Максим Привезенцев
Торговец дыма
Стоило на миг закрыть глаза, и перед внутренним взором появилась до боли знакомая картина – проклятый перрон проклятого мадридского вокзала…
Луис мотнул головой.
Паническая атака сейчас будет совсем уж лишней.
Обув мягкие туфли, Санчес вернулся в прихожую:
– Я готов. Документы брать?
– Пока не нужно.
Перес отклеился от дверного косяка, который подпирал плечом, и вышел. Луис последовал за ним.
Жаль, что едва начатую сигару пришлось оставить умирать в пепельнице, с грустью подумал Луис, щурясь от яркого солнца.
Во дворе перед главным домом «Мукуля» где располагались ресепшен и ресторан, толпились люди. Луису показалось, что он разглядел среди зевак лысеющую макушку Хосе, но он не был уверен в этом.
– Следуйте за мной, сеньор, – одернул продавца дыма полицейский.
Не обращая внимания на зевак, провожающих шепотом и тревожными взглядами, они дошли до обрыва и начали спускаться по каменной лестнице. Уже на полпути Луис заметил пятачок берега, огороженный по периметру ярко-желтой лентой. На песке в неестественной позе неподвижно лежал человек.
– Это кто? – дрожащим голосом спросил Луис.
– Его личность устанавливают прямо сейчас. Пока могу сказать только одно: на самоубийцу этот парень не похож.
Санчес про себя согласился, что довольно трудно убить себя со связанными за спиной руками и пакетом на голове.
– Сеньор, не отставайте, – поторопил его Перес. – Нас ждет детектив.
Санчес кивнул и прибавил шаг. С каждой преодоленной ступенькой чувство тревоги только усиливалась, но Луис старался не показывать этого офицеру.
Кто там, лежит, на песке? Кто-то из работников плантации? Охранник «Мукуля» (боже, хоть бы не Хосе!..)?
Рядом с трупом стояли несколько человек в распахнутых рубашках, красные от жары – видимо, это были другие постояльцы отеля, которых выдернули из уютной прохлады их домов, чтобы опросить на месте преступления. С некоторыми из них беседовали полицейские, одетые точь-в-точь, как Перес, сопровождающий Луиса на берег. Казалось, что Бог, пораженный случившейся трагедией, поставил время на паузу – зеркальная гладь океана идеально ровная, ветра по-прежнему нет, а чайки с пеликанами в своем беззвучном парении превращают звенящую тишину в зловещую.
Чем ближе был очерченный лентами полиции алтарь, тем сильней удары пульса в висках напоминали Санчесу набат. Вот они остановились в нескольких футах от покойника. Не успел Луис перевести дух, как под ленту поднырнул мужчина в рубашке с медицинскими шевронами на плечах и медицинской маске. Наверное, это судмедэксперт, успел подумать Санчес, прежде чем мужчина наклонился, взмахом руки согнал ленивых от жары мух и стянул пакет с головы покойного.
Земля пошатнулась под ногами Луиса, когда он увидел окровавленное лицо убитого, перекошенное гримасой боли и ужаса.
Это был Ксинг, китайский инженер, которого Санчес вчера был готов прибить за непомерную жадность.
Готов был прибить… но не прибил. Ведь правда? Правда?
Луис точно уехал вчера и ничего не делал китайцу! Черт, он даже руки ему не пожал перед уходом!
– Здравствуйте, дон Санчес, – послышался сбоку знакомый голос.
Повернувшись, Луис растерянно уставился на Франко. Он стоял рядом с подтянутым смуглым парнем с коротко стриженными темными волосами.
Наверное, это и был детектив, о котором говорил офицер.
– Здравствуй, Франко, – вяло ответил продавец дыма. – Что произошло?
– Никто… ничего толком не знает, сеньор, – тяжело дыша, ответил охранник. – Этого парня нашли тут на рассвете. Один из постояльцев вышел на утреннюю пробежку и сразу сообщил нам… мы вызвали полицию.
– Позвольте, сеньор, – вклинился в разговор Смуглый. – Так это вы – дон Санчес? Луис Санчес?
– Да, это я.
