Игорь Мороз
Дорога дорог
3
Сумерки затопили Ущелье слез и теперь медленно, словно темная вода, поднимались к вершине утеса, когда Мгал, Эмрик и Гиль добрались до каменной россыпи. Стреножив Резвого, друзья оставили его пастись на укрытой деревьями полянке и вступили под сень исполинских валунов, каждый из которых был раза в три выше человека.
Поплутав некоторое время среди каменных исполинов, они подошли к знакомому лазу под нависающей, похожей на кривобокую корону глыбой известняка и один за другим скрылись в узком отверстии. Мгал высек огонь, зажег фитиль, плавающий в плоской чашке с древесным маслом, и передал ее Гилю. Мальчишка сделал шаг, другой, приноравливаясь к неровностям круто уходящего вниз каменного пола, и ловко заскользил вперед. Мгал и Эмрик последовали за ним.
Идти было легко, углубления в полу, казалось, специально выдолбили вместо ступеней. Попав сюда первый раз, Эмрик сразу предположил, что к созданию пещеры Утерянных голосов и идущих от нее ходов-штолен приложили руки древние строители. Вырубить в камне весь зал им, вероятно, было не по силам, хотя – кто знает, рассказывают о них и не такое, а вот обработать его, пробить лазы-штольни… Для чего предназначались они, зачем понадобился древним столь обширный подземный зал? Святилище ли это какого-то божества, дворец или тайное убежище на случай вражеских нашествий? А ведь, похоже, пещерные чертоги продолжались и в глубине соседнего утеса, составлявшего некогда с этим единое целое.
Огонек светильника замер на месте – Гиль оставил его у поворота, зайдя за который можно было уже видеть отсветы костра, разведенного в зале. Сделав несколько шагов, Мгал опустился на каменный пол рядом с Гилем и осторожно заглянул вниз.
Костер, пылавший в большом очаге посреди зала, давал мало света, и углы пещеры тонули во мраке, из которого слышалось шумное дыхание и пофыркивание тонгов. В освещенном круге сидела перед перевернутым, накрытым чьим-то халатом котлом принцесса Чаг и писала письмо. За спиной ее теснились шесть-семь рыкарей, остальные, расположившись поодаль на шкурах и охапках соломы, доскребали деревянные миски, хрустели черствым хлебом. Принцесса – широкоплечая девица в роскошном, хотя и несколько пострадавшем во время борьбы охотничьем костюме, состоявшем из черных шаровар, серой рубахи и серого же, расшитого серебром кафтана – яростно грызла кисточку для письма. Фигурой, одеждой, прической и крупными чертами лица Чаг походила на мужчину, крепостью же мышц и воинской осанкой она, пожалуй, превосходила любого рыкаря, и те, чтобы оградить себя от неприятных неожиданностей, не только связали пленнице ноги, но и примотали к ним левую руку царственной богатырши, оставив свободной лишь правую – для письма.
Очевидно, выкуп, потребованный похитителями, не был чрезмерным, раз Чаг так быстро согласилась писать отцу. Непривычная обстановка и два десятка звероподобных мужиков, казалось, не пугали старшую дочь Бергола, однако сам процесс письма явно причинял ей страдания. Она то склонялась над листом пергамента с таким видом, словно собиралась вонзить в него кисточку, то откидывалась назад, морща низкий лоб и короткий толстый нос в тягостном раздумье. Обступившие ее рыкари сочувственно вздыхали и кряхтели; грубые, обветренные лица их морщились и кривились, точь-в-точь как у принцессы, будто им тоже приходилось составлять непокорные слова, подгонять их друг к другу, и лишь один из рыкарей, высокий мужчина с длинным, узким, как нож, лицом, глядел на пергамент с пониманием. Улыбка, скользившая по его тонким губам, свидетельствовала о том, что он не только разумеет грамоте, но и тайно посмеивается над муками сочинительницы.
Наконец Чаг, сделав последнее усилие, отбросила кисточку, торжествующе огляделась по сторонам и низким, глухим голосом объявила:
– Готово. Можете везти письмо моему отцу.
– Заруг, проверь, так ли она написала! – потребовал у длиннолицего коренастый круглоголовый крепыш, атаман рыкарей.
