Мери Ли
Играя в жизни. Полное издание
4. Фарс
Смутно помню, как меня тащили с работы. По улице, по зданиям. Я даже проехалась в машине – впервые в жизни, жаль, что в багажнике и абсолютно голой. Блюстители периодически дарили мне волны тока, от которых тело выгибалось, словно из него изгоняли дьявола или его приспешников. Помню, как пальцы хватались за ошейник, какая–то часть меня надеялась сорвать его и сбежать. Но от блюстителей не сбегают. Это известно всем, даже слабоумным.
Мне дали одежду только на третьи сутки. И это было сравнимо с лучшим подарком в моей жизни. Нагота равна уязвимости. А я была уязвима как никогда.
Обвинений мне не выдвинули, но я и без этого знала, за что меня будут судить. Жаль, что адвокатов больше нет. Мне бы сейчас он не помешал. В воспоминания врывается образ мамы, темные волнистые волосы, теплые карие глаза и легкая вымученная улыбка. Она была адвокатом, и я была бы рада видеть ее своим защитником. Ведь кто, если не мама, способен оградить ребенка от любых невзгод? Только мама.
Что за глупости? О чем я думаю? Мамы уже давно нет в живых. Я больше не ребенок. Адвокатов нет. Остались только я и проклятая буква закона. Черт!
Кольцо на шее так и не сняли, и я знала, что стоит мне только выйти за рамку квадрата, нарисованную на полу, как меня тут же ударит током. И этот разряд принесет не каплю боли, а вырубит меня. Приду в себя снова в квадрате.
Таких квадратов тут не меньше сотни. Длинный коридор, у которого нет ни конца ни края. Кажется, я находилась где–то посередине или около того. Если бы я легла на пол и посмотрела на потолок, то я увидела бы отражение. Зеркальная поверхность давит сильнее, чем очерченные разными цветами квадраты.
Заняты несколько из них – оно и не мудрено. Даже если в Синте и случаются преступления, то они расследуются и решаются довольно быстро и кратко. Пуля в лоб, веревка на шею, нож в бок. Не всех тащат в это место и располагают "с почестями". Я же удостоилась того, что меня не казнили на месте, прямо на пункте осмотра.
Вдалеке от меня сидела девочка, которой исполнилось не больше одиннадцати лет от роду. Иногда я слышала ее плач и шепот. Возможно, она молилась или кого–то проклинала. Она была облачена в светлое грязное платье ниже колен, обуви либо никогда не было, либо ее забрали блюстители.
Ближе, чем девчонку, расположили парня, и я постоянно бросала на него короткие взгляды. Он напоминал мне Элвиса. Не внешне, запахом гниющего тела. Парень был выше Элвиса, как минимум на голову, и худее. Он тоже иногда смотрел на меня, я же, в свою очередь, заметив это, отводила взгляд в сторону. Словно стоило нам встретиться глазами, то разговор был бы неизбежен. А что говорить в подобной ситуации, я не знала, а смысла в этом было не больше, чем в суде, на который меня вероятнее всего отправят.
На две клетки ближе "двойника Элвиса" сидел еще один парень. Он никогда не поворачивался ко мне лицом. Смотрела на его спину и понимала, он не простой, не такой, как я, девчонка и двойник. Он из другого теста. Руки, шея и спина даже отдаленно не напоминали худобу, сплошные мышцы. По цвету кожи ясно, что он не работал с синтетиком и не употреблял его. Даже со спины парень выглядит максимально здоровым. В Синте я таких прежде не наблюдала. Тут все выглядят так, словно вот–вот отдадут концы, словно последний вздох не за горами.
Отвернувшись от парня, села вполоборота ко всем, кого перечислила. Я уже устала разглядывать их. Девчонка вот–вот впадет в истерику, двойнику, кажется, плевать на все, что происходит вокруг, а третий вообще словно инопланетянин, если бы увидела его в другой обстановке, то позавидовала бы здоровому виду его кожи и отсутствию вони, но сейчас это не имеет значения, мы все по уши в дерьме.