– Детектив Домингес. – Смуглый прищурился и мотнул головой в сторону трупа. –Вам случайно не знаком этот человек, дон Санчес? Его имя… – Офицер сверился с планшетом в руке. – Ксинг. Он работает… работал на строительстве канала. Был инженером.
– Знаком, – одними губами ответил Луис.
– Вы ведь вчера заезжали на стройку, верно?
– От… откуда вы знаете? – цепенея от удивления, пробубнил Санчес.
– Это я им сказал, сеньор, – вставил Франко. – Вчера, выезжая из отеля, вы обмолвились, что поедете туда.
– Ну, допустим, я там был.
– Допустим, были. – Смуглый сделал пометку в своем планшете. – Далее. Сменщик Франко, Хосе, сказал, что вы приехали в «Мукуль» довольно поздно и были как будто… чем-то расстроены.
– Чем-то расстроен? Это Хосе так сказал? – удивился Санчес.
Смуглый проигнорировал вопрос продавца дыма и спросил:
. Согласно журналу, это было в одиннадцать ноль семь, верно?
– Да, возможно… Я не помню настолько точно.
– А во сколько вы покинули стройку?
– Не помню. Около четырех.
И снова палец Смуглого заскользил по планшету. Судмедэксперт, вынырнув из-под ленты, подошел к офицеру и, наклонившись к уху, что-то прошептал. Смуглый исподлобья посмотрел на Луиса:
– Сеньор, наш криминалист хотел бы осмотреть вашу машину, если вы не против.
– За… зачем? – растерянно спросил Санчес.
– Он считает, что этого мужчину убили в другом месте, а потом сбросили сюда. При этом от него пахнет бензином и… табаком. А вы, насколько я знаю, являетесь табачным магнатом?
Франко закивал, будто вопрос был адресован ему, и промокнул вспотевший лоб платком. Луис же украдкой ущипнул себя за ногу через подкладку брюк. Не помогло: проклятый кошмар все не кончался.
Кто бы мог подумать, что утро, начавшееся кофе, сигарой и «Кармен», закончится вот так – пляжным допросом рядом с трупом, под беспощадными лучами солнца?..
– Лучше вам, конечно, сотрудничать со следствием, дон Санчес, – доверительно сказал Смуглый. – В конце концов, вы ведь знали этого парня и были на стройке вчера, когда он еще был жив.
– Как будто я один был на той стройке!.. – с трудом сдерживая раздражение, сказал Луис. – Да там работают тысячи китайцев!
– Но не у всех из них есть машина и доступ в «Мукуль», сеньор, – пожал плечами офицер. – Так что, сеньор, вы позволите нам осмотреть пикап?
– Да… да, конечно, – вздохнув, ответил Луис. – Пойдемте наверх.
Они – смуглый офицер, судмедэксперт, Франко и Луис – медленно побрели обратно к вилле, с трудом преодолевая ступеньку за ступенькой раскаленной каменной лестницы. Мысли, одна темней другой, словно всадники Апокалипсиса с гравюр Дюрера, несли его к чему-то неведомому, но точно не сулящему ничего хорошего.
Ксинг мертв. Его убили. Убили где-то за территорией отеля, привезли сюда и сбросили с обрыва.
Но кто? И зачем? И почему именно здесь?
Чтобы подставить… меня?..
И, черт возьми, конечно, от Ксинга пахнет табаком – он ведь его курил и продавал! Но стоит ли об этом говорить полицейским? Вопрос на миллион…
Четверо поднялись наверх и подошли к пикапу Луиса, припаркованному у его дома.
– Вы можете убрать брезент с багажника? – тут же попросил Смуглый.
Просьба была немедленно выполнена. Луис откинул брезент в сторону… и замер, увидев на дне багажника засохшие пятна крови.
Луис сунул дрожащую руку в карман, чтобы достать платок и промокнуть пот, струящийся из-под шляпы на лоб и шею.
Смуглый офицер отреагировал на действия Санчеса странно и резко – выхватив пистолет, он направили его на продавца дыма и сказал:
– Пожалуйста, держите руки на виду, сеньор!
Санчес медленно поднял руки вверх.
Судмедэксперт подступил к багажнику и, прищурившись, стал изучать кровь на металле через увеличительное стекло.