– Написано, как договорились. Гонца сейчас пошлем или дождемся утра?
– Подождем до завтра, спешить нам некуда.
Заглядывая в пергамент, уважительно покашливая и скребя в бородах, рыкари один за другим начали расходиться и укладываться на ночлег. Атаман, скатав письмо в трубку, сунул его за пазуху, связал принцессе руки за спиной и, пожелав ей сладких сновидений, направился к выходу из пещеры – проверять дозоры. Около девушки остался один Заруг.
– Пора! Он ведь может всю ночь не спать – караулить. – Гиль нетерпеливо заерзал, почесал стрелой спину, проверил, не разлохматилась ли тетива лука.
– Погоди, не время еще. Подождем, авось без кровопролития обойдется.
К тому времени как атаман вернулся, протяжные зевки сменились мирным похрапыванием. Не спала только принцесса, не сводившая глаз с пляшущих языков пламени, да Заруг, не сводивший глаз с принцессы.
– Не спишь? Правильно, гляди, гляди за ней в оба. Деться ей отсюда некуда, а все ж на душе неспокойно. Шутка ли – мешок золота девка стоит. Двух мужиков из-за нее потеряли… Ай-ай-ай… – Атаман обошел пещеру, еще раз проверил, надежно ли связана пленница, и улегся на шкуру рогача в десятке шагов от очага. Поворочался, бормоча что-то невнятное, и затих, по-детски свернувшись калачиком и положив ладонь под щеку.
Мгал вытащил из переметной сумы веревку, при помощи которой уже не раз спускался в зал, закрепил ее в расщелине между камней. Гиль и Эмрик положили перед собой луки со стрелами. Время тянулось медленно, тишину, царившую в пещере, нарушали только вздохи и посапывание спящих; огонь в очаге начал гаснуть.
– Кажется, заснул…
– Нет, нет, я чувствую, он не спит. О, Самаат, этот длиннолицый задумал какую-то пакость! Может, всадить в него стрелу? Грамотей среди рыкарей – ох, не к добру это!
– Погоди, прикончить его мы всегда успеем. Смотри-ка, и правда…
Заруг поднялся, подбросил в очаг охапку хвороста и склонился над принцессой:
– Ну-ка проснись, дело есть.
Девушка неловко села, помогая себе связанными за спиной руками, ожившее пламя осветило ее угрюмое, встревоженное лицо.
– Что еще тебе от меня надобно?
– Хочу узнать маленький секрет рода Амаргеев. Как удается вам проникать в храм Дарителя Жизни?
Гиль вздрогнул, Эмрик многозначительно прошептал: «Ага!» – и только Мгал остался безмолвным и недвижимым. Он предвидел, что на пути к кристаллу Калиместиара их еще ждут многие неожиданности.
– Это не маленький секрет. Это родовая тайна, и выдавать ее первому встречному разбойнику я не намерена. Достаточно того выкупа, который…
– Меня не интересуют деньги! Я хочу знать тайну храма, и если будешь ломаться – тебе же хуже: для начала лишишься глаз. Ясно? – В руках Заруга блеснул узкий длинный кинжал.
Чаг отпрянула, насколько позволяли ей путы, и сдавленным голосом произнесла:
– Я не знаю тайны храма. Внутри он ничем не отличается от других посвященных Небесному Отцу. Разве что сохраннее и чище…
– Не прикидывайся глупее, чем ты есть. – Заруг коротко, скрипуче рассмеялся. – Ты знаешь, как войти в святилище, с меня довольно и этого. Не вздумай кричать – смерть твоя на кончике моего кинжала. – Лезвие стилета коснулось шеи девушки.
– Мгал, Эмрик! Позвольте, я уложу этого длинного? Я попаду, не зря столько времени тренировался! – взмолился Гиль, дрожа от возбуждения.
– Свою лихость покажешь, когда мы поднимем сюда принцессу. Путь до Исфатеи не близкий, и вам с Резвым придется изрядно потрудиться. А пока – наберись терпения.
