Рахиль Гуревич
Тайный покупатель
Мама обняла меня.
− Плохо, что ты никогда не плачешь, − сказала она, помедлила, обернулась – не слышит ли папа и затараторила: – и правильно делаешь, жизнь у нас с тобой такая, что можно плакать не переставая. Но я верю, Тоня, это временно. Расплатимся с кредитами, ты поступишь на следующий год. Я на работе поспрашивала – много кто со второго года поступает, а то и с третьего. Что ж поделать, раз ты выбрала рисование.
− Мама! Я бы выбрала черчение, но где черчение, там нереально поступить и там тоже рисование.
− Но где-то ты сдавала и черчение. Или я путаю? − это мама про универ номер три, я там на пятидесятом месте оказалась из двенадцати бюджетных.
− Да. Сдавала. Но мне там на шрифтах мало поставили. Да и черчение там специфическое: технический рисунок плюс воображение.
Я теперь всё больше раскаивалась в том, что решила идти хоть куда, но на дизайн. Пошла бы на техническую специальность. Там ЕГЭ − русский, матем-профиль, кое где физика, кое где икт. Я не сильна была ни в чём, сдала бы максимум на 70 – таких баллов в универы вполне бы хватило для заочки, а если бы сдала на 60? Универов, где черчение пока сильное – не так много, это всё механические больше факультеты, я в механике секу неособо, больше даже в электрике. Утюг там или электрокосилку я починю, предохранитель в реле-выключателе поменяю, швейную машинку ни разу не смогла починить. Автомобиль, начинку, ненавижу, а права имею год как. Внутренности механизмов для меня тёмный лес – знаю детали, понимаю кинематику, но когда надо что-то отрегулировать – туплю по-страшному. У нас на даче папин друг, его Самоделкин папа зовёт, а вообще он дядя Саша, он раньше был большой начальник, закончил автомобильный, давно яму выкопал на участке и к нему пригоняют авто на ремонт и диагностику. Вот он на слух всё определяет, любую неполадку, папа говорит, он с детства этим увлекался и ещё «капсулами времени» − ретро-автомобилями. А я ничем не увлекалась, я дедушку всегда слушала и выполняла его задания по черчению.
Не могу утверждать, что я технарь. Мучиться с техническими предметами четыре года совсем не хотелось. Хочется развития, творчества, хочется научиться делать красоту – среду, логотипы, эмблемки, шрифт тот же, да и просто рисовать поприличнее. Хочется – перехочется. В школе не получалось весёлой жизни, я совершенно наивно, по-детски, надеялась, что в универе что-то весёлое всё-таки будет, ну или хотя бы нормальные отношения, чтобы не игнорили меня как в школе.
Об этом я и говорила до утра с мамой, ещё мы обсуждали что обидно: дизайн почти везде, где бюджет, только дневное отделение, а куда я прошла, но «прошлёпала», в универ номер 1, там был вечерний. Я знала от соседки-вечерницы, что на вечернем часто некомфортно, кто сразу после школы. И почему я не написала заявление на вечернее? Рассматривала дневной-то как запасной полигон, вот и не написала. Ну и со старухами учиться не хотелось. Мне хватает старух на даче и на подработках. В этом универе номер 1 мне не напомнили, не предложили вечрнее, когда я подавала доки… Об этом я мучительно думала, когда все легли спать. Не напомнили – повторила я про себя. И тут меня как ошпарило, я села на софе как ванька-встанька, ей богу. Не напомнили! А вот интересно. Может быть, они должны были напомнить? Нет, рассуждала я, жизнь такая, что никто ничего не обязан напоминать, наоборот все всё скрывают, даже как правильно мыть окна. В универе номер три мне вечерний предложили, спросили: будете подавать, я ответила «да» и написала заявление. То есть там предложили, а тут нет. А почему? – опять задал вопрос какой-то внутренний голос, у меня их много этих внутренних голосов, на разные случаи. Ясно почему… Или не ясно? Это нарушение или не нарушение? Да что теперь-то говорить. Теперь неважно всё это. А вот и важно! Легла в кровать. Сна не было. Всё равно так лучше, пусть бессонница, а не забытьё, когда от усталости с ног валишься… Я заснула. И мне снился охранник, такой, каким я увидела его после того, как хорошенько разозлилась. Я совсем не жалела его, и не дай бог к старости самой такой стать. Вот дедушка мой был не такой.