– Дон Санчес, – испуганно пробормотал Франко. – Скажите, что это неправда. Пожалуйста, скажите, что это не то… что это не его кровь у вас в пикапе! Молю вас, сеньор!
Санчес не успел ответить охраннику: Смуглый, подойдя, завел руки продавца дыма за спину и надел на него наручники.
– Вы задержаны по подозрению в убийстве, сеньор, – сказал офицер. – Вы имеете право хранить молчание…
Он говорил что-то еще, но Луис быстро перестал слушать. Шагая к полицейской машине, Санчес думал лишь о том, как бы проснуться.
Ведь творящийся вокруг бред не мог происходить на самом деле.
Ведь правда же?..
Глава 20
Подделка
1506 г.
– Заседание суда объявляю закрытым, – монотонно пробубнил испанский судья Милиато, почтенный старец в засаленном парике и серыми усталыми глазами стукнул молоточком по трибуне.
В Севилье был июнь – чудесная пора, время обильных солнечных ванн, когда легкий ветерок доносит до усталого горожанина желанную прохладу.
Тем странней было проводить столь чудесный летний день на площади, созерцая суд между мастером и талантливым ремесленником, которым возомнил себя равным ему.
По крайней мере, в вопросах получения прибыли.
Оппонентом Альбрехта Дюрера был некто Гарсия Рухес – малоизвестный севильский гравер, человек, не особенно похожий на художника. Лощенный, манерный, с щегольской бородкой и вечной полуулыбочкой, он больше смахивал на севильского модника-горлопана, привыкшего больше рассказывать о своих талантах, чем применять их в деле.
Однако же его руки выдавали ремесло Рухеса – они были покрыты мелкими шрамами и царапинами, как и приличествует настоящему граверу. Но каждая отметина окупилась сторицей: Марио слышал, что Гарсия продал не менее трех сотен гравюр с инициалами Дюрера, а сколько их было всего, банкир и представить не мог.
Загадкой осталось и то, каким образом к нему попала гравюра из дома Марио – «Ведьма, сидящая на козле задом наперед», которую банкир хранил в своем кабинете. Никто из слуг так и не сознался в том, что «продал» ключ от дома Варгаса, да и улик у банкира не было.
Суд внимательно изучил копию и оригинал гравюры, оценил все доводы Дюрера и Рухеса… и вынес неоднозначный вердикт: Рухесу отныне и впредь запретить подписывать гравюры инициалами «А. Д.» – а Альбрехту отказать в компенсации.
Само собой, что такое решение Милиато вызвао совершенно праведный, на взгляд Варгаса, гнев.
– Это немыслимо! – прорычал немец, после закрытия заседания подойдя к Марио. – Получается, он может и дальше копировать мои гравюры, только не подписывать их моим именем? Уму непостижимо!
– Не знаю, что и сказать, – честно признался Варгас.
Решение суда действительно казалось странным. А глумливая улыбочка Рухеса наводила на мысль, что Фемида в лице судьи Милиато на сей раз была не так уж и беспристрастна.
Впрочем, опротестовать решение суда тем же днем все равно не представлялось возможным, и потому Марио утащил Альбрехта в ближайший пристойный трактир и стал поить вином, чтобы отвлечь от грандиозного фиаско. Уже сидя за столом, художник продолжал хаять нечистого на руку гравера:
– Подумать только, а ведь когда-то этот мерзавец Рухес гостил у меня дома! – воскликнул художник. – Причем дважды! Видел бы ты Агнес, когда она узнала, кто именно скопировал мои гравюры!.. Будь она здесь, видит Бог, она бы просто… просто убила бы этого негодяя на месте!
– В мире, где торжествует справедливость, жадность стала бы кратчайшим путем к бедности, – грустно заметил Марио.
– Как жаль, что в нашем мире торжествует жадность! – в сердцах сказал Альбрехт.
Несмотря на то, что Альбрехт явно находился не в лучшем расположении духа, наблюдать за ним Марио было приятно. Во-первых, они не виделись около двух лет. А, во-вторых, меланхолия, которая губила Дюрера, с годами практически сошла на нет или, по меньшей мере, стала почти незаметна. Из субтильного напуганного жизнью юноши он превратился в уверенного в себе мужчину, хотя телосложение его практически не претерпело изменений. Да, руки немного окрепли, спина выпрямилась, но главную метаморфозу хранили в себе глаза.
