Майкл Манн
Темная сторона демократии
Органическая версия
Позднее, по мере развития капитализма и промышленности, идеалы либерализма стали проникать в Центральную и Восточную Европу. Эти страны были вдохновлены демократическим опытом Севера и Запада. Но обнаружились три фактора, которые привели к созданию органической, а не либеральной концепции нации-государства, дав шанс национальным движениям возобладать над классовыми. Во-первых, стремления к демократии в этих странах обнаружили себя много позднее, когда политическая теория породила идею, что власть должна принадлежать всему народу, и демосу, и элите, хотя под понятием народ все-таки подразумевалось взрослое мужское население. Принцип избирательного права по имущественному цензу – то, с чего начиналась англо-американская демократия, – с порога отметался широкими народными массами. Стремясь удержать народ в узде, элиты выработали иную форму усеченной демократии, ограничивая не право голоса, а права самого парламента. Да, все мужчины могли голосовать, но избранные депутаты были обязаны делиться властью с монархом. Немецкая монархия (Kaiserreich) стала прототипом такого государства. Рейхстаг, парламент, избранный всеобщим голосованием граждан мужского пола, делился полномочиями с кайзером и его министрами. В дуалистическом государстве такого рода усиливалась исполнительная власть, и идеи этатизма преобладали над идеями либерализма.
Во-вторых, граждане ожидали от государства более активной роли в национальной и хозяйственной жизни, будь то строительство дорог и коммуникаций, экономическое развитие, социальные гарантии, оборона. По словам Перес-Диас (Perez-Diaz, 1993), государство становилось «носителем национальной идеи». В 1890-е – 1900-е гг. этатистские проекты возникали как в стане крайне правых, если говорить о протофашистах, так и в правоцентристских партиях социал-католицизма, в левоцентристских движениях типа немецких социалистов, среди британских неолибералов, французских радикальных республиканцев и русской земской интеллигенции. К ним не примыкали только левые радикалы. Вплоть до конца Первой мировой войны и большевистской революции в России большинство социалистов исповедовали утопическую идею «минималистского постреволюционного государства». В XX в. идеи этатизма приобрели еще большую актуальность во всем мире.
В-третьих, в регионе доминировали многонациональные династические империи. Австро-Венгерская империя Габсбургов, Российская империя Романовых и Оттоманская империя поглотили многие государства. Династии не стремились к гомогенизации и к легитимизации себя в качестве наций. В действительности они поощряли дальнейшую иммиграцию некоторых меньшинств – таких, как немцы или евреи, – считая, что эти переселенцы обладают большими трудовыми навыками и деловой хваткой, чем коренные жители. Приветствовалась любая этническая группа, готовая охранять границы империи в качестве военизированных поселенцев. Назвать империю мультикультурным государством в полной мере нельзя, поскольку династия зависела от элиты основной этнической или религиозной группы и патрон-клиентских отношений между различными этническими и религиозными элитами. При этом применялась и дискриминационная практика по отношению к некоторым меньшинствам. И когда угнетенные классы потребовали политического представительства, возник сложнейший клубок имперско-классово-этнических противоречий.