Глава вторая. Дедушка
− Тонька! Будешь студентов заражать.
Дедушка тогда ещё работал, его ещё не вытурили. Он слыл самым злым преподом в своём вузе, брал меня к себе на практические занятия, когда я болела и не ходила в сад. Я, подкашливая, подхрипывая, всасывая или размазывая (в зависимости от настроения) по лицу сопли, сидела за чертёжной доской (в аудитории на каждой парте лежали доски), болтала ногами и по-детски прямолинейно злорадствовала. Я могла и ходить во время занятий, мне всё разрешалось, я вышагивала за дедушкой с умным видом, показывала студентам языки, и даже толкала студентов под локоть – дедушка деланно, напоказ, сердился, но по напряжённым желвакам на жилистой старческой шее, я видела, что «деда» улыбается. Самодельный ножик, перемотанный сине-серой изоляцией, и блестящие «пирамидки» грифельных крошек на белоснежном листе формата А4 . Графитные горки на уровне детских глаз завораживали своей идеальной формой и… обречённостью. Карандаш «2Т» впивался грифелем-иглой в халтурный чертёж. Карандаш «2Т» оставлял тонкий безжалостный шрам на пожелтевшем ватмане. На зачёте дедушка чертежи не читал, он просматривал оборотную сторону, где пропечатались его «замечания и уточнения» по ходу. Чем больше «шрамов», тем сложнее студенту было сдать зачёт. Дедушка и меня «грузил» машиностроительным черчением, заодно и «начерталкой» и «стройкой» без скидки на возраст. «Разрез», «сечение», «вынос», «изометрия», «десятый шрифт», «балка», «секущая плоскость», «зубчатая муфта» материализовались в моём сознании в фантастические существа пострашнее разных там бабушек-метелиц. Детали машин снились мне холодными агрессивными роботами, да и днём мерещились повсюду, вытисняя трансформеров. Всех плохих людей, я, как и дедушка, презрительно называла «шестернЯ». Слово «призма» я произносила уверенно и с любовью, я ласково говорила понравившемуся мне в группе мальчику: «Ты – призма кособокая». А дедушке говорила: «Ты призма прямобокая». Призмы- параллелепипеды − «добряки»: я видела их в быту ежедневно, они были просты и понятны: пакеты кефира и брикеты мороженого в холодильнике, коробки конфет в серванте и книги в полированном шкафу. Заострённые дедушкой шестигранники-карандаши стояли в гранёном стаканчике и на моём столике − я обращала внимание прежде на сечение, а уж после на цвет. «Круглые» карандаши я недолюбливала.