Некогда затянутые маревом сизого дыма тоски, теперь они горели жизнью, и это несказанно радовало Марио.
Выплеснув гнев, связанный с несправедливым решением судьи, художник пригубил вина из бокала. Варгас воспользовался заминкой и спросил:
– Ну что, может, наконец расскажешь, как ты сумел разоблачить Рухеса?
– Тому виной, мой друг, все та же пресловутая жадность, – с кривой улыбкой ответствовал Альбрехт. – Прежде всего я нанял одного севильского пройдоху, чтобы поспрашивал, где можно приобрести гравюры известного Нюрнбергского мастера. То, что ищу поддельного Дюрера, я, разумеется, не уточнял. – Художник сморщился в негодовании и отпил вина. – Денег пообещал выше, чем умеренно, но не слишком – чтобы не спугнуть. В итоге пройдоха свел меня с некоей Мартой, которая и продала мне еще одну мою-немою картину Святого Иеронима в келье. Стиль был идентичен фальшивкам, которые я демонстрировал в твой приезд в Нюрнберг…
Марио уважительно хмыкнул – он и подумать не мог, что Альбрехт обладает таким недюжинным умом. Впрочем, банкир тут же предположил, что идеи могли исходить от севильского пройдохи, который явно поднаторел в скупке и продаже краденных вещей и фальшивок.
А Дюрер тем временем продолжал:
– Поняв, что это тот же самый мошенник, я попросил пройдоху разузнать про эту Марту. Выяснилось, что она является кузиной Гарсии Рухеса… а не его супругой, как я сначала предположил, решив ненароком, что мерзавец решил повторить мою жизнь до деталей! И после этого я вспомнил, что Гарсия дважды бывал у меня проездом и много расспрашивал об искусстве работы с медью.
– Надо же. И что ты предпринял? Подал в суд?
– О, не сразу. Сначала мой слуга наведался домой к Гарсии и застал его в мастерской, среди гравюр, очень похожих на мои собственные. Две из них он убедил продать якобы для своего хозяина – не спрашивай, за какие суммы, они даже тебя, уверен, повергнут в шок. Эти гравюры я впоследствии передал суду для сравнения с моими. И они, как видишь, признали факт копии… но ничего не стали делать. Возможно, потому, что Рухес отдал им полученный от меня гонорар. Такая вот злая ирония, мой друг.
Альбрехт снова выпил вина, а Марио, нахмурившись, пробормотал:
– История невероятная, признаться. Но ты, похоже, так и не смог узнать, кто пустил их в мой дом?
– Ты знаешь, я впоследствии отказался от этой мысли – когда узнал, что речь идет о Гарсии, – признался Альбрехт. – Если мне не изменяет память, во время его последнего визита в мою мастерскую я как раз работал над «Ведьмой». И, вполне возможно, что он украдкой скопировал ее, когда учился у меня мастерству.
– Каков негодяй, – только и сказал Варгас.
Дюрер усмехнулся, кивнул и, грохнув бокалом о стол, сказал:
– Ладно, пусть с ним, с Рухесом. Скажи лучше, что нового происходит у вас в Севилье? У тебя самого? Сколько мы не виделись? Два года? Три?
Торговец дыма лишь тяжело вздохнул. Со времен их последней встречи в Нюрнберге он погрузнел еще больше и обленился настолько, что в последнее время практически не покидал Севилью. Последним путешествием Марио стала поездка в Вальядолид, где Варгасу довелось в последний раз пообщаться с еще одним старым другом…
– Колумб умер, – негромко сказал банкир.
Дюрер, заслышав это, на несколько мгновений превратился в персонажа с одной из своих гравюр – сидел неподвижной, с бокалом в руке, и оторопело взирал на Варгаса.
– Как… – выйдя из оцепенения, прошептал художник. – Когда?
– Буквально две недели назад. Ты, верно, слышал, он был сильно болен…
Альбрехт закивал.