С отвращением и страхом смотрела Чаг на склонившегося над ней мужчину. Ее не пугали рыкари – бродяги и охотники, вставшие на путь разбоя, но этот тонкогубый, шипящий, как змея, человек был ей непонятен и внушал необоримый ужас. Преследующий какие-то свои неясные цели или одержимый бесами, он был готов к убийству. Принцесса прочитала это в его взгляде и, поколебавшись несколько мгновений, уступила.
– Не знаю, что надобно тебе в храме нашего рода. Не ведаю, зачем тебе наша тайна, но если ты хочешь убить меня из-за нее…
– Короче! Как попасть в храм Дарителя Жизни?!
– Справа от входа, на портале, среди резных фигур есть изображение агурти – каменной ящерицы, охранительницы сказочных сокровищ. В пасти ее скрыта щель, в которую надо бросить старинную золотую монету с изображением Маронды – Последнего Верховного Владыки государства Уберту. Она откроет дверь в храм.
– У тебя есть такая монета?
– Нет. Я никогда не ходила в это святилище одна, но если тебе так надо, обратись к менялам или ювелирам – они, верно, сумеют отыскать монету Маронды.
– Хм-м-м… – Заруг опустил кинжал и задумался. – Что ж, совет дельный. И слова твои будет не трудно проверить.
Он двинулся к выходу из пещеры, но неожиданно остановился:
– Поклянись здоровьем отца, что у тебя нет этой монеты с собой или во дворце!
– Клянусь здоровьем отца. У меня нет нужной тебе монеты, – устало отозвалась Чаг.
Заруг скрылся в тоннеле, ведущем в Ущелье слез, и, когда стих звук его шагов, Мгал поднялся на ноги:
– Самое время спускаться.
– А надо ли теперь возиться с принцессой? Ты знаешь, как войти в храм, и нам нет дела до того, что Берголу придется раскошелиться. Вот с этим Заругом я бы побеседовал… – Эмрик мрачно усмехнулся.
Мгал потер подбородок, нахмурился, потом решительно тряхнул черной гривой волос:
– Ты прав, с грамотеем стоило бы поговорить, похоже, он более всех заинтересован в похищении. Но ведь его без шума не возьмешь. А что касается принцессы… Она нам не нужна теперь, и все же мы должны попытаться вытащить ее отсюда.
Эмрик пожал плечами и взялся за веревку. Гиль застыл на краю карниза, изготовившись к стрельбе, а Мгал, привычным движением пропустив веревочную петлю под мышками, начал спуск, упираясь ногами в вертикальную стену зала.
Расстояние от карниза до пола пещеры Утерянных голосов равнялось примерно трем десяткам шагов, и Мгал преодолел его в считанные мгновения – сила, природная ловкость и несколько предыдущих спусков сделали свое дело. Коснувшись ногами земли, он сбросил веревку и, настороженно озираясь, чутко прислушиваясь к мерному дыханию спящих, двинулся к девушке, неподвижно сидевшей у очага. На лице ее застыло выражение страха и недоумения, вид Мгала, внезапно вынырнувшего из тьмы и ловко пробиравшегося к ней между спящими рыкарями, не только не обрадовал, но, казалось, еще больше испугал ее.
– Принцесса, я пришел спасти тебя. Я сумею вырвать тебя из рук разбойников, если ты доверишься мне. – Северянин выхватил из-за пояса нож, однако Чаг, вместо того чтобы возликовать и достойно приветствовать своего спасителя, с тихим стоном отшатнулась от него.
– Я друг, друг! Позволь перерезать веревки и освободить тебя!
– Уходи! Уходи, иначе я закричу! Ты не южанин, тебя выдает твой говор, и я никуда не пойду с тобой!
– Но… Послушай, я хочу спасти тебя!
– Нет! Не надо мне никаких спасателей! Тут по крайней мере я знаю, чем заплачу за свободу. А что потребуешь ты, одному Небесному Отцу ведомо. Слышишь шаги? Это возвращается Заруг!
– Так ты не пойдешь со мной?
– Нет!
Лицо девушки не оставляло сомнений в том, что решение ее непреклонно, и Мгал, бесшумно отступив от костра, опустился на шкуру рогача и прилег рядом с атаманом рыкарей – шаги Заруга приближались, и нечего было и думать скрыться до его появления в пещере.
