Николай Шмагин
Мечты иногда сбываются
Худо-бедно, но вот уже дядя с племянником в самом магазине, тут как сельдей в бочке, народу набилось, давка.
За прилавком две шустрые продавщицы бойко отпускали ценный продукт. Получив свои бутылки, мужики протискивались на выход, уступив место следующим жаждущим отовариться.
У входа образовался затор, какой-то молодой парень с руганью стал пробиваться к прилавку, даже сумел вскочить мужикам на плечи, и по головам пролез к продавщицам, сунув им деньги в руки и требуя водку поскорее.
– Да на тебе, смотри не захлебнись, – не стала пререкаться с ним продавщица, забрав деньги и всучив в его жадные лапы бутылки, лишь бы побыстрее убрался восвояси.
– Не захлебнусь, не ждите, – заржал в ответ парень, и таким же макаром выбрался на улицу. Стало потише.
– Это Валерка, ухажер нашей Маринки, – пояснил дядя Митя племяннику без особого осуждения в голосе, Николай кивнул, мол, понимаю, тем более, их очередь приближалась, наконец, они у заветного прилавка с продавщицами, глаза в глаза:
– Нам на троих, отпустите шесть бутылок, – дядя Митя протянул им деньги, в ответ: – А кто третий, где он?
– Это мой брат, у меня в машине сидит на стреме.
– Сидит-сидит, не сомневайтесь, да вы его знаете, это Николай, художник, – раздалось из очереди, вокруг заулыбались, подтверждая правдивость сказанного.
– Ладно, давайте деньги, – продавщица отпустила им водку, стрельнув глазом на Николая, – поверю на слово. Вы на пьяниц не похожи, – она даже улыбнулась для разрядки.
– Мы не пьющие, только по праздникам, – повеселел и дядя.
Выбравшись на волю, добытчики подошли к машине, из которой вился сизый дым, это художник Николай Дмитриевич накурился махорки и задремал.
– Так ты мне машину спалишь, – осерчал старший брат на младшего, раскрывая дверцы машины настежь, тот обрадовался, увидев столько водки, но дядя вручил сумку с бутылками племяннику: – Доверяю только тебе, смотри в оба.
Сам уселся за руль, завел машину, убедился, что все на местах, захлопнул дверцы, и решительно нажал на газ:
– Все, едем к Маруське в гости, пора обедать.
В гостях у М.Д.
Лихо подрулив к дому на углу Жуковской, остановились у крыльца, за окнами мелькнула голова хозяйки, распахнулась дверь:
– Проходите, я уж заждалась, вечер скоро, а вас все нет и нет, – улыбалась им Мария Дмитриевна, – Коля, давно не виделись, тебя и не узнать, настоящий москвич, – говорила она, запирая за гостями парадную дверь на запирку.
Из кухни в коридор прошмыгнули три кошки, знающие крутой нрав дяди Мити. Гости разделись.
– Два дня меня не было, а на кухне уже бардак, кошками воняет, – ворчал дядя, по-хозяйски проходя в горницу и ставя на стол бутылку водки. Отец тут же уселся на стуле.
– Присаживайтесь за стол, у меня давно уже все готово, – суетилась хозяйка, расставляя на столе посуду, большую сковороду жареной картошки с мясом, соленые помидоры с огурцами, в центре стола рядом с водкой появилась бутылка портвейна, явно из ее запасов, в магазинах-то пусто, шаром покати.
После нескольких часов в очереди за водкой как приятно сидеть за таким столом, выпивать, закусывать, да еще рядом с отцом, дядей и его женой.
Нечасто он приезжает в Алатырь, поэтому помнит и чтит эти встречи у Марии Дмитриевны. Дядя верховодил за столом, отец на сей раз сидел смирно и терпеливо ждал, когда снова нальют вина, ел он мало, как обычно.
– Помню, приехала я в гости к Антонине Ивановне, в Мурманск, а в ее квартире везде ковры; на стенах, на диване, на полу, как в музее, приняла меня, как королеву, коньяком угощала, пироги, пельмени, а мне еще дальше ехать, к дочери в Североморск, – захмелев, разговорилась Мария Дмитриевна, вспоминая свою поездку на Север.