Постоянно очень хотелось спать, глаза слипались, но я старалась держать их открытыми. За три дня нас кормили дважды. По нужде можно было ходить в самый правый угол каждого квадрата. Сначала я терпела, а потом плюнула на всеи сделала это. Никто не обратил внимания, в свою очередь, я пыталась ответить им подобной любезностью. Не знаю, как они, но я испытывала максимальное количество стыда. Израсходовала его на годы вперед. Если бы они у меня были, эти годы.
Невидимая клетка не способствовала спокойствию. Ведь стоило закрыть глаза, как я ожидала какого–то нападения. Я была постоянно настороже и ждала того, что кто–то из обвиненных причинит мне боль. И именно из–за недостатка сна, я в него проваливаюсь и не с первого раза услышала, как ко мне обратился работник корпорации при Синте.
– Вставай.
Я поднялась с пола и, подтянув сползающие штаны, молча смотрела на сорокалетнюю женщину. На ней был костюм бледно–желтого цвета, рукава немного коротковаты, и это говорит о том, что какой бы чистой и ухоженной она не выглядела, ей так же, как и всем нам, не хватает марок на нормальную одежду. А на еду хватает. Небольшой живот выпирает над пуговкой брюк. И тут есть два варианта, либо она слишком много съела, либо беременна.
– Клеймо, – выплюнула она и начала нетерпеливо сучить пальцами в воздухе.
Я протянула руку, и сканер прошелся по метке на моем запястье. Желтая что–то нажимала в планшете, отступила на шаг от линии моей камеры и сказала:
– Выходи.
Я посмотрела себе под ноги. Линия, которая удерживала меня тут три дня, никуда не делась, как и страх перед ней.
– Быстрее!
Я вернула внимание на Желток, и внутри удивительным образом начало подниматься безразличие. Безразличие ко всему, к этой женщине, к тому, куда она меня уведет, что со мной сделают. Я один хрен уже труп.
Не сводя взгляда с Желтка, я переступила линию, меня не ударило током, и это несомненно порадовало, но позитивная нотка слишком быстро стухла. Не задавая никаких вопросов, я пошла следом за женщиной, даже имени которой не знала. Желток тем временем уверенно прошла до самого конца кратковременного содержания преступников и, приложив свое запястье к сканеру на стене, открыла дверь без ручек. Она откатилась в сторону практически беззвучно.
Я вышла вслед за Желтком, и тут же у меня появляется конвой в лице двоих вооруженных блюстителей. Они пристроились за спиной, и мы пошли дальше по коридору, который становился ниже и уже. Или нет? Скорее всего мне это показалось. Все из–за нервов, которые снова стали натягиваться, возможно, именно сегодня я съеду с катушек. Тяжело осознавать, что твоя жизнь вот–вот закончится. Я последняя выжившая из своей семьи. Никогда раньше не думала об этом, но меня даже оплакать некому. Нет родителей, братьев и сестер, которые бы закопали мое тело. Вместо того, чтобы быть погребенной, я буду валяться на улице, пока не начну раздражать прохожих трупной вонью, только после этого меня смоют, закинут в контейнер и выкинут за пределы сектора.
В конце коридора, который уменьшился до состояния гороха, находилась лестница вниз. Спускались мы достаточно долго, и в какой–то момент я останавливаюсь. Меня словно на казнь вели. А ведь еще даже не было слушания. Так нельзя. Пусть…
Додумать мысль не дал один из блюстителей, он просто толкнул меня в спину, и я практически сбила с ног женщину Желтка. Она же в свою очередь даже не обернулась, чтобы посмотреть, что творится за ее спиной. Она ходила тут десятки раз и знает, блюстители обо всем позаботятся. Женщине не нужно меня бояться.
Спустившись вниз, Желток посмотрела в планшет и указала рукой на третью дверь справа.
– Туда ее.
Не дожидаясь, пока блюстители начнут толкать меня, я сама прошла к двери, они ее открыли. Один шаг, и я оказываюсь в полумраке. На середине стоял белый лакированный стол прямоугольной формы, с дальних концов расположили по стулу с высокими спинками. Меня подвели к тому, что дальше, посадили, надавив на плечо, и Желток сказала, что–то нажимая у себя в планшете:
– Если ты встанешь со стула, то получишь удар током. Поэтому, советую не злоупотреблять прогулками.
