Максим Привезенцев
Торговец дыма
Это был один из его любимых способов дхьяна – созерцать океан, неспешно потягивая ром «Флор Де Канья».
Почему именно «Флор Де Канья»?
Первая причина крылась в прошлом Луиса. после теракта, в котором погибла его семья, он просто не мог оставаться в Мадриде. Он хотел сбежать, неважно куда, лишь бы подальше от города, где упокоилось его прошлое и связанное с ним будущее. Именно тогда на глаза Санчесу попалась реклама этого рома в сигарном журнале – тихоокеанский берег, пальмы, безмятежное синее небо и умиротворенный человек, сидящий на песке со стаканом…
С той поры «Цветок тростника» стал фактически синонимом безмятежности… и одиночества, которым Луис буквально грезил, готовя побег из Испании.
Вторая причина выбора «Флор Де Канья» была куда менее лирична – как выяснилось по прибытию на Никарагуа, иного рома здесь в принципе не водилось. Владелец бренда, ушлый магнат, искусно наладил дружбу с властями и постепенно добился того, что в стране у него просто не осталось конкурентов. С первых дней после переезда Луис усвоил важную вещь: здесь можно без проблем открыть сигарную фабрику, но любую попытку сделать новый бренд рома мигом приравняют к государственной измене и вышлют дерзкого «предателя» из страны без права возвращения обратно.
Санчес терпеть не мог подобные закулисные игры – он верил в теорию честной конкуренции и старался не иметь общих дел с людьми, которые во главу угла ставят не развитие своего бизнеса, а потопление чужого. А поскольку таковых, увы и ах, хватало и на этой благостной земле, Луис быстро прослыл в среде местечкового истеблишмента мизантропом.
Впрочем, первые симптомы нелюдимости зародились еще в Мадриде – городе, отнявшем у него старую жизнь, выжавшим из него все соки однообразной работой и сводящий с ума кучей бесполезных знакомств. Люди, которых Луис встречал на извилистом жизненном пути, зачастую были добры и обязательны, но, увы, не слишком интересны продавцу дыма. Поэтому он редко заводил друзей – слишком ценил свое время, чтобы тратить его на бессмысленный нетворкинг.
За последние несколько лет продавец дыма по-настоящему позволил войти в свое пространство жизни только одному человеку – Джи. Майор Уго настойчиво колотил в дверь его сигарного мира армейскими ботинками, но Луис опасался его впускать.
«Уж лучше довольствоваться одиночеством, чем остаться ни с чем» – такое правило выработал для себя Луис много лет назад.
Хотя, конечно, тут еще вопрос, насколько одинок человек, курящий сигары. Дым так же зыбок, как прошлое, возможно, прожитое кем-то до тебя, а ты в сегодня видишь лишь его сизоватый призрак.
Человек – тоже дым «большого взрыва», лишь на время ставший материальным.
Луис ухмыльнулся и покосился на стол. Взгляд его тут же зацепился за дневник Марио Варгаса, который лежал среди сигарных принадлежностей. Единственный по-настоящему ценный подарок, который преподнес ему майор Уго – а, возможно, и вовсе единственный (не считать же таковым предложение передать весь бизнес безликим испанским воротилам).
Дневники торговца дымом стали для Луиса новым способом медитации. Погружаясь ненадолго в далеко прошлое, которое он физически не мог застать, Санчес будто бы вместе с Варгасом заново изобретал табачный бизнес. Луису казалось, что между ним и Марио, несмотря на существенный пласт времени, разделяющий их, во время чтения возникает метафизическая связь.
Марио Варгас был первым торговцем табака в Европе, но, увы, официальная история стерла его имя.
Наверное, потому, что официальные летописцы, во все времена мало общего хотели иметь дело с дьявольским дымом, а неофициальных в то время просто не существовало. Возможно, к исчезновению имени Марио приложили руку писари Колумба или Инквизиции, но узнать истинные причины сегодня уже не удастся.
В дверь дома постучали, и знакомый голос охранника Хосе позвал:
– Дон Санчес?
– Входи, Хосе, я здесь, на веранде, – весело отозвался продавец дыма.
Послышались шаги, и смущенный охранник, выйдя на террасу, остановился перед Луисом.