– Она всегда об этом вспоминает, когда выпьет, – подначивал дядя Митя, подмигивая племяннику с братом, и разливая вино по фужерам. – Давайте выпьем за моего племянника, он ВГИК заканчивает, скоро писателем станет.
– Коля у нас самый умный, я всегда знала это, – оживилась хозяйка, чокаясь с гостями, – выпьем и снова нальем!
Схватив пустые бутылки, унесла на кухню и вернулась с новой бутылкой портвейна. Отец с дядей оживились…
…
Мерный стук маятника настойчиво проникал в сознание, пока до него не дошло, что он проснулся. Открыв глаза, посмотрел на настенные часы, не пора ли вставать, увидев, что пять утра, снова закрыл их, можно еще подремать, тем более, что дядя храпит на своей кровати, а отец на кухне, на Юриной.
Вчера вечером они распрощались с Марией Дмитриевной и, несмотря на ее уговоры остаться ночевать, пошли домой. Перед этим дядя открыл ворота, и поставил свой лимузин во дворе ее дома, так надежнее. Пусть постоит до завтра.
Дошли нормально, отец на сей раз не выступал, как бывало, вел себя тихо, и полегли спать, притомились.
Сегодня надо побывать в подгорье, повидаться с Панькой, зайти к Глазыриным, съездить на Стрелку, на Бугор к крестной, но главное, купить на вокзале билеты, пора ехать в Москву.
С этими мыслями он снова заснул, и проснулся уже поздно по местным меркам, в восемь утра.
Дядя Митя занимался хозяйством на кухне.
– Ты один, а отец где, уже ушел?
– Он не любит дома сидеть, скучно ему, к дружкам побежал.
– Пойду за водой сбегаю, – схватился он за ведро.
– Помои не забудь вылить.
На завтрак чай с хлебом и колбасой по случаю племянника в гостях, сахарок. – Все, дядя Митя, побегу на станцию за билетами, потом пройдусь по друзьям и назад.
– Погости немного, когда еще приедешь.
– Некогда, к сессии надо готовиться, на работу скоро, пора ехать. Да, чуть не забыл сказать. Олин магазин рядом с институтом Склифосовского находится, главврач книжки любит, вот она и договорилась с ним, что вы с отцом приедете, подлечитесь у него.
– Это было бы неплохо, – заинтересовался дядька, забыв о делах. – А что, после праздника и нагрянем. Хорошо придумал.
– Ну вот, а я о чем толкую, понимать надо, – с этими словами Николай надел куртку с капюшоном, схватил сумку и был таков.
Дядька одобрительно посмотрел ему вслед, закрыл дверь.
Молодец племянник, деловой, весь в дядю уродился. С этими мыслями он собрался, запер квартиру, и пошел к Маруське, надо машину домой пригнать, в гараж поставить, а то непорядок.
До станции недалеко, народу в кассах немного, так что вскоре Николай с билетами в кармане сел в автобус, доехал до обувной фабрики, и свернул на улицу своего детства, бывшую Сурско – Набережную, а ныне улицу Покровского.
Родное подгорье
Прошел мимо обрыва, ведущего в Сандулеи с кривыми улочками и переулками, глядя на Суру, засурские луга и поля с перелесками, на дальний лес, куда они ходили с пацанами за грибами и ягодами, как они нарвались там на медведя, тоже любителя ягод, и улепетывали от него аж до самой реки.
Душа его возрадовалась, возликовала, словно в детство вернулась, в родную гавань после бурного житейского моря на чужбине. На лице застыла блаженная улыбка, и он не скрывал ее, да вокруг и не было никого, кроме собак, обленившихся за лето.
А вот и родной спуск Дмитрова. Ноги привычно и ловко понесли его вниз, к калитке двухэтажного деревянного дома, в котором жил Панька с женой, матерью и братом.
На стук открыла незнакомая женщина.
– Здравствуйте, а Дамарины живут еще здесь, есть кто дома?
– Нет их давно, вы что, приехали откуда?
– Из Москвы, жил я здесь в детстве. Последний раз в 81-м году виделись. Так что с ними, где они?
– Павел с женой где-то в районе проживают, брат его старший помер от пьянства, а мать ихнюю сестра ее младшая забрала к себе, в Ульяновск, там она и померла вскорости. Болела тяжко, ноги ей отняли в больнице по самые пахи, отмучалась, бедная.
