Надежда Храмушина
Клуб грустных и потерянных
– Вот клуб. – Она развернула буклет ко мне. – Назывался « Клуб профсоюза».
Я сразу узнала этот козырёк над крыльцом! И название «Клуб» было написано белой краской, крупно, а под ним было мелко написано «профсоюзов». Крыльцо на пять ступенек с резными столбами, по три больших окна с каждой стороны входной двери, крыша высокая, скатная, и лавочки с каждой стороны. На фотографии были сфотографированы пять парней в одинаковых футболках с отпечатанной прописной букой «Д» на груди, и самый мелкий из них держал перед собой пёстрый мяч.
– Да, я узнаю этот козырёк и резные столбики, поддерживающие его! – Обрадовалась я. – И слово «клуб» на своём месте! А где он раньше стоял? Как я поняла, его уже давно нет?
– Нет его, правда. – Подтвердила мои слова Марина. – Он стоял на выезде из кирпичного посёлка, как раз мимо него проходила дорога на карьер. Но теперь там пустое место. И давно уже.
– Клуба нет, а след его в опоне остался. Музыка осталась. – Сакатов развернул к себе фотографию клуба, вглядываясь в неё. – И не потому, что музыка вечна. Так-так, интересно. Значит, не такое там и пустое место. Какая-то зацепочка есть.
– Вы говорите, что есть карта посёлка, можно взглянуть?– Спросила я Марину.
Марина перелистнула несколько страниц, и я увидела фотографию, похожую на спутниковую, где с высоты был виден весь карьер, окружённый лесом. Его конфигурация была похожа на очень вытянутый овал.
– Озеро тоже похоже на овал, и размеры у него огромны, как и у глиняного карьера, масштаб почти один в один. – Подумав, сказала я. – Да, мы пролетели вокруг него. Только там он заполнен чёрной водой. И ещё там крупные чёрные камни возле самого берега, и рядом с ними какой-то деревянный помост.
– В карьере нет деревянных помостов. – ответила Марина. – Но есть брошенные брёвна, слеги, для экскаваторов. С северной стороны скалы есть.
– Марина, а каким Вы запомнили клуб? – Спросил Сакатов, разворачивая буклет к себе, и открыв его на фотографии клуба. – Вокруг него, наверное, всегда кипела жизнь молодёжи. Центр культурного досуга.
– Не знаю. – Пожала плечами Марина. – Я уже не застала его работающим. Но как его разбирали, помню. Его на дрова растащили. Директор завода разрешил.
– А кто помнит? – спросил Сакатов. – Кто-нибудь в деревне может про него рассказать?
– Степан Андреевич может, жена его, тётя Маша, тётя Фая. – Перечислила Марина, загибая пальцы. – Они все работали на кирпичном. У тёти Маши даже есть благодарственное письмо за участие в кружке художественной самодеятельности. Они со своим кружком не один раз в Свердловск на какие-то музыкальные конкурсы ездили.
– О, хорошо, уже кое-что! Что-то там ведь произошло, если клуб оставил эхо в опоне. – Вслух рассуждал Сакатов. – Не только ведь они там пели и плясали, этого мало, чтобы в таком нехорошем месте проявиться. Какой-то должен был случиться инцидент.
– Например, обидели там кого-то. После чего и начали исчезать люди. – предположила я. – И кто-то из этих обидчиков, может, каким-то образом собирает там …. команду. Этого тоже нельзя исключать. Не зря именно туда меня принёс Кай. Он даже повернулся к козырьку, чтобы я его разглядела, и сидел так, пока я не услышала музыку. Даже не заметил, как к нам подкрались Оскары.
– Но почему-то он не сел на козырёк клуба. – Вспомнил Сакатов. – Ведь логичнее всего, если он хотел тебе показать именно клуб, лучшей диспозиции, чем козырек, там не было! Так? И Оскары не смогли бы к нему незаметно подобраться.
– Слушай, Алексей, – вдруг вклинился в разговор Илья, – филин, хоть и мудрая птица, но только птица. А ты рассуждаешь так, будто с Ольгой туда летал шеф контрразведки, заранее продумавший свою диспозицию. Я думаю, не надо действия филина рассматривать, как сложнейшие ходы.