Сигаретно-папиросная коллекция на стене в дедушкиной комнате была параллелепипедной и стала моим любимым дизайн-объектом, сейчас бы её обязательно выставили в каком-нибудь музее современного искусства. Коробочки из-под раритетных папирос со скачущим всадником, пачки «Дуката», «Дымка», «Астры», «Казбека», «Южных», «Опала», «Лайки», «Столичных», «Яв- явских» и «Яв-московских», «Герцеговин» и «Космоса», «Ту» и «Стюардессы» красовались рядами, образуя панно в две стены, побольше тех, что собирают теперь пазломаны. Дедушка боготворил свою коллекцию. Он много рассказывал о мундштуках, о табаке. Я не застала деда курящим − у него было удалено лёгкое. Поэтому, отлучённый от «никотина», он столько и говорил о сигаретах. Я знала, что «Опал» мокрый, что «Беломор» с «Примой» давно не те, и что уважающий себя курильщик никогда не стал бы курить «Яву-столбы». Ещё дедушка что-то говорил о табачных талонах и о том, что лёгкое сильно заболело во времена сигаретного дефицита. Дедушка со всеми, кроме меня, был хмур и подозрителен, защищал от папы. Папа-то хотел отдать меня в музыкальную школу, он там на струнных, на гитаре завотделением. Дедушка с бабушкой и мама отвоевали меня. Мама закончился инженерный вуз, папа познакомился с ней на концерте, он приехал к ним со своей музыкальной группой. Их освистали, а мама пришла извиняться в гримёрку – она была старостой потока. «Это всё из-за шампанского «брют», − вспоминала на каждый новый год мама, − так бы твой папа не решился на мужской шаг». Что мама имела в виду под мужским шагом – поцелуй, секс или обмен номерами телефонов, я не знаю, мама не уточняет, а папа на все мои вопросы отвечает «не помню». Папа помнит только песни, ему названивают мамашки учеников круглосуточно; кроме частных уроков он последнее время постоянно бегает по похоронам и поминкам – его друзья, авторы авторской песни мрут целыми пачками. Я не любитель авторской песни, я с ней живу параллельно, насколько это возможно в нашем доме. Когда продавали машину, папа и мама расстроились сильно, радовалась только я – наконец-то я не буду слушать в машине эти блеяния и выговаривания, почему на диске появилась царапина, как будто нельзя из сети скачать на флешку. Но один раз, в детстве, когда меня пытались развить и таскали по разным мероприятиям, мне понравился концерт во дворе какого-то дома памяти какого-то исполнителя. Это был известный исполнитель. И один раз на прощание с исполнителем пошли всей семьёй, вернулись с диском и давай слушать. Неожиданно мне понравилось, но я была маленькая, сейчас бы не зашло.
Помню, как плакала мама и как смеялся дедушка: с чтением «азбуки», всяких там ещё книжек-букварей у меня возникли странные проблемы. Я считала буквы. Количество баранок «о», количество заборчиков «ш», количество молоточков «т». Также я считала количество букв в словах, количество букв-одиночек, количество строчек, четверостиший, страниц. Стихи ещё я могла пережить: мне нравились строчки-ступеньки, особенно, если одно слово в строчке, и они – скок-поскок – лесенкой, лесенкой, как балки перекрытий в строительных чертежах. Но всё остальное – это была пытка! Я доставала из дедушкиного стола старую готовальню с застёжкой на гвоздики, мерила корешок толстых книжек измерителем, прикладывала измеритель к деревянной линейке, дальше брала железную линейку, и мерила формат страницы. Когда я доставала свой любимый измеритель для малых диаметров и прикладывала его к буквам, бабушка шептала «господи! упокой мою душу!» В школе я тихо ругалась на типографские «очко»-буквы. В чертежах самая узкая буква − «с», а самая широкая – «ю». А в книге было всё не так! Я ругалась, и меня пропесочивали, пытались заставить «просто прочитать»! Это вместо того, чтобы объяснить отличие типографских кеглей от чертёжных! После школы и звонка учительницы я билась в истерике, я орала, обращаясь к готовальне: «Де-едушка! Де-едушка! Бабушка – это злая винтовая канавка, а мама – фреза косозубая!» Дедушка возвращался из больницы и ругал бабушку, но папу никогда. Папу просто не допускали к моему образованию, с папой у нас в семье не очень-то считались, потому что он был творческий, дедушка называл папу «допуском выше предельного». Я же в благодарность никак не обзывала папу вслух, хотя про себя знала, что папа с гитарой − это типичный ходовой винт с предельно допустимым углом отклонения. Папа помогал прятать мне дедушкину готовальню днём в чехлах – у него тогда был целый набор струнных всех мастей, включая балалайку-бас и гусли, а вечером, когда дедушка возвращался домой, я несла готовальню ему обратно. Пока дедушка дома, никто не смел отнимать её у меня.