– Так вы здесь теперь проживаете, ясно. Ладно, позже Павла найду, до свидания, спасибо за подробный ответ.
Он вышел за калитку в переулок, постоял, приходя в себя, не ожидал он такого исхода, хорошо хоть Панька жив.
Прошелся вдоль забора, посмотрел на дом, огороды, сады, где теперь копошились другие жильцы.
Ему вспомнилось, как Васька Устименко прислал недавно письмо из Арзамаса, где написал, что отец умер, и он забрал мать к себе. Сам он работает в НИИ, по специальности, женился. В письме находилась фотография, на которой молодожены стоят возле берез: он в бородке, модно одетый, в джинсах, настоящий молодой еще ученый-физик, жена стройная рядом, под стать ему.
Николай обрадовался, написал ответное письмо, он всегда знал, что его друг детства станет настоящим ученым.
Еще он узнал, что Шлепневы, жившие в полуподвальной квартире, как раз под квартирой Дамариных, получили благоустроенное жилье на Стрелке, так что в доме никого не осталось от прежних жильцов.
Поднявшись по переулку в город, он решил более никуда не ехать, в следующий приезд повидается со всеми, тем более, шел холодный осенний дождь, на кладбище под дождем делать нечего.
Дядя Митя коротал время в одиночестве, обрадовался ему.
– Все, билеты купил, прошелся по родным местам, больше никуда не пойду, потом как-нибудь, летом приеду, тогда другое дело, – уговаривал он скорее сам себя, принюхиваясь: – Чую, щами со свининой опять попахивает, угадал?
– Угадал, отец забегал недавно, скоро подойдет, будем обедать, – загремел дядя посудой, тут и отец явился не запылился, – что я говорил, старый солдат чует, где мясом пахнет.
– Мне мясо нельзя, бабу захочу, лучше винца, – хитро ухмыльнулся отец, вручая брату авоську с хлебом, тот смягчился.
– Вот всегда бы так, а то дашь ему денег в магазин сходить, его и след простыл, через день явится, будто ни в чем не бывало.
– Брось бурчать, нам с сыном обедать пора.
– Видишь Коля, за версту чует выпивку, – дядька ловко разлил щи по тарелкам, разрезал мясо на три части, затем раскромсал буханку белого хлеба крупными кусками, вынес и поставил на стол бутылку водки, стопки.
Отец уже сидит за столом в ожидании.
– Давай Коля, ты у нас самый молодой, разливай.
Николай не заставил себя ждать. Выпили, и за щи с мясом, кроме отца. Он положил перед собой на клеенку хлеб, мясо, и нетерпеливо ждал, пока брат с сыном наедятся.
– Ты поел бы, отец, вон какой худой стал, бледный, – Николаю жаль отца, но тот как кремень, в ожидании:
– Закусь ломает кайф, наливай давай.
Под щи с мясом бутылка опустела быстро.
– Вот, Коля зовет нас в Москву, на лечение, и не куда-нибудь, а в институт Склифосовского, сам главврач сказал, подлечим, пусть приезжают, – возвестил захмелевший дядя Митя.
– Это Ольга договорилась с ним, она на дефиците сидит, за хорошие книжки все сделают, – подтвердил Николай, отец оживился: – За это грех не выпить.
Дядя Митя глянул на племянника, тот покачал головой, тогда он пошарил в своем бездонном кармане штанов и выудил оттуда трешницу: – Нам хватит, а это тебе вместо мяса.
Отец схватил деньги и бросился одеваться:
– Я быстро, может, еще ночевать приду, – и исчез за дверью.
– Теперь до завтра не явится, – подытожил дядя Митя, кто-кто, а уж он-то знал брата от а до я, как любил говорить отец.
– Дядя Мить, когда я прибирался у отца, пока он бегал в магазин, не нашел ни холстов, ни красок с кистями, что я прислал ему в посылке. Ты не знаешь, где они, может у тебя?
Дядя крякнул, сочувственно глянув на племянника.
– Со мной он ничем не поделился. Сначала берег все это, хвалился, что будет писать свой портрет, потом замолчал. Я спрашиваю, ну когда ты приступишь к написанию автопортрета?