– Как дела? Как семья? – спросил Санчес, жестом приглашая гостя присесть.
– Все… все хорошо, сеньор.
– А как здоровье?
– Не жалуюсь. Франко сказал, что вы просили меня зайти. Что-то случилось?
Хосе неопределенно повел плечами и опустился в кресло. Он выглядел растерянным. Луис решил не мучить добродушного гостя понапрасну и, взяв со стола коробку сигар протянул ее со словами:
– Случился твой день рождения, старина. С чем я тебя и поздравляю.
– О, дон Санчес, – оторопело глядя на подарок, пролепетал Хосе. – Не знаю, как вас… как вас и благодарить! Спасибо, спасибо огромное! Это же ваши?
Он тут же взял коробку сигар в руки и принялся с интересом разглядывать ее, словно ребенок, наконец дождавшийся Рождества.
– Мои. Особый бленд, с табаком со склона вулкана Омитепе.
Охранник кивнул. Местные хорошо знали это место посреди озера Никарагуа, а туристы, посещавшие Гранаду, часто делали дежурное селфи на его фоне, прогуливаясь по набережной.
– Вы позволите вас угостить? – с надеждой спросил Хосе.
Луис замахал рукой и подвинул свой хьюмидор:
– Ни в коем случае. Сегодня угощаю я.
Хосе шумно сглотнул и, дрожащей рукой положив дар Санчеса на стол, взял сигару из хьюмидора.
Пару минут спустя они уже дымили, вместе любуясь штормом – не столь сильным, чтобы прятаться от него в доме, но достаточным, чтобы насладиться завораживающей безудержностью океанской стихии.
– Может, странно прозвучит, но в такую погоду за вкусной сигарой я чувствую себя… свободным, – признался охранник.
– Возможно, дело в том, что в Никарагуа практически нет запретов на курение, – ухмыльнувшись, сказал Луис. – С того момента, как Колумб привез табак в Европу, весь мир пытается его запретить. А ведь в конце 19-ого века, когда была запатентована первая машина, способная производить 120 тысяч сигарет в день, казалось, мир все-таки взял курс «на табак». Но нет, запреты скоро вернулись. Странно, что сегодня курильщиков не сгоняются в резервации.
– О, думаю, это не за горами. – Хосе наморщил лоб. – И это еще будет не худший исход.
Пальмовые листья, сорванные и брошенные ветром на лужайку неподалеку от дома, вдруг зашевелились. Луис нахмурился и даже на миг задумался, не переборщил ли он с ромом, когда из тени показалась крупная игуана. Практически сливаясь с газоном, она повернулась, строго посмотрела на Санчеса маленькими черными глазами и растворилась в зеленеющем кустарнике. Почему-то от взгляда рептилии Луису сделалось неуютно – будто игуана своим взглядом строго осудила продавца дыма за выбранную для разговора тему.
– Вы же помните ту историю, про Османскую Империю? – спросил охранник, снова отвлекая внимание Луиса на себя.
– Хосе, мы оба знаем, что мои познания в истории табака весьма скромны по сравнению с твоими. – Санчес мягко улыбнулся гостю. – Поэтому просто расскажи, что за история произошла в Османской Империи?
– В XVII-ом веке там правил Мурад IV, – пустился в рассказ Хосе. – Страна находилась в упадке, и Мурад в 30-ых годах нашел, как ему казалось, спасти Империю – он запретил употребление табака, алкоголя и кофе. И если папа Урбан VII в конце XVI века за курение отлучал от церкви, то Мурад IV карал курильщиков, алкоголиков и кофеманов смертью.
Луис тихо присвистнул.
– Притом, когда я говорю, что Мурад IV «карал», это не фигура речи, – добавил Хосе. – Масса источников утверждает, что он самолично отправлял на тот свет нарушителей – просто разгуливал по Стамбулу в штатских нарядах и казнил булавой любого, кого поймал за курением.
– Интересно, сколько человек в день умирало?
– Около 18. В среднем. И так продолжалось до тех пор, пока преемник Мурада, Ибрагим Безумный, не отменил дурацкий запрет.
– Иронично, что даже император с прозвищем Безумный счел безумным запрет на курение, – заметил Луис.