Она еще и шутит. Понятно. Прямая работа на корпорацию уже повлияла на нее. Человечность и банальная эмпатия уже покинули Желтка, а она этого даже не заметила.
Женщина первой вышла из кабинета, следом за ней отправились блюстители, но что–то подсказывало мне, что они остались за дверью и никуда не ушли.
Когда–то давно мама работала адвокатом, но никогда не рассказывала об этом этапе своей жизни. Может, ей нельзя было распространяться о слушаниях, или она молчала по своему желанию. А потом адвокатов и вовсе упразднили. На тот момент мама уже не работала, но ее опыт оказался бы сейчас кстати.
Тяжело понимать, что даже примерно не знаешь, чего ожидать.
Разглядывая скудную обстановку, я осознала, что рада наконец–то оказаться одной. Одиночество – прекрасное чувство, если тебе в нем комфортно. Мне комфортно. Не люблю скопление людей, они меня напрягают. Постоянно нахожусь в нервозном состоянии.
Делаю глубокий вдох и протяжно выдыхаю. Возможно, это последняя безмятежная минута в моей жизни.
Время идет, но в кабинете, кроме меня, так никто и не появляется. Сложив перед собой руки, положила на них голову. Прикрыла глаза и практически сразу же заснула. Открыв глаза, зевнула и потянулась. Первое желание было – встать и размяться, но я вовремя вспомнила, что в случае разминки меня шандарахнет током. Шея и без этого раза болела. Уверена, там даже образовался синяк.
Просовываю пальцы под обруч и слегка оттягиваю его в сторону. Ток начинает потрескивать, и я убираю пальцы.
Дверь открывается, и в кабинет входит мужчина. Стены съезжаются, чувствую, мне недостает кислорода.
Мэр поднимает темные брови с тонкими седыми полосами. Его впалые глаза и щеки выглядят устрашающе. Если честно, наш мэр всегда, по крайней мере, сколько я его помню, выглядел как давно умерший. Если бы внешность имела запах, то мэр пах бы землей, старостью и немного тухлостью, забрызганной духами с едким цветочным ароматом.
Появление мэра расставило все на свои места.
– Завтра тебя повесят, – говорит он и медленно подходит к стулу, который стоит напротив.
В ушах поднимается гул, я бы сейчас хотела закричать, броситься вон из кабинета, но все это не даст никакого результата. Решаюсь на отчаянный шаг. Мне уже нечего терять.
– За что? – спрашиваю и стараюсь выдержать тяжелый взгляд мэра.
Он молчит. Ведь если он ошибся, то ничего страшного, что погибнет неповинная рабочая сила. Уверена, мне уже нашли замену. А если не ошибся, то единственный свидетель того, что он заказал ограбление мертвой супруги, а потом убил человека, сгинет с концами. Кроме этого, я видела, что у мэра был пистолет, а оружием могут пользоваться только блюстители и никто иной. Мэр нарушил кучу законов, но это никак не повлияет на его благосостояние.
– Ты знаешь, – произносят тонкие губы и слегка поджимаются, словно мэр хотел сказать что–то еще, но вовремя остановился.
Отрицательно качаю головой и прошу как можно жалостливее:
– Пожалуйста, я хочу просто работать и жить. Все. Мне больше ничего не нужно. Умоляю вас…
Мэр фыркает как злющий кот и откидывается на спинку стула.
– Если бы тебе больше ничего не было нужно, ты бы не пошла на кладбище.
Делаю недоуменное лицо и на этом прогораю, но понимаю слишком поздно, что все синтовцы знают о разграблении могилы жены мэра. А я только что притворилась, что не знаю. Губы мэра изгибаются в легкой усмешке, он наклоняется над столом.
– Будь благодарна корпорации и ее законам. Если бы тебя не притащили сюда, ты бы уже была мертва. К сожалению, есть блюстители, которых невозможно подкупить, напугать или задобрить. Поэтому завтра на рассвете тебе придется предстать перед судом. – Тонкие губы растягиваются в улыбке, от которой веет злом. – Не переживай, все пройдет в рамках закона. Ты будешь нема, а я красноречив. Уже к обеду твое тело подвесят слева от главного экрана, как назидание каждому расхитителю могил и убийцам.
