Рахиль Гуревич
Тайный покупатель
Глава шестая. Встреча
Я люблю утро, ты встаёшь навстречу новому дню, сори за пафос. Это утро я любил всей душой, потому что собирался звонить Тоне, но был не уверен, что это она. Я прошёлся на кухню и с удивлением узрел на часах одиннадцать-тридцать пять. Да уж, заспался. Так вот и расслабляются, и скатываются в паразитизм и деградацию. С неохотой я поплёлся на кухню, включил телефон, прочёл сообщение от Жорыча: почему нет новых постов; ответил, что изучаю рынок и что подписался на всех, кто пишет с тэгом «мирошев». Жорыч не ответил. И хорошо, что не ответил. Не люблю переписки, я всё всегда помню без напоминаний. Не написал, значит, не смог. Я понимал, что не буду вести соцсети, но объявить об этом пока откладывал, я стараюсь ничего не делать не обдумав… Я заварил чай покрепче, пил, пока из ушей чай не полился, а сердце не застучало бешено-бешено. Я тянул время и наконец заставил себя набрать номер. Я верил, что услышу её голос.
− Я слушаю вас. Здравствуйте.
− Добрый день, − голос мой дрожал, а её наоборот был приветлив – привычная интонация халдея, я её ненавижу. – Как можно купить ваше варенье?
− Какое? − и она стала перечислять сорта или виды, или вкусы – я запомнил клубничное, яблочное и сливовое.
− Как сливовое? – удивился я, голос по-прежнему дрожал.
− Сливовое прошлогоднее, но очень вкусное, есть ещё яблочно-сливовое.
− Спасибо но мне клубничное.
− Сколько банок?
− А цена? – я решил косить под настоящего покупателя, впрочем почему косить, я куплю варенье, оно нам нравится и маме не придётся таскать его с работы.
− Я вам цену напишу. Вы мне лучше пишите и договоримся, ладно?
Это русское «ладно» вместо привычного «окей» меня очаровало.
− Ладно окей, − ответил я и тут же начал строчить, не исправляя опечаток.
Она узнала меня по голосу? Я запинался, тормозил, подбирая слова при разговоре, и был рад переписке, а не телефонному звонку. Она писала – «ладненько», «ладушки», «лады». Вместо цены она писала «денежка», позже я узнал, что так пишут в сети частные продавцы разной еды и фермеры. Она спросила, сколько банок. Я ответил – все. Но она сказала, что это не разговор, конкретнее. Я написал что варенье уже брали, и сослался на мамину подругу, препода обж. Тоня сразу оживилась и ответила, что банок у неё поллитровых осталось всего пять. Я ответил: мне нужно пять. Возьмите шесть − будет бесплатная доставка, написала она. Не люблю шесть, возьму семь, ответил я. Я не мистик, но не любил цифру шесть. Шесть лет я учился в универе, шесть через шесть работал одно время салоне, да и вообще шесть – дьявольская цифра.
Я вышел в шестнадцать ноль-ноль, чуть не забыл коробку с телефоном. Мне надо было снять наличные. Душный жар обдал, окатил, жара усиливалась с каждым днём − надежды на похолодание испарялись как случайный дождь случайной тучки – дождь просто не долетал до земли; я летел на скейте, тогда ветерок обдувал, я проносился мимо деревьев высаженных вдоль проспекта, я летел с горы, до изнеможения толкался в гору, вся прямо и прямо, с горки на горку, до развилки, до переезда, туда, где влево уходит парк. Наверное там столпотворение, подумалось мне, все хотят побыть в тени. Прогнозы погоды как гадания, мама тонким чутьём и натренированной годами женской интуицией предвидела всё верно и смылась в Италию. Счастливая − не уставала повторять соседка по этажу, наша подруга; мама не знала итальянского, и английского плохо, но музеи, море, Рим – всеобщее достояние. Мама обожала все эти музейные дела, архитектуру, собиралась давно, разработала маршрут… В парке людей почти не наблюдалось – значит, жара испепелила всех, а кто выжил, сбежали на озеро. Я не хотел останавливаться, осматриваться, я мчался вглубь парка, приказал себе не волноваться, я как Староверов учился надевать маски, я надел маску глупой беззаботности.