Вначале лишенные привилегий элиты требовали представительских прав только для себя, как это было в Северо-Западной Европе. Но, ощутив давление снизу, они начали выступать от имени «всего» народа против имперского владычества и верных престолу клиентел (Mann, 1993: гл. 10). Это способствовало появлению левацких форм национализма. Утверждалось, что народы должны подняться против своих угнетателей в качестве пролетариата. В 1911 г. итальянский фашист Коррадини придумал термин «пролетарская нация». Это понятие как нельзя лучше описывает идеологию нацменьшинств, угнетенных враждебной имперской властью. Хорваты, словенцы должны бороться против боснийских мусульман и власти сербов, румыны должны выступать против венгерских угнетателей, словаки – бороться с чехами и все вместе воевать против еще более могущественных врагов – германцев, русских, турок. Три имперских народа – немцы, русские, турки, а после 1867 г. еще и венгры – отвечали на эти вызовы великодержавным национализмом, заявляя, что эти мятежи ставят под угрозу их собственное существование. Впоследствии (как это было недавно с сербами в Югославии) они стали проявлять озабоченность положением своих единоплеменников на чужих территориях, где «братья по крови» являются изгоями среди доминирующего народа. Но вначале сформировалась идея органического государства-нации. Давайте вспомним Австрию 1880-х гг. (Schmidt-Hartmann, 1988). В 1882 г. три молодых австрийских политика провозгласили Линцскую программу, основополагающий документ для создания Немецкой народной партии (Deutsche Volkspartei). В программе мирно уживались германский национализм, всеобщее избирательное право и прогрессивное социальное законодательство. В ней осуждались равным образом либерализм, «дикий» капитализм и марксистский социализм. Троица утверждала, что либерализм плох уже потому, что консервирует классовые противоречия, в то время как их программа обращена к самой «сердцевине» демократии. Австрийские теоретики утверждали, что ратуют за единство народа, за «общее благо», за интересы нации. Предполагаемая партия так и не была создана. Их пути разошлись, и каждый из трех стал основателем собственной партии. Адлер стал лидером социал-демократов, Люгер стал основателем Католической партии христианских социалистов, а Шёнерер возглавил Пангерманскую партию. Это были три самые массовые партии в предвоенной Австрии, и две из них стали предтечами немецкого нацизма.
Эти молодые австрийцы были приверженцами органической концепции нации и государства. Народ, заявляли они, – это единая и неделимая общность. Поэтому государство не должно основываться на принципах институционализации конфликтов и противоречий. Единое национальное движение должно представлять весь народ и уничтожить со временем конфликты интересов между всеми социальными группами. Классовые конфликты и корпоративные противоречия нельзя примирить, но можно сублимировать, переместив их в плоскость борьбы с внешним врагом. В начале XX столетия появилась вера в то, что инструментом преодоления таких противоречий может стать нация-государство. Из идеи трансцендентной нации и государства вылупилась, как из яйца, философия довоенного фашизма. Фобии доминирующих и подчиненных этнических групп взаимно подпитывали друг друга, создавая неразрешимую «дилемму безопасности». Австро-германцы подбрасывали горючий материал в костер чешского национализма в 1890-е гг. И немцы, и чехи подпитывали словацкий национализм. Тисо, возглавлявший словацких националистов в период между двумя мировыми войнами, выразил общую для всех идею с предельной ясностью: «Нация – это общность людей, объединенная одним происхождением, одним антропологическим типом, одним характером, одним языком, общими традициями, единой культурой, общими целями. Нация являет собой органическое целое в пределах одной территории» (цитата взята из: Nedelsky, 2001: 221–223). Национализм, как и классовые конфликты, живет в постоянной борьбе за идею.
Органический национализм представляет две потенциальные угрозы. Во-первых, он подменяет демократию авторитарным этатизмом. Партии, левые или правые, нуждаются во внутренней партийной демократии. Если этого не происходит, политическая партия вырождается в элиту или диктатуру. Так кто же может взять на себя миссию быть рупором якобы единого народа? Учитывая многогранность любого человеческого сообщества, выражать несуществующее общее мнение, глас народа может только диктатор и его окружение.
Заместитель Тисо, Киршбаум заявил: «Нация сама по себе не может шагать в ногу по предначертанному ей пути, ибо интересы у людей разные, и всегда есть искушение свернуть в сторону. Из этого логически вытекает необходимость в твердом, авторитарном руководстве». Во-вторых, идея органической нации всегда предполагает, что этническое меньшинство или политические оппоненты могут быть лишены равноправного членства в сообществе.
Катехизис националиста включает в себя три главных пункта:
1) национальный характер, ментальный код народа неизменны и отличают его от других народов;
2) созданное народом государство выражает его единую волю;
3) у народа есть право избавиться от «чужаков», разлагающих дух нации.