Все, что говорит мэр, слишком красочно рисуется у меня в голове. Вот мне выносят вердикт, потом тащат к экрану и вешают на столбе. Мой ботинок падает, и я вижу безжизненную бледную ногу, раскачивающуюся в такт соседним телам.
Шумно сглатываю и шепчу:
– Я этого не делала.
– Может быть. – Мэр садится ровно и складывает руки перед собой. – Но это не имеет значения. Даже если ты этого не делала, кто–то должен ответить за надругательства над моей любимой супругой.
Его губы говорят одно, а глаза другое. Именно они сообщают мне – свидетели долго не живут. И я уже исчерпала лимитные минуты.
Мэр поднимается, одергивает черный пиджак и, больше не смотря на меня, покидает кабинет. Тут же входят блюстители и уводят меня обратно. Женщина в желтом шагает передо мной.
Я была готова разрыдаться, но сдержала себя. Не хочу расклеиться у всех на виду. От слез станет хуже только мне.
Отсюда не сбежать. За мной идут блюстители, а в руках у Желтка планшет, который вырубит меня за одно касание клавиши.
Завтра будет суд, но в этом нет надобности. Это дань уважения былым традициям, не более того. Мэр четко дал понять, что я не жилец. И последние часы я проведу на голом полу, среди заключенных незнакомцев. Что может быть хуже? Сейчас мне кажется, что ничего. Но хуже всегда может быть.
Женщина в желтом делает пометки в планшете, а потом переводит на меня взгляд серых глаз.
– Ошейник активирован. Можешь отдыхать, завтра с утра я за тобой приду.
На слове отдыхать я начинаю смеяться. Истерически. На глазах выступают слезы, и сквозь них я даже не вижу, как желтая троица уходит.
Всхлипывая, смеясь и плача, сажусь на пол и подтягиваю к себе колени. Все же я не сдержалась. Смех растворяется в воздухе. Рыдаю. Так сильно плачу, что кислорода не хватает. Постепенно, может, через пять минут или через пару часов я успокаиваюсь.
– Не стоит.
Голос парня, сидящего ко мне спиной, звучит утробно и глухо. Поворачиваюсь к нему, а он подобным не промышляет. Пару мгновений гипнотизирую его спину.
– Плакать? – спрашиваю я, утирая нос.
– Надеяться.
Все. Больше он ничего не говорит, а от его "надеяться" становится только дурнее. Не успеваю отвернуться, двойник Элвиса вступает в разговор, которого вообще не должно было быть.
– Они не пощадят никого. – Взгляд парня блуждает по помещению. – Корпорация убьет всех нас. Если какая–то часть механизма дает сбой, они не будут ее ремонтировать. Выбросят и возьмут новую. – Взгляд предварительно заключенного останавливается на мне. – Не надейся. Иди туда, высоко подняв голову, а не поджав хвост.
Отворачиваюсь. Тишина снова ложится на наши плечи, и я, глубоко вздохнув, опускаюсь на прохладный пол.
Вспоминаю Элвиса, в данный момент я его ненавижу. И каким образом ему удалось убедить меня ввязаться в это дело? В голове бьется логичная мысль, если бы я не следила за Элвисом, то мэр меня бы не увидел. Моя жизнь продолжалась бы в прежнем ключе.
Перед глазами появляется площадь с левитирующим экраном, а справа от нее вполне себе реальная виселица. По горлу проходят спазмы. Зажмуриваюсь и стараюсь отогнать картинку, но отчетливо вижу потрепанную веревку, свисающую с высокого столба. Сколько времени мое тело провисит, прежде чем его снимут? Скорее всего игроманы и снимут мои кости, обтянутые кожей. Тело начнет пахнуть, и только тогда они подумают, что что–то не так. Найдя причины, избавятся от раздражающего фактора. Фу. Это невообразимо мерзко. Начинаю завидовать тем, кто умер резко и даже не успел понять, что жизнь окончена.
Открываю глаза и сажусь. Мне не уснуть, а мучиться ужасными картинками, которые рисует рассудок, я тоже не желаю. Бросаю взгляд на могучую спину. Нет. Этот на диалог не пойдет. Перевожу внимание на Двойника.