– Да. – Согласилась я с ним. – Может, он просто показал мне источник шума, потому что считал это важным и Оскаров, от которых может исходить опасность.
– Оскары, Оскары. – Задумался Сакатов, барабаня пальцами по столу. – Что это за сущности такие? Непонятно. В одном я уверен, что не они хозяева опоны. Вряд ли в их головах могут родиться какие-то мысли, кроме как ловить и охранять. Похоже, что они выполняют чьи-то команды. А тот, кто командует ими, не соизволил показаться вам.
– Страннее всего то, что я не увидела там ни одного пропавшего человека. – сказала я. – И Инну Андреевну я не видела. А ведь она там где-то плетёт свои сети. Сети-то на самом деле есть, только зачем их так много? Можно подумать, что к ним филины целыми стаями летают!
– Может, просто вы не долетели до людей? – подсказала Марина. – Если целью Кая было показать Вам Оскаров и клуб, то он и показал это.
– Да, Вы правы, и к тому же, он, скорее всего, не может там долго находиться. – добавила я. – Я же вам говорила, что постоянно там чувствовала тревогу. И он тоже мог там испытывать дискомфорт.
– Так может Герда только здесь, в нашем мире погибла, а там всё ещё существует её отпечаток, как и клуба? – спросил Дениска. – Поэтому Кай и летает туда, чтобы снова встретиться с ней.
– Вполне может быть. – согласился Сакатов. – Очень интересное место. Очень.
– Что, сходим к тёте Маше? – спросила Марина. – Она недавно от дочки приехала, дома сейчас.
Мы всей компанией отправились в гости к той, которая когда-то давно пела в этом таинственном клубе.
– А она в полном здравии? – Поинтересовалась я по дороге. – С памятью у неё всё нормально?
– Нормально. – кивнула Марина. – Все дни рождения наши помнит, даже в календарь не заглядывает. И очень любит вспоминать свою молодость. Вот увидите, стоит только её спросить, так до вечера будем слушать. Она одна живёт, поговорить ей не с кем, а тут столько заинтересованных слушателей появилось!
Тётя Маша жила в просторном доме, в конце улицы, почти у самого кирпичного посёлка. Она сидела на лавочке возле ворот, и очень обрадовалась, когда Марина сказала, что мы хотим у неё узнать о её выступлениях, и о жизни клуба. Она провела нас в большую горницу, застеленную коврами. Ковры были не только на полу, но и на всех стенах, а там, где ковров на стенах не было, висели небольшие гобелены, в простых деревянных рамках. Мебель была ещё советская, шторы тоже, над круглым столом висел жёлтый старинный абажур, и мы будто очутились в той эпохе, которую недавно увидели у Марины на старых фотографиях.
Мы расселись вокруг стола, покрытого яркой клеёнкой, и как не отказывались, но тётя Маша накрыла стол для чаепития, не переставая нам рассказывать о себе:
– Нас приглашали на все конкурсы, и не только в Свердловск. Мы несколько раз были и в Челябинске, и в Перми. Как нас там принимали! Хлопали да хлопали, ни по одному разу на сцену вызывали. Особенно нравилась песня «Уральская рябинушка», душевная такая песня, мы и сами её очень любили петь. Едем в автобусе на концерт, и поём. А костюмы у нас были какие! О, самые лучшие! Все расшитые, юбки в пол, на головах кокошники с бусинками. А у баяниста рубаха вышита шёлковыми нитками, сапоги хромовы, начищены так, что смотреться в них можно. А какие девки у нас все сплошь голосистые были! Ляна одна только чего стоила! Она всегда у нас запевала. Заслушаешься! Голос сильный, да такой чистый! Царство ей небесное, рано ушла. Собирались мы даже поехать в Москву, да наш баянист Федька помер. После этого мы уже никуда больше не ездили, таких баянистов у нас больше не было. Так, для своих в клубе только пели, но никуда не ездили. Нет.
– Что-то все у вас умирать начали, – вкрадчиво заговорил Сакатов, – что за эпидемия такая прошлась по деревне?