– И вот, примерно в середине мая его не стало. Я думал написать тебе, но быстро понял, что ты все равно скоро окажешься в Севилье, и мы с тобой поговорим об этом, так или иначе.
– Я понял, – произнес Альбрехт. – Прискорбно слышать.
– Увы, это было, пожалуй, неминуемо, – вздохнул банкир. – Перед четвертой экспедицией он по-прежнему считал себя великим первооткрывателем, хотя давно уже не совершал путешествий более продолжительных, чем от дома до ближайшего трактира. Притом обратная дорога после нескольких кувшинов вина вполне могла сравниться со странствием к далеким берегам Нового Света.
– Все так, – кивнул Дюрер. – Когда мы виделись с ним в последний раз – тогда, у тебя в кабинете, он показался мне… призраком.
Марио медленно кивнул. Примерно те же мысли посещали банкира, когда он сидел у ложа Христофора и с болью в сердце смотрел на умирающего старого друга. Колумб уже ничем не походил на того неуемного мечтателя, с которым банкир в свое время отправился в Нюрнберг. Четыре экспедиции в Новый Свет начисто смыли с лица усталого путешественника задор былой жизни. А ведь Марио хорошо помнил, с каким воодушевлением его друг рассматривал карту Тосканелли и мечтал найти короткий путь в Индию.
В те мгновения Христофор напоминал ребенка, который рассматривал новую желанную игрушку. Сейчас же на кровати перед Марио лежал немощный старик. Высохшие бледные пальцы путешественника вцепились в простынь – так утопающий в море цепляется за обломок мачты, чтобы не пойти на дно.
– На его похоронах были только я и слуги, – дрожащим от переизбытка эмоций голосом сказал Варгас. – И, признаться, такая бесславная кончина представляется мне величайшей несправедливостью. Девять лет назад жители Арагона и Кастилии встречали процессию во главе с Христофором овацией. А умирал Колумб, по сути, в одиночестве.
– Это печально, но, увы, объясним, – заметил Дюрер. – Уж простите, но он был совершенно несносен в нашу последнюю встречу.
– Тому виной множество обстоятельств, – довольно холодно заметил Марио.
– Которые, увы, теперь не важны, – со вздохом добавил Дюрер. – Прости, если мои слова обидели тебя или огорчили. Скажи, если это не тайна… о чем вы говорили с ним в последние дни?
– Уже нет, – со вздохом ответил Варгас. – Разбитый болезнью, Христофор особенно много сетовал на судьбу, которая так и не позволила ему обогатить Арагон и Кастилию и золотыми буквами вписать свое имя в мировую историю – как он, безусловно, мечтал. Досталось и карте Тосканелли, оказавшейся практически бесполезной. Да даже… – Марио понизил голос. – Даже их Величествам Фердинанду и Изабелле, за их нетерпеливость и переменчивость.
– Да, не представляю даже, до чего это обидно – совершить путешествие всей жизни, смертельно в нем заболеть, – пробормотал Дюрер, – а после, умирая, осознать, что остров мечты оказался… допустим, пятном от пролитого на карту вина.
– Пусть так. Но, все же, путешествия были нужны Христофору, как воздух, – заметил Марио. – Здесь, на большой земле, он изнывал от бесполезности – и моментально расцветал, когда появлялся хоть малейший шанс отправиться навстречу неизведанному. К очередным далеким берегам, окутанным дымом загадочности, в надежде, что они окажутся раем обетованным. Когда он слег в кровать, стало ясно, что последний шанс прославиться упущен, жизнь кончена, и новых путешествий уже не предвидится. Потому, возможно, он и продержался так недолго.
Утомленный рассказом, Варгас пригубил вина, а Дюрер, рассеянно глядя перед собой, произнес:
– Наверное, это прозвучит странно, но, мне кажется, после случая с Рухесом, я понимаю Колумба лучше, чем прежде. Когда ты всю жизнь с переменным успехом борешься с тьмой всемирного безразличия, проиграть ей – ужаснейший финал. А если на службе у тьмы оказываются еще и мошенники, которые не прочь присвоить себе чужой, пусть незначительный, но успех, сражаться с забвением становится еще трудней. Лишиться всех титулов, лишиться заслуженной славы – разве это не худший исход для путешественника-первооткрывателя?