Националисты косо смотрели на полиэтнические государства и даже ассимиляцию не считали достаточной мерой. В конце XIX в. меньшинства Восточной Европы испытывали постоянное давление по возрастающей – добровольная ассимиляция сменялась принудительной, принудительная – изгнанием. Между 1870 и 1910 гг. свыше пять миллионов восточных европейцев несемитского происхождения были вынуждены эмигрировать из тех районов, где они составляли этническое меньшинство. В особенности это касалось словаков, хорватов, немцев и словенцев (Marrus, 1985; Pearson, 1983). Положение становилось совсем отчаянным, если людей традиционно иной веры вдобавок клеймили новым расово-национальным тавром. Так произошло в Европе с евреями и мусульманами. Здесь я сосредоточусь на еврейском вопросе, проблему мусульман мы разберем в следующей главе.
Евреи столетиями были объектом религиозного и экономического давления. В экономике «христопродавцы» были обречены исполнять не слишком выгодную роль торговых посредников и менял, поскольку у них не было права владеть землей и занимать общественные должности. Народное раздражение против эксплуататорских классов часто выплескивалось на евреев. Еврейские погромы были тем клапаном, через который выпускался пар из перегретого социального котла. Погромы сопровождались избиениями, грабежами и изнасилованиями. Если проносился слух, что евреи похитили христианского младенца, чтобы совершить ритуальное жертвоприношение, погром обычно заканчивался массовыми убийствами. Но многие ли хотели избавиться от евреев? Ведь это были очень полезные люди. Периодически евреев пытались обратить в христианство (равно, как и мусульман), но это был традиционный способ ассимиляции и других народов. Новое время добавило новые методы дискриминации. Во-первых, когда в Европе стали создаваться демократические институты, евреев лишали права гражданства или объявляли неполноценными гражданами. Во-вторых, согласно органическим расовым теориям, евреев стали рассматривать скорее как расово неполноценную группу, чем как просто адептов другой религии.
Евреям пришлось хуже всего там, где их оказалось больше всего, – в России. Погромы приобретали характер кровавых и беспощадных чисток. В 1881–1883 гг. после убийства императора Александра II из евреев сделали козла отпущения – выяснилось, что одна из заговорщиц была еврейкой. Общественные деятели и пресса нагнетали всеобщую истерию, а блюстители порядка предпочитали не марать рук. Не исключено, что министр внутренних дел Плеве был причастен к организации еврейских погромов, хотя публично заявлял лишь о своем желании ассимилировать богоизбранный народ в русскую национальную культуру. И все же погромы были делом рук социальных низов. Чаще всего они происходили в промышленных центрах, на железных дорогах, погромщиками были в основном заводские и фабричные рабочие. Можно даже усмотреть сходство погромов с тогдашними русскими стачками, яростными мятежами, в которых участвовали молодые, неженатые рабочие (недавние выходцы из деревни), пьяная разнузданная толпа, обуреваемая темными инстинктами. В последующие десятилетия противоречия между трудом и капиталом постоянно подпитывали ненависть к евреям (Friedgut, 1987; Klier, 1993; Wynn, 1992). Большей частью это были избиения, изнасилования, грабежи, преднамеренные убийства случались гораздо реже.
Позже массовые беспорядки в России стали более политизированными и еще более кровавыми. Волна народных мятежей прокатилась по всей стране в 1905–1906 гг., чему способствовали Русско-японская война и революция 1905 г. По убеждению многих, за спиною врагов нации стояли опять-таки евреи. Погромы учащались, зреющее недовольство мобилизацией в армию вымещалось на евреях, расправы стали еще более кровавыми, когда евреев объявили социалистами и они стали жертвой контрреволюционеров-черносотенцев, вскормленных самой консервативной частью российского политического спектра. Царское правительство было встревожено размахом насилия (погибло 3000 евреев), но было убеждено, что погромы можно использовать для консолидации народных монархических настроений. В личной переписке царя прослеживается беспокойство тем, что среди революционных лидеров чрезвычайно много евреев. С той поры антисемитизм стал неотъемлемой частью политической идеологии российских правых. В свою очередь, все больше молодых евреев примыкало к левым движениям или поддерживало идею политического сионизма – воскрешения еврейской государственности в Палестине. До 1914 г. более двух с половиной миллионов евреев Восточной Европы эмигрировали на Запад.