– Никакой эпидемии у нас не было. – Замотала головой тётя Маша. – Ляна поскользнулась в карьере, тогда сильные дожди были, карьер тогда весь в воде стоял. Смотрела, как трактор из карьера отгоняли. Она там счётчицей работала, считала машины, погрузку отмечала. Оступилась и полетела в воду. Так и не смогли её тела найти, говорили, что глина засосала. Карьер-то почти месяц под водой стоял, всё вода не уходила. Вот так. Две дочки малые остались. Их потом бабка с дедкой в город к себе увезли. Родители мужа. А муж её с горя запил. Тоже потом в город уехал. Мы про него больше ничего не слышали. А Федька в болоте потонул, так и не могли его найти. Пошёл пьяный, да и потонул.
– Да, трагичная судьба. И странная. Хоронить-то получилось, некого было. Человека нет, но и тела тоже. Вернее, двух тел. – Сакатов красноречиво посмотрел на меня, потом снова спросил тётю Машу: – А ничего странного не помните, ну, что происходило у вас в клубе, пока ещё все были живы? Может, необычный случай какой вам особо запомнился. Знаете, иногда такие странные события происходят, даже объяснений им никаких нет.
– Да какие странные? – Тётя Маша прищурила глаза, вспоминая. – Вроде ничего такого. Ну, бывало, напьются мужики, раздерутся, или бабы рассорятся, но тоже, чего там странного!
– А может, кто кого проклинал, или какие ещё там дурные вещи делал? – Не отставал от неё Сакатов.
– А, вы про то! – Тётя Маша кивнула головой. – Тогда я вам расскажу, что произошло, когда клуб тот ещё строили. Приехала к нам в посёлок бригада строительная, четверо мужиков. Поселили их при столовой, там навроде общежития тогда было, на шесть коек. Они днём строят, а вечером колдыряют. Такие парни общительные были, незлобные, ну, любили выпить, так и наши мужики пили, нисколько от них не отставали. Один из строителей подружился со Степаном, рабочим заводским, у него по вечерам сидел, за бутылочкой. А мать у Степана, Катя, очень набожная была, у нас ведь церкви в деревне нет, так она каждое воскресенье ранёхонько бежала пешком семь километров до станции, садилась на поезд и ехала до города, там службу отстаивала, и обратно также возвращалась. А уж дома у неё какой был иконостас! – Тётя Маша показала на угол, где у неё стояли иконы. – Вот, почитай, все это от неё, мне завещала, а ещё столько же у Клавки, и у Марины. Так этот строитель, что спьяну вычудил! Он утащил икону Николая-чудотворца, и приколотил её под портретом Ленина, который они над сценой повесили. Катя сразу не спохватилась, у неё ведь полно икон было, видать, и не заметила пропажи. А увидели эту икону тогда, когда торжественное открытие клуба было. Все собрались в зале, расселись по скамейкам. А когда директор завода откинул красное покрывало с портрета Ильича, под ним тогда народ и увидел икону Николая-чудотворца. Да ещё на этой иконе подрисовали красную гвоздику, мол, тоже пролетарий. Народ засмеялся, а Катя как взвыла! На сцену выскочила, хотела икону взять, а та приколочена гвоздями, Катя дёргает её, а икона не поддается. Тогда ей помогать Федька-баянист вышел, они вдвоём с Катей эту икону и разломали. Катя подобрала все кусочки иконы, и пошла с ними домой. Федька тогда ещё ей вслед прощание славянки сыграл, для смеха. А на следующий день в клуб кино завезли, так посреди кина стенка вспыхнула огнём, та, на которой икона была приколочена. Пожар сразу потушили, да только кино не досмотрели, экран тоже прогорел. Катя, тогда сказала, что плохо всё это, молиться надо, чтобы простил нас бог за то. Да кто раньше из нас молился? Это сейчас мы лоб готовы расшибить, чтобы грехи свои замолить, а раньше нет, не такие мы были! Эх, грехи наши тяжкие! – вздохнула она. – А потом какая-то плесень в клубе пошла, сначала к полам подобралась. Уж что только там ни делали – и поднимали доски, просушивали, какой-то холерой вонючей мазали, потом заменили доски, но нет, всё одно, гниют и новые доски, всё в чёрной плесени было. Пахло, как в подвале. Потом стены пошли грибком. А потом приехала санэпидемстанция и закрыла наш клуб. Сказали, что вредно людям там находиться. Вот и распались все наши кружки, негде стало собираться. А потом, когда первые два барака сносить стали, и клуб за одним разобрали, он к тому времени почти в труху превратился. На месте бараков двухэтажку кирпичную построили, а вместо клуба так и не построили ничего. Вот.