– О, да. По мне, так борьба с курением немногим лучше охоты на ведьм. Впрочем, глядя на тех, кто запрещает табак, невольно начинаешь думать, что мы, курильщики, находимся на стороне добра, – с улыбкой заметил Хосе.
– Ты про австрийца по имени Адольф? – криво улыбнувшись, уточнил Санчес.
Сложно представить, но в 1941-ом году, пока вовсю шла Вторая Мировая, по приказу Гитлера был создан Институт исследования опасности табака Карла Астеля. С этого момента и вплоть до падения режима в 1945-ом нацисты проводили одну антитабачную кампанию за другой – курить запрещалось в университетах, почтовых отделениях, офисах партии и военных госпиталях.
Воистину, заявляя о возможности предвидеть будущее, «провидцы» не замечают случайности собственных необоснованных поступков.
– И про него тоже, разумеется. Думаю, не будь у него потребности в живой силе, он бы тоже разгуливал по улицам и лично расстреливал курильщиков. И почему власть имущие не понимают, что громко объявленный запрет только увеличивает привлекательность? – задумчиво произнес Хосе.
– И открывает возможности для близких к «запретителям» дельцам. История табачной компании Давыдофф, начавшая с поставок табака вермахту – наглядное тому подтверждение.
– Признаться, я о таком и не слышал, – пробормотал Хосе.
– Потому что эта тема тщательно стерта историками. Так что, поверь, все всё прекрасно понимают. И осознанно своими запретами создают ажиотаж. Особенно прозрачно это выглядело в начале двадцатого века, когда 15 штатов Америки запретили торговлю табаком, а в остальных он продавался, как и прежде, без всяких ограничений. Кто озолотился на табачном бутлегерстве, как ни люди, его запретившие?
– И то правда, – согласился Хосе.
– Сейчас любая информация, которую официально запрещают власти, легко находит множество обходных путей. И умные люди пользуются этим. Вещать через официальные СМИ пошло и бессмысленно, народ уже не верит пропаганде. Куда лучше подать нужную информацию через селебрити, забаненных за публикацию неугодного контента. Тогда ты можешь быть уверен, что народ поверит этим материалам.
– Хитро, – ухмыльнулся Хосе. – Но не до конца понимаю, как это работает с табаком?
– Смотри, утрирую, но лишь немного: официальное СМИ заявляет, что табак вызывает рак. А премьер-министр Испании заявляет – что власти врут, и табак на самом деле лечит рак и отлично защищает от ковида. ВОЗ и политики тут же открыто «хейтят» это заявление, пресса его дезавуирует, соцсети банят все упоминания об этом… А табак попадает в топ-продаж. Вот так просто это работает.
– То есть человека, получается, можно убедить, в чем угодно?
– Получается, да. Истины не существует, есть только мнения. Человека может убедить, что у него прекрасная жизнь, образцовая семья или лучшая девушка на свете, а потом так же легко убедить, что все ужасно и жизнь лишена смысла – если умело использовать нужные инструменты воздействия. То, что делает реклама, давно и успешно называя это культурой. Вообще есть в этом доля иронии. – Луис прищурился. – Если долговечность считать приметой высокой культуры, то доколумбовые аборигены Америки можно считать победителями.
– Почему? – не понял Хосе.
– Потому что они верили дыму и никогда не доверяли свои мысли камню и бумаге. Их культура дыма обладает колоссальной генетической памятью.
Санчес потянулся за стаканом, но тут же спохватился и предложил:
– Выпьешь рома?
– О, нет, – виновато улыбнулся Хосе. – Я все еще на работе. На посту пить нельзя. Но спасибо за предложение!
– Это правильный подход, – уважительно сказал Луис.
Он плеснул в свой стакан из бутылки и поднес его к губам, чтобы сделать глоток, когда Хосе сказал:
– Кстати, видел сегодня вашу сеньориту. Она такая… светлая, воздушная… в таком легком светло-зеленом платье… – Хосе усмехнулся. – И вся буквально светится. Красивая женщина, как дым хорошей сигары, окутывает блаженством, постепенно растворяясь в воспоминаниях…
Почувствовав недоуменный взгляд Луиса, Хосе запнулся, испугавшись, что сказал бестактность. Но Санчеса волновало вовсе не красноречие гостя.