– Чего вскочила? На сегодня все. – Заруг уселся около угасавшего костра, и губы его искривила усмешка, похожая на гримасу. – Через день-два узнаем, не соврала ли ты мне, и тогда отправим гонца к Берголу.
– Это что же, вы еще трое суток намерены держать меня вот так, спутанной по рукам и ногам? – угрюмо поинтересовалась Чаг.
– Там видно будет. Спи пока.
Девушка скосила глаза в сторону Мгала и откинулась на охапку соломы.
Некоторое время Заруг с непроницаемым видом смотрел на нее, потом достал откуда-то из складок плаща изогнутую трубку, повернулся к очагу, и вскоре душистый голубоватый дымок тонкой струйкой потянулся к потолку пещеры.
Мгалу доводилось слышать об ароматной травке, навевающей сладкие сны и волшебные видения, и сейчас, глядя, как поникли плечи Заруга, все ниже и ниже клонится его темноволосая голова, он подумал, что скверная привычка длиннолицего видеть сны наяву сослужит на этот раз добрую службу. Убить сидящего у костра человека было нетрудно, но северянин предпочитал без крайней необходимости не лишать жизни ни одно существо.
Терпеливо ожидая, когда Заруг окончательно погрузится в сладкую дрему, он размышлял о неожиданном отказе принцессы принять его помощь; о том, что можно рискнуть удрать отсюда через нижний ход, воспользовавшись лошадьми и тонгами рыкарей, но тогда либо он должен будет покинуть своих друзей на время, либо им придется спуститься вниз, однако у Эмрика это получается не особенно лихо, а тут еще и веревку некому держать…
Заруг сидел неподвижно, опустив голову на грудь, дыхание его было тихим и ровным, потухшая трубка выпала из руки и лежала возле очага. Выждав изрядное количество времени, Мгал поднялся на ноги, шепотом позвал принцессу и, не получив ответа, крадучись направился в темноту, к стене, с которой свисала оставленная им веревка.
Движение за спиной он скорее ощутил, чем услышал, стремительно обернулся и встретился глазами с совершенно осмысленным и злорадным взглядом длиннолицего. В тот же миг в руках северянина оказался широкий охотничий нож, Заруг выхватил кинжал и, зловеще ухмыльнувшись, промолвил:
– Драться я с тобой не буду. Тебя… – Закончить фразу он не успел – длинная стрела ударила его в грудь, и он, взмахнув руками, рухнул на каменный пол, и там завозился, стараясь подняться.
Вскрикнула принцесса, и Мгал, не теряя ни секунды, рванулся к стене. Затянул под мышками веревочную петлю и тут же ощутил, что Эмрик и Гиль начали поднимать его.
Снизу, подобно разъяренному глегу, взревел проснувшийся атаман; ворча и рассыпая проклятия, начали пробуждаться ничего не понимающие рыкари. Кто-то подкинул в очаг хворосту, кто-то бросился помогать раненому, а Эмрик с Гилем дружно рванули веревку – взметнувшиеся вверх языки пламени осветили внутренность пещеры едва ли не до потолка.
– Вон он, поднимается! Ловите его! Стреляйте, стреляйте! – бесновался атаман, заметивший наконец беглеца, однако рыкари еще не вполне очнулись ото сна, и к тому времени, когда в воздухе засвистели первые стрелы, руки Мгала коснулись спасительного края карниза. Мощным рывком он забросил свое тело на уступ, прикрывавший его товарищей от стрел, и, глядя, как они тяжело переводят дух, сказал:
– Вовремя!
– Зря ты рисковал. А жаль, никогда не видел вблизи ни одной принцессы. Здорово я этого длинного сбил, верно? А кто его подослал?
– Не знаю. Только, сдается мне, что Заруга ты не убил, – заметил Эмрик, сматывая веревку и прислушиваясь к доносившимся из зала воплям рыкарей. – Надо быстренько к храму Дарителя Жизни пробираться. Как бы нас не опередили!
– Успеем. – Мгал закинул за спину переметную суму, поднял светильник и первым двинулся в узкий лаз.