– Да, это похоже на серьёзное обстоятельство. – Сакатов удовлетворённо повернулся ко мне. – И что, тянет это на полноценное проклятие клуба?
– Вполне. – Кивнула я и спросила тётю Машу: – А Ляна случайно не дружила с вашим баянистом?
– Случайно дружила. – Хитро прищурилась она. – Если бы с ней такого несчастья не случилось, кто знает, что бы дальше у них было! А ведь они оба семейные были!
– А тот строитель, который икону приколотил к стене, с ним что? – спросил Дениска. – Его молнией не убило?
– Да кто его знает! – Махнула рукой тётя Маша. – Они как построили клуб, сразу в город укатили. Вот так вот. – Она вздохнула и тихо добавила: – Я часто вспоминаю то время, когда мы вставали вкруг на сцене, и пели. Эх, молодые были, счастливые. Всё прошло.
От своих воспоминаний тётя Маша разомлела, откинулась на спинку стула, подбородок задрала, и вдруг начала петь, тихим старческим голосом, прикрыв глаза, словно снова стояла на той сцене перед затаившими дыхание зрителями:
Ветер тихой песнею над рекой плывёт,
Дальними зарницами светится завод.
Где-то поезд катится точками огня,
Где-то под рябинушкой парни ждут меня.
– Вспомнила! – Обрадовалась я, и посмотрела на вздрогнувшую от неожиданности тётю Машу. – Я вспомнила! Это же «Уральская рябинушка»? Вот какая песня там слышится! Это её баянист Фёдор с Ляной там до сих пор поют. Это они там!
– Где поют? – Вытаращила на меня глаза тётя Маша, и Марина махнула ей рукой, чтобы не мешала.
– Всё может быть. – Неуверенно проговорил Сакатов. – Но почему? – Он снова потёр свой лоб. – Неужели из-за иконы?
– Из-за насмехательства над иконой. – Поправила я его. – Предлагаю проехать до места, где стоял этот злосчастный клуб, который был проклят со своего самого первого дня.
– И что ты там собралась смотреть? – Спросил Илья, но тут же, вспомнив что-то, нахмурился.
– Что? – спросила я его.
– Ты сказала, что когда летала с филином, была у него где-то на груди? Да? – Я согласно кивнула головой, и он продолжил: – А потом, когда эти Оскары окружили вас, один из них протянул к тебе руку, и пытался тебя оторвать от филина?
– Да, а что? – Всё ещё не поняла я, к чему он клонит.
– Так у той птицы, которую мы с Мариной закопали, у Герды, на груди был вырван клок перьев, прямо основательно так был вырван, с корнем.
– Она тоже туда кого-то носила! – Догадалась я. – Но кого?
– А может не туда, а оттуда? – Встрепенулся Сакатов. – А что, если она собиралась вынести из опоны человека?
– Это невозможно. – Сказала я. – Кай нёс не меня, он перенёс с собой моё сознание. Зачем Герде нужно было уносить сознание человека из опоны, оставив незащищённым его тело? Тем более, как мы поняли, место это неспокойное, там водятся эти жуткие Оскары.
– Может для того, чтобы сообщить что-то важное тем, кто ждёт его. – Начал объяснять Сакатов. – Ведь филины, какими бы мудрыми птицами они ни были, рассказать об опоне они людям не смогут, и в этом Илья был прав. А тот, кто провёл много времени в опоне, вполне возможно, узнал кое-что очень важное о ней. Помните, я рассказывал про американского студента? Ему удалось выйти из опоны.
– А потом он снова пошёл туда, уже добровольно. – добавил Дениска. – И он никому ничего никогда не рассказывал.
– Да я не об этом сейчас! – отмахнулся Сакатов. – Там есть кто-то, кому нужна помощь, и филин об этом знает!
– Скорее всего, что о нём сейчас можно говорить уже в прошедшем времени. – сказал Илья. – Так как, если он сидел на груди филина, как и Ольга, то у Оскара получилось выдрать его оттуда. А куда он его потом дел, непонятно. Может, они людей где-нибудь под водой держат в чёрном озере, или там другие казематы у них имеются.