– А для творца – какой наихудший страх? – спросил Марио. – То, что на его имени наживается кто-то другой? Что ты знаешь о фальшивках, но ничего не можешь сделать, чтобы остановить мошенников?
– Это все, бесспорно, разочаровывает, но все же не настолько, – с горькой усмешкой сказал Дюрер. – На самом деле, больше всего я боялся того, что меня запомнят не по моим настоящим работам, а по подделкам Рухеса, подписанным моими инициалами. И по ним же будут судить о том, каким художником я был. Этот страх едва не вверг меня обратно в меланхолию – ведь если все, что ты делаешь, неважно, зачем это делать?
– Как трудно мне понять вас, людей художественного ремесла, – мягко улыбнувшись, сказал Марио. – Мы, банкиры, в отличие от вас, не хотим, чтобы наши имена становились частью истории. Мы делаем свою работу и признания совершенно не ищем.
– Агнес похожа на тебя, – сказал Дюрер. – Она тоже не ищет славы. Ей важны лишь деньги. И это не плохо, не хорошо – это просто есть. Чья-то цель – выгода, а моя – открыть свой внутренний мир людям и сохранить себя в моих гравюрах, поделиться частичкой души, если позволишь. Если же моими будут считаться гравюры Рухеса или иных мошенников, значит, и мой истинный мир люди никогда не знают. Понимаю, как мудрено это звучит, но проще выразиться не могу.
– И не нужно, – покачал головой Марио. – Ведь эта реакция – она тоже часть твоего внутреннего мира. И я очень горд, что ты, мой друг, делишься этим миром со мной.
Он поднял бокал, и Дюрер последовал его примеру. Со звоном их посуда встретилась над столом.
Они не просидели в трактире долго – усталость от судебных тяжб взяла свое. Попрощавшись с Дюрером и пообещав встретиться с ним назавтра, Варгас отправился домой, где с удовольствием раскурил трубку и заполнил дневник, аккуратно записав в него свою интерпретацию событий ушедшего в небытие дня. В ходе работы Марио посетила любопытная мысль – не мог ли Рухес работать с Колумбом по тому же принципу, по которому сам Варгас работал с Альбрехтом, то есть обменивая гравюры на табако? В принципе, идея сбывать гравюры в Новом Свете принадлежала именно Христофору…
Хоть это была лишь смелая догадка, не имеющая под собой никакой почвы, Марио пообещал себе вернуться к ней завтра и еще раз хорошенько все обдумать.
Убрав дневник и писчие принадлежности в стол, Варгас отправился ко сну. С точки зрения нынешнего, тучного, Марио, день выдался богатым на события и очень утомительным.
И тем странней, что ночью Марио едва смог уснуть, а когда все же погрузился в сон, ему приснился майский визит в Вальядолид, к умирающему Колумбу. Варгас снова сидел подле кровати на стуле и взирал на старого друга.
– Так тяжело смириться с тем, насколько все это было… бессмысленно, – с трудом выговорил Христофор. – И никому уже теперь нет дело до меня…
Колумб нашарил руку Варгаса и сжал ее в своей.
– Не кори себя, – мягко произнес банкир. – По крайней мере, ты хотя бы попробовал. Другие не делают и того.
– Но разве мои попытки что-то значат? В истории я останусь, как фигляр, неудачник… не путешественник, а подделка, как и те побрякушки, которые так любили туземцы Нового Света. Что полезного я сделал за эти пятьдесят с лишним лет?
– Ну, по крайней мере, ты открыл табако, – заметил Марио.
Пальцы Колумба в этот миг ослабли и соскользнули с руки Марио.
– И это все, что останется от меня – пепел и дым… – пробормотал Колумб.
Он больше не проронил ни слова – смежил веки и спустя час перестал дышать совсем.
Поняв, что Христофор оставил этот мир, Варгас, с тоской посмотрев на друга, нашарил его холодную руку и на прощание крепко сжал ее в своей. Умом банкир понимал, что потерял Колумба намного раньше, но именно сейчас была поставлена последняя точка в их долгой истории дружбы.