Глава вторая
Святилище Амайгерассы
1
Принцесса Чаг лукавила, говоря, что святилище рода Амаргеев мало чем отличается от других храмов Исфатеи, посвященных Небесному Отцу. Несмотря на многочисленные достройки, с первого взгляда было ясно, что строение это неизмеримо древнее окружавших его домов и, очень может статься, воздвигнуто еще в те времена, когда здесь и города-то не было. Храм стоял на холме и низким, заслоненным колоннадой главным входом своим обращен был к юго-восточному склону Гангози – горе-великану, печально известной жуткими тварями – обитавшими в ее недрах и нападавшими на рудокопов, – прозванными жителями Исфатеи кротолюдами. На небольшой террасе перед входом Владыка города время от времени устраивал открытые моления, приглашая на них жрецов и смотрителей из других святилищ. В обычные же дни здесь играли босые и голые, вечно чумазые дети ремесленников, хижины которых облепили холм и упорно карабкались все выше по отрогам Гангози. Задний фасад храма выходил на рыночную площадь, где горожане продавали свои изделия заезжим купцам и жителям окрестных деревень, привозивших в Исфатею фрукты и овощи, мясо и рыбу, муку и мед. Здесь всегда толпился народ, было шумно и весело, особенно когда выступали циркачи, песельники и сказители, а по праздникам городские богатеи учиняли для своих менее имущих соседей обильные пиры, неизменно сопровождающиеся восхвалениями Небесному Отцу – Дарителю Жизни, пением малопристойных куплетов, плясками, боем петухов, потешными бегами в мешках и прочими безыскусными забавами, до которых так охоч трудящийся люд.
Невзирая на запреты, к задней стене святилища были пристроены всевозможные лавки, навесы, сараи и амбары. В общем, жители Исфатеи привыкли не замечать диковинность здания, которое более двух веков назад кто-то из предков Бергола стал (без каких-либо на то оснований) называть своим родовым храмом. Караванщиков и заезжих купцов, многое повидавших за свою беспокойную кочевую жизнь, святилище это тоже не особенно поражало, тем более что проникнуть в него было невозможно, а внешние формы здания изумляли разве что своей простотой. И все же, приближаясь к гигантскому, чуть приплюснутому кубу, Мгал всегда испытывал невольный трепет. Так было и на этот раз, когда в сопровождении Эмрика и Гиля он подошел к храму со стороны торговых рядов. Теперь, правда, у северянина были основания волноваться, и друзья полностью разделяли его тревоги и надежды.
Несмотря на раннее утро, базарная площадь уже гудела, как растревоженный улей. Между прилавками, телегами, тентами и шатрами сновали мальчишки-рассыльные; хозяйки, пришедшие за снедью, придирчиво рылись в грудах серебристых рыбин, в разноцветных горах яблок, ранних арбузов, дынь и ференгов; подмастерье хлебопека, сторговавшись, выводил из рядов две телеги, груженные мешками с мукой. Прибывшие из Хануха караванщики, в одинаковых полосатых халатах, азартно спорили с продавцом тканей, присматривались к медным чайникам, сверкавшим как золотые, к ручным и ножным браслетам и более мелким изделиям из серебра – гордости исфатейских ювелиров. Но крупные сделки совершались не здесь. Богатые караванщики, чинные купчины и владельцы больших лавок и складов собирались в тенистых садах, рассаживались за резные деревянные столики у бассейнов и фонтанов, пили прохладительные напитки и легкие душистые вина, угощались засахаренными орехами, цукатами, истекающими соком фруктами – и тихими певучими голосами вели беседы о здоровье Владык, о семьях, видах на урожай, ценах на рынках в близлежащих городах и пограничных районах. Там купля и продажа совершались на пергаментах и листах толстой желтоватой бумаги, там не были слышны крики верблюдов, ржание тонгов и лошадей, прибаутки, ворчание, проклятия и смех базарного люда.