– Да, это ты правильно заметил, – согласился Сакатов, – судя по ране, в опоне произошла у Оскаров стычка с птицей, и им удалось нанести ей смертельную рану. Но, с другой стороны, ведь она сумела долететь до Марининого огорода! – С надеждой в голосе проговорил он.
– Не факт. – сказал Дениска. – Может она выпала уже мёртвой из опоны.
– Правильно соображаешь! – Похвалил его Илья. – Мало мы ещё об опоне знаем. Вот и Ольга уже там побывала, и Марина столько рассказала о ней, но она до сих пор за семью печатями. Ладно, поехали к клубу, хотя я не очень-то и надеюсь, что мы там сможем что-то узнать нового, но всё равно надо хоть посмотреть на то место.
– Я хочу сказать, – тихо проговорила Марина, – что на нашем заводе, как только его построили, не только кирпичи делали, но и цилиндры металлические точили на станках для авиационного завода. А потом увезли станки в город, после того, как некому стало на них работать, все токари в город переехали.
– И как нам это поможет? – Удивлённо спросил Илья.
– Так Ольга сказала про Оскаров, что они на термосы металлические похожи. Так те цилиндры тоже выглядели, как большие термосы. Их во дворе завода складировали, открыто, и в деревне все их видели.
– Их наши мужики частенько воровали оттуда, в хозяйстве всё пригодится! – Добавила тётя Маша. – У меня тоже был один такой, я, когда солила капусту, его заместо гнёта ставила, да только он лёгкий, камнем лучше капусту придавливать.
– А где он сейчас? – Спросили мы с Сакатовым хором.
– Дак в сарайке валяется, вроде, давно его не видела.
Мы все пошли за тётей Машей в сарайку, и она, раскидав вёдра, лопаты и верёвки, достала пыльный цилиндр, на самом деле напоминающий большой термос. Как только она протянула его нам, я сразу же вспомнила Оскаров. Я взяла его в руки, да, правда, не очень он и тяжёлый, всего килограмма два, не больше. В длину он сантиметров семьдесят, верхняя часть диаметром примерно сантиметров десять, а нижняя часть, сантиметров тридцать, весь гладенький, закруглённый. Я расположила его вертикально на руке.
– Они именно такие и выныривают. – подтвердила я.
– Неожиданно. – Наконец проговорил Сакатов. – Оля, может, это механизмы? Ещё раз вспомни, точно они были живыми существами, или может и впрямь это роботы какие-нибудь?
– Офигеть! – Только и сказал Дениска, и взял у меня из рук цилиндр. – На заводе делали терминаторов?
– Не знаю, что и сказать. – ответила я. – Знаешь, у меня двоякое впечатление об Оскарах. Особенно сейчас, когда я вижу, так сказать, их прототип. Вроде бы и не похожи они на механизмы, гибкие такие, и, прямо на моих глазах, из такого вот цилиндра превращались в человекоподобные существа, вырастая до двухметровых гигантов. Это больше на магию похоже. С другой стороны, их скованное поведение, действительно, может натолкнуть на мысль, что это роботы. И вид у них был, словно они из серого металла сделаны, и действовали как-то командно, механически. Не знаю, короче.
– Ребус какой-то. – Вздохнул Сакатов. – Ладно, поехали, посмотрим на место, где стоял этот развесёлый клуб.
– Клуб весёлых и находчивых. – ввернул Дениска.
– Скорее уж, клуб грустных и потерянных, – усмехнулся Илья, – если бы они были находчивыми, то пели бы не там.
Глава 6. Уральская рябинушка
Мы доехали до места, где когда-то стоял клуб. Хорошо, что с нами поехала Марина, так как от самого клуба не осталось камня на камне, всё давно поросло травой, берёзки уже большие, крапива выше нас ростом. Единственное, что могло бы указать на то, что здесь когда-то что-то было, так это деревянный покосившийся столб, который подводил электричество к клубу.
– И что мы тут ищем? – спросил Илья.