– Как твое имя? – спрашиваю я.
Сначала парень смотрит себе за спину, поняв, что я разговариваю с ним, слегка улыбается.
– Бенедикт. Мать зовет – Беном, – говорит он, продолжая распутывать нитки на рукаве. – А твое?
– Завтра это перестанет иметь значение, – произношу и пожимаю плечами.
– Родные все равно будут помнить тебя, что бы ты не совершила.
– Нет у меня родных.
– Вообще?
– Я одна.
Какое–то время молчим. Незаметно для себя заразилась делом Бена – распутывать рукав кофты. Это в какой–то степени успокаивает.
– Это даже лучше, – говорит Бен.
Бросаю на него короткий взгляд и спрашиваю:
– Почему?
– Никто не будет страдать. Ты умрешь, а…
– Можешь не напоминать об этом? – с долей злости спрашиваю я, хотя сама вывела Бена на диалог.
– Могу.
Мало того разговор не клеится, так Бен лишний раз напоминает, что скоро я умру. Дрожь моментально пробегает по рукам, и я снова смотрю на Бена.
– За что ты здесь? – спрашиваю я.
Какое–то время Бен молчит, а я так жажду услышать его историю и позабыть о своей, что подползаю к самому краю моего невидимого заточения. Молча жду, кажется, одно неверное слово с моей стороны, и Бен замолчит до самого суда.
– Я бы сказал, что невиновен, но это будет враньем. И вообще я рад, что оказался здесь и завтра меня казнят.
– У тебя уже был суд?
– Да. Думаю, тебе понравится. Чистой воды спектакль.
Сомневаюсь, что мне может понравиться суд, где я буду на скамье подсудимого, а рядом не будет адвоката.
– Что ты сделал?
Бен посмотрел мне прямо в глаза.
– Я два месяца протаскивал синтетик с завода.
Да ладно? Я знаю, что рабочие таскают синтетик, но никогда не видела, как именно они это делают.
– Как? – спросила я.
– Тебе лучше не знать, – печально улыбнувшись, произнес Бен. – Меня поймали.
– И ты этому рад?
– Да.
– Ты дурак?
Бен улыбнулся моему вопросу, а в глазах у парня появились слезы.
– Капсулу синтетика нашла моя младшая сестра. Мать говорит, что скорее всего сестренка подумала, что это что–то съедобное и съела.
Мой взгляд опускается в пол. Можно не спрашивать, что случилось с сестрой Бена. Она умерла. И ей было очень больно. Если пары синтетика отравлены, то вы можете себе представить, что будет с человеком, употребившем его в чистом виде. Тело разъест изнутри.
– Соболезную, – тихо произнесла я и отвернулась.
Зря я вывела его на разговор. Отвлекшись на его горе, я позабыла о своем не более, чем на несколько минут. Но напомнила Бену, возможно, о самом ужасном событие в его жизни.
5. Правосудие
Время пришло. И больше всего я сожалела о том, что у меня не было силы, которая смогла бы отмотать назад эти проклятые дни. Я бы не согласилась грабить могилу. Не пошла бы за Элвисом и продолжила бы свою размеренную голодную жизнь. Но нет такого прибора, который сможет исполнить мою мечту. Стрелки часов назад не ходят.
Руки тряслись, но я продолжала стоять за трибуной, сжимая пальцы в кулаки, надеясь, что это успокоило бы меня, и я смогла бы здраво мыслить. Стояла я одна, хотя справа до сих пор находилась идентичная трибуна. Раньше там располагался защитник всех оступившихся – адвокат. Сейчас – пустота.
Сглатывая ком, я только сильнее сжала пальцы. Практически не видела передо собой убранство зала, который превратился в одно коричневое пятно. Казалось, что тут все было из дерева, покрытого лаком: стены, пол, скамейки передо мной и массивная высокая двухстворчатая дверь в конце зала. Перед глазами плыло, ноги подкашивались. Я не плакала, но нервы могли сдать в любой момент. Я – сжатая пружина, которая вскоре могла бы выстрелить.