Он взбесился и убежал. Дня три не приходил, потом явился, и я понял, он пропил и холсты и краски с кистями, нет у него ничего.
– Жалко, мог бы написать твой портрет, или свой.
– Он уже ничего не может написать, Коля. Больной человек, еле ходит, махорку курит, – вздохнул дядя Митя, жалея брата.
Затем они подремали, каждый на своем месте, вечером попили чаю, посмотрели «Время» по телевизору и полегли спать, калякая о разном, пока не уснули под мерный стук маятника часов.
Прощание
Наутро все повторилось сначала, но уже с долей грусти в душе: вынос помоев, выход за водой на колонку, завтрак, после чего дядька занялся обедом, а племянник стал собираться в дорогу.
Тут и отец пришел. Прежде чем закрыть дверь, оглянулся, нет ли кого в коридоре. Вроде нет, плотно закрыл дверь.
– Коля, я должен сказать, за твоим отцом следят, – понизил голос дядя Митя, глянув на брата: – Видишь, он сам не свой ходит.
– Кто за ним следит, зачем?
– Мне ребята говорили, по секрету, они заметили, что за их шефом следит приезжий из Чебоксар, потом они разузнали, он из органов, майор, подходит к ним словно невзначай, и спрашивает: а ваш шеф где сейчас, не подскажете?
Они ему: Зачем тебе знать, он сам себе хозяин, где хочет, там и ходит. Дали отпор, значит. Он отошел, а они побежали разыскивать твоего отца, чтобы сообщить о слежке.
Николай заметил, что отец внимательно слушает их разговор.
Дядя Митя подмигнул племяннику и продолжил:
– К твоему отцу домой зачастили алкаши, собираются, пьют, орут о чем попадя, разговоры ведут, мол, власть плохая, менять ее пора. Отец с ними согласен, кивает, вот и докивался.
Отцу: – Смотри Николай, прикроют скоро твою хазу, да еще в кутузку посадят. Дело к тому движется.
Племяннику: – Друзья-то у него аховые собираются, заложит его какой-нибудь хнырик, говорят, майор велел жучок в его доме поставить, на прослушку. Это уже серьезно.
– Я искал везде, не нашел ничего, – прохрипел отец, кашляя.
– Спецы так прячут, хрен найдешь, – возразил дядя Митя, – говорю ему, больше к себе не ходи пока, пусть алкаши от тебя отстанут, а ты у меня поживи, вдвоем веселее, по хозяйству там, в магазин сбегать, – хитро усмехнулся дядька, и тут до Николая дошел его тайный замысел: он хочет отвадить брата от компании, вот и навел тень на плетень.
Стратег дядя Митя, ничего не скажешь. А отец совсем плох стал, постарел, боится всего: – Ладно, дядя Митя, ты уж совсем застращал отца, ему конечно, здесь с тобой лучше будет.
И отцу: – Отец, дядя Митя дело говорит, надо залечь на дно и переждать, пока этот майор не уедет обратно в Чебоксары.
– Вот-вот, и я о том же толкую, – взбодрился дядька, сообразив, что племянник раскусил его замысел. Теперь их двое.
– Согласен, гони трешницу, сбегаю вина найду, надоела твоя водка, обмоем это дело, – отец тоже не лыком шит, получив деньги, сразу взбодрился и смело зашаркал в коридор.
Дядька с племянником одобрительно засмеялись, мол, есть еще у него порох в пороховницах, поживем, хлеб пожуем.
Только теперь сын понял по-настоящему, как постарел отец: осунулся, седая щетина уже не могла скрывать морщины, взгляд потух, рот провалился, в дрожащих руках скворчала вонючая цигарка, ноги в резиновых сапогах шаркали по полу, но он не сдавался, хотя трезвому это давалось тяжелее, чем под градусом.
Отец сбегал в дом к знакомому грузину и вернулся с бутылкой красного. Запыхался. Хромает. Но душа радуется.
После обеда, за которым выпили по стаканчику вина, больше Николай не стал пить перед дорогой, присели в ожидании.
Дядя Митя при отце отсчитал племяннику сто рублей, тот не возражал, отец был доволен. У всех троих теплилась надежда, что в Москве дядю и особенно отца подлечат, поправят здоровье и он станет меньше пить, возьмется за ум, наконец.