– Что-то должно было здесь остаться. – Сакатов окинул рукой поляну. – Назовём это якорь. Вещь, которая до сих пор осуществляет связь с опоной. Это может быть всё, что угодно, кирпич, подошва от обуви, любой предмет, который там, в опоне, отражается.
Мы дружно начали ползать по зарослям, даже Марина. Периодически кто-нибудь что-нибудь находил в густой траве, и тащил мне, чтобы я проверила, есть ли на нём какое колдовство. Никакого колдовства не было. Через некоторое время мой энтузиазм немного угас, и я просто ходила вокруг и около, разглядывая окрестности. И вдруг раздался радостный вопль Дениски:
– Нашёл! Это от гармошки! Это кнопочка от гармошки!
Да, действительно, это было похоже на кнопку от баяна. На удивление, она была целая, только вся в налипшей глине.
– Ну и что? – Спросил Илья, пожав плечами. – Та гармошка, на которую ты подумал, играла в этом клубе больше пятидесяти лет назад, а кнопка, которую ты нашёл, не выглядит такой старой! Если бы она все пятьдесят лет здесь лежала, этот шуруп железный, который из неё торчит, давно бы сгнил. Понял?
– У неё ржавчина на штырьке! – Дениска достал из бардачка влажную салфетку и тщательно протёр ею кнопку. – Вот, ржавчина даже не оттирается. Нет, это старая кнопка, очень старая!
– Будем считать, что это кнопка от того самого баяна. Оля, тебе надо как-то сосредоточиться на ней. – Сакатов протянул её мне. – Это предмет, который непосредственно соприкасался с Федором. Надо попытаться выйти с ним на связь.
– Ну да, – саркастически ответила я ему, – слушаюсь! Я ведь радистка Кэт, и теперь только настрою рацию, и всё, полетит шифровка «Центр – Юстасу», ой, прости, «Осколково-Опоне»! – Я сбавила тон и уже спокойно сказала: – Даже если это тот самый якорь, что я могу с ней сделать? Если вообще она от того баяна!
– Не прибедняйся! – Илья встал на сторону Сакатова. – Вместо того, чтобы спорить, иди вон туда в тенёчек, и сиди, медитируй. Мы тебе не будем мешать. Мы, то есть поисковая группа, свою задачу выполнили, вещдоком тебя обеспечили. Давай, Кэт, старайся! Юстас нервничает.
Я не пошла в тенёк, куда послал меня Илья, а села в машину. Сначала я разглядела кнопку, и чтобы удостовериться, что это кнопка от баяна, а не какого-нибудь глиномешательного станка, загуглила в интернете, как выглядят баянные кнопки. Оказалось, она действительно от баяна. Я добросовестно сжимала её в руке, закрывала глаза, даже вспомнила «Уральскую рябинушку», тихо напевая её себе под нос. Так я промучилась с этой кнопкой с полчаса, потом в машину заглянул Дениска и спросил меня:
– Ничего не получается, да?
Я бросила своё бесполезное занятие, вылезла из машины, и ко мне сразу же направилась Марина:
– Ольга, знаете, что я подумала, нам с Вами надо сходить к тёте Жене, это дочка того самого баяниста Фёдора. Она здесь рядом живёт, вон, в первом доме, на втором этаже. Правда, она была ещё совсем маленькая, когда её отец погиб на болоте, и говорила, что совсем его не помнит, но, наверняка, остались фотографии от него. Может, Вам это поможет, если Вы будете знать, как он выглядел. Сходим?
Мы с ней пошли вдвоём, остальные, кроме Дениски, расселись в машине, забросив бесполезные поиски. Дениска продолжал тщательно осматривать местность, вдохновлённый своей удачной находкой.
– Оля, можно на «ты»? – обратилась ко мне Марина, когда мы отошли от машины, и я согласно кивнула. – Я хотела у тебя спросить, ты умеешь колдовать?
– Нет, что ты! – Замахала я руками. – Я только могу чувствовать колдовство. Ну, иногда бывают видения, но очень редко. И ещё мне Духи Земли дали очень сильный оберег, он меня уже не раз выручал. На этом все мои таланты кончаются. А почему ты меня об этом спросила?
– Просто странно, почему Кай выбрал именно тебя? Я ведь не раз в лесу слышала уханье филина, но ко мне он ни разу не подлетел. И никто у нас в деревне не был в опоне. А ты вот побывала в ней уже два раза.