Я честно пыталась сконцентрироваться хоть на чем–то, но в голове звучали слова парня, который так и не повернулся ко мне лицом. Он сказал не надеяться. Но подлая надежда не желала покидать меня. Я ждала чего–то сказочного, того, что изменило бы ход событий. Пусть купол рассыпется. Даже этого я боялась меньше, чем виселицы. С самого раннего детства я слышала о том, что купол сохраняет нас живыми. Только благодаря ему жители Синта и подобных секторов не превратились в опасных уродов, не заразились радиацией.
Каких уродов? – Спросите вы.
А я отвечу: хрен знает. Я их никогда не видела. Только слухи, но они достаточно жуткие. Несмотря на это, в голове рисуется картина: купол рушится, и в Синт залезают чудовища, они разбрасывают людей, словно те ничего не весят. Всюду кровь, боль и крики, но я не на виселице. Бегу и мне удается спастись.
Бросаю взгляд в окно, высокое, практически от пола и до потолка. Вижу свой дом–свечу, он стоит на прежнем месте, последний этаж заканчивается недалеко от вершины купола, который, к сожалению, не рушится.
Высокие двери зала открылись, и теперь с одиночеством было покончено. В помещение вплыла темнокожая дама средних лет. Ее живот, пухлые щеки и пара лишних подбородков выдавали в ней зажиточного члена Синта. Ей нужно было пройти от силы пятьдесят метров, но доходя до своего места, она уже изрядно устала – запыхалась, а лоб покрылся потом. Следом за ней шли двое блюстителей в парадной белой форме. Оружие при них. Для чего оно им в зале суда? Желток объяснила, что с трибуны я смогу сойти и не поджариться током только в случае, когда она нажмет на заветную кнопку в своем планшете. Желток сделает это только после вынесения приговора.
Скамьи передо мной начали занимать какие–то люди, они переговаривались между собой, ни один из них даже не бросил короткого взгляда в мою сторону. Все были облачены в белое, кроме меня и судьи. Вглядываясь в лица, не могла вспомнить ни одно из тех, кто продолжали рассаживаться на скамейки. Кто они такие? Что за люди и для чего они тут? Будут помогать судье принять верное решение?
Последним в зал вошел мэр. Даже сюда он явился в черных перчатках. Стоит мне их увидеть, как перед глазами проплывает картина последних мгновений жизни Элвиса. И ведь этот ублюдок мэр, не понесет никакого наказания. Продолжит жить, словно ничего и не было.
Размышления о правосудии можно закрыть в темном ящике и забыть на дне колодца. Они мне не помогут. Ничто не поможет. Я уверена, что решение было принято судьей еще до того, как она меня увидела.
– Кх–кх. Прошу внимания к этому делу, – начинает судья и листает какую–то папку. – Сегодня мы рассматриваем дело об убийстве.
Судья косится на меня и неодобрительно качает головой, словно я нашкодивший ребенок. Зал вздыхает с долей осуждения. Странно, но все их наигранные эмоции побуждают меня поднять подбородок выше. Эти ублюдки не заставят меня рыдать, умолять и пресмыкаться. Но, что греха таить, если бы был вариант выбраться с помощью слез или мольбы, я бы попыталась. Но после заседания оправдательных приговоров не бывает. Все идут на виселицу или отправляются в Ристалище. Это решат они, незнакомые люди в белом и пухлая судья в черном.
Погодите. Что она сказала? Убийство?
– Всеми уважаемый представитель нашего сектора проводил расследование и выявил похитителя драгоценностей с его усопшей супруги. У нас есть показания двенадцати свидетелей, записанные и датированные. Люди мэра преследовали похитителя, и в итоге нашли его, но подсудимая оказалась быстрее. Люди мэра, как и он сам, расписали показания, а точнее, как подсудимая убила некоего Элвиса Финча, который ранее работал в здании завода номер 3. У них произошла потасовка, в ходе которой подсудимая убила подельника и сбежала. Спустя неделю она была поймана.
Смотрю на судью, она утирает пот и поглядывает на мэра. В какой–то момент их взгляд пересекается. Сначала мэр еле заметно кивает, а потом судья дарует ему ответный кивок. Перевожу взгляд на людей, сидящих передо мной. Они что, слепые? Столько пар бесполезных глаз.