Настало время прощаться. Николай обнял дядю, затем отца.
– Может, я провожу тебя, сын, на станцию, – в голосе отца сквозила неуверенность, но и надежда.
– Не надо, отец, оставайтесь дома. Вещей у меня нет, сам дойду, чего зря волноваться. После праздника приедете ко мне, комната у меня теперь большая, с балконом. Буду ждать вас.
Он взял Олину красную дорожную сумку, в которую засунул свою зеленую, поменьше, и решительно закрыл за собой дверь квартиры, в которой остались отец с дядей, его самые близкие и дорогие сердцу алатырцы, сбежал вниз по лестнице, на улицу.
Пришел на станцию, на путях уже стоял пригородный поезд «Алатырь-Канаш», шла посадка. Он успел занять место у окна.
Теперь можно ехать. Когда едешь на пригородном в Алатырь, на душе радость, когда из Алатыря – грусть: мимо окон проплывают домики с садами и огородами родного подгорья, вот поезд прогрохотал по мосту через Суру и въехал в лес.
Два часа езды до Канаша, с остановками сначала в Алтышево, затем идут Атрать, Киря, Буинск, Ибреси, Янгличи, не считая разъездов, входят и выходят люди, наконец приехали.
Теперь с пустой сумкой и через переходный мост пройти одно удовольствие, поглядывая сверху на вокзал, пути с поездами, и вдыхая с детства знакомый особый аромат железной дороги.
Почему-то в памяти всплыли стихи любимого поэта:
«Один и тот же сон мне повторяться стал.
Мне снится, будто я от поезда отстал,
Один в пути зимой на станции сошел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел.
…
И я хочу за ним бежать и не могу
И чувствую, сквозь сон, что все-таки бегу…»
К чему бы это, вроде не к месту вспомнилось, словно пророчество какое, отогнал от себя тревожные мысли Николай, и спустился с моста на перрон вокзала. До прихода скорого поезда «Чебоксары-Москва» времени навалом, не зайти ли в ресторан?
А что, для поднятия настроения очень даже неплохо.
Народу немного, сел за столик у окна, примерно там же, где и в свой прежний проезд, с видом на буфет, и картины местных художников на стенах, на росписи под сводами потолка.
Подошла официантка и он заказал бифштекс с яйцом, бутылку жигулевского пива. Настроение вошло в норму.
После ресторана купил в киоске все местные газеты, что были, пару журналов, пусть Оля почитает местную прессу, и минуя залы ожидания, вышел на перрон, там воздух свежий.
Вскоре подошел поезд, и он занял свое место в плацкарте, на нижней боковой полке. Вагон был уже обжит пассажирами, проводница забрала у него билет и рубль за постель, разнесла желающим чай, поезд набирал ход, минуя Канаш с пригородом.
Николай смотрел в окно, вспоминая постаревшего отца с дядей, огромную очередь в магазине за водкой, он был рад, что съездил к ним, теперь вся надежда его была на московских врачей, благодаря которым дядя Митя живет-поживает на этом свете, после успешной операции в институте им. Герцена.
Они и отца поставят на ноги в институте Склифосовского.
Надежда умирает последней
Утро выдалось ясным, хотя и холодным. Николай бодро шагал от метро к высотке на проспекте Мира, в которой на третьем этаже проживала его Оля с семейством.
Москва всегда вселяла в него радость и надежду в свои силы, как показало время, и будущее тоже было подвластно ему.
Родителей и дом, в котором родился, не выбирают, поэтому к Алатырю он относился с особым трепетом и чувством любви, но теперь Москва стала его вторым домом, его настоящим и будущим.
Ольга с семейством были дома, рано еще.
– Приехал наш путешественник, теперь все в сборе, – потчевала его Оля завтраком, он тоже был рад, рассказал о поездке.
– Дядька с отцом обещали приехать после праздника, ты поговори с главврачом, как он, не забыл об обещании, отец совсем плохой стал, сдал, я сразу это понял, как увидел его.
– Приедут, устроим и подлечим, об этом не беспокойся.
– Как-нибудь вместе в Алатырь съездим, покажу тебе свой райский уголок, заветные места, – прижал он ее к себе, но в коридоре ходили, того и гляди заглянет кто, и он понял, придется подождать до вечера.