Она уже сидела на лавке, хотя я приехал на пятнадцать минут раньше. Я улыбнулся, и она виновато улыбнулась в ответ. Она была в футболке и летних штанах по колено. Футболка была не мешком, обтягивала её маленькое пузико и не узкие плечи, когда она нагнулась, вынимая из сумки банки, я увидел, обтянутые футболкой складки кожи на спине под лифчиком. Но прежде всего мы поздоровались. Она улыбалась. Я тихо посмотрел ей в глаза, маленькие, но не колючие, вполне себе весёлые. Она узнала меня ещё по телефону, понял я, потому что руки у неё тряслись, я это заметил. Я знал, какое провожу впечатление на людей, кончено я знал. Сейчас к моему образу прибавилась ещё юношеская открытость, якобы открытость – незапылённость, незамутнённость − ясность, наивность, я всегда производила нужное впечатление, клиент клевал и доверял.
Это случилось ещё в Москве. Я заказал в интернет-магазине линеры и резак для окружностей – я иногда мастерил открытки, писал и дарил их преподавателям, знакомым, да всем вокруг, преподавателям я старался писать поздравления историческим шрифтом, остальным – просто шрифтовые композиции-каллиграммы. И вот я иду в пункт самовывоза – а я брал линеры только в одном магазине, это наверное были остатки, потому что только в этом магазине 0,8 линеры оставались ещё в наличии, и вот я топал в пункт самовывоза и вдруг понял, что там принимают только наличность, а у меня деньги на карте. Дело шло к закрытию, заказ мне нужен был срочно – завтра последний рабочий день перед новым годом. И я так расстроился, что меня заклинило от голода и усталости, я ж ещё пешкодралом от метро шёл в этот пункт, да ещё зимой, да в кроссовках всё время поскальзывался. И вот на переходе стоит девушка и я ей говорю: девушка, такая мол ситуация. Она спрашивает удивлённо и испуганно; что от меня-то надо?
И тут я заявляю:
− Вы мне дайте наличку, я вам моментально деньги хоть на телефон, хоть на карточку переведу – куда хотите.
Девушка посмотрела подозрительно, потом ещё раз посмотрела. Потом сказала:
− В тех домах банк, там можно снять.
А я ответил:
− Я опоздаю на занятия. – У меня по серьёзке в этот в скором времени начинались вечерние лекции.
Тогда она сказала, что идёт в тот же интернет-магазин, и там в предбаннике дала мне наличность. Я сразу перевёл ей деньги, мы получили свои заказы и вместе вышли. Я рассыпался в благодарностях, утопал в дежурных словах. Девушка не отставала, мы вместе доехали до моего универа, она потом ещё долго мне названивала, насилу от неё отвязался… Я знал одно: лично я никогда бы и никому деньги таким образом не дал. Иногда в целях эксперимента я стал разыгрывать такие же попрошайничества, всегда когда бывал в этом пункте самовывоза. И ни разу мне не отказали. Причём из трёх случаев в двух девушки давали мне деньги в пределах тысячи прямо на переходе, пока ждали зеленого пешехода на светофоре. Может быть, мне попались тупицы, а может у меня есть какое-то очарование или от меня идут такие флюиды, которые заставляют девушек глупеть. Именно тогда я въехал, как действуют мошенники и альфонсы − открытость, искренность, наивность, хорошо подвешенный язык. Дан мне ещё в школе говорил, что мне легко склонить девушку, скажем так, на свою сторону, ну или легко познакомиться. Дан удивлялся, что я никогда не ходил на дискотеки… К чему я это всё тут болтаю? Да к тому, что я перестал лыбиться как дебил, предложил Тоне сесть и не суетиться.
