Семенов обертывает вторую ногу, и опять Никита Федорович почтительно говорит:

– Занозисто!.. К тому же и портянка хорошая, как ни говори, а фланелевая. Она с холщовой в ряд не идет. Холщовая скатывается, да и ногу холодит… Так что фланелевая не в пример лучше!

Бригадир натягивает бродень, заправляет за голенища концы высунувшихся портянок, пристукивает каблуками, прислушивается к тому, как звучат о пол бродки.

– Постукай, постукай! Лучше спервоначалу определить, хорошо ли села портянка. Потом поздно будет! – одобряет и это старик.

Другие лесозаготовители расположились в обычных позах: Силантьев на скамейке, Изюмин читает, Петр Удочкин, высунув кончик языка, режет березовый корень, Федор Титов валяется на матрасе, а парни занимаются, придвинув лампу.

– Дарья! – кричит бригадир.

Из соседней комнаты выходит Дарья, выжидательно останавливается в дверях и жалобно, просяще глядит на Семенова.

– Приготовь еды дня на полтора!

– Ой, неужели пойдете! – сжимает она руки на груди. – В леспромхоз?!

– Собери!.. Никита Федорович, убавьте фитиль. Коптит.

Никита Федорович аккуратно прикручивает фитиль лампы под самым носом у Виктора Гава, который в это время отрывается от книги и вопросительно глядит на руку старика, но сказать ничего не решается – лампа действительно коптит. Потом Виктор ощущает под столом толчок. Это Борис ткнул его ногой, словно сказал: «Не обращай внимания! Занимайся!» Вздохнув, Виктор снова склоняется над учебником.

Собирая вещи, Семенов ходит по комнате, за ним мотаются карикатурные, смешные тени: одна из них – на стене, рядом с Силантьевым – бочковата в груди, мала в голове. Через окна в барак проникает ветер. В тишине слышно, как он шебаршит за стенкой, струится порывами, давит на оконные переплеты. Временами доносится сырое, тяжелое гудение тайги – несутся по соснам верховые вихри.

– Георгий, наряды возьмешь у Дарьи, а расценки – вот! – Бригадир протягивает Ракову тоненькую книжонку. – И не забудь – лиственницу нужно катать отдельно.

Теперь Семенов почти одет – остается только натянуть телогрейку да нахлобучить шапку, и он готов двинуться в путь. Никита Федорович говорит, раздумчиво:

– Шестьдесят километров туда, шестьдесят обратно. Это сто двадцать! Два дня шагать, если без устали…

В это время со свертками в руках входит в комнату Дарья, нерешительно останавливается недалеко от бригадира и все так же – жалобно и просяще – смотрит на него. У нее такой вид, точно не верит Дарья в серьезность происходящего, думается ей, что Григорий Григорьевич потребовал продукты для другой цели, что он пошутил и вот-вот улыбнется и скажет, для какой именно, и ему не нужно будет идти в промозглую, ветреную ночь, в которой не видно ни зги. Смотрит с жалостью и горячей надеждой на бригадира Дарья, ждет от него улыбки – пошутил, мол! Но он молча берет свертки, заталкивает в рюкзак. Трудно понять ей по лицу Семенова, о чем думает бригадир. Рот у него маленький, сжатый подбородок тоже маленький, но выпуклый, круглый, точно бугорок.

– Давай, давай! – тянется Семенов рукой за вторым свертком, и по тому, как он берет хлеб, понимает Дарья, что дело в Глухой Мяте происходит серьезное, нешуточное, и ей кажется, что начинает вершиться то предчувствие плохого, страшного, что охватило ее, когда замолк трактор Георгия Ракова. «Что-то должно случиться!» И от этого сжимается сердце. Но лесозаготовители спокойны, недвижны, и она думает: «Мужики, они и есть мужики! Бесстрашные! Вот и Петя тоже спокоен, а ведь мягкий, ласковый! Тоже из ихнего племени. Мужики!» Немного спокойней от этой мысли становится Дарье, уютнее в бараке, стонущем от порывов ветра, – может, и минет беда! Но она все-таки просит, умоляет Семенова:

– Ой, не ходили бы в ночь, Григорий Григорьевич!

– Надо, Дарья! – отвечает Семенов. – Да ты не беспокойся – все хорошо будет!

– Неизвестно! – вдруг говорит механик Изюмин и, решительно отложив книгу, достает папиросу, красивым, четким движением подносит ее ко рту, потом чиркает спичкой. От глубокой затяжки щеки провисают, и лицо становится холодным. Подержав дым в легких, Изюмин выпускает зигзагообразной струйкой, секунду любуется ею и уж после этого резко поворачивается к Семенову – выжидательный, прямой, сильный. Бригадир по-прежнему тщательно укладывает рюкзак, и лесозаготовителям непонятно, почему он молчит, ничего не отвечает механику. – Вам лучше остаться! – веско продолжает Изюмин. – Бригадиру не положено бросать людей!.. Подумайте, Григорий Григорьевич, не похоже ли это на дезертирство?