Первая мировая война еще больше обострила проявления органического национализма на этих огромных территориях. Война разрушила многонациональные государства, нанесла удар по традиционному консерватизму народных масс, укрепила концепцию всеобщего государства во благо народа и успешного планируемого экономического развития. Огромные армии той эпохи стали горючим материалом для будущей вооруженной борьбы за социальные и национальные идеалы, борьбы, в которой были задействованы и военные, и парамилитарные формирования. В своей работе «Фашисты» я показал, как много ветеранов фронта и политических активистов вступало в парамилитарные организации. За исключением гражданской войны в России и Испании, оружие в руки брали правые, а не левые. В Италии, Германии, Австрии, Венгрии, Румынии (и даже в Испании) потери левых убитыми в массовых беспорядках в два раза превосходили потери правых. Левые много говорили о революции и вооруженной борьбе, но это были только разговоры. Когда чернорубашечники Бенито Муссолини устраивали вооруженные вылазки, итальянские левые выходили на демонстрации – и не более. Идеология левых отторгала идею милитаризма, и это обрекло их на поражение.
Ультраправые все чаще расценивали своего главного политического врага, большевизм, как внешнюю угрозу. Немецкие и итальянские правые обрушивали репрессии на славян, при этом евреи оставались их традиционным врагом во всей Восточной Европе. Возник противоестественный симбиоз двух понятий – жидобольшевики. Большевики не были антисемитами. В 1921 г. при Ленине 6 из 21 члена Центрального комитета партии были евреями. Более того, евреи заполонили собой высшее управление ЧК – советской тайной полиции. Это давало козырь в руки правых антисемитов – они получили основание считать евреев убийцами и садистами. У евреев не было преобладания в партийных структурах низового уровня, но это уже не имело никакого значения. Был важен сам факт – впервые в истории евреи стали играть выдающуюся политическую роль за пределами собственной общины. Сразу после окончания Первой мировой войны правые в России, на Украине, в Польше, в балтийских государствах, в Румынии, Венгрии начали провоцировать местное население на уничтожение евреев (Marrus, 1985: 62–64). Среди ультралевых тоже хватало антисемитов, но их лидеры не разделяли идею антисемитизма в принципе, поскольку юдофобия противоречила идеалу социалистического или анархического интернационализма. Русское рабочее движение возглавили марксисты, и антиеврейские настроения масс резко пошли на убыль по сравнению с временами царизма.
Гражданская война на Украине спровоцировала кровавые еврейские чистки, что стало провозвестником еще более страшного геноцида евреев во Второй мировой войне. В гражданскую войну – по некоторым подсчетам, было уничтожено от 50 до 150 тысяч евреев, что составляло от 3 до 10 % их общей численности на Украине. Примерно 10 % украинских евреев были уничтожены Красной армией и украинскими повстанческими отрядами. Примерно четверть уничтоженных евреев – дело рук украинских националистов. И более половины погибших – на совести Белой армии. Гражданская война шла с предельным ожесточением. Жители сел и городов подвергались беспощадным репрессиям при малейшем подозрении в сотрудничестве с врагом. Еврейские общины часто поддерживали Красную армию, потому что красноармейцы гораздо милосерднее относились к простому люду, чем их противники. Евреям пришлось ответить и за это. Они составляли меньшинство среди коренного населения, не сочувствовавшего красным. Погромы последовали незамедлительно.