Хорош был базар в Исфатее – богат, шумен, весел и ярок по-южному, и не проходили обычно мимо Мгал и его товарищи, оказавшись в городе – и по делу заглядывали на него, и без дела, – подивиться чужим нравам и обычаям, послушать рассказы о делах минувших и дальних краях, о том, что делается в Исфатее и окрестностях. Однако в этот раз они не прислушивались к чужим разговорам, не обращали внимания на товары, лежавшие на земле, на повозках, лотках и прилавках, развешенные на столбах, оглоблях телег и над входами в шатры. Их влек к себе храм Дарителя Жизни.
Протискиваясь и проталкиваясь, отругиваясь и отшучиваясь, достигли они наконец его задней стены и по узкой отмостке начали пробираться к главному фасаду, где находился парадный, он же и единственный, вход в святилище. Вход, двери которого должна была открыть перед ними монета с изображением Маронды, висевшая на шее Мгала.
Как и следовало ожидать, на террасе перед храмом еще никого не было. Редкие прохожие, спешившие на базар по улочке у подножия террасы, посматривали на Мгала и его товарищей без интереса, – мало ли любопытных приходит взглянуть на родовое святилище Амаргеев. Осмотревшись по сторонам и удостоверившись, что никто не наблюдает за ними, Мгал шагнул в низкую галерею, образованную нависающей частью здания, которую поддерживали приземистые квадратные колонны, скользнул взглядом по их замысловатой резьбе и направился вдоль стены к порталу храма.
Вход в святилище представлял собой две арки, ступенями углубленные в толщу стены и украшенные фигурами различных диковинных тварей. Мощные бронзовые двери обрамляли изваянные из белого мрамора рыболюди, змеептицы, вишу и глеги. Каменная ящерица агурти выглядела в такой компании несколько простовато, однако именно ее изображение заставило глаза Мгала загореться торжествующим огнем. Голова ящерицы находилась на уровне его плеч, и, заглянув в ее пасть, северянин дрогнувшим голосом сообщил:
– Здесь и правда есть щель!
Расстегнув плащ и ворот меховой безрукавки, он снял с шеи массивную золотую монету и уже готов был опустить ее в щель, когда взгляд его упал на Гиля. Лицо чернокожего мальчишки посерело от волнения; чтобы скрыть недостойные воина чувства, он кусал губы и, разумеется, готов был отдать полжизни за право бросить чудесную монету в пасть агурти.
– Действуй. – Мгал протянул Гилю на раскрытой ладони монету Маронды.
– Я?! Но ведь…
– Давай-давай! – Эмрик легонько подтолкнул мальчишку вперед.
– Да поможет нам Самаат и все добрые духи его! – Гиль приподнялся на цыпочки, пробормотал непонятные слова, очевидно охранительные заклинания, и осторожно опустил золотой в пасть каменной ящерицы.
– А ну-ка!.. – Эмрик надавил на бронзовые створки двери, и они бесшумно разошлись, открывая вход в святилище. Из темной глубины храма на друзей пахнуло холодом и священными благовониями.
Мгал обнял Гиля за плечи и шагнул в распахнутые двери. Эмрик вытащил из переметной сумы сальную свечу, высек огонь и лишь после этого переступил порог. Захлопнул створки двери. Тотчас щелкнул невидимый запор, и к ногам друзей скатилась откуда-то сбоку монета Маронды.
Мгал поднял золотой и огляделся.
От широкого низкого коридора, упиравшегося в двери из странного белого металла, отходили в разные стороны два коридора поуже, торцы их терялись во мраке, а на полу, покрытом толстым слоем пыли, не было видно ни одного следа.
– Похоже, Бергол со своими домочадцами ходит прямо. Натоптано около белой двери, – наверное, и нам не надо сворачивать, – пробормотал Мгал, ни к кому не обращаясь, и двинулся по широкому коридору. Едва он приблизился к дверям, как они сами собой растворились; не ожидавший этого северянин замер и попятился.
– Здорово, ведьмин чих! Всякое я видал, но такого…
Перед друзьями раскинулся огромный зал, в противоположном конце которого таинственно светились оранжевым три высокие арки. Наклонные стены зала были гладкими, и в полированных поверхностях их мутно отражались дальние арки и озаряемые пламенем свечи фигуры вошедших людей. Пыльный пол покрывало множество следов, а на потолке неясно проступали очертания квадратных плафонов.