– Но первый раз я не была в опоне.– возразила я. – Я просто её почувствовала рядом, и то не явно. А насчет второго посещения, так я и сама удивлена не меньше тебя.
Мы зашли в подъезд и поднялись на второй этаж. Марина постучала в дверь, послышались неторопливые шаги, щёлкнул замок, и нам открыла дверь невысокая женщина в очках, с книгой в руках. Увидев Марину, она заулыбалась и отступила, пропуская нас в коридор.
– Мариночка, а я тебя из окна видела, думаю, кто это к тебе приехал, уж не Николай ли Артемьевич?
– Нет, тётя Женя, Николая Артемьевича я не видела уже лет десять. Знакомьтесь. Это Оля, а те, которые в машине остались, её товарищи. Они ищут ребят, которые в мае здесь пропали. А ты одна?
– Одна, Мариночка, одна. – Грустно вздохнула она. – Вадик не смог приехать, у них Ванечка опять заболел, вот и остались все дома. Часто как-то он у них болеет, я уж Вадику говорила, что надо им ребёнка к морю свозить, на тёплом песочке погреть, в морской воде покупать. Вот иммунитет и восстановится. А вы по делу пришли?
– Тётя Женя, мы бы хотели посмотреть фотографии твоего отца.
– Зачем? – Удивилась тётя Женя.
– Мы вот подумали… – Марина замялась. – Тебе Вера Ильинична рассказывала, что было перед тем, как он пропал? Ну, какие-нибудь странности.
На лице у тёти Жени появилось ещё большее удивление, она призадумалась, потом пошла к комоду, на ходу обернувшись и, показав нам на диван, сказала:
– Да вы присаживайтесь. Его уже столько лет нету, что вы хотели на фотографии увидеть?
– Сами не знаем. – ответила я. – Но у вас тут в посёлке столько загадочного происходило. Взять хотя бы ваш клуб. То горел, то гнил. Люди у вас тут пропадали не раз. И Ваш папа, как я поняла, тоже как-то непонятно пропал. Никто ведь на самом деле не может быть уверен, что он в болоте сгинул. Тела ведь не нашли. Вот мы и думаем, а вдруг что-то Вы нам сможете рассказать, что нам бы помогло.
– Да что там рассказывать! – Тётя Женя достала из верхнего ящика альбом и села с нами рядом на диван. – Они с моей мамой совсем недолго прожили. Мама говорит, что гулёна он был, да и к рюмочке любил прикладываться. Что хорошее она о нём говорила, так это то, что баянистом он был от бога, и голос у него хороший был, заслушаешься. Она говорила, что за его песни и полюбила его. Баян его хранила. Он у нас до сих пор стоит, я тоже не выбрасываю его. Сама не знаю почему. Пыль смахну, и всё, без дела он стоит, кроме моего папки у нас никто музыкантом не стал. Я, так, иногда, сыграю одну-две мелодии. – Она открыла альбом. – Вот он.
Со старой пожелтевшей фотографии на нас смотрел невысокий улыбчивый парень, с вихром кудрявых русых волос. Лицо открытое, доброе. В руках лихо растянутый баян. С обеих его сторон стояли две девушки в цветастых платьях. Тётя Женя показала на девушку, которая стояла справа от него:
– Мама. А та, другая, Ляна. Они были лучшими подругами, да только из-за папки рассорились.
– Красивый у Вас был папа. – сказала я. – А можно посмотреть на баян?
– Конечно, он у меня в другой комнате, проходите.
Мы зашли в маленькую спаленку, где в углу на табуретке, накрытый вышитой салфеткой, стоял баян. Тётя Женя откинула салфетку и слегка тронула его за меха. Баян жалобно отозвался, с каким- то вздохом, будто чувствовал, какой он уже древний старик. Я сразу же увидела, что в крайнем ряду отсутствует одна чёрная кнопка. Я достала из кармана курточки кнопку, которую нашёл Дениска, и показала её тёте Жене:
– Мы её нашли на месте клуба. Видимо, она от вашего баяна.