Идеология правых часто признавала чистки необходимыми. Украинские воинские предводители (гетманы) объединяли восставшее крестьянство под лозунгами «Смерть жидам и коммунистам!», «Смерть жидам! За веру и Отечество!», «Евреи – пособники наших вековых врагов». В этой ненависти смешались разные чувства: бунт против засилья русских (теперь уже большевиков), которым прислуживают безродные космополиты-евреи, и православная юдофобия против тех, «кто распял Христа». Лидеры Белого движения проповедовали более изощренный политический антисемитизм: все беды России проистекают «от тлетворной бациллы жидобольшевистского заговора». Стилистически это близко к языку эсэсовцев. Даже более либеральные сторонники Белого движения кадеты не осуждали погромы, поскольку антисемитизм и им приносил политические дивиденды. Шульгин, близкий к белому генералу Деникину политик, был потрясен жестокостью погромов, отмечая: «Древнее средневековое зверство захлестнуло улицы Киева». Но и он настаивал, что «евреи должны признаться и покаяться перед всем миром (за свое) активное участие в большевистском безумии». Шульгин говорил, что «испытание ужасом должно наставить евреев на путь истинный». После поражения русские белоэмигранты познакомили Запад с пресловутыми «Протоколами сионских мудрецов», фальшивкой, которая должна была разоблачить несуществующий мировой сионистский заговор. Русские эмигранты подлили масла в огонь тлеющей этнорелигиозной ненависти среди «народных националистов». Молодой Генрих Гиммлер прочитал «Протоколы». В своем дневнике он написал: «Книга превосходно объясняет все и указывает нам на тех, с кем мы будем бороться в следующий раз» (Altshuler, 1990: 284; Kenez, 1992; Levene, 1993; Mayer, 2000: 377–389, 513–526).
Более респектабельные личности поддерживали менее жестокие способы этнических чисток. Переселения, отчасти добровольные, но главным образом под давлением, стали общепринятой и узаконенной практикой в 1918 г. в соответствии с доктриной Вудро Вильсона о национальном самоопределении. В своих речах президент постоянно путался в понятиях либеральной и органической демократии. Страны Антанты, говорил он, «борются за представительную демократию» и за «национальное самоопределение» – такая комбинация на практике означала демократию для каждого этнического большинства. В тот период США находились на гребне иммиграционной волны – за предшествующее десятилетие туда приехало рекордное число переселенцев. Но новые иммигранты не несли в себе угрозы полиэтническому государству, поэтому американцы считали разумным (и считают по сей день) рассматривать права меньшинств как индивидуальные, а не коллективные. Личные права гражданина защищены конституцией. Американские политики той эпохи, как Вильсон и его британские и французские коллеги, верили в то, что достаточно создать унитарную нацию-государство, где права личности будут увековечены в конституции. Участники Версальского конгресса перекроили карту Европы. На месте Австро-Венгрии, Оттоманской империи и в европейской части России возникла добрая дюжина новых государств. Если не считать Чехословакии и Югославии, в каждой новорожденной стране имелась доминирующая этничность, составлявшая не менее 65 % от общего населения. А те, кто были этим довольны, получали право на переселение в течение одного года. Расчет заключался в том, что меньшинства устремятся на свою этническую родину, где они примкнут к большинству. Через год те, кто остались, быстро поняли, что их страны не спешат соблюдать статьи договора, которые должны были обеспечить им этническое равноправие. Государства Антанты не были в этом заинтересованы, а Лига Наций не имела полномочий принудить их к этому. Секретарь Лиги габсбургский историк Чарльз Макартни обнажил суть проблемы. Вопрос нацменьшинств мог решаться следующими способами: пересмотр границ, чтобы сократить численность этнической группы, эмиграция и обмен переселенцами, «физическое уничтожение», поправки в конституцию, противоречащие доктрине «нации-государства». Сам Макартни предпочитал четвертый вариант, но не мог поступиться дорогим для него идеалом «нации-государства».
