Николай Васильевич Успенский
Повести и рассказы
– Садитесь. Ну, как ваш барин?
– Что ж ему? Все ломает да коверкает. Деньжищев пропасть! анжирею затеял; прачешную строит, садовника из Питера выписал – деньги вольные!
– Нуте-ко другую, – сказала хозяйка, поднося кучеру ратафии.
– Как его бишь зовут, барина-то?
– Захар Ильич… прозывается Абалонов.
– Что ж, за водкой приехал?
– За водкой. Просил очищенной что ни есть.
– Видно, самому?
– Да у него для всех одна!
– Я слышал, барин добрый, – говорил целовальник, – и образованный человек.
– Человек, надо сказать, так: по книжной части это первая его страсть! Теперь нарочно из Питирбурха выписывает разные журналы, газеты… без книг ни одного дня не может прожить. