Майкл Манн
Темная сторона демократии
Заключение
Новое время породило две разные концепции национализма. Северо-западные страны Европы рассматривали группы интересов и классовые конфликты в рамках гражданского общества. Они стремились институционализировать их, а не подавить. Таким образом, были достигнуты либеральные, неорганические формы демократии. Социальные структуры преобладали над этническими, как это и было на протяжении всей истории этого региона. В Центральной и Восточной Европе в битвах за демократию народы часто выступали врагами чуждой им имперской власти. Этнические противоречия часто преобладали над классовыми, хотя и не вытесняли их совсем, поскольку консервативные, либеральные и социалистические партии доминировали вплоть до начала Первой мировой войны. Но в многонациональном государстве титульная нация могла управлять страной через мажоритарные выборы, если право голоса этнических меньшинств было ограничено. Белл-Фиалкофф справедливо отмечает: «Настоящие виновники – это идеалы свободы, самоопределения и представительной демократии» (Bell-Fialkoff, 1996: 48). У демократизации есть и обратная сторона. И она может быть очень темной, ибо этнические группы, в отличие от классов, не столь взаимозависимы. Они могут жить на очищенной от пришлых территорий в своем собственном органическом государстве.
Рано или поздно возникает искушение создать гомогенное государство, предварительно проведя тотальную чистку. Эта идея вдохновила Европу решать этнические споры и пресловутый «еврейский вопрос» с помощью переселения народов. Такая практика породила толпы озлобленных беженцев, уповающих на свое национальное государство-защитника. Появились и теоретические обоснования расизма. Первая мировая война покончила с крупнейшими многонациональными империями, в гражданских войнах родилось повстанческое движение и парамилитарные организации. Политическая оппозиция была под запретом и подавлялась репрессивными методами. Этнические и религиозные меньшинства страдали от дискриминации и принуждались к эмиграции. Антисемитизм проявлял себя спорадически, погромы были исключением, а не нормой. Движение патриотов-почвенников не приобрело размаха, кровавый разгул парамилитарных формирований вскоре сошел на нет. Будущая нацистская политика геноцида прослеживается и в этой предыстории. Ведь нацисты – чудовищное порождение современной им науки, современной политики, современного общества. Но тогда никто не знал и даже не догадывался, чем обернется со временем политика этнических репрессий. Лишь с высоты прожитых лет мы можем понять, «кто и как протоптал извилистую дорогу к Освенциму», кто породил самый кровавый и человеконенавистнический режим из всех, какие только знала история.
Глава 4. Геноцид и демократия в Новом Свете
«Если мы беремся за топор в войне против любого племени, то мы не опустим этот топор, пока племя не будет полностью уничтожено или вытеснено за Миссисипи… В этой войне они убьют некоторых из нас – мы уничтожим их всех до единого». В этой главе мы познакомимся с исполнителями и вдохновителями кровавых этнических чисток, подобных человеку, сказавшему эти слова. Этот человек не был извергом-колонизатором. Он был третьим президентом Соединенных Штатов, и звали его Томас Джефферсон.
В двух предыдущих главах мы утверждали, что кровавые этнические чистки были редким явлением вплоть до недавнего времени. Мы отметили возникновение опасных концепций органической демократии в Восточной и Южной Европе в XIX столетии, противопоставив их толерантной либеральной демократии в Северо-Западной Европе. Но и самые либеральные государства тоже имели колонии. Органические и либеральные версии концепции «мы, народ» вполне уживались друг с другом. С одной стороны, колонисты сознавали, что они разделены на разные сословия, руководствуются разными интересами и что их политические партии воплощают все разнообразие либеральных общественных структур. С другой стороны, весь народ обладал имманентным качеством, имя которому – «цивилизованность», в отличие от «аборигенов», «дикарей», «индейцев» и так далее. Этот водораздел впоследствии был назван расовым. «Низшие расы» не были частью «мы, народ».
Таким образом, некоторые государства, которые мы по традиции считаем либеральными, имели весьма двойственную природу, и за много миль от метрополии демократия оборачивалась своей самой темной стороной. Социальные компромиссы, представительное правительство, толерантность европейских наций ничуть не умеряли их ненависти, направленной против обширных групп «чужаков». Самые кровавые страницы в мировую историю этноцида вписали Соединенные Штаты Америки и Австралия. Эти зверства совершали колонисты-поселенцы вначале de facto, а потом и de jure. Об этой трагической истории колониальных чисток и пойдет речь в этой главе.