Незамедлительным результатом стала дискриминация меньшинств и принудительная эмиграция. Война разбросала людей по всему свету, но послевоенные годы стали воистину великим переселением народов. К 1926 г. Европа насчитывала 10 миллионов перемещенных лиц. Среди них – полуторамиллионный обмен населением между Грецией и Турцией. Греция и Болгария разменяли 280 тысяч переселенцев, два миллиона поляков покинули свою родину, оставили Россию свыше двух миллионов русских и украинцев, Германия потеряла почти один миллион своих граждан, 250 тысяч человек выехали из Венгрии, их судьбу разделили 200 тысяч эстонцев, латышей и литовцев. До 1914 г. свыше 60 миллионов европейцев жили в государствах, которые не считали своими, после войны эта цифра снизилась до 25 миллионов. В Восточной Европе подчиненные меньшинства сократились с половины до четверти общего населения. Гражданство стало идентифицироваться в основном как национальность, в то время как меньшинства мало-помалу превращались в граждан второго сорта. Такую ситуацию считали менее взрывоопасной, чем полиэтническое государство. Для этого были основания. Этнические конфликты в Оттоманской империи привели в свое время к геноциду армян и «диким» депортациям греков. Теперь Оттоманская империя превратилась в Турецкую республику без армян, греков и почти без арабов. Обмены населением, сопровождавшиеся некоторой дискриминацией, считались обоснованным решением национального вопроса, а великие державы, как европейские, так и США, всячески способствовали этим процессам.
Органические национальные государства создавались по всей Европе. Это были Германия, Австрия, Италия, Испания, Польша, Литва, Латвия, Эстония, Румыния, Венгрия, Болгария, Греция, Чехословакия и Югославия. Народные движения, требующие национального освобождения от враждебной власти, поднимали голову в Словакии, Украине, Хорватии. Брубейкер (Brubaker, 1996: гл. 3) утверждает, что этнические отношения в межвоенный период выдвинули на авансцену трех основных акторов: национальные меньшинства (то есть составляющие меньшинство в государстве своего проживания), национализирующиеся государства (где титульное большинство требует от государства признания лишь собственной идентичности, то есть органический национализм) и «утраченная родина» (страна, где когда-то проживали иммигранты). К четвертому типу ученый относит цыган и евреев – это нации-парии, меньшинства, лишенные родины. Но самой опасной тенденцией раннего предвоенного периода стали респектабельные консерваторы, которые неожиданно взяли себе на вооружение органический национализм. Вместо умеренного этатизма во благо достаточно пассивного народа, нуждающегося в мудром руководстве (так было в прошлом), консерваторы начали соперничать с левыми, мобилизуя народ под знаменем национализма (Mann, 1995). Консерваторы и националисты бок о бок выступили в качестве авторитарных партий и захватили власть во всех странах и политических контекстах, перечисленных выше, за исключением Чехословакии и Болгарии. Это обострило конфликт между меньшинствами, национализирующимися государствами и отверженными евреями и цыганами.
Органические националисты также обвиняли левых как квазиэтнических врагов нации. Либералы были прокляты как чуждые национальному делу интернационалисты, социалистов заклеймили как международных пособников большевиков, причем понятие «большевик» несло в себе и европейскую, и азиатскую коннотацию. Религиозные и этнические меньшинства задыхались в чужих для них государствах. К 1930 г. попытки просто ассимилировать меньшинства практически сошли на нет. Немцы, чехи, поляки, украинцы, хорваты, сербы во весь голос заявили о своем национальном «я», отчасти биологическом, отчасти культурном, но нерушимом и неизменном. Чтобы сохранить органическое единство нации, они подвергали дискриминации меньшинства в образовании, гражданской карьере, запрещали диаспорам самоорганизовываться, всячески подталкивая их к эмиграции. Но геополитическая ситуация эпохи отчасти сглаживала и эти конфликты. Почти каждое национальное меньшинство представляло большинство в другом государстве – как правило, в соседнем.
Во избежание возмездия дипломатия стран-соседей делала все, чтобы снизить градус национального противостояния. Только евреи и цыгане, лишенные родины, были беззащитны перед органическим государством-нацией. При этом все меньшинства становились уязвимыми, если менялся геополитический баланс в Центральной и Восточной Европе.