– А где ты видел ее сегодня? – медленно спросил он.
– Так… здесь. Приезжала часа четыре назад.
– Джи? Была здесь днем? – окончательно растерялся Луис. – Но… зачем?
– Не знаю. Она была… вместе с доном Наварро. Я… я думал, вы в курсе.
Терраса под ногами Санчеса пошатнулась. Он вспомнил разговор с Джи. Она говорила, что сегодня весь день занята и даже ночевать останется в своем строительном городке.
– Ты уверен, Хосе?
Седовласый охранник кивнул. Луис мотнул головой в сторону.
– Так она еще здесь?
– О, нет, она заезжала ненадолго. Может, часа полтора пробыла, потом уехала.
– Ладно, – тихо сказал Луис.
Это «ладно», произнесенное вслух, никак не отражало бури эмоций, которая царила в душе Санчеса. Он не мог понять, что Джи могла делать в отеле вместе с майором. И к чему была эта ложь про то, что она сегодня занята? Не хотелось дважды за день ехать в «Мукуль»?
– Я что-то устал, – незряче всматриваясь в горизонт, глухо произнес Санчес.
Хосе тут же засуетился:
– Да, да, мне тоже уже пора… Нужно возвращаться на КПП… Думаю, Франко меня уже заждался!..
Он пожал Луису руку и скрылся с глаз, прихватив подарок. Несколько мгновений спустя в прихожей хлопнула дверь, но продавец дыма даже не встрепенулся.
Нет, это не может быть правдой, думал Луис, продолжая растерянно пялиться в океан. Нет, они просто… они наверняка просто готовили ему какой-то сюрприз, размышлял Санчес, наблюдая, как белоснежная чайка замерла на миг над обрывом, а потом рванулась вниз, преодолевая упрямое сопротивление ветра…
Да, точно, они хотят сделать сюрприз по случаю его ухода на пенсию, перебирал версии Луис, стоя под струями душа. Сто процентов! Какие еще дела могут быть у Джи с Уго, которого она считает «тупым солдафоном»? Разумеется, они хотят Луису только лучшего, думал продавец дыма, закуривая сигару в гостиной. Шезлонг, пляж, коктейль «нисперо» из сока одноименного экзотического фрукта и – безмятежность…
Вот только они не подумали, что сам Луис этого может не хотеть.
Пространство комнаты постепенно заполнил сигарный дым. Санчес, сидя в кресле, неотрывно смотрел на «Меланхолию» Дюрера, украшавшую стену. Он не уставал удивляться, сколь много образов таила в себе эта работа немецкого гения. Справа, в глубине, возвышалось каменное здание, возможно, недостроенное – к нему неизвестный мастер прислонил деревянную лестницу. На стенах здания висели песочные часы, весы, колокол, был начертан магический квадрат. В небе, в лучах кометы, распростерла крылья огромная летучая мышь. Присмотревшись, можно было разглядеть на этих крыльях надпись «Меланхолия I»…
По сути, работа Дюрера представляла собой набор графических намеков, которые потомки не смогли разгадать по сей день. Почему Меланхолия изображена крылатой и что значит цифра I рядом с ее именем? В чем заключается ее праздность? Что за мальчик изображен позади? В чем значение магического квадрата на стене и для чего вокруг разбросаны инструменты?
Трактовок было много, но подлинный замысел канул вместе с творцом. И, наверное, это даже правильно.
Созерцание «Меланхолии» всегда успокаивало Луиса – за размышлениями над загадками прошлого, сокрытыми в полотне, продавец дыма, сам того не замечая, находил ответы на вопросы, которые ставила повседневность.
И прямо сейчас, любуясь картиной, Луис, словно паззл, подбирал аргументы для отказа на предложение Уго. Мыслей было много, но все они укладывались в голове рядом с главной.
«Бывших продавцов дыма не бывает, мой друг майор».
А пепел счастливого и несчастливого неотличим. Он наполняет песочные часы жизни, ссыпаясь сквозь узкое горлышко до последней крошки и растворяясь в вечности, как дым сигары.
Глава 16
Ссора
1501 г.