В неловкой, согнутой позе стоит Семенов. Механик повернут к нему боком, и бригадир видит строгую линию его мускулистого лица, выпуклый лоб, немного опущенные вниз губы.

– Что вы предлагаете? – спрашивает Семенов, все еще продолжая заталкивать в узкое горло рюкзака сверток с хлебом и не успев до конца обдумать слова механика. Одно слово – дезертирство – улавливает он, и это заставляет его немного сдержать порыв рук.

– Разрешите, пойду я! – говорит Изюмин. – Вот вам мое предложение!

Это сказано так спокойно, так значительно и так просто, что лесозаготовители разом поворачиваются к механику, приходят в движение, и кажется от этого, что порывы ветра за окнами стихают, а комната наполняется гудением, точно ветер с улицы переселяется в нее. Виктор и Борис отшатываются от стола, вытягиваются в сторону Изюмина, а Петр Удочкин роняет на колени руку с березовым корнем.

– Вот мое предложение! – зачем-то повторяет Изюмин, хотя повторять не надо: впечатление от его слов и так велико.

Механик не замечает, что в это мгновение Раков и Семенов быстро обмениваются взглядами, затем принимают прежние позы: бригадир – неловкую, согнутую, Раков – надменную. Они сразу ничего не говорят – видимо, ожидают слов механика, но тот, в свою очередь, спокойно ждет ответа бригадира, и тогда Георгий неохотно разлепляет губы:

– Каждый может пойти! Дело не в этом…

Семенов, оторвавшись от рюкзака и поэтому выпрямившись, еще несколько секунд раздумывает над словом «дезертирство», трет рукой лоб.

– Вы не правы! – серьезно отвечает он. – Мой поступок ничего общего не имеет с дезертирством…

– А вы подумайте!

– Подумал! Было бы хуже, если бы я послал другого. За себя отвечу сам! Другими рисковать не имею права!.. Итак, иду я! – неожиданно резко заключает он и снова, как давеча, переглядывается с Георгием, тот понимающе опускает веки.

Но механик Изюмин не собирается сдаваться. Встав с табурета, он проходит к столу, становится рядом с Федором Титовым и даже кладет ему на плечо руку, но обращается ко всем сразу:

– Поймите меня, товарищи! Будет лучше, если пойду я, а Григорий Григорьевич останется. Скажите ваше слово! Это важно! – просит он заготовителей, улыбаясь всем, лицом. И Федор, чувствующий ласку руки механика, откликается первым.

– Он дойдет! Он обязательно дойдет! – с уважением и симпатией восклицает Федор, но механик сразу же умеряет его пыл:

– Дело не в этом! Вы решайте в принципе, товарищи! – снова обращается он к лесозаготовителям.

– Вот какое дело! – разводит руками Никита Федорович Борщев. – Тут, парень, не знаешь, куда вертеть! – И по лицу старика видно, что он действительно не знает, как быть.

Зато Михаил Силантьев твердо знает, куда вертеть, – прослышав об уходе бригадира, наблюдая за его сборами, внутренне повеселел, налился озорством Михаил. Полеживая на лавке, покуривая, игриво думает о том, что после ухода Семенова большие деньги заработает он, всучивая доверчивому Удочкину дрянной лес судостроем.

«Иди, иди!.. – напутствует он в мыслях Григория. – Мы без тебя управимся!» Поэтому и молчит Михаил, ничего не отвечает на призыв механика.

Сердиты на бригадира за сегодняшнее парни-десятиклассники. Им тоже спокойнее будет, если на несколько дней уйдет настырный, въедливый бригадир.

Ничего не отвечает на призыв механика и Дарья Скороход. Безразлично для нее, кто пойдет: самое лучшее, чтобы все остались в Глухой Мяте, чтобы вернулось спокойствие последних дней. И того и другого – механика и бригадира – молит она стиснутыми руками: «Не ходите в ночь, не надо, голубчики!»

Петр Удочкин решения не принимает тоже. Он даже, наверное, не понимает, что нужно Изюмину, весь перелившись в механика. Он повторяет его жесты, выражение лица, вскидывает бровь, гордо выпрямляет плечи. Петр глубоко равнодушен к тому, кто пойдет за бобиной, – важнее для него то, что он чувствует сам, что переживает при виде картинной позы механика.

– Итак, иду я! – повторяет Семенов.

– Правильно! – одобрительно отзывается Раков.