− Ты же не торопишься?
Она села послушно, не успев вынуть пакет с банками из сумки на колёсиках. И вот как раз тут я увидел, что руки её трясутся. Руки и вправду были в каких-то чёрных трещинах. Она поймала мой взгляд и стала оправдываться:
− Это сок от крыжовника въелся, чёрный крыжовник, «негус», и ещё яблоки. У нас сок на вино…
− У вас уродились яблоки? – год-то неяблочный.
− Н-нет. Мы сделали закупку, для вина.
− Произошла неприятная вещь давно, − косноязычно сказал, не глядя на неё: − в силу обстоятельств мне пришлось стащить твой айфон, Тоня. Я вам возвращаю вот этот.
Она не посмотрела на меня ни опасливо, ни испуганно, она обрадовалась, скрывая радость, счастливо приняла коробку и тут же открыла:
− Ой…
− Ты на меня не обижаешься?
− А ты?
− Я очень обижаюсь. За всё плохое приходится заплатить, я так рассуждаю.
− Тебя уволили с работы − я прочитала.
− А я ещё не читал такой новости.
− Вчера написали на… − она назвала портал брата.
− А ты получила вознаграждение за обморок?
− Да. Но я не специально. Я просто должна была отвлекать продавца. − Она покраснела, губы её стали дёргаться и она всхлипнула.
− Тоня!
Она не поднимала головы, рассматривала телефон, я и не мог представить, что смартфон произведёт на неё такое впечатление. Волосы её немного вились, они были схвачены в хвост, чёлка повисла сосульками.
− Тот самый, который у вас эта вобла сушёная купила?
− Да. Она брала с наклеенной плёнкой, симкой и услугами…
− С симкой?
− Я выбросил симку.
− Ой… − опомнилась она и полезла за банками. Она достала гремящий пакет, потом транспортировочный полиэтилен, с пузыриками.
− Я вам упакую. Вы в пакете … − она развернулась и оглядела меня.
− Нет. Я пока не в пакете. Я пока живой.
− Вы долго проживёте. − Она рассмеялась –с юмором у девушки было всё норм.
− Я в рюкзак положу – я ставил банки аккуратно, перекладывая их упаковочной плёнкой, − ну вот как раз два ряда. – Я протянул ей деньги. – Спасибо. Очень вкусное варенье.
Она сунула деньги в сумочку с облупившимся замком и затараторила.
– Не было семи банок клубники, всё размели, там одна баночка земляничная
− Шикарно.
− Да. Я сама собирала, − сказала она, и стала крутить на клапане сумочки смешной замочек-пропеллер. Коробку с телефоном она попыталась сунуть в карман, я молча наблюдал за этим безнадёжным процессом, тогда она замотала коробку в какую-то тряпку, и сунула её в сумку на колёсах.
− Уходишь? – я тоже встал и надел рюкзак – банки впились мне в спину, в кулаке я сжимал лишнюю купюру.
− Да. Извините, что так вышло. – А она не собиралась больше со мной общаться, она явно хотела уйти навсегда!
− Вы торопитесь?
− Я?
− Да. Ты. И почему мы перешли на «вы»?
− Яяяя…
− Один вопрос? Кто пишет этикетки?
− Я пишу, − она посмотрела удивлённо.
− Ты владеешь шрифтами?
− Да. У меня дедушка черчение преподавал…
− А у меня мама, − наконец улыбнулся и совершенно искренне, по-моему я не радовался так никогда в жизни, я нашёл родственную душу. Мы стояли, болтали, я о маме, она о дедушке и о занятиях на дизайне, я тоже сказал, что пытался прорваться на дизайн. Не знаю, сколько мы так болтали, но лямки рюкзака, всё ощутимее впивались в мои слабые плечи, я осторожно снял рюкзак, поставил на лавку, сел, а под ноги поставил скейт – чтобы не забыть. И мы опять болтали. Ещё час.