– Кто мог зажечь огонь в этих арках? Неужели мы опоздали?! – спросил Эмрик тревожно, нашаривая под плащом нож.
Они слышали разговор Заруга с принцессой позапрошлой ночью. К утру пришли в Исфатею, но здесь Мгал настоял на том, чтобы отдохнуть перед посещением храма, а заодно припрятать оружие, ношение которого на улицах города не поощрялось.
Мгал тихо рассмеялся.
– В чем дело? Чему ты радуешься?
– Все в порядке. Менгер предупреждал меня, что здесь должен гореть Негасимый Холодный огонь. Он-то и укажет нам местонахождение кристалла.
Ободренные словами Мгала, друзья медленно двинулись через зал, вдоль стен которого стояли на серых постаментах изваянные го разноцветного мрамора, гранита и алебастра бюсты Владык Исфатеи. Между ними лежали засохшие жертвенные венки тысячецвета, посверкивали пыльным золотом и потемневшим серебром священные сосуды, вазочки для благовоний и курильницы. Посреди зала, рядом с низким, обитым пурпурным бархатом креслом, находился столик на гнутых, выполненных в виде когтистых птичьих лап ножках, на котором были установлены хрустальные полушария для призывания божественных духов, два семисвечных шандала, несколько серебряных блюд и кубков и множество скляночек, флаконов, кувшинчиков. Бергол не только молился здесь, но и подолгу размышлял в одиночестве, и, надо признать, зал этот способствовал отрешению от суетных мыслей. Скульптуры, венки и прочие атрибуты святилища казались здесь лишними – громадное затемненное пространство словно очищало от сиюминутных забот, подготавливая душу человека к общению с божеством.
– Мрачноватое место. И хотел бы я знать, что это за Негасимый Холодный огонь? – нарушил Эмрик глубокую тишину, царившую в зале. Ни один шорох не проникал сюда с улицы, с шумевшего за стенами храма базара, а звуки шагов гасила устилавшая каменные плиты пыль.
– Менгер не объяснил мне, что это за огонь, откуда он берется и почему не гаснет. Может, не успел сказать, а может, не знал. Древние манускрипты содержат отрывочные и часто противоречивые сведения, а самому Менгеру увидеть Холодный огонь так и не довелось.
Они подходили все ближе и ближе к трем высоким аркам, из-за которых струилось ровное оранжевое сияние. Причем теперь это было уже отчетливо видно – мощный источник света находился где-то в глубине центральной арки.
– «Как жемчужины в раковинах, покоятся символы Знания и Силы в свете Негасимого Холодного огня Амайгерассы – олицетворения Вечно Возрождающейся Жизни…» – процитировал Мгал торжественно. – Смотрите, огонь меняет цвет. Эмрик, погаси свечу.
Они остановились в десятке шагов от арок, выточенных из цельного черного камня, когда оранжевое сияние стало желтеть, словно наливаясь солнечным светом; потом в нем проявилась едва заметная прозелень…
Мгал ощутил, что сердце его начинает биться частыми толчками, перед глазами поплыл золотисто-зеленый туман, из которого постепенно сгустилась исполнявшая какой-то медленный, плавный танец обнаженная женщина. Мощные формы танцовщицы были удивительно соразмерны, и казалось, она не просто танцует, а отправляет какой-то торжественный ритуал, светясь и одновременно создавая своим телом томительную, сладостно-печальную музыку.
Плавная, как течение большой реки, мелодия неожиданно прервалась резкими, как вскрики, аккордами, и танцовщица, совершив ряд неуловимо-стремительных движений, растроилась. Теперь перед Мгалом было уже три женщины: золотисто-зеленая, бирюзово-лиловая и оранжево-алая. Каждая из них исполняла свой танец, и все же были они так связаны, так сплетены между собой, что казалось – движется одно и то же тело, ведомое одной и той же душой, пребывающей в разных своих воплощениях.