Дедушка умер пять лет назад. Дедушка − единственный, кто меня понимал. И некому стало меня защищать. Сейчас дедушкина готовальня стала моим талисманом, фетишем, её стальные жители − единственными моими друзьями, неужели это будет и дальше так продолжаться. После суматохи с поступлением, а точнее с непоступлением, я как в детстве спрятала под подушкой готовальню, обтянутую чёрным материалом и похожую на расплющенный гроб с закруглёнными углами…
Я проснулась отдохнувшая и со вполне себе настроением. Вспомнила универ номер четыре, то есть дедушкин институт. То есть, сначала я вспомнила, на чём заснула. Заснула я на том, что сдуру не подала заявление на вечерний в универ номер один. Так, так, так, − подумалось мне, а в универе-то четыре мне тоже не предложили вечерний, а он там был. Туда я провалилась. Это было единственное место, где за композицию − композиция моё сильное место − я получила ниже проходного балла. Я дико расстроилась. Я так мечтала учиться в дедушкином институте. Я же часто бывала там маленькая, когда температурила, сопливила и кашляла. Когда сдавала документы, погуляла по зданию – ничего не изменилось на дедушкиной кафедре, да мало чего там изменилось вообще. Конкурс приличный, но как-то я надеялась сама не знаю на что. Наверное, на свою фамилию. Вдруг в память о дедушке натянут, вдруг там кто-то будет дедушкин знакомый. Понимала, что это нереально, дедушка-то был на кафедре черчения и начерталки, а комиссия с другого абсолютно факультета, с дизайна. Но я помнила, что дедушка как раз перед увольнением проклинал дизайнеров и ругался, что его заставляют рисовать им тройки – все платники не тянули по черчению, а неуды им ставить дедушке запретили. Экзамены в этот универ были самыми первыми, я провалилась, и ещё с большим рвением и тщанием старалась на следующих экзаменах в других местах, почти не вспоминая свой провал. Теперь это вспомнилось. Я включила ноутбук и решила, во-первых, написать письмо в универ номер один с вопросом-претензией о вечернем факультете. Конечно же, если не подала заявление, и меня нет в списках, понятно, что я не имею права участвовать в конкурсе на вечернее отделение – сроки подачи заявлений прошли. Но я решила, что письмо меня ни к чему абсолютно не обяжет и написала его. Всё-таки, если бы не ЕГЭ по литературе, я бы так ловко не смогла бы писать письма, раньше писать мне было тяжело. Слово «сочинение» меня пугало, а задание «сочинение по картине» вводило в ступор: что можно написать, глядя на картину? Пять, от силы десять предложений. На картину надо смотреть, описывать её дело экскурсоводов и искусствоведов, но не школьников же. Хорошо, что на ЕГЭ такого задания нет. Но, готовясь к литературе, я научилась вполне сносно выражать свои мысли, без воды и длинных оборотов – чтобы не словить речевую или стилистическую ошибку.
Я вспомнила точно, что именно платники с дизайна жаловались на дедушку, в итоге он просто отказался работать с дизайнерами и стал ходить на работу один раз в неделю, а потом его уволили, потому что по трудовому законодательству он должен был принести справку, что добирает часы где-то в другом месте – какая-то чушь, а ректор предъявил дедушке, что он не выполняет законы РФ. Увольнение дедушку подкосило, помню он ругался с бабушкой. Бабушка умоляла его вернуться, повиниться и обращать внимание на умненьких детей с бюджета, а на платников глаза закрывать. А дедушка стал кричать, что бюджетники на дизайне тупее платников, потому что это те же платники, только они комиссии заплатили за высокие отметки на внутренних испытаниях. Так, так, так, пораскинула я мозгами, если там покупается бюджет, может меня просто задвинули с моей композицией. За час я смогла сформулировать очень приличное и не очень жалостливое письмо, попила чая вприхрумку с сушками – у нас на даче продают отличные калёные сушки! – и остановилась, сомневаясь: отправить или плюнуть, проглотить и забыть? А вдруг меня срезали из-за дедушкиной фамилии? Мало ли: нашёлся в комиссии враг дедушки (у дедушки все были враги в институте, кто на кафедре дизайна. С другой стороны: дедушка ругался с бабушкой шесть лет назад, может быть за это время всё поменялось и теперь везде всё честно. Шикарный сайт с двуглавым гербом. Я вбила в форму свой телефон, адрес и … отправила свой «пасквиль» (так называл жалобы дедушка). И сразу вздохнула свободнее, спокойнее, как камень с сердца свалился. Я сделала всё, что могла: поплакалась в письмах в универ номер один, пожаловалась на проверяющих в универ номер четыре. Я даже подумала: может ещё куда послать письма. Порылась в списках универа номер три, я там безнадёжно находилась на первой строчке после последнего принятого. На сайт универа номер пять я даже не стала заходить, там я была где-то на пятисотом месте в рейтинге.