− Я тебе сейчас покажу, как я пишу.
− Я верю, что красиво.
− Нет. У меня блокнот, правда ручка фиговенькая, шариковая.
− Ладно.
Я достал из кармана рюкзака скетчбук, я записывал туда разные напоминания, чтобы не забыть, на работе смеялись, что я это делаю по старинке, но я так привык ещё со школы, я вёл такие блокнотики, как только в школу пошёл.
Я написал в скетчбуке скорописью: «Тоня! Прости! Антоний.»
Она посмотрела очень внимательно:
− Что это?
Я не ответил.
− Ты ничего не хочешь мне написать в ответ?
С дрожью в руке она взяла ручку, подумала с секунду и написала архитектурным быстро и наспех: «Мне очень нужны были деньги. У нас ипотека.»
− Кривовато вышло, – честно сказал я.
− Но… − она запнулась.
И я написал быстро, легко, уставом: «Тоня! Я тебя люблю!», выдрал лист и протянул ей.
− Это устав? – испугалась она.
− Ну да.
− Четырнадцатый век?
− Да, − я не стал вдаваться в подробности. Там с датами всё приблизительно, в этом русском средневековье, устав-то от греческой письменности. − Хочешь быть друзьями по способностям?
− Но я… − сказала она.
− Правильно: не хочешь, – рассмеялся я.
− Но я… я тайный покупатель… была… случайно вышло, − стало лепетать она.
А я обнял её и добавил горячо:
− Это было один раз, только один раз, − имея в виду и её, и себя.
У неё засигналил телефон.
Она поспешно ответила на звонок и стала прощаться. Я заставил себя подняться.
− Я провожу, до маршрутки?
− Нет, нет. Я сама.
− Почему?
− Вы по-разному писать можете? Почерками или шрифтами?
− Меня в аспирантуру не взяли, − неожиданно сам для себя выпалил я.
− Ой. Доска твоя! А рюкзак?!
− Точняк! Я развернулся, побежал к лавке, скейт стоял на том же месте, у лавки.
Я забыл всё на свете, как когда-то давно она. После она мне рассказала, что очень волновалась, это была её первая продажа в городе.
− Странно, что тебя в аспирантуру не взяли. Сейчас вроде всех берут, можно попроситься. Или вы плохо учились?
− Да нет, нормально учился.
− Значит кто-то тебя там невзлюбил. – Она не спрашивала, она утверждала. Потом, когда я узнал Тоню ближе, я часто бесился на эту её черту: она всё всегда знала.
Мы молча шли до входа в парк, минут пять, а то и семь, банки давали на спину. Я подумал – может пригласить в гости, просто пригласить. Но, мучился я, будет выглядеть странно, обычно приглашают в кафешку, в кино – больше у нас в Мирошеве пригласить некуда. Но я не хотел с ней сидеть ни в каких едальнях. Я хотел чтобы мы сидели в нашей кухне. Я чувствовал, что мне с ней легко, она резковата, она быстро соображает. Тут я понял, что до сих пор сжимаю в кулаке купюру:
− Вот тебе деньги на маршрутку. Приезжай ко мне завтра.
Она стала отказываться от денег.
− Я тут недалеко живу, в десяти остановках от этой остановки, − и я рассказал, где живу. Потом поговорили, где живёт она. И тут наткнулись на ворота парка.
− До свидания, Антоний, − сказала она, опять покраснела.
Мы переходили вместе дорогу, остановка была чуть поодаль. Сейчас подъедет маршрутка и увезёт её.
Стояли на остановке люди, много людей, и мы с народом, но поодаль, никто особенно не обращал на нас внимания, и прекрасно.
− Я бы пригласил тебя в кино, в кафе, но честно такое состояние, выхожу из дома ночью. Не хочу никого видеть.