Весточка о том, что Дюрер прибыл в Севилью, застала Марио врасплох. Никаких писем от художника он не получал с того самого дня, как узнал про тайное послание немца к Колумбу. С того момента, как банкир обсуждал с Христофором ситуацию Дюрера, прошло не более месяца, и оттого вывод напрашивался сам собой: поскольку табак все-таки не приехал к Альбрехту, Альбрехт сам приехал за табаком.
Что же с тем таинственным поставщиком табака, севильским «конкурентом», размышлял Марио, пока дожидался отправленного к немцу мальчика с запиской. Его запасы табако иссякли быстрей, чем «склад» Варгаса и Колумба? Или же до него добралась инквизиция? От одного этого слова у Марио внутри похолодело: судьба несчастных моряков Колумба, имевших глупость в открытую курить чудесное растение, до сих пор была банкиру неизвестна.
– Герр Дюрер принял ваше приглашение, сеньор, – звонким голосом сообщил вернувшийся мальчик.
– Прекрасно, – сказал Марио без тени радости на лице.
После этого он отправил мальчишку к Колумбу, чтобы он тоже прибыл на вечернюю встречу с Альбрехтом. Учитывая обстоятельства, Варгас не сомневался, что у Христофора не найдется особых дел в семь вечера – разве что он планирует снова напиваться в гордом одиночестве. Впрочем, Марио не сомневался, что возможность встретиться с Дюрером даже нынешнего Колумба заставит отставить в сторону кувшин с вином.
Тем более в гостях у Варгаса все равно можно будет напиться да еще и с куда большим интересом, чем просто сидеть в трактире и «с презрением взирать на суету черни вокруг», как этот процесс недавно описал сам Христофор.
Так и оказалось.
В тот день погода оставляла желать лучшего: с утра до обеда лил дождь, злорадствовал лихой ветер, но это не помешало Колумбу прибыть на четверть часа раньше Дюрера. Передав слуге плащ, путешественник зябко поежился и поднялся наверх, в кабинет Варгаса. Там они с хозяином заняли два мягких кресла подле столика, на который слуга поставил вазу с фруктами и кувшин с вином. Выглядел путешественник неважно: бледный, с мешками под глазами, он казался лишь бледной тенью того Христофора, которого Марио знал и любил. Пристрастие к выпивке и общее разочарование от жизни сыграло свою роль; даже сейчас от Колумба пахло так, будто он провел сегодняшний день в трактире, причем нарочно требовал с хозяина самое дурное пойло.
– Как твое самочувствие, мой друг? – осторожно поинтересовался Варгас, наблюдая за тем, как Христофор допивает бокал вина и тут же снова наполняет его из кувшина. – Мне кажется, ты не совсем здоров…
– Тебе кажется, старина, – проскрипел Колумб.
– Но у тебя нездоровый вид…
– Если ты боишься, что меня сразил какой-то недуг, то это не так, – отмахнулся Христофор. – Я просто немного… неумерен с вином.
– То, что ты это понимаешь, прекрасно, – заметил Марио. – Но почему же ты не остановишься?
– А чем еще мне заняться? – усмехнувшись, спросил Колумб. – Если бы вот у тебя отобрали дело всей твоей жизни, чем бы ты занялся, старина? Чем?
– Ты же знаешь, многие люди заинтересованы в том, чтобы ты снова отправился в Новый Свет…
– Да, да, я наслышан… но нашим правителям наплевать на мнение других. – Колумб криво усмехнулся. – Из чего я делаю вывод, что новых экспедиций не будет. А, значит, нет повода не выпить.
Христофор подмигнул Марио и пригубил вина. Банкир нахмурился, но не успел ничего сказать – зашедший слуга сообщил о прибытии Дюрера, и полминуты спустя художник вошел в открытую дверь кабинета Варгаса. От него едва уловимо пахло табачным дымом, и Марио слегка напрягся, сочтя это за недобрый знак.
Колумб, впрочем, этих тревог не разделял.
– Доброго вечера, Альбрехт, – сказал путешественник со странной улыбкой на устах. – Как вам Севилья? Бывали тут прежде?
Немец окинул его хмурым взглядом, потом посмотрел на Марио и выговорил:
– Доброго вечера, друзья. Прежде я здесь не бывал и, думаю, вряд ли приеду еще без особой надобности – слишком уж тут шумно.
– Художники грезят о тишине? – прищурившись, спросил Колумб. – Но жизнь – она шумна…
Дюрер обжег его взглядом, но Христофор лишь невозмутимо отхлебнул из бокала. Желая разрядить обстановку, Варгас сказал:
– Присаживайся, Альбрехт. Выпьешь вина?
Дюрер попытался что-то ответить, но Колумб, расплывшись в улыбке, бесцеремонно его перебил:
– Да нет, он, наверное, хочет табако. Вы же за ним приехали, Альбрехт?
– За ним, – нехотя признал художник.
– А где же гравюры? – насмешливо осведомился Колумб. – Или вы забыли о нашем предложении?
– Христофор, – вмешался Марио.
Их с путешественником взгляды встретились.
– Позволь мне продолжить, – тихо, но твердо сказал Варгас. – Альбрехт, прости моего компаньона, он не хотел тебя обидеть. Присаживайся.
Христофор усмехнулся, но промолчал. Альбрехт, одарив его недовольным взглядом, опустился в кресло напротив Варгаса и Колумба.
– Скажи, как ты добрался, где остановился? – спросил Марио.
Альбрехт вкратце поведал о тяготах дороги, о переменчивых погодах в этой части Испании, к которым чертовски сложно привыкнуть (но которые отлично подходят для хранения табако – отметил банкир про себя). Кроме того, Дюрер похвалил гостиницу, в которой остановился – она находилась в десяти минутах ходьбы от дома Варгаса, так что художнику даже не пришлось нанимать экипаж, чтобы сюда добраться.
– Не желаешь отужинать? – спросил Марио.
– Нет-нет, я не голоден, – покачал головой Альбрехт.
– Тогда, может, все-таки вина?
– Нет, пожалуй, не стоит.
– Тогда позволь угостить тебя табако, – предложил Варгас.
Он чувствовал себя немного виноватым.
– Не откажусь, – выдавил Альбрехт.
Минуту спустя они втроем уже пыхтели трубками.
– Так а с чего вы все-таки приехали в Севилью сами, а не направили письмо? – глядя на художника, без обиняков осведомился Колумб. – Или вы решили посетить всех торговцев дымом в этом городе, чтобы сравнить цены? В таком случае – как прошли ваши встречи?
Дюрер хмуро покосился на приторно-приветливого Христофора и медленно ответил.
– Увы, все оказалось несколько не так, как я планировал. После письма, которое я вам направил…
– Тайно направили, замечу, – вставил Колумб и многозначительно посмотрел на Варгаса.
– Тайно. Но, думаю, вы уже давно все рассказали Марио.
– Конечно. У меня от друзей секретов нет.
– Тогда, возможно, вы расскажете, почему после письма, которое я вам направил… Почему после него ваш конкурент перестал мне отвечать?
Марио, удивленно нахмурившись, обескуражено спросил:
– Что ты имеешь в виду, Альбрехт?
– После того, как я высказал сеньору Колумбу намерение покупать табако у другого, наша переписка с этим торговцем моментально закончилась. И вот когда я прибыл в Севилью для личной встречи с ним, выяснилось, что он действительно исчез. Можно ли считать это совпадением?
Колумб усмехнулся, и Варгас вздрогнул, настигнутый воспоминанием об ужине с Христофором. Слова путешественника тут же всплыли в памяти, и Марио с ужасом подумал, что, возможно, слова перестали быть просто словами.
– Чему ты смеешься, Христофор? – с трудом выговаривая слова, спросил Марко. – Ты что… знаешь, что случилось с нашим конкурентом?
Говоря это, торговец дымом примерно знал, что услышит в ответ, но очень хотел – больше всего на свете! – ошибиться.
– Да нет, не знаю, – равнодушным тоном отозвался Колумб. – Могу лишь предположить, что после моего сообщения одному… неравнодушному человеку о контрабанде… другой торговец очутился где-то недалеко от Родриго Де Хереса и его приятеля, Торреса… забыл, как его зовут.
– Луис, – машинально пробормотал Марко.