Не могу сказать, что в прекрасном, но во всяком случае в спокойном настроении я поехала на дачу. Я свободна на год. «Пустые мозги – пустая жизнь» − любил говорить дедушка. Не по своей воле, но меня ждёт год пустой жизни. Интеллектуальная нагрузка полностью заменится механистически-трудовой. Буду жить на даче, заниматься заготовками и их реализацией, а осенью смогу наконец собрать все опята наших необъятных мирошевских лесов – а то всё школа и школа. Бабушка-то за грибами не ходит – боится упасть, 75 − возраст серьёзный, ломаной-переломанной в лесу лежать то ещё удовольствие. Легко копыта откинуть. Каждый год мы с бабушкой теряем из-за опят доход и рынок сбыта, грибы в банках пользуются большим спросом у наших местных алкашей – мы ж с бабушкой продаём заготовки.
Глава третья. Незваные гости
Пять лет назад родители взяли кредит. У нас на даче дорогие участки, хорошие места. Лесные. Почти нет змей, то есть лично я не видела, даже ужей нет, но вроде бы в жаркое лето кого-то укусила гадюка. Но это какая-то неправильная гадюка. Змей у нас нет. В часе ходьбы – озеро, а совсем рядом с лесом другой пруд, можно рыбачить. Очень хорошее место. Соседка умерла, и её дочь продавала дачу. Два года никто не покупал, приезжали, смотрели, но не покупали, а на третий год появилась покупательница, и тогда дедушка заявил, что купим мы. Он внимательно следил, пока продавали. Дедушка сказал, что надо, мы все ответили: есть. И тут же, как купили, начали строительство. Никто ж не знал, что скоро начнётся стагнация и всё подешевеет. Мы взяли кредит, дедушка хотел ещё второй кредит взять, чтобы быстрее поставить дом, современный, с канализацией. Но второй взять не успели. Дедушка умер, ничто не предвещало, как говорится. Если бы дедушка был жив, труда не составило бы выплачивать, у дедушки большая пенсия. А так мы оказались в кабале на семь лет. На даче всегда большие расходы. Жить получается дороже, чем в городе. Бабушка на зиму отказалась возвращаться в город, в квартиру, ей стал мерещиться дедушкин дух. Бабушка поселилась в посёлке, и стала продавать зимой варенье – дедушка умер, есть стало некому, а деньги были нужны. За зиму всё раскупили. На следующий год бабушка занялась заготовками всерьёз, я ей помогала. Мы даже желудёвый напиток научились делать: прокалить жёлуди, очистить, ещё раз прокалить и перемолоть. Овощи, фрукты, грибы, ягоды, вино – всё это бабушка продавала в банках, баночках, банищах и бутылках. Местные алкаши знали, что всегда у неё можно отовариться домашней закуской, алкаши – это самый стабильный доход, алкаши постоянны и консервативны. Эстеты покупали бабушкино вино из черноплодки, она была мастерица винных приготовлений. География заказчиков расширилась, когда я завела страницу в соцсети. Иногда приходилось ездить в город, слава о бабушкином вине дошла до городских эстетов. Мирошев – большой город, старый, он рядом с Золотым кольцом и в него завозят туристов поглазеть на мирошевский кремль. Я встречалась с покупателями в парке у переезда и передавала им баночки и банищи.