− Я приду в гости, − выпалила она, и посмотрела себе под ноги. Её голые пальцы выглядывали из босоножек, коротенькие толстенькие пальчики без всяких накрашенных ногтей. Один палец был измазан, видно, когда ехала, кто-то наступил ей на ногу или сама себе колесом сумки ногу переехала. − До завтра?
Я заметил. В самый ненужный момент приезжают не маршрутки, а автобус. Нормальный рейсовый автобус, где всем хватит места.
− До встречи Тоня!
− Ага! Спишемся! – она помахала рукой
Камень с совести пал, я покатил вдоль проспекта дальше и дальше от аллеи парка, мимо центра, к себе домой… Я понял, что значит встретить своего человека. Я знал, что такое встречается редко и я, как и всегда, абсолютный везунчик.
Глава седьмая. Дан в гостях
В гости ближе к ночи зашёл Данёк. Посидели, поговорили о школе. Мне не очень приятны эти разговоры. Но Дану неприятны разговоры о студенчестве, про армию он тоже особо не распространялся. «Обрадовал» как и раньше:
− Не пойму, почему тебя не призывают? Вот увидишь: этой осенью призовут.
Дан рассказывал о работе, если какую-то интересную «поломку», гаджет, утюг, миксер, планшет или телефон приносила девушка, Данёк знакомился, но замечал:
− Все какие-то коварные. Не верю я им, не доверяю.
Я был благодарен Дану за то, что он не спрашивал, люблю ли я тёлочек и прочее в том же духе. Как и все одинокие и неопытные я по-прежнему, как и в шестнадцать, ненавидел эти вопросы. Я не мог никому сказать, что я ненавижу глупых ограниченных баб. Я знал, что на это мне ответят: так найди себе умную. А где найти умную? У нас в универе было много умных, многие строили мне глазки, особенно в магистратуре, даже преподавательницы останавливали и подолгу беседовали в коридоре. Меня это только пугало. Я добросовестно учился, я не хотел отвлекаться на девушек. Тут ещё сыграл роль мой брат, он часто проводил со мной такие воспитательные беседы, что вся эта похоть расслабляет, что надо напрягать мозг, чтобы не заплесневеть в смысле памяти, а память, по его мнению, мне была просто необходима (я так и не понял, зачем, но на память не жаловался). Брат-гад рассказывал много разных историй из своей жизни. У него где-то рос маленький сын и ему приходилось выплачивать немаленькую сумму на его содержание. Его это очень удручало: та женщина абсолютно не его, но понятно с модельной внешностью.
С Даном мы вспоминали, смеясь, как он в зимнем лагере ухлёстывал за Ксюшей, нам тогда было по двенадцать лет. В лагере можно было выходить в магазин за территорией, это был не совсем лагерь, скорее турбаза. И Дан купил Ксюше огромного медведя, ну не огромного, но приличного такого, если его посадить на пол, то доставал до колена. Вот Дан и посадил медведя под дверь комнаты Ксюши. А она потом с ним, с Даном то есть, поговорила снисходительно и предложила остаться друзьями. До сих пор помню, как Дан расстроился, на него больно было смотреть, он стал для меня тогда олицетворением вселенского несчастья. Он совсем не жалел потраченных денег, он и до этого Ксюше в школе дарил духи к Восьмому марта, цепочки и фенечки, брелоки с игрушками к дню рождения, всегда покупал вкусняшки в столовке, Дан вообще-то не жадный, после медведя он развалился, стал неуверенным, какие-то настоящие шекспировские страсти. Потом это прошло, но я до сих пор с содроганием вспоминаю те зимние каникулы. Сейчас мы смеялись, но тогда было не до смеха. Я уважал Дана за то, что он никогда, как бы ему тяжело не было, не жалуется, не ноет. Мы и после ездили с ним в зимний лагерь. Другие девчонки приходили к нему, посидеть вместе, посмотреть фильм по телефону – тогда это было большой редкостью, а планшетов в помине не было, Дан смотрел фильм с девчонкой в кровати, а я читал сидя на своей. И никогда не завидовал Дану, всегда радовался за него и подбадривал. Но никогда больше Дан не дарил никому плюшевых медведей – этот апофеоз мещанства