Мгал знал смысл этого танца, этого развоплощения единого целого, но вспомнить, извлечь это знание из глубины души не мог, пока откуда-то извне не пришла к нему фраза, сказанная голосом Менгера: «Триединому Времени поклонялись последние мудрецы государства Уберту: Умершему-но-живому, Текущему-с-нами-и-мимо-нас и Грядущему-с-нашей-помощью. Умершее, затянутое малиновым маревом беды, скрывает горе и ошибки. Сквозь текущее в лилово-голубом сумраке не разглядеть врагов и друзей, не различить Добро и Зло. Золотисто-зеленое Грядущее откроет тайны, излечит язвы и превратит язвящую сталь в благоухающий цветок».
Мгал открыл глаза, потер лицо руками, словно пробуждаясь от долгого сна. Взглянул в проем арок, где зеленый свет успел смениться голубым и уже переходил в густо-синий.
– Стойте! Стойте, пока не вспыхнет золотисто-зеленый огонь, иначе нас ждет гибель!
– Да мы и так стоим, это ты что-то не в себе: то плачешь, то смеешься. Спишь, что ли, с открытыми глазами? – Эмрик смотрел на Мгала с недоумением и тревогой, да и Гиль поглядывал на него с опаской.
– Тебя что, посетили духи, посланцы Самаата?
– Ну-у-у… Некоторым образом, – уклончиво ответил северянин, в ушах которого все еще звучал голос Менгера. – И они подали мне хороший совет.
Густо-синий свет сменился лиловым, потом малиновым, алым, оранжевым, и, лишь когда в золотистом пламени, клубящемся в глубине арок, появилась прозелень, Мгал в последний раз взглянул на нетронутую полосу многолетней пыли впереди и, кивнув своим товарищам, сказал:
– Теперь можно. Пошли.
Он первым шагнул под левую арку и не ощутил жара – огонь был и вправду холодным. Сначала он окружил Мгала плотной светящейся стеной, сквозь которую решительно ничего не было видно, затем интенсивность его стала уменьшаться, золотисто-зеленая пелена начала редеть по краям, стягиваться к середине центральной арки.
– Клянусь Усатой змеей, выглядит это забавно. – Вступив под арку, Эмрик протянул руки, пытаясь поймать клочья огненного тумана, но тот бесследно таял на его ладонях, словно живой расползался в разные стороны.
– Велики чары древних! Многое умел Горбия, о многом рассказывал, но тут бы и он изумился, – тихонько проговорил Гиль, закончив бормотать заклинания.
Огненный туман между тем собрался за центральной аркой; пульсируя и мерцая, он уплотнялся и уплотнялся, пока не превратился в подобие пригрезившейся Мгалу танцовщицы. Северянину казалось, что он видит ее пребывающие в постоянном движении руки и ноги, крутые бедра, точеную талию, щедрую грудь и гордо приподнятую голову, увенчанную замысловатой высокой прической. Он хотел было спросить у Эмрика, видит ли тот огненную танцовщицу или нет, но тут Гиль неожиданно опустился на колени перед колышащимся сгустком холодного пламени и громко запел на незнакомом Мгалу языке.
– Чего это он? О чем? Мне казалось, что барра давно уже говорят на языке южан. Ты что-нибудь понимаешь?
Эмрик прислушался и неуверенно покачал головой:
– Это древний язык Строителей Городов, а песней этой барра приветствуют и восхваляют предводительницу добрых духов, жену Самаата. Хотя мне сдается, что Строители Городов никогда не поклонялись Создателю племен и народов.
– Значит, Гиль тоже видит танцовщицу. А ты?
– Танцовщицу?.. Скорее уж какую-то богиню древних. Быть может, это и есть Амайгерасса, о которой ты нам говорил?
– А кроме Вечно Возрождающейся Жизни, может Амайгерасса олицетворять и Триединое Время? Или одно из его воплощений?
– Откуда мне знать? Я и об этой-то богине сегодня от тебя в первый раз услышал.
Мужчины замолчали, наслаждаясь танцем огненной женщины. Долго смотрели они на нее и еще дольше любовались бы прекрасной танцовщицей, пляшущей в золотисто-зеленом пламени, если бы не окликнул их Гиль:
– Мгал, Эмрик! Где кристалл, за которым мы пришли? Я не знаком с магией древних, но чувствую, что лучше здесь не задерживаться. И так уж немало времени смотрите вы на Небесную жену, как бы не прогневался Самаат, пора и честь знать.