– Надо будет дверью заняться, замок поставить, укрепить, покрасить, когда сделаю, удивишься, дверь свою не узнаешь.
– Хвалила себя калина, что с медом хороша.
– В Алатыре нет ничего, вот газеты привез, открытки, к теткам не ходил, а то бы банок надавали с капустой и вареньем, не дотащить, – оправдывался он, понимая, что с пустыми руками негоже приезжать, – даже на кладбище не сходил, дождь, грязь.
Еще он рассказал Оле, как они ездили на Бугор за водкой, она смеялась в ответ, ей все нипочем, добрая душа сама все отдаст, не требуя ничего взамен, приехал, и она счастлива.
О нем и говорить нечего, он дома, рядом с Олей.
– Бабуля наша тоже плоха стала, заговаривается, мама работает, Кирюша учится, французский штудирует, произношение по кассетам шлифует. Педагог его хвалит.
– То-то я смотрю, куда магнитофон подевался. Ладно, пускай пока шлифует, Юра Антонов от нас не убежит.
– Мы с мамой стиркой занимались, я по магазинам моталась, помимо отпуска у меня еще отгулы есть.
– Я тоже думаю, до праздников обо мне не вспомнят на студии, а там видно будет. Буду работать над сценариями, сессия не за горами, контрольные пора готовить.
– Об этом не переживай, я уже договорилась с Куршиным, скоро будут у тебя твои контрольные.
Так бы и говорили весь день, так им было хорошо вместе.
– Вчера вечером с мамой бабулю мыли в ванной, так она не хочет мыться, брыкается, ругается матом, – удивлялась Оля, – голову не дает мыть, потом еле волосы расчесали. Больно, кричит.
Я ей говорю, бабуля, надо мыться, а она сердито так на меня посмотрела, и отвечает: ничего, скоро на полу помоете.
Они помолчали, думая каждый о своем: он об отце, она о бабе Варе, даже в мыслях не допуская того, что видимо, скоро придется расставаться с ними навсегда. Авось, не скоро еще.
В дверь постучали, в комнату заглянула Тамара Федоровна:
– Оля, обед пора готовить, никак не наговоритесь?
Оставшись один в комнате, Николай прошел к окну и сел за свой письменный стол, заставленный книгами, стопками бумаг, сценариями. Работы непочатый край, только строчи – не ленись.
Как об этом говорит его педагог, Лесин Валентин Петрович: сначала составьте план работы, затем поэтапно приступайте к осуществлению намеченного, и так каждый день. При упорном труде все у вас получится. Глаза страшатся, руки делают.
Ну что ж, приступим, нам не привыкать…
Телеграмма
Шестого ноября у всех было предпраздничное настроение, Николай еще с утра съездил к себе на Кржижановского, снял показания со своего счетчика, сходил и оплатил коммуналку, прибрался в комнате, закрыл балкон.
В комнатах у соседей гремела музыка, звенели стаканы, там уже отмечали праздник заранее, но его это мало касалось, он запер свою комнату и поехал на проспект Мира.
Какой разительный контраст, чистота, тишина в большой квартире, где царил матриархат, даже Тишка уютно дремал на своем половике у двери, а в воздухе благоухало праздничными пирогами, аж слюньки потекли у проголодавшегося художника.
В коридоре появилась его Оля, как волшебница, на подносе блюдо с пирожками, кофе в кофейных чашках, они закрыли за собой дверь комнаты, и в их райском уголке наступил праздник.
Поздно вечером, когда все готовились ко сну, раздался звонок в дверь. Тамара Федоровна открыла, и ей вручили телеграмму.
«Коля, тебе телеграмма из Алатыря!»
Николай вышел в коридор, взял телеграмму:
«Коля, срочно приезжай, умер отец. Дядя Митя.»
Прочитав ее несколько раз, вернулся в комнату, сел. Вскочил.
– Надо ехать на вокзал, за билетом.
– Я с тобой, одного не отпущу, – Ольга видела, в каком он «никаком» состоянии, – мама дала сто рублей тебе на расходы, больше нет. У нас с бабулей тоже дела плохи. Мало ли что.
В кассах на Казанском вокзале пришлось постоять в очереди, Николай показал телеграмму, купил билет на первый же поезд, идущий через Канаш, вернулись домой.