Тётя Женя всплеснула руками, нагнулась к баяну, потрогала пустой пенёк вместо одной кнопки и торопливо заговорила:
– Но на баяне были все кнопки! Я буквально месяц назад его протирала. Ничего не понимаю. – Но она была плохой артисткой, и в голосе её я почувствовала фальшь.
– Может, дети с ним баловались, открутили? – Спросила я, соображая, как бы мне её вывести на откровенный разговор.
– Нет, никто его не трогал. У меня сын с семьёй приезжали последний раз ко мне три месяца назад, а я сама к нему давно не подходила.
– Тогда странно. – сказала я. – Кнопка ведь сама не могла выпасть, да ещё и оказаться на месте старого клуба!
– Я тоже ничего не понимаю. – Она взяла у меня кнопку, старательно избегая глядеть мне в глаза, и сказала: – Шуруп весь в ржавчине. Ничего, сейчас машинным маслом его протру, и мы поставим его на место. У нас ведь даже инструмент специальный есть, немецкий, с помощью его эти кнопки и меняют! Но очень всё странно, как она могла там оказаться?
Она побежала в коридор, захлопали дверки шкафа, она вернулась с маленьким пузырьком и с ватным диском. Протерев стержень с резьбой, она снова побежала в коридор, и принесла оттуда какой-то металлический инструмент, похожий на фонарик. Подцепив им шляпку кнопки, она ловко вставила острый конец штыря в пустой пенёк и закрутила его. Всё это она проделала очень умело для человека, у которого не теряются кнопки на баяне. Потом аккуратно взяла баян, надела ремень на плечо, и растянула мехи. Пальцы её быстро пробежались по кнопкам, и мы услышали мелодию «Уральской рябинушки». Мы с Мариной переглянулись.
– Мама моя очень любила эту песню. – Тётя Женя доиграла один куплет и отставила баян, покрыв его снова салфеткой. – Говорит, что папка ей эту песню всегда играл, а она пела. – Она нежно погладила его лакированный бок. – Орфеюшка наш! Вот и отремонтировали мы тебя. Спасибо вам!
И вдруг я услышала, будто где-то далеко, очень тихо и глухо, продолжала звучать мелодия «Уральской рябинушки». Марина, видимо, тоже её услышала, потому как глаза её расширились и она повернулась ко мне. Мы с минуту смотрели друг на друга, потом Марина шепотом спросила:
– Откуда это?
Тётя Женя села на кровать и закрыла лицо руками. Марина спросила её:
– Это ведь не первый раз музыка у вас тут слышится, да?
– Нет, не первый. – Тётя Женя тяжело вздохнула. – Бывает, среди ночи я просыпаюсь и слышу её. Когда днём звучит. Я подойду к баяну, вот так положу на него руку и говорю: « Грустишь по хозяину своему?» От этой игры так тоскливо на сердце становится, словно панихида звучит! А мама говорила, что папка всегда весело и забористо играл.
– Так это ещё при вашей маме началось? – спросила я.
– Да, при ней ещё. Она мне говорила, что когда первый раз услышала, вся уревелась тут, возле баяна.
– А когда первый раз она услышала?
– Не знаю точно, но вроде, через некоторое время после похорон.
– А как она это объясняла? – Продолжала допытываться я. – Что-то ведь она предполагала?
– Говорила, что тоскует он. И что покоя и там себе не нашёл. – Она помолчала, потом добавила: – И кнопки у баяна не первый раз пропадают. То возле подъезда найду, то возле карьерной дороги, иногда в квартире. А месяц назад, когда пыль протирала и заметила, что опять одной кнопки нет, не могла её нигде найти, походила, походила, и думаю, всё, пропала.
– А почему Вы нам сразу не сказали? – спросила я.
– Так что говорить, смешно ведь, скажете, с причудами. – У неё покатились по щекам слёзы, и она отвернулась, смахивая их.
– Нисколько. – Мы с Мариной сели рядом с ней и я спросила: – А что-нибудь необычное с вами в последнее время не происходило?
– Да ничего, вроде, и не было. – Она задумалась. – Ну, если только … Я убрала его фотографию из серванта. Она стояла там всегда, с того времени, как мама поставила. И такая вся выцветшая уже была, я её, конечно, не выбросила, а убрала к остальным фотографиям в пакет. Сейчас покажу.