– Ну, как знаете! – вдруг сердито топает ногой Изюмин и, не сдержавшись, зло, гневно вздергивает верхнюю губу. – Вы не правы! – кричит он на бригадира, на лесозаготовителей и быстро уходит в соседнюю комнату, забыв книгу на столе.

– Вишь ты как! – качает головой Никита Федорович, а Раков и бригадир глядят вслед Изюмину. Глядит на покатые плечи уходящего Изюмина Григорий, и ему снова кажется, что встречал он этого человека, видел его где-то, а вот где – не припомнит.

– Ну, мне пора! – говорит он.

Семенов надевает телогрейку, повернувшись спиной к лавке, наваливает рюкзак, пристегивает лямки. Он огромный, громоздкий, как гардероб, в большой зимней шапке. В ней Григорий совсем не напоминает Гришку-кенгуру. В одежде путника, собравшегося в дальнюю дорогу, бригадир выглядит стройным и молодым. Он весело озирает товарищей, обходит по очереди, пожимая руки. Он пожимает руки Борису с Виктором, Федору Титову. Парни желают ему удачи, а Федор просит забежать к матери, если выберется свободная минута.

– До свидания! На третий день ждите!

Согнувшись, бригадир Семенов ныряет в дверь. Захлопываясь, она гремит, открывает тьму, мокрядь, прибойный шум тайги.

От удара долго и жалобно звенят стекла, трепыхается огонек лампы. Петр Удочкин зябко поеживается, а Дарья тяжело вздыхает.

Оттого, что ушел Семенов, в комнате становится просторнее, выше. Поместительней кажется компата после ухода бригадира. За ним захлопывается дверь, и точно ею же захлопывается напряжение, которое испытывали лесозаготовители в последние минуты. Снова ложится на матрас Федор, Удочкин опять принимается за березовый корень, а Михаил Силантьев улыбается украдкой: завтра его очередь раскряжевывать хлысты.

– Задача сто шестнадцатая… – открывает учебник Борис Бережков.

Ложатся на бумагу закорючки формул, плывут цифры… Так проходит минут десять-пятнадцать, потом Борис откладывает в сторону ручку, задумавшись, смотрит на огонь.

За окном – беспрерывное колыханье мокрой тайги, на крыше барака постукивают доски, точно кто то ходит по чердаку, воровски переставляя ноги. Неведомый – то ли птица, то ли зверь, – ухает через равные промежутки голос: «Уап! Уап!» От долгого прислушивания к ночным звукам тайги Борису начинает казаться, что барак плывет навстречу ветру.

– Да-а!.. – протягивает он.

– Решай, Боря! – напоминает Виктор, но скоро и сам, бросив ручку, прислушивается к ночным звукам.

После ухода бригадира лесозаготовители присмирели, замолкли, кажется им, что холоднее стало в бараке после того, как открыл дверь Семенов, ушел в ночную темень. Одиночество чувствуют они, будто с уходом Григория Григорьевича пусто стало в бараке, – крупный все-таки человек бригадир.

Не спят люди, прислушиваются к чмокающим порывам ветра, сытому гуденью тайги. Представляется им бригадир, идущий в ночи. Приглушенно шелестят голоса:

– Мокрядь! Не подморозило, наверное!

– Немного схватило!

– Все равно шагать легче, чем днем! Солнца нет, а это, как говорится, дело!

Ворочается на матрасах, долго не может уснуть Глухая Мята, оставленная бригадиром Семеновым. Не спится сегодня и механику Изюмину, который обычно засыпал быстро – стоило только прикоснуться головой к подушке. Но сегодня механик ворочается, думает. Не удалось пойти ему за бобиной! А механику Изюмину очень нужно было пойти вместо бригадира. Закуривая шестую папиросу, думает он: «Риск, конечно, был, но я мог бы рискнуть… В моем положении нужно рисковать!» Во тьме барака огонек его папиросы описывает дугу – механик взмахивает рукой. Потом огонек замирает и долго не двигается. Изюмин по-прежнему думает: «Мне нужно было идти! Я должен рисковать!»

– Не спится, Валентин Семенович? – слышит механик шепот Федора Титова. – Мне вот тоже. Мысли разные в голову лезут. Чепуха, одним словом!

Федора не видно, но в его голосе слышится нетерпение, словно он долго поджидал того момента, когда механик шумно повернется, закурит и с ним можно будет поговорить в темном ночном бараке, и Федор обрадовался этой возможности.

 

– Я засыпаю! – сухо отвечает ему Изюмин и тушит папиросу об пол рядом с Титовым, чтобы Федор видел. – Я сплю!

Он отворачивается от Федора, натягивает байковое одеяло. Но он не спит долго. Он засыпает позднее Федора.

Рейтинг@Mail.ru