И вот летом перед последним классом, в конце августа, позвонил покупатель, который три года подряд брал у нас вино и разные закуски, их ему на заказ готовила бабушка из баклажанов, прочих овощей и разной вонючей травы типа кинзы. В парке я встретилась с этим покупателем. Он взял у меня сумки, расплатился. Вместе дошли до начала парка. Мне – на остановку, ему – до работы совсем рядом – он так объяснил. Сама не знаю как, но я забыла айфон на скамейке. В парке не было людей, так единичные гуляющие, мы же встречались не у входа, а подальше. Мне так нравились лавки в парке, дедушка всегда предлагал посидеть на них и помечтать. Я заметила: старики любят мечтать, у них есть на это время.
Как только попрощалась с покупателем, я полезла в сумочку и опомнилась. Когда он расплачивался, я сунула его деньги в сумочку, айфон же временно положила на лавку, рядом. А потом встала с лавки и забыла. Я вообще-то всё по десять раз проверяю, не забыла ли что, не оставила, в метро всегда озираюсь перед тем, как выйти из вагона. Но бывают заскоки, случаются. И всегда именно с этим покупателем я нервничаю, он странный. Я давно перестала обращать внимание на закидоны людей, но этот всегда в костюме и в белой сорочке с иголочки. В первую встречу я так обалдела, что сумку на колёсиках оставила прямо у лавки. Опомнилась на полпути, и кстати он мне напомнил. Вернулась − сумка на месте. И вот теперь айфон. Почти новый, я его недавно купила в акции, потому что модель старая. Как я бежала обратно! Я надеялась, что никому не нужен чужой айфон. Но айфона на месте не было. Я стала метаться в поиске кого-нибудь, кто бы дал позвонить. Но все от меня шарахались. Тогда я поехала домой и позвонила с бабушкиного телефона − голос, приятный такой, мужской, вежливо потребовал выкуп. Я была согласна на тысячу, но голос потребовал в пять раз больше, я чуть не упала от этого заявления, я сейчас сумку снеди продала, и это пяти тысяч не стоило вместе с доставкой. Через день ещё раз набрала свой номер с бабушкиного телефона. Опять взял трубку, падла.
− Ну что картина Репина «Согласны»? – спросил без издёвки, скорее просто улыбаясь.
Я стала его умолять, даже рыдать, хотя это со мной случается очень редко. Но, тварь такая, был непреклонен, ещё издевался:
− Бесплатный хлеб по пятницам, а сегодня четверг вы не знали, рыбный день, – что-то вроде этого сказал.
Я тогда пожелала ему побыстрее сгореть в аду и отключилась. Меня заклинило от горя, но я ещё надеялась всем сердцем на благополучный исход. Дело в том, что я уже оказывалась не раз в почти безысходном положении, и всегда в последний момент всё разрешалось. Например, недавно мы ходили с бабушкой на Бессмертный полк в нашем Мирошеве. Решили идти в последний момент, но нужен был штендер. Я поехала в город с фотографиями – в администрацию, но там распечатывали только настоящим жителям Мирошева – надо было показать регистрацию, а у нас с бабушкой московская регистрация. Я погуглила в телефоне ещё места – мне всплыла реклама лаборатории где-то в городе. Но там надо было создать макет, я решила, что мы с бабушкой сами выберем макет – ну, чтобы она видела. А заказ, так я прочитала на сайте можно сделать до одиннадцати утра, а забрать до двенадцати. Как раз закажем, поедем с бабушкой, заберём транспарант и сразу в полк, и тащить в маршрутке не надо будет, колотить всех по башке и тыкать в бочины. Так и сделали, выбрали дизайн, я сфоткала на телефон в режиме сканера, скинула себе в соцсеть, скопировала на компе, вставила фото двух моих прадедушек, подписи продумали и заполнили. Перед тем как отправить на печать, я задумалась: там была стандартная, быстрая и срочная. Я думаю: ну за ночь-то напечатают, но заказала быструю на всякий случай, срочная же – это за час. Поехали с бабушкой пораньше. Я посмотрела карты, но в маршрутке спросили на всякий случай. Вышли на остановке, и заплутали. Здание старой шерстяной фабрики всё в разных офисах, это Игла – рабочий район на отшибе. Я стала звонить – мы не могли понять, где лаборатория. А уже было без пяти двенадцать.