– А, какая разница… – проворчал Колумб и потянулся к кувшину с вином.
Банкир не мог поверить своим ушам. Он знал, что сделал Колумб, знал еще до того, как озвучил свой вопрос – и тем не менее был шокирован ответом. Слова Христофора, сказанные во время ужина с месяц назад, эхом гуляли в мозгу, но одно дело – слова, и совсем другое – реальные действия, в результате которых неизвестный «конкурент» оказывается в застенках инквизиции.
Так вот с чем связан приток клиентов в последние недели, грустно усмехнувшись про себя, подумал Варгас. Вот почему народ потянулся назад.
Банкир покосился на Альбрехта. Художник, кажется, оцепенел, а лицо его сделалось еще бледней, чем обычно. Он сидел и смотрел в стену напротив, не в силах обратить свой взгляд на собеседников. Особенно – на Колумба.
Сам Христофор выглядел невозмутимо. Казалось даже, что ситуация его несколько забавляет.
– Вернемся к делу? – словно желая подтвердить эту мысль, предложил Колумб вполне будничным тоном. – Что в итоге мы решим…
– Я не готов, – перебил его Марио.
Воцарилась тишина, и банкир, шумно сглотнув подступивший к горлу ком, добавил:
– Не готов сейчас говорить о делах.
– И я, – шепотом сказал Альбрехт. – С вашего позволения, господа, я… Я пойду.
Он положил дымящуюся трубку на столик и поднялся.
– Куда же вы? – удивился Колумб, как показалось удивленному Марио – вполне искренне.
– Подальше от вас, сеньор, – процедил немец.
Голос его буквально звенел; видимо, художник из последних сил сдерживался, чтобы не обрушить свой праведный гнев на Христофора.
– Что же, идите, раз чувство такта вам неведомо, – пожал плечами Колумб и пригубил вина.
– Странно слышать подобный упрек от человека, чей такт позволяет писать доносы в инквизицию на другого человека, – холодно сказал Дюрер.
Христофор смерил его презрительным взглядом и, фыркнув, отчеканил:
– Жаль, что вы ни разу не были со мной в Новом Свете, Альбрехт. Думаю, там бы вы повзрослели куда быстрей. И убедились бы, что миром правит вовсе не такт. Такт лишь маскирует звериную сущность людей, готовых предать тебя при первой возможности в борьбе за место под солнцем.
Художник покачал головой.
– Звериная сущность людей не поддается сомнению, – глухо сказал он, – но разве не для того гибли и возрождались цивилизации, чтобы человечность в нас возобладала над хищными инстинктами?
– Конечно же, нет, – усмехнувшись, ответил Христофор. – Люди, которым выбили зубы в борьбе за блага цивилизации, быстро оказываются на дне социума среди травоядных и немощных. Этим миром правят хищники.
– В таком случае я поищу другой мир, – процедил художник. – Всего доброго, господа.
Он резко развернулся и покинул комнату, закрыв за собой дверь. Варгас провожал его рассеянным взглядом через призму дыма, которые струйкой тянулся к потолку.
– Да и черт с ним, – проворчал Колумб.
Услышав это, Марио резко поднялся из кресла и пошел следом за ушедшим Альбрехтом.
– Куда же ты, мой друг? – удивился Колумб.
Варгас не ответил. Мысли путались, но одна была ясная и четкая. Спускаясь, Марио старательно не выпускал ее из головы, цеплялся за нее, словно утопающий за обломок кормы. И, выходя из дома, Варгас продолжал держаться за эту мысль.
Улица встретила его мерзким липким дождем, а также – порывом холодного ветра, который будто бы пытался остановить банкира, убедить его, что все кончено, и попытки примириться с немцем бессмысленны.
Но Марио не собирался сдаваться так просто.
– Альбрехт! – видя, что художник быстрым шагом двигается в направлении гостиницы, где остановился, отчаянно выкрикнул банкир.
Дюрер вздрогнул и медленно повернулся к спешащему к нему Варгасу.
– Я прошу прощения за моего… компаньона, – подойдя, сказал Марио. – То, что он сделал – чудовищно. И не укладывается у меня в голове.