Общая модель колониальных чисток
Все колонии были завоеваны огнем и мечом, но не везде и не всегда экспансия сопровождалась массовым уничтожением. Как мы вскоре выясним, разные судьбы ждали Испанскую Мексику, австралийских аборигенов, североамериканских индейцев, горцев Кавказа под владычеством России и немецкие колонии в Юго-Западной Африке. Я берусь доказать, что чем сильнее был развит дух поселенческой демократии, тем беспощаднее шли чистки, и de facto, и de jure. Анализ этого, казалось бы, простого явления представляет определенные сложности, ведь степень насилия зависела и от типа экономики и от типа управления коренным населением. Поэтому вначале мы уделим внимание авторитарному и демократическому периодам в колониальных странах, а потом разберемся в различиях между ними.
Экономический фактор
Впервые в этой книге мы приступаем к исследованию этнических конфликтов как прямого продолжения конфликтов экономических: кто имеет право владеть и пользоваться землей – коренные жители или пришельцы. Смит называет это утилитарным геноцидом (Smith, 1997: 229). Существует пять главных типов колониальной экономики с возрастающим уровнем насилия поселенцев над аборигенами.
Торговля. Там, где европейцы вели торговлю с туземцами, не поселяясь на их территории, много вреда они причинить не могли. Если торговля сопровождалась завоеваниями, пришельцы, будучи в меньшинстве, осуществляли контроль косвенно, через влиятельную национальную элиту. Чаще так обстояли дела в Азии, не столь отдаленной от Европы. Появление торговых поселений (факторий) на первом этапе не сопровождалось масштабными этническими чистками. В худшем случае европейцы прибегали к частичному политициду, чтобы устранить часть местной правящей элиты. Оставшаяся часть была нужна как торговый партнер и покорная клиентела захватчиков. Далее мы не будем затрагивать тему колониальной торговли.
Ограбление и выплата дани. Это было важно на ранней стадии колонизации. Испанские конкистадоры пришли в Америку в поисках золота и серебра, они были мародерами и насильниками. Хищнический грабеж сопровождался убийствами, но не целенаправленными этническими чистками. Ведь дань платят живые, а не мертвые. Мы рассмотрим, как проходил этот процесс в период захвата Мексики Испанией. Пункты первый и второй можно в общем и целом отнести к первому из четырех типов колониальных режимов – оккупационная колония (Fieldhouse, 1965; Fredrickson, 1988), где колониальный режим стремится к политическому и военному господству, экономической выгоде, но не устанавливает юрисдикцию над территорией и рабочей силой.
Сеттльменты дисперсного типа, использующие наемный труд. Земельные наделы фермеров-поселенцев были невелики и разбросаны по большой территории. И хотя первоначальное присвоение земель могло сопровождаться насилием, далее необходимость в нем отпадала – тотальная чистка была нежелательна там, где использовался труд свободных, закабаленных и даже обращенных в рабство людей. Этот тип экономики приблизительно соответствует смешанной колонии (термин предложен Филдхаусом и Фредриксоном). Оба ученых относят его главным образом к испанской колонизации. В этой главе мы не будем обсуждать эту тему.
Сеттльменты с высокой концентрацией рабочей силы. Горные разработки и плантационное хозяйство нуждаются в огромном количестве работников, которые находятся под жестким и даже жестоким контролем. Филдхаус и Фредриксон (Fieldhouse, 1965; Fredrickson, 1988) считают, что первопроходцем плантаторского колониализма была Португалия. Если рабочая сила находилась в избытке, жизнь раба не стоила и гроша. Там, где рабов не хватало, хозяева более рачительно относились к этому живому инвентарю. Несмотря на всю жестокость такой системы, в ней не практиковались сознательные кровавые чистки. Этноцид такого типа не предполагал преднамеренные массовые убийства, людей просто доводили до смерти непосильным трудом, а взамен отовсюду покупали новых рабов. Мы коснемся и этой темы, но не будем на ней долго останавливаться.
Сеттльменты, не нуждающиеся в местной рабочей силе. Поселенцы обрабатывали землю сами или с помощью батраков, но не из туземного населения. У Филдхауса и Фредриксона это называется чистой поселенческой колонией, впервые появившейся, как они считают, у англичан. Макс Вебер полагает, что на протяжении всей истории «сельские общины завоевателей» стремились к уничтожению аборигенов (Weber, 1958: 165). Европейцам была нужна плодородная земля, а она уже была занята. Если туземцы были охотниками и собирателями, для поддержания жизни они нуждались в очень больших территориях. И хотя Северная Америка – это огромный континент, белые переселенцы разрушали естественную природную среду, единственную кормилицу коренного населения. И поскольку экономика колонистов была значительно продуктивнее, чем у туземцев, новые хозяева земли всегда имели материальные возможности для дальнейшей экспансии и этнических чисток. Именно на колониях такого типа мы и сосредоточим внимание в этой главе. Именно этот тип колонизации приводил к массовому уничтожению людей.
Но даже и в этом случае могли существовать два типа умеренных чисток. В первом случае территорию можно было разделить, чтобы два сообщества жили сегрегированно. Европейцы, естественно, захватывали лучшие земли, но не обрекали при этом туземцев на смерть. В ту эпоху это называлось протекцией или резервацией. Во втором случае туземцы могли ассимилироваться в качестве мелких владельцев или наемных работников. Если их общество было социально стратифицированным, туземная аристократия сливалась с белой элитой, что, конечно, не распространялось на широкие массы. Оба экономических варианта были возможны.
Политический фактор
Политический фактор играл не последнюю роль в судьбе коренных народов. Поселенцы и торговцы не всегда претендовали на владение землей как территорией под своей юрисдикцией. Но если у них появлялось желание застолбить за собой землю на вечные времена, они объявляли ее землей своего отечества. Высадившись на берег, европейцы водружали флаг и обращались к туземцам с длинной речью на совершенно непонятном им языке, смысл которой сводился к тому, что отныне эта земля принадлежит Короне (или Республике). И если пришельцы провозглашали себя хозяевами, а туземцы сопротивлялись, это могло привести к столкновениям. Впрочем, часто европейцы физически не могли навязать свое желание силой. Три типа геополитической экспансии приводили к высоким уровням насилия.
Экстерриториальность. Европейцы не могли завоевать своих самых могучих соперников – Китай, Японию, Османскую империю. Но зато они могли добиться экстерриториальных привилегий для своих граждан на чужой земле с тем, чтобы их торговцы и предприниматели не подчинялись местной юрисдикции и обретали преимущества в конкурентной борьбе. Часто это приводило к значительному насилию, достаточно вспомнить китайские опиумные войны. Но этнических чисток это не провоцировало, поскольку туземцы считались выгодными торговыми партнерами и потребителями. Феномен экстерриториальности мы рассмотрим в пятой главе, где речь пойдет об Османской империи.
Непрямое управление. Европейцы могли завоевать территорию, как правило, с помощью пятой колонны, но не были в состоянии управлять ею сами. При таких обстоятельствах они ограничивались непрямым управлением или протекторатом. Национальная элита сохраняла право на власть, выказывая сюзерену все необходимые знаки почтения и послушания. Непрямое управление предполагало компромиссы, ограниченное насилие и умеренные чистки. Впоследствии новые поколения переселенцев оказывали более жесткое давление на местную администрацию, стремясь расширить свои права.
Прямое управление. Там, где европейцы чувствовали свою силу, они настаивали на прямом правлении, добиваясь полного подчинения и вождей, и народа своей власти и законам. Это происходило всякий раз, когда новую территорию начинало осваивать значительное количество переселенцев, заявлявших: «Это наша земля, и правим здесь мы, народ». Аборигены, конечно, народом не считались. Это приводило к ожесточенным войнам за одну и ту же территорию (см. тезисы 3 и 4).
Но какой бы военной мощью ни обладали колониальные правительства, они применяли ее ровно в той мере, чтобы завладеть территорией, а не уничтожить всех туземцев. Им были нужны налоги и солдаты. Поэтому если колонисты по собственному произволу начинали подчистую вырезать аборигенов, перед местной администрацией вставала дилемма. Им приходилось исполнять роль миротворцев между жаждущими крови переселенцами и умеренной в этом вопросе церковью (см. далее). Поселенцы устанавливали свои законы на фронтире – самых дальних пограничных землях, до которых просто не могло дотянуться центральное правительство. Именно там de facto создавалась поселенческая демократия, которая потом оформлялась de jure. Ни то, ни другое не сулило аборигенам ничего хорошего.
Европейцы обладали куда большими политическими ресурсами, чем их соперники. Инки и ацтеки могли создать армию, но это была армия рыхлого, разрозненного государства и городов-полисов. Европейцы, в свою очередь, могли противопоставить этому политику «разделяй и властвуй», приручить местную элиту, ассимилировать ее культурно, поделиться с нею благами своей цивилизации (что, естественно, не распространялось на социальные низы). Индейцы Северной Америки делились на племена, кланы, племенные объединения, аморфные и неустойчивые. Вожди имели большой авторитет, но мало власти, и очень немногих можно было считать подходящим объектом для горизонтальной аристократической ассимиляции и проводником власти белых среди аборигенного населения. В XIX в. правительство США не раз пользовалось этой политической незрелостью. Государственные деятели Америки утверждали, что заключили договор с индейскими племенами. На самом деле они договаривались с небольшими и никого не представлявшими группами вождей, отчаявшихся и полуголодных. Эти вожди отдавали племенные земли за ничтожное вознаграждение. С другой стороны, когда европейцы вели на Американском континенте междоусобные войны, как это было на ранней стадии колонизации, индейцам становилось легче. Но если одна колониальная держава окончательно вытесняла другую, туземцам приходилось туго – их поле для маневра резко сужалось.
Военный фактор
Войны выигрывают сильные. Европа пришла в неведомые земли, вооруженная до зубов. Соотношение сил зависело от численности, оружия, военного управления. Там, где европейцев было мало, победа давалась им нелегко. Но малая численность искупалась эффективным вооружением и передовой тактикой. Многие войны тянулись годами и обошлись Европе недешево. Тем не менее судьба аборигенов была предрешена, если государство-захватчик обрушивалось на них всей своей военной и технической мощью. Особенно это проявилось в XIX в., когда в Европе изобрели скорострельное оружие. Если колонизаторы хотели провести полную зачистку территории, то они это и делали без малейшего риска для себя. Никогда в истории завоевания не осуществлялись так легко и быстро (см. тезис 4б). Но война – это еще и вопрос тактики. Как показано в первой главе, некоторые войны часто сопровождались истреблением мирного населения.
Идеологический фактор
Как мы знаем, варвары, захватившие Римскую империю, были ее соседями. Европейцы приплыли к неведомым берегам благодаря революционным достижениям в мореплавании. Вначале к ним относились как к инопланетянам. Ацтеки потеряли бесценное время для организации отпора, обсуждая вопрос: а может быть, конкистадоры – это боги? Гавайцы считали, что капитан Кук – земное воплощение бога Лоно. Всерьез ли они так думали, нам неведомо, но это плохо завершилось для Кука. Именно так и выглядели белые в восприятии индейцев – слишком велика была разница в технике, оружии, уровне цивилизации, политике. Аборигены были даже готовы признать биологическое превосходство белых, ибо были раздавлены морально. Вырисовывалась совсем простая социоэтническая конструкция. Европейцы не имели и тени сомнения в том, кто есть они и чем абориген отличается от белого. Туземцы, в свою очередь, были вынуждены переосмыслить свою идентичность. Ранее они не думали о себе как о коренных жителях своей земли – они принадлежали к разным кланам, родам, нациям и государствам. Теперь их принудили считать себя иным сообществом, резко отличным от белой расы. И все же колониальные этнические конфликты порождались причинами, далекими от конструктивистской теории, изложенной в первой главе.
Можно ли было считать белых высшими существами, если они ведут себя так подло и жестоко? Как утверждает Триггер (Trigger, 1994), поступки белых быстро развеяли веру аборигенов в их божественное происхождение. Но по своим экономическим, военным и политическим ресурсам колонизаторы были бесконечно сильнее. Свое превосходство они объясняли в привычных терминах своей культуры и истории: «высшие» цивилизации покоряют «низшие», призвание «цивилизаторов» – борьба с «варварством» и «дикостью». В этом для них и заключался смысл истории и прогресса. Понятие цивилизации подразумевало и личную гигиену, одежду, поведение. Укоренившиеся стереотипы вызывали у белых непреодолимое отвращение к «грязным», голым, «буйным» дикарям. Туземцы умирали на глазах у европейцев – приобщение к «высшей цивилизации» оказалось для них фатальным. Цивилизационные модели истории и прогресса позволили колонистам быстро выработать идеологию превосходства и оправдать любое отношение к коренному населению, такого рода индульгенция не оставляла места и укорам совести (тезис 4б). Нас не должно удивлять их презрение к местным жителям. Они искренне считали их неполноценными.
Среди пришельцев были наблюдательные и достаточно объективные люди. Когда они видели величественные города, памятники, сложные ирригационные системы и просто людей с чувством собственного достоинства, их взгляды менялись. Практические нужды тоже воздействовали на образ мыслей. Если у колонизаторов возникала необходимость в непрямом правлении через местные элиты, если они начинали сожительствовать с местными женщинами, они становились более толерантными в своих оценках.
Христианство усложнило модели поведения. Религия усилила дихотомию «цивилизация – варварство», поскольку только христиане могли обладать конечной истиной. Христианская церковь уверяла, что воинство Христово может отнять землю у язычников «по праву первооткрывателей». Но даже церковники считали, что у дикарей есть душа. Аборигенов называли «детьми природы», «натуралами», которых нужно привести к истинной вере и приобщить к цивилизации. Обращение означает ассимиляцию, уничтожение самобытной культуры, но не ее носителей. Христианство способствовало ограблению коренных жителей, но не массовым убийствам. Эпоха Просвещения, либерализм, социализм принесли с собой более светскую и умеренную идеологию. Итак, чем сильнее было влияние церкви и гуманистической философии, тем сдержаннее проводились кровавые чистки. Церковь, заповеди христианства, миссионеры, гуманитарные движения – эти факторы сыграли весомую роль в истории колониальной экспансии. После первоначального завоевания и захвата земель эти культуртрегеры с большим милосердием относились к туземцам, хотя вполне разделяли расовые предрассудки эпохи и не отказывались от своей доли в награбленном.
Биология/экология
Построенная нами модель нуждается в еще одном элементе. В зонах с умеренным климатом европейцы обладали биологическим превосходством по сравнению с туземцами. Белые принесли с собой страшные болезни. Туземцы при первом контакте с поселенцами (особенно опасен был домашний скот) заражались болезнями, к которым у них не было иммунитета, и гибли тысячами. Болезни были едва ли не главными убийцами коренного населения, это усугублялось голодом, неурожаями, в чем тоже были виноваты европейцы (Thornton, 1997). Эпидемии шли рука об руку с победным продвижением Европы, облегчая завоевание новых земель. Колонисты Новой Англии без труда расширяли свои владения, оттесняя больных, несчастных, умоляющих о помощи индейцев. В умеренном климате это стало одним из главных факторов этноцида, что еще раз убедило европейцев в их превосходстве.
Размах этнических чисток в умеренном климате объяснялся тем, что этот климат благоприятствовал европейцам. Речь идет прежде всего об обеих Америках, Австралии и некоторых частях Африки. В этих климатических зонах европейцы создали то, что Кросби (Crosby, 1986) называл экологическим империализмом – доминированием жителей Европы, европейских растений, животных и болезнетворных микробов. Для туземцев это стало Армагеддоном – крупнейшим истреблением людей в истории.
В Австралии до появления Первого флота в 1788 г. проживало более 300 тысяч аборигенов. К 1901 г. осталось примерно 93 тысячи человек. Низшая точка была достигнута в 1921 г. – 72 тысячи выживших. За столетие или чуть больше убыль коренного населения составила 80 %. Впоследствии популяция аборигенов стабилизировалась, а после 1961 г. стала даже расти (Smith, 1980: 12, 69–70).
В Новом Свете, в регионах, плотно заселенных европейцами, погибло около 90 % индейцев. В обеих Америках в доколумбову эпоху обитало 60–100 миллионов человек. Половина из них погибла (Stannard, 1992: 74–75, 81–87, 118, 146, 266–268). На территории нынешних Соединенных Штатов до открытия Америки проживало 4–9 миллионов индейцев. По переписи 1900 г. их осталось лишь 237 тысяч – потери коренного населения составили как минимум 95 %. Наиболее красноречиво самое последнее массовое уничтожение людей в Америке. Это произошло в Калифорнии. По оценкам испанских миссионеров, там было 310 тысяч индейцев в 1769 г. К 1849 г. – начало золотой лихорадки – население сократилось вдвое. Индейцы начали вымирать еще стремительнее, когда в Калифорнии обосновались поселенцы. В 1860 г., к этому году Калифорния уже 10 лет существовала как штат, в живых оставалось не более 31 тысячи индейцев – 80 % населения погибло всего лишь за 12 лет! Третий рейх тоже просуществовал 12 лет и уничтожил 70 % евреев в Европе. Впоследствии ситуация стала меняться к лучшему. В 1880 г. калифорнийских индейцев было примерно 20 тысяч. В ХХ веке их численность выросла до 107–120 тысяч (Almaguer, 1994), хотя Торнтон (Thornton, 1997) считает эти подсчеты очень приблизительными. Как произошел этот катаклизм, была ли это чья-то злая воля и кто виновник трагедии? По моему представлению, тут сработали три взаимосвязанных фактора: политическая власть (колониальные и постколониальные элиты), идеологическое воздействие (главным образом, церковь) и экономическая власть (поселенцы). Военной силой могли обладать как поселенцы, так и армия. Сюда же мы добавим и биологическое воздействие – чаще непреднамеренное.
МЕКСИКА
Достигнув Карибских островов, испанцы не обнаружили мощных государств. Каперы и корсары уничтожали племенную знать, беспощадно эксплуатировали индейцев на плантациях и в шахтах. Они принуждали к сожительству местных женщин, чтобы их дети уже не были индейцами. Свиньи и овцы разрушали экосистему, которая поддерживала жизнь аборигенов. Что хуже всего, животные, привезенные из Европы, распространяли заболевания, которые буквально выкашивали туземцев, даже тех, кто и в глаза не видел конкистадоров. Это был чудовищный этноцид; местное население было практически стерто с лица земли, не умышленно, но бессердечно.
На материке испанцы столкнулись с развитой цивилизацией. Как заметил Кортес, «эти индейцы были гораздо умнее, чем индейцы с островов. Мы встретили людей, обладающих разумом обычного человека, живущего в христианской стране». Кортес знал, что ацтеки могут вывести на поле битвы огромное войско. Но он знал и их слабости, цитируя евангелиста Марка: «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то» (Thomas, 1993: 576, 245). Кортес привлек в качестве союзников города-государства, выступающие против власти ацтеков. Его План А состоял в том, чтобы, провозгласив власть испанской короны, оставить союзникам-коллаборантам часть политической автономии и безнаказанно грабить, заселять земли и крестить язычников. Хронист Берналь Диас дель Кастильо радостно писал: «Принести свет погруженным во тьму безверия и снискать себе блага земные – не это ли есть общее желание всех людей?» (Цит. по: Farris, 1984: 29.)
Во время завоевания испанцы творили зверства и устрашающие репрессии. В 20 мексиканских городах, заподозренных в измене, было вырезано все мужское население, женщины и дети обращены в рабство, дома сожжены. На жертв натравливали собак, и те рвали их в клочья. Испанцы стыдливо уводили глаза в сторону, когда их племенные союзники кромсали на части тела своих бывших господ и пожирали их. Об этом свидетельствует Бартоломе де Лас Касас, епископ Сан Кристобаля. Конкистадоры отрицали лишь детали. Один из них оправдывал разрушение города Тепеака (в ответ на гибель 12 испанских солдат) в таких словах: «Возмездие было необходимо для усмирения непокорных… и чтобы вселить в их души страх, дабы эти дикари впредь не чинили зла испанцам». Испанцы впадали в ярость, если подозревали, что кто-то скрывает от них золото. Богатых ацтеков пытали, чтобы те показали свои тайники, некоторым вспарывали животы в поисках проглоченных алмазов. Вспышки звериной жестокости шли на фоне хорошо продуманной и спланированной военной кампании. После падения столицы ацтеков Теночтитлана многие его защитники были обезглавлены. Другим разрешили беспрепятственно покинуть разоренный город (Thomas, 1995: 243–245, 262, 434–439, 459, 527, 544).
Помимо массового уничтожения испанцы прибегали и к тактическим уловкам. Они вели войну в окружении дружелюбных, нейтральных и враждебных аборигенов. Союзники были нужны как воздух. В этой войне испанцы знали, кого щадить, кого привечать и кого убивать. Бессмысленно жестоких репрессий не было, велась классическая колониальная война, далекая от преднамеренного этноцида. Поселения превращались в латифундии, где индейцы делали всю работу, при необходимости в принудительном порядке. Опыт колонизации Карибов был успешно перенесен на материк, и в Мексике возникла система энкомьенды. Испанская корона дарила поселенцам землю вместе с рабочей силой. Фактически это было крепостное право. Пеоны были привязаны к земле, формально латифундисты были обязаны о них заботиться, но условия труда от этого легче не становились.
Поселенцы были в основном мужчинами и, конечно, нуждались в женщинах. Испанцы спокойно воспринимали чуждые им народы, наложницы становились женами, в браках рождались метисы. Метизация зашла так далеко, что рождалось больше детей от смешанных браков, чем в чистокровных семьях. Уровень рождаемости среди туземцев вскоре восстановился. Колонизация проходила с благословения «Их Католических Величеств», и церковь активно участвовала в ассимиляции туземцев. Священники и церковные законы сильно влияли и на отправление правосудия. Новое испанское дворянство боролось за посты в колониальной администрации. Обвинение в дурном обращении с туземцами могло испортить им карьеру (такое обвинение было предъявлено самому Кортесу). И смешанные, и чистокровные, и туземные браки заключались в церкви. Все это помогло смягчить режим колонизации.
Испанские губернаторы опирались на туземную аристократию, которая охотно им подчинялась, стараясь сохранить богатство и власть. Они принимали крещение, но часто это был не более чем спектакль. Наедине они отправляли те обряды, какие хотели, а испанцы не сокрушали их кумиров. Коренные элиты часто участвовали в военных экспедициях испанцев, получали поместья и титулы, их дочери выходили замуж за испанских офицеров. Аборигены становились священниками, церковными певчими, они смело обращались в суды, и испанцы нередко проигрывали им иски. Их потомки уже ничем не отличались от конкистадоров ни по поведению, ни по языку (Thomas, 1995: 559–560, 577, 589–590). Региональные вариации зависели от соотношения численности пришлых и местных. В 1800 г. испанцы составляли половину жителей Мехико-Сити и управляли напрямую. На Центральном плато и в Юкатане их было не более 4 %, и управление было непрямым. Оно шло через вождей майя, которые сохраняли номинальную власть. Индейцы майя утверждают, что именно они ассимилировали испанцев, а не наоборот (Farris, 1984: гл. 1, 2). Так действительно произошло в Юкатане.
Испанский План Б – создание долговременных поселений – включал в себя аристократическую ассимиляцию, смешение элит. Южный и Центральный Юкатан был завоеван лишь в середине XIX в. (индейские республики еще долго существовали по всей Южной Америке). Были и периоды мятежей, репрессий, обострения расовых фобий и борьбы за этническую чистоту. Но в конечном счете появился новый этносоциальный класс – метисы (mestizo), которые управляли индейцами (indios). Мексика, Гватемала и Перу пережили этапы этнических чисток, когда белые или метизированные элиты сгоняли с земли и даже уничтожали племена индейцев (Centeno, 2001). Тем не менее в Южной Америке выжила куда большая часть коренного населения, чем на северной части континента. Этнические группы и сословия перемешивались, как это происходит и по сей день в Мексике и в большинстве стран Латинской Америки.
Беспощадное первоначальное завоевание, ограбление, эксплуатация снискали испанцам репутацию свирепых создателей колониальных империй. В Долине ацтеков в первый век испанского владычества от болезней погибло более 90 % коренного населения. Это, безусловно, этноцид. И все же испанцы, будучи в меньшинстве, нуждались в поддержке местной элиты и в рабочей силе. Поэтому испанское правительство и католическая церковь впоследствии ограничивались умеренным принуждением. Испания ослабила свою железную хватку. Австралия и Соединенные Штаты пошли другим путем.