– Надо бы брату позвонить в Мурманск, хотя, дядя Митя наверняка и ему послал сообщение.
– Коля, давай поспим немного, – прикорнули, настало утро.
После завтрака Николай уже собрался на выход, как приехал всполошенный брат Володя из Мурманска.
– Я как получил телеграмму, сразу в аэропорт, прилетел и на такси прямо к вам, – сообщил он, с любопытством оглядываясь.
Ольга принесла из кухни поднос с кофе и бутербродами.
– Выпейте по чашке кофе с колбаской, тогда поедете, время еще терпит, – возражать ей братья не стали, после кофе они взбодрились, оделись: – Все, пора ехать.
Николай чмокнул Олю в щеку, кивнул остальным, и они с братом поспешили на вокзал. Им удалось купить билет на тот же поезд, и даже вагон, только места разные.
Поехали. Посидели на Вовиной полке в купе, перекусили, пили чай с пассажирами других трех мест, настало время разбирать постели. Настроение у обоих угнетенное, не до разговоров.
– Мне как всегда, везет, – у Николая оказалась верхняя боковая полка рядом с туалетом. Заправив постель, они присели было на нижнюю, возле столика, мимо них шныряли взад-вперед желающие умыться и оправиться, хлопала дверь, из тамбура несло туалетом, табачным дымом и холодом.
– Ладно, я пойду к себе, пора спать, – и Вова быстренько ушел. Николай усмехнулся, младшему брату не пришла в голову мысль уступить старшему свое место.
Ничего, как-нибудь перекантуюсь, не привыкать. Он много чего навидался и претерпел в своих юношеских мытарствах и мог, как верблюд, терпеть жару и холод, голод, если надо, а здесь как раз тот случай. Не каждый день едешь на похороны отца.
Он залез на свою полку и задремал, накрывшись одеялом и уцепившись рукой за оконную решетку, на всякий случай.
Когда поезд остановился в Канаше, они с братом вышли на перрон и по свободным от составов путям перешли к вокзалу, повезло на сей раз. Посмотрели расписание пригородных поездов.
– Пойдем на автовокзал, тут недалеко, на автобусе раньше приедем, – решил старший брат, младший послушно шел следом, хотя куда теперь торопиться, посидели бы в зале ожидания, чайку в буфете попили, подремали, – думалось ему.
Отца он знал плохо, поскольку маленький был, когда мать с отчимом увезли его в Мурманск, потом он несколько раз бывал в Алатыре, и видел отца не с самой лучшей стороны, особо запомнилась ему поездка после службы в армии, он даже хотел уехать раньше времени, да брат отговорил.
Тогда отец пил и безобразничал сверх меры. Володя вздохнул и прибавил шагу, чтобы не отстать от старшего брата.
Николай как в воду глядел, они едва успели на автобус, и приехали в Алатырь намного раньше пригородного.
Автовокзал находился рядом с железнодорожным, от которого рукой подать до дома, где жил дядя Митя.
Прощание. Отец
Когда Николай с братом вошли в квартиру, отец лежал на столе в красном углу под иконами, у окна, и на лице его застыла пьяненькая улыбочка. Он так и не понял, что умер.
Дядя Митя с трудом хромал по комнате на протезе.
– Проходите, вот натер культю, набегался по городу с утра, был в милиции, оформлял документы о смерти, – он был растерян, бледен, – сегодня праздник, все пьяные, некому гроб сделать. Договорился с соседом-столяром, он обещал, говорит, ради Николая сделаю, чего уж там.
– Что это за ссадина у отца на темени, переносица разбита, – склонился над отцом Николай, разглядывая повреждения на лице, голове, их он увидел сразу же.
– Это он еще вчера подрался с кем-то, весь день простоял на морозе в очереди за водкой, принес литр, стал пить прямо из горла, и захрапел за столом, – рассказывал дядя, собираясь на выход.
– Ну думаю, проспится, не впервой. Занимаюсь делами на кухне. Слышу грохот, выхожу, он на полу лежит, не дышит. Поехал на машине за Маруськой, позвонили в скорую. Приехал врач, осмотрел, инсульт двусторонний, зафиксировал смерть. Дали телеграммы вам, – оглядел он племянников.
Те стояли молча, внимая дядиным объяснениям.