Я говорю в трубку
− Мы у вас штендер заказали! Вы не закрывайтесь пожалуйста. А то мы плутаем, найти не можем. Где тут строение «три-а»? Мы…
Но меня перебил мужской голос:
− Вы не сможете ничего получить.
− Почему? − опешила я. (Так же до ёканья сердца я испугалась в парке, когда поняла, что оставила телефон.)
− Надо было срочную печать заказывать, а вы заказали обычную.
− Нет! – протестовала я. – Я не обычную заказала, я…
− Сегодня только выдача заказов, − вдруг сказал он.
− Как? – возмутилась я. – Ведь на сайте было написано: до одиннадцати утра можно было заказать, и до двенадцати забрать. А мы заказали…
− Это для срочной печати, − отрезал голос, судя по тембру – молодой парень. Отвечал он вежливо и спокойно, а я уже просто кипела от возмущения.
− Но скажите: нельзя ли прям сейчас распечатать? Мы же на полк идём сейчас!
− Нет. Говорю же: работаем только на выдачу.
− Хоть на бумаге. Просто распечатать!
− Материалов нет.
− Это просто обман, − протестовала я. – У вас реклама шла, я могла бы в другом месте заказать. А теперь мы с бабушкой без штендера! Как же вы нас подвели.
В это время бабушка смотрела на меня округлив глаза.
− Бабушка! Нас обманули, − расплакалась я в трубку. – Тогда давайте возвращайте деньги. Вернёте?
− Вернём в будний день.
− Но мне теперь не надо к вам подходить? Вы сами вернёте?
− Да-да. Сами вернём.
Со словами возмущения «Это обман! Это такой обман. Обязательно оставлю на вас отзыв» я повесила трубку.
Я беспомощно смотрела на бабушку.
− И ещё не известно, когда теперь тысячу переведут обратно, − заметила она. – Ладно, Антонина. Не реви. Возьмём в руки наши карточки и понесём. Потопали, а то полк без начнут. Нам ещё ехать.
Мы пошли обратно, мимо домов, я кляла себя за то, что зашла в рекламное объявление, а не в обычную строку поисковика, да ещё и лаборатория на отшибе… Тут я поняла, что скорее всего нас надули мошенники – ведь ни одного подтверждения с номером заказа на ящик не приходило! Так всегда делают мошенники: или самоудаляющееся письмо, или вообще письма не приходят. Думы мои были горьки и мрачны. Везде-то облом и препятствия на ровном месте. Мирошев – это вам не Москва, тут нет конкуренции.
И тут запел телефон. Тот же парень назвал меня по имени:
− Антонина! Это вы?
− Да я.
− Подходите. Я вам могу распечатать на бумаге, а не на пенокартоне.
− Но как тогда к палке крепить будете?
− Подходите. Что-нибудь придумаем.
Он объяснил, в каком корпусе старой фабрики лаборатория. И мы после десятиминутных мытарств по лабиринту с ориентирами-указателями оказались в приличной лаборатории. Улыбчивый и милый парень встретил нас радушно. Парень был худ и высок. Он показал ещё не просохшую, пахнущую картриджными красками бумагу с нашим макетом.
− Получилось ужасно, − сказал он.
− Прекрасно, − ответила я. Я была очень рада нашему плакату.
Он посушил феном наш плакат, наклеил его двусторонним скотчем на пенокартон, а к пенокартону приклеил зажимы, вставил пластиковую трубу.
Он был мил до неприличия, просто расстилался перед нами, но всё трендел про срочную печать.
Я сказала:
− Я выбрала быструю. – Я не стала добавлять, что на сайте не было никаких предупреждений, какую надо выбрать печать.
Парень говорил ещё что-то про то, что он нас пожалел и попросил расписаться в накладной. Я расписалась, хотя распечатанному фото была красная цена сто рублей. А пенокартон стоил шестьсот. Бумага была, видно, последняя в пачке, оборванная по краям. Хотя тут же на этажерке лежала и хорошая бумага, но наверное меньшим форматом. Вообще лаборатория выглядела очень прилично.
Пока шли с бабушкой до остановки, я получила аж три письма: об оплате, и ещё какие-то уведомления с номером заказа.