и одновременно такой искренний порыв. Дан любил повторять: «не по Сеньке шапка», когда видел красивую девчонку. Самое смешное, что Ксюша была некрасивой. Она была совсем невысокой, грудастой, очень плотной, даже толстой, такая взбитая девчонка с кудрявыми волосами. Она была злая и любила поболтать с девчонками об отношениях. Ксюша искала себе «хорошего мальчика», жаловалась, что сейчас таких нет. К девятому она нашла мальчика, но никто его ни разу не видел. К одиннадцатому она перестала верховодить в классе, появились в классе другие уверенные в себе девчонки, но Ксюша по-прежнему знала себе цену. И никогда не разговаривала с Даном. А Дан с ней. То есть, в двенадцать лет, я вслед за Даном перестал бегать за девочками, можно сказать, что и не начинал. Пару раз я пробовал общаться вне школы, даже в кино водил девочку, но потом начиналась эта утомительная переписка, требования написать в скетчбук «красивым почерком», и − обиды. Уже тогда я недолюбливал соцсети. Ещё мне было неловко, что со мной девчонки всегда хорошо, а с Даном – не так чтобы очень хотят общаться. Ещё поэтому я ни с кем не встречался в школе. Так что мы с Даном жили в классе как отшельники, в смысле девчонок. Но в одиннадцатом Дан снова сломался (увлёкся так, что пришлось ЕГЭ пересдавать), бросил меня, пересел за парту к Лизе, а я стал сидеть с Саввой. Вокруг Саввы девчонок было просто море (но не океан), но к 11-му классу его интересовали больше всего деньги и чуть меньше – автомобили-внедорожники, у нас в пригороде плохие дороги, а иногда нет никаких.
К утру мы наклюкались, стали обсуждаьб Жорыча, Савву, мой несостоявшийся рерайт и машины. Дан даже высчитал, за какое время я смогу купить машину. Складывалось впечатление, что автомобиль – цель всей жизни. Он не сомневался, что я буду работать в ресторане, а я, вот, сомневался. Данёк заплетающимся языком мямлил, что что утром его подменяет отец, а он выйдет на работу часам к трём.
Я завалился спать, а когда проснулся сразу полез в телефон. Но сообщения были только от Жорыча Он спрашивал, как я, не нужно ли что-то объяснить, и в конце писал, что ждёт поста не позже завтрашнего дня. «Сами что ли не могут написать!» − я взбесился, но вежливо ответил, что неважно себя чувствую, но постараюсь всё продумать, оправдывался, что я не могу так с бухты-барахты, мне надо продумать концепцию и прочий словесный мусор.
Я поплёлся на кухню. Настроение было свободное, летящее, хоть и с тяжёлой головой. Я вдруг опомнился, что опять проигнорил маму и в срочном порядке написал ей. Она ответила почти сразу и прислала фото живописного вида, из тех, которые вы можете увидеть на всех на свете рекламных баннерах.
Я включил чайник и даже решил рискнуть и включить телевизор на кухне. Я иногда включал телевизор по утрам и смотрел старые мультики. Мне нравились утра перед работой – всегда можно посмотреть стоящий мульт. Но сейчас, как назло, нигде не было мультов, ибо не утро, но я оставил какой-то ненашенский сериал из-за голосов артистов дубляжа. И заварил себе чай. Я вспомнил о рюкзаке, выставил варенье на стол и стал изучать этикетки. Клубника была подписана широким маркером и украшена спиралями в стиле позднего барокко, ну такой намёк мне показалось. Но буквы… буквы божественны, твёрдая рука, все одной высоты, правда буквы стали крупнее за счёт маркера наверное. Да и вообще характер букв снова поменялся. И появились эти барочные завитушки… Земляника была подписана чертёжным шрифтом. Скучный, привычный. Вроде бы и маркер тот же, и этикетка по размеру та же. А видно, что совсем не удалась надпись, рисунок ягоды, рамка. Я стал изучать этикетку внимательнее и увидел, что и наклеена она была наспех, неаккуратно, косо, или соскользнула, пока не засохла… Да уж… изменилось настроение. След от клея я нашёл на дне банки − этикетка наклеивалась совсем недавно, может быть даже вчера.