Печально улыбаюсь, даже позволяю себе смешок.
Все было решено заранее. Правильно сказал парень – к черту надежду. К черту Синт, судью и мэра.
– Рэйвен Коулман приговаривается к повешению не позднее чем через два часа.
Стук молотка, и я вздрагиваю.
Это все реально.
– Я не убивала Элвиса, – говорю я, смотря в глаза мэра. – Это вы сделали. Вы приказали ему…
Молоток судьи нещадно избивает подложку.
Но меня словно никто не слышит. Им плевать на правду. А мне плевать на них. Перевожу взгляд на судью, она снова утирает пот и, возмущаясь, говорит:
– Рэйвен Коулман, клевета в здании суда грозит вам…
– Чем? – спрашиваю я судью. – Вы меня повесите за преступление, которого я не совершала. А потом накажете за клевету?
Судья не отвечает, а вот Желток нажимает на клавишу, и меня прошибает током. Оседаю на колени и хватаюсь пальцами за ошейник. Ток не перестает проходить сквозь меня, пока я не падаю на бок.
Еще одно слово, и меня зажарят. Блюстители не с первого раза поднимают мое рухнувшее на колени тело, один даже придерживает, иначе ноги откажут, и я снова осяду.
– Два часа вам дается на прощание с родственниками, – сообщает судья, собирая бумаги со стола. – Объявляю заседание закрытым! – Финальный стук молотка.
Все начинают расходиться. Вообще не понимаю, для чего тут были люди в белом? Посмотрели представление, не сказали ни единого слова и ушли. Блюстители сопроводили меня в комнатушку два на два метра. Тут не было ничего, кроме металлического покрытия от пола и до потолка. Еще дверь, которая с протяжным скрипом закрылась за моей спиной, и я погрузилась в темноту.
Ощупывала руками прохладу стены и прошла в дальний левый угол комнаты. Села и прижала к себе ноги. Меня трясло. Даже зубы стучали друг о друга. Губы дрожали сильнее рук.
Не передать словами, как мне было страшно и бесконечно грустно оттого, что ко мне никто не придет. Нет родственников, с которыми я бы могла попрощаться. Хотела бы я увидеть маму и сестер. Я бы обняла их крепко–крепко. Мы бы плакали. Я бы пыталась успокоить Мэри, а потом бы позволила маме успокоить меня. Я бы сказала им, что люблю их.
Два часа тянулись слишком долго. Хотя нет. Они пролетели быстро. Вот дверь закрылась и уже открывается. Я подняла взгляд на блюстителя, он кивком указал мне "на выход". И тут я сдала назад. Не физически, идти мне было некуда, за спиной металлическая стена. Но моя храбрость сбежала, поджав хвост, а я прохрипела:
– Нет.
– Выходи. Хуже будет.
– Я знаю.
И я действительно знала, что будет хуже, но ничего не могла поделать без храбрости, которая лишила меня своего общества на краю моей жизни.
Блюститель в два шага преодолел расстояние между нами и хватил меня за волосы. Волоком потащил по металлу. Я кричала от боли в голове, царапалась, пыталась укусить его, но очередной удар тока выгнул меня в дугу.
Как же больно. Больнее, чем я могу вынести.
Сознание мутнеет, и последнее, что я вижу, это ботинок блюстителя.
К сожалению, мне не позволили остаться в беспамятстве. Под нос пихали какую–то тряпку, вонь от нее стояла такая, что даже жена мэра встала бы из–под земли. Я открыла глаза. Солнце слепило, и я снова зажмурилась. Во рту чувствовался солоноватый привкус крови. Я поморщилась, и боль разошлась по уголку рта. Этот ублюдок пнул меня по лицу.
– Все готовы?
Мужской басистый голос заставил меня открыть глаза. Стояла все в том же ошейнике, а передо мной находилась виселица. Рядом экран, на котором мелькали кадры очередной бойни на Ристалище.
– Очнулась? – спросил Бен – двойник Элвиса.
– Не по своей воле, – прошептала я и прошлась языком по разбитой губе.