− Наверное парень просто проглядел мой заказ, уже думал, что никто не закажет.
− Вот за это я и не люблю молодёжь, − сказала бабушка. – Бездушный человек.
− Да и я и сама за необязательность молодёжь ненавижу больше тебя, бабушка. Я же с ней ещё общаюсь. Как так вообще? Дают рекламу и не выполняют заказы? Я не пойму: почему он вдруг стелиться стал перед нами? – Настроение было сильно подпорчено, голову от расстройств ломило и я не в силах была остановиться. − Врал, что материалов нет, врал, что ничего не может сделать…
− Ну так ты ему пригрозила отзывом.
− Точняк, бабушка! Вот чего он испугался. Начальства испугался. Помнишь, когда я расписывалась, он говорил, что его начальство без этой подписи съест. Сволочь какая. Не хотел работать, а после одумался.
− Да придурок, Антонина. Преподавателей и учителей, как наш дедушка не осталось. Остолопы воспитывают таких же ослов… Для них слово ничего не значит. Желаю тебя, Антонина, найти себе мужа, для которого слово значит всё.
− Бабушка! Скажешь тоже: муж…
Тут на моё счастье подъехала маршрутка.
Мы успели как раз вовремя. У мирошевского кремля закончились речи и под старинную советскую военную музыку не так чтобы многочисленная колонна двинулась в путь до «Звёздочки» − это там где переезд и станция. Я несла наш штендер и радовалась, что у нас такой он красивый и лёгкий, ничуть не хуже тех, что сделали в администрации, а даже лучше, на голубом фоне и с самолётом… а вокруг нашу не так чтобы многочисленную колонну охраняли мотоциклисты с флажками на рулях и багажниках. Мы дошли до могилы неизвестного солдата – обелиска и множеством плит с именами уроженцев этих мест. Возложили цветы. Байкеры столпились около часовни – у них там погиб какой-то друг и они почтили заодно его память…
В общем, к чему это я тут вспомнила? Я была уверена, что вор-остолоп прозреет, как тот парень из лаборатории, включит всё-таки мозги и совесть. Он сейчас перезвонит, ждала я и надеялась. Но пребывала я в таких надеждах всего несколько минут. До меня, тупой, дошло, что перезвонить-то он не сможет даже если захочет, и ещё тот парень испугался начальства, а этому чего бояться? У него начальства нет. Он просто смеялся надо мной. Может, он ждёт, что я перезвоню, но я не стану больше унижаться, решила я. Жалко безумно телефон, но виновата сама. Ничего отольются гаду кошкины слёзки – только это и успокаивало…
Я позвонила в службу поддержки, авторизировалась с компьютера, и посмотрела последнюю геолокацию – теперь я знала, на какой улице сейчас находится айфон. Бабушка предположила, что злоумышленник вряд ли потащит телефон к себе домой, а если и потащит, то в городе дома многоэтажные, это по всем квартирам ходить. Я заблокировала телефон через службу поддержки, пусть подавится, пусть несёт теперь его на запчасти, хотя может он сам айтишник, ему начинка нужна была. Дальше я съездила в город и восстановила симку – деньги на симке были целы. Так я лишилась айфона перед началом нового учебного года, опять в школе будут издеваться над моим старым кирпичом.
На даче мне окончательно полегчало, отлегло от сердца. Бабушка не пилила, жалела меня. И снова наш постоянный клиент сделал в августе заказ. Я поэтому и вспомнила все обидные истории, всегда буду вспоминать. Сейчас, по прошествии трёх лет, я уже знала, что у него день рождения и что он «проставляется» на работе. Он говорил, что коллеги ждут-не дождутся бабушкиных закусок и вина, что вкуснее, чем в ресторане. Покупатель был болтлив, а в прошлые годы казался совсем неразговорчивым. Приходилось отвечать – он же наш постоянный клиент. Он стал спрашивать меня о школе, спросил меня, в какой я класс я перешла. И я рассказала, что школу закончила. Тогда он поинтересовался. Какие ЕГЭ я сдавала. А дальше спросил, куда я поступила.