Я сидел в окружении банок и цедил чай под звуки рекламы чистящего средства и чего-то там ещё. Банки смотрели на меня, а я на них, я воображал их солдатами принца Лимона. На даче у бабушки осталась картонная цилиндрическая банка от лимонных долек. Там дольки под предводительством толстого Лимона- военачальника, маршировали по бесконечному кругу… Я посмотрел на экран. Нет я не дождусь от Тони сообщений. И я написал сам, написал, что жду, что пусть приезжает. Она ответила поздно вечером. Всё это время я сидел на кухне и ждал ответа. Я плохо понимал, что показывают по телевизору, я думал вроде ни о чём, и обо всём сразу. Не могу сказать, что это весёлое занятие думать обо всём сразу. И обо всех сразу. Но иногда приходится, особенно когда засыпаешь или проснулся ночью и мучаешься бессонницей, разные мысли, честные мысли, лезут в голову… становится горько от обид и несправедливости, почему-то вспоминаются именно они. Какие-то положительные для тебя впечатления тоже припоминаются. Я где то читал, что всегда надо помнить о счастливых моментах. Я почему-то вспоминал чаще других ту поездку в Петербург и нервного моего соседа, и ту школу с колоннами, и свою защиту, и ролик Данька − Дан сказал мне как раз за пивасиком, что ему до сих пор приходят уведомления − к ролику почти тысяча комментов и процент лайков и дизлайков стабильный…
Затрясся телефон, и я вслед за ним. Но это писала мама. Я ответил ей пространно, она послала смайлик – вообще на неё не похоже, она всегда пишет обстоятельно: где побывала, что видела, где поселилась, а не глупые эмодзи. Я наконец ушёл с кухни. Лёг на пол, на матрас. От жары я стал спать на полу. Как всё-таки не вовремя сломался кондишн. Надо будет спросить у Дана. И как я забыл спросить. Ах да… ночью не так жарко. Телефон завибрировал снова. Тоня ответила. И мы переписывались целый час. Со стилем у неё полный порядок. Чётко, но не сухо, без этой девчачьей розовухи и словечек типа «бан» и «ор», как у нас в переписке салона. Она извинилась и сказала, что засыпает, только тогда я попрощался с ней. До завтра попрощался. Я спросил, где она живёт, предложил заехать за ней. Но она ответила, что не хочет, чтобы соседи видели её со мной – им скучно и они начнут болтать. Но она дала телефон бабушки и попросила меня написать её бабушке, с обещанием, что будут просто гости, просто прогулка. Я удивился: ты рассказала бабушке? Но она ответила, что не может уехать просто так, что бабушка всегда за неё, что понимающая, а когда увидела мой листок из блокнота, то сразу подобрела. Тоня ещё написала, что маме, она никогда таких вещей не рассказывает, а с бабушкой они ведут задушевные беседы. Делать нечего, пришлось написать бабушке старомодное сообщение с уверениями, клятвами и всем прочим антуражем, который я и не собирался выполнять.
Дальше можно долго рассказывать о моих мыслях, моих чувствах. Всё было не смутно, но как-то ново. Я чувствовал: это навсегда, наконец я встретил близкого человека и она явно не дурак. К утру у меня начались фантазии и какое-то лихорадочное состояние ожидания – такая горячка в которой любят находиться герои наших бессмертных классиков, и я наконец забылся сном.