Все, что осталось Марио – это зыбкие, как дым, образы прошлого, где они с Христофором были рады каждой минуте, проведенной вместе.
Глава 21
Допрос
2024 г.
Тишина.
Нет ничего хуже тишины в ожидании.
Ждать, не представляя, сколько времени это продлится, терять темп времени, терять саму реальность происходящего, потому что у тебя забрали мобильник, часы, а окон в допросной не предусмотрено, и вокруг тебя только холодный камень, со всех сторон. Единственный источник света – лампа под потолком, которая противно жужжит, и это жужжание складывается в одно бесконечное повторение слова «жди».
«ждиждиждижди…»
Отчего-то этот рой в голове необъяснимым образом напомнил Санчесу о Джи. Почти как в жизни – буквы те же, но смысл давно поменялся. Раньше в этих трех буквах был весь мир Луиса, но теперь их звучание только раздражало.
Дверь распахнулась, заставив Луиса вздрогнуть. За время проведенное, в безлюдном допросном каземате, он уже как будто привык к тому, что мир вокруг совершенно статичен. Исключением было только разжигаемая жужжанием электрического света жажда табачного дыма.
– Не уснули еще? – спросил детектив Домингес, входя в комнату. – Думал, бессонна ночка вас утомила.
– День вчера был непростой, вы правы, – согласился Луис. – Но по приезду я принял душ и лег спать.
– И что, ни одного, даже самого крохотного мертвого китайского инженера на пляж не оттаскивали? – бросив на стол тонкую синюю папку, иронично прищурился Домингес.
Он опустился на стул и с улыбкой уставился на Луиса. Его сарказм пугал продавца дыма, усиливая осознание беспомощности. Как себя вести с таким едким детективом? Отвечать в тон – значит, выставлять себя нелюдью, которая насмехается над убийством. Оправдываться – значит, по логике следователя, всего лишь увиливать от признания вины.
Луис хорошо помнил допросы в Мадриде. Те самые, которые проводил Уго и другие его коллеги. С родственниками погибших тогда особо не церемонились – ведь среди них потенциально могли быть «пособники террористов».
Что уж говорить про нынешнюю ситуацию, когда все улики говорили о том, что Луис – главный подозреваемый в убийстве. Будь на его месте кто-то из никарагуанских бедняков, его, возможно, просто бросили бы за решетку, без всяких допросов и прочей формальной суеты.
Однако же Санчес не был типичным никарагуанцем – учитывая объемы его табачного производства и паспорт Испании – и потому, наверное, с ним все еще общались по-человечески.
– То есть говорить не хотите, – отвлекая Луиса от мыслей, сказал Домингес. – Что ж, ожидаемо.
Он открыл папку и добавил, не поднимая глаз:
– Нам стало известно, что у вас с инженером Ксингом произошел конфликт.
Внутри у Луиса похолодело. Значит, кто-то из строителей, видевших ссору, донес о ней в полицию. Но без китайского начальства и переводчика они вряд ли смогли бы это сделать…
Или все же могли?
– Сотрудница столовой видела вашу перепалку с инженером.
Луис застыл. Он, конечно, предполагал, что судьба иронична, что весь мир – это одна большая игрушка бога, созданная, чтобы ему веселее было коротать бесконечность времени… но как так вышло, что свидетелем их с Ксингом ссоры стала именно Джи?
– Это Джи? Она вам сказала?
– Простите, тайна следствия, – с наглой улыбкой ответил Домингес. – Но, судя по вашей реакции, конфликт и правда был?
– Следующий вопрос, – пробормотал Луис.
– Серьезно? – усмехнулся детектив. – Здесь вам что, пресс-конференция? Или телевикторина? Вы человека убили, а теперь – «следующий вопрос»?!
Санчес испуганно смотрел на Домингеса, который, кажется, готов был наброситься на него с кулаками.
И что я могу ответить этому куску идиота?
– Я… никого не убивал.
– То есть вы просто поругались с инженером, ушли, потом нашли его бездыханное тело, погрузили в багажник автомобиля, накрыли брезентом, чтобы не привлекать внимание, привезли в отель и сбросили с обрыва? Ах да, еще пакет ему на башку надели и руки связали за спиной… Или вы нашли его в таком виде посреди стройки? Или, может, по пути домой?