– Да нет, он прав, – вдруг сказал Дюрер. – Этот мир принадлежит хищникам. Не будь Христофор таковым, он бы не открыл Новый Свет. Другое дело, что я в этом мире жить неспособен. Я… В общем, мне лучше уехать. Прошу прощения, если подвел твои ожидания, но это все… не по мне.
Альбрехт развернулся, чтобы уйти, когда Марио сказал:
– Я пришлю тебе 3 арроба табако.
Художник остановился, обернулся.
– Но… почему? И чем мне тебе заплатить? Золотом?
– Заплатишь, как считаешь нужным, – прервал его Варгас. – Идея с гравюрами принадлежала… не мне.
Альбрех медленно кивнул, потом посмотрел на банкира и тихо спросил:
– Ты знал?
Марио вздрогнул, хотел ответить быстро и однозначно… но осекся, вспомнив тот судьбоносный разговор месяц назад.
– Нет, – с трудом выговорил Варгас. – Он давно себе на уме.
– Рад слышать, – произнес Дюрер. – Спасибо, мой друг, за то, что хоть ты не стал хищником. Или стал… но хотя бы не для всех.
После этих слов художник ушел.
На следующее утро Марио, как и обещал, отправил 3 арробы табако Дюреру.
И уже к обеду получил в обратном направлении десяток гравюр.
Глава 17
Разбитое зеркало
2024 г.
Джонсон, сигарный партнер Луиса из Нью-Йорка, смотрел на продавца дыма с экрана телефона и, как обычно, улыбался. Щеки бульдога и белоснежно-седые волосы вкупе с морщинами могли сбить с толку многих – случайный человек и вовсе решил бы, что перед ним обычный дружелюбный дедуля, с которым здорово сыграть в шахматы или квиз…
…если бы не глаза.
Глаза всегда выдают добро или зло. Луис хорошо знал этот взгляд Джонсона – взгляд стервятника, который достаточно умен, чтобы не просто не ввязываться в драку с сильным противником, а сделать его своим партнером. Таких «стервятников» многие бизнесмены предпочитают держать ближе, чем друзей – и избавляться от них прежде, чем сами превратятся в их добычу.
Пока Джонсон и Санчес были нужны друг другу, поэтому продолжали фальшиво улыбаться и любезничать.
– Доброго дня, старина! – радушно воскликнул американец. – Как там твой новый бленд из табака со склона вулкана? Черт, тут у меня есть полсотни магазинов, которые раскупят весь твой релиз за два дня – так ты их заинтриговал…
– Это здорово, – кивнув, без особой радости сказал Луис. – Просто прекрасно. Сигары готовы, но им нужно еще пару месяцев дозреть перед отправкой.
Джонсон чуть склонил голову набок:
– Тебя что-то гложет, дружище?
Санчес про себя невесело усмехнулся. Наблюдательность стервятника не обманешь. Себя проще обмануть, чем этого старого проныру, который давно научился видеть людей насквозь.
– Немного,– сказал Луис. – Недавно мне предложили сделку, на первый взгляд – очень выгодную…
Джонсон заерзал на стуле.
– Кто предложил?
– Севилья. «Paradiso».
Джонсон будто бы застыл на пару мгновений – хотя, может, это был глюк интернет-соединения, и картинка просто ненадолго подвисла? Отметив это про себя, Луис продолжил:
– Я сомневаюсь в них, потому что раньше с ними не работал. Но, может, тебе доводилось, старина?
Джонсон взял паузу – видимо, собирался с мыслями, подбирал наиболее уместные слова. Санчес никогда не питал иллюзий на его счет – стервятник есть стервятник. Даже если вы неплохо ладите сейчас, любой крохотный и незначительный (на первый взгляд) нюанс заставит его переметнуться на сторону противника. И ты, скорей всего, узнаешь об этом предательстве только тогда, когда обнаружишь между лопаток рукоять вонзенного в спину ножа.
Но пока Джонсон лишь поигрывал этим невербальным клинком, раздумывая, как поступить с Луисом.
– Нет, не доводилось, – наконец сказал американец. – Но я знаю их политику. Выгоды здесь не будет. Точней, будет, но только для «Paradiso». Они – акулы. И, насколько мне известно, их курируют… не последние люди Испании, скажем так.