– Все, поехали к Маруське. Пообедаем, отдохнем, завтра с утра надо материю для обивки покупать, в инвалидный ехать за водкой и продуктами на поминки. Дел полно.
Машина стояла возле гаража, наготове. Сели, поехали, вот и дом Марии Дмитриевны, она сама в дверях встречала их:
– Проходите, с приездом, обед уже готов.
К вечеру хозяйка истопила печь, ночевать Николая уложили на диван, Вове постелили на полу у печки.
Ночь прошла как в бреду, на жестком старом диване, на полу храпел Вова, на кровати у стенки бубнил дядька, внушая что-то хозяйке, перед внутренним взором то появлялся, то уплывал куда-то скорбный лик отца с пьяненькой улыбочкой…
…
С утра Николай с Марией Дмитриевной пошли на рынок, в поисках материи для гроба, а дядя Митя с Вовой поехали за продуктами для поминок. Для участников ВОВ был специальный магазин на выезде из города, прозываемый в народе инвалидным.
На похороны и поминки водку с продуктами продавали по справке о смерти. Там они выкупили спиртное, продукты: ящик водки, мясо, колбаса, крупы, селедка, все строго по списку, ничего лишнего. Расценки государственные, не как у частников.
На рынке материала разного хоть завались, но для покойника мужского пола, к тому же участника ВОВ, гроб с крышкой полагалось обить красной материей, ее-то нигде и не было.
Обежали весь рынок, что делать, куда идти?
– Обожди, Коля, передохну чуток, – Мария Дмитриевна вынула из коробочки таблетку валидола, положила под язык.
Николай с жалостью глянул на ее землистого цвета лицо, стой не стой, а идти надо. Зашли еще в два магазина, нет.
– Сходите на станцию, может там есть, – посочувствовала им продавщица, глядя, как задыхающаяся женщина кладет под язык таблетку валидола, еще одну.
– Марь Дмитриевна, идите домой, я сбегаю, – и он со справкой о смерти в руках побежал по улице прямиком до станции.
Там, на привокзальной площади, в магазине «Ткани» ему отпустили наконец красной материи «Кумач» положенные метры, и ни сантиметра более. С этим тоже было строго.
Еще купил новые носки, вспомнив про босые ноги отца.
«Соберись Николай, раскисать нельзя, держись», – бормотал он про себя, подбегая к дому. Дверь открыта, в комнате знакомые мужики, готовый гроб с крышкой стоял у печки, дядя Митя, рассчитываясь со столяром, вручил ему литр водки:
– Спасибо, Степа, выручил ты меня.
– Чево там, ради Николая поди, – столяр был явно доволен, и поспешил на выход, мужики понимающе усмехнулись, с литром водяры в кармане ему сам черт не брат.
– Кумач на станции купил, на рынке не было, – сообщил Николай дяде, и тут же приспособился обивать гроб материей на кухне, это оказалось не так просто, но он недаром слыл хорошим декоратором, и через пару часов гроб с крышкой были готовы, даже красная подушечка, набитая стружками, в изголовье.
– Молодец, Коля, – дядя Митя был доволен. – Прямо как из магазина. Учись Володя, у брата, как руками надо работать.
Тот молчал, чувствуя себя не в своей тарелке.
Мужики разошлись, попрощавшись: – Завтра с утра пораньше явимся, все сделаем как полагается. Не беспокойся, Димитрий.
– Поминки будут у Маруськи, она договорилась со знакомой поварихой, Людкой, все приготовят как следует, – планировал дядя, – а завтра ребята подойдут, отца оденут и в гроб положат, пойду машину в гараж поставлю, – и он захромал к выходу, Вова за ним следом: – Я с тобой, помогу, уж в машинах я разбираюсь.
Оставшись наедине с отцом, Николай надел на его ледяные ноги новые носки. Подошел к изголовью. Пьяненькая улыбочка сошла с его лица, оно стало спокойным и умиротворенным.
Отец часто мечтал в последнее время о том дне, когда он купит ящик водки, выпьет ее всю, и уйдет из этой проклятой жизни. Хватило и одной бутылки.
Он смотрел на отца, словно запоминая на всю жизнь. Не прошло и месяца, как он видел его живого, разговаривал с ним.