Заглянув за Бена, увидела остальных, кто сидел в заточении вместе со мной. Девочка плакала, не сводя взгляда с виселицы с четырьмя готовыми веревками. Последним стоял парень, я впервые увидела его профиль. Ровный нос, светлые глаза и темные волосы. На вид ему было не больше двадцати пяти. В одно мгновение он повернулся ко мне и сказал:
– Зря надеялась.
Я отвернулась.
Толпа зевак должна была бы пялиться на нас, но мы, будущие висельники, оказались не столь интересны, чем действие на экране. А там, видимо, происходило что–то поистине грандиозное.
– Покончим с этим, – бросил один из блюстителей. Он меня и пнул. Гнида.
Опустив взгляд на его парадную белую обувь, я увидела на правой ноге кровь. Мою.
Первой к виселице повели девочку. На второй ступеньке она осела, теряя сознание от страха. Боже, она такая маленькая, что сердце заходится от сопереживания. Хорошо, что она потеряла сознание. Так действительно будет лучше.
Из толпы разнесся крик.
– Стойте! Именем корпорации и Семьи Основателей!
Блюститель обернулся в сторону крика. Сначала на его лице отразилось раздражение, оно сменилось недоумением, а потом и вовсе побелело. Из толпы выбежал парень с письмом в руке. Золотой лист – парень не врет. Золотой цвет запатентован за Семьей Основателей. Вы больше нигде не увидите ничего золотого.
– У нас тут казнь, – недовольно воскликнул блюститель. – Люди домой хотят.
– Это, – запыхавшись произнес посыльный и согнулся пополам. – Это ты можешь сказать им.
Он указал рукой себе за спину, и только в этот момент я услышала, как по дороге маршируют несколько десятков людей. Толпа расходилась в стороны, и я увидела вооруженных и облаченных с головы до пят в золотое солдат корпорации. Все сторонились их. Над головами пролетели шары, это камеры, которые записывали действие или же транслировали его в прямом эфире.
Звук бойни с экрана перестал натягивать мои нервы. Обернулась, чтобы убедиться – шары снимали нас в прямом эфире. Вот и мое лицо мелькнуло на экране. Губа разбита, а правая щека потемнела.
Солдаты остановились и разошлись в стороны за два армейских шага. Что они тут делают? Перед тем, как Семья Основателей или посыльные с вестями от корпорации приезжают к нам, то об этом событии сообщают заблаговременно. Все для того, чтобы мы выдраили Синт от и до. Этот же визит явно был незапланированным.
Зеваки, кто не успели разбежаться, выдыхают так, словно видят самое прекрасное, что только возможно.
Так и есть. Я, как и остальные, стою, открыв рот, и с удивлением смотрю на двоих из Семьи Основателей.
Мужчине около тридцати, девушке около двадцати. Светлые волосы, голубые глаза, тонкие губы, дорогая одежда с золотым тиснением и аромат духов. Боже, они прекрасны. Я никогда не видела настолько красивых людей. В Синте живут полутрупы, мужчины, которые по большей части гниют со всех сторон, худые женщины, голодные и грязные дети, стариков практически нет. А Семья Основателей… такой красоты даже художник не сможет написать.
Девушка старалась улыбнуться, но ее губы подрагивали от омерзения. Я боялась представить, какими она нас видела. Но я была ей благодарна за то, что казнь немного отодвинулась назад. Девчонку, потерявшую сознание, вернули в наш строй из четырех осужденных смертников.
– Корпорация приветствует всех жителей Синта, – сказала она мелодичным голосом, и он колокольчиками пронесся над нами.
Камера кружила вокруг блондинки.
– Семья Основателей благодарна вам за труд и отдачу, – произнес мужчина и вышел вперед.
Теперь камера любила его, и блондин продолжил:
– Я, Мирион Джонсон, третий наследник на трон корпорации, и я пришел к вам с вестью, которая поможет сохранить мир между секторами и сплотить нас еще больше.
Он говорил и говорил. Я трижды теряла смысл его слов. Порой он выражался странными словосочетаниями и из–за этого мы его не понимали. Но меня привлекало другое. Блондинка уже стояла напротив парня, который не оборачивался в пункте временного пребывания заключенных, и что–то жарко говорила ему. Она вроде как была рассержена, а он улыбался?