В ответ на этот тираду растерянный Луис лишь повторил:
– Я… никого… не убивал.
Смуглый закатил глаза, покачал головой.
– Вы понимаете, что у меня на весь ваш вчерашний чертов день, кроме момента с убийством, есть свидетели? Например, ваши соседи видели, как человек, похожий на вас, посреди ночи тащил что-то тяжелое к обрыву…
– И зачем мне тащить труп на пляж? Зачем вообще привозить его в отель? Какой в этом смысл?
– Так это вы мне расскажите, в чем был ваш умысел, дон Санчес, – облокотившись на стол, сказал детектив. – Вы не хотите жить? Мечтаете, чтобы вас расстреляли?
– Рас… что? В Никарагуа давно отменена смертная казнь!
Домингес расплылся в улыбке.
– А, так вот в чем дело. Вы просто не знали. Жаль вас расстраивать, но с недавних пор наше любезное правительство, видимо, под нажимом больших боссов из Поднебесной, решило, что задействованные на строительстве канала китайцы нуждаются в дополнительной защите от саботажников этого инновационного проекта. И вернуло смертную казнь. Насколько я слышал, представители КНР безмерно благодарны нашему правительству, более того – они считают возвращение смертной казни залогом дружбы двух стран.
– Вы шутите, – растерянно прошептал Луис.
– Да уж какие тут шутки! – Детектив усмехнулся. – Пандемия спровоцировала рост преступности, Китай подбросил угля в топку – и вот, пришли к тому, к чему пришли. Будьте добры, подпишите тут.
Домингес выдернул лист из папки и вместе с ручкой положил его перед оцепеневшем Санчесом.
– Что это? – растерянно спросил продавец дыма.
– Бумага о том, что вы не возражаете, что завтрашним утром вас расстреляют, – буднично сказал детектив.
Луис обмер. Руки его затряслись.
– Как? Уже? Но не было же ни суда…
– Убийство китайца расценивается как особо тяжкое преступление, поэтому нам разрешено не передавать дела в суд и рассматривать их в особом порядке, если нет сомнений в личности убийцы, – развел руками Домингес.
– А вы уверены, что это я убил?!
Вместо ответа Домингес хитро улыбнулся. Доказать что-то детективу не представлялось возможным. Власть имущие, слушая речь беззащитного человека, всегда трактуют её ошибочно, делая из этого ущербные выводы.
– Можете даже не подписывать. Это просто формальность, – сказал Домингес, поднимаясь из-за стола. – Выспитесь хорошенько. Чего-то хотите напоследок? Последнее желание, так сказать…
Луис уставился на лист перед ним. Тишина звенела в ушах, дышать было тяжело. Санчеса распирало чувство обреченности и несправедливости. Было дико обидно, что все заканчивалось вот так нелепо, в этом раю с рекламки рома, куда Луис бежал в надежде на новую жизнь. Первый визит в отель «Мукуль», знакомство с рабочими на плантациях, первая созданная им витола… Все эти приятные хлопоты прежде вспоминались с теплой улыбкой.
Теперь же Санчес с трудом сдерживал слезы, понимая, что лучшие моменты его бытия остались позади.
Жизнь словно табачные листья, каждым своим мгновеньем все плотней скручивается в сигару; когда она станет дымом и пеплом – лишь вопрос времени и обстоятельств.
– Сигару хочу, – хрипло ответил Луис. – Из последнего моего бленда…
– Не знаю насчет последнего бленда, но сигара вам будет, обещаю. До завтра.
С этими словами Домингес вышел за дверь, а продавец дыма еще какое-то время сидел неподвижно, не в силах осмыслить случившееся и предстоящее – пока за ним не пришел конвой: два надзирателя в черной форме молча заковали его в кандалы и повели прочь.
Звеня цепями, Луис поковылял по пыльным коридорам полицейского управления в камеру. Всю дорогу перед глазами стояла картина из недавнего прошлого – берег, заходящее солнце, играющее бликами на океанской глади, и Джи, дымящая сигарой, любезно раскуренной для нее Санчесом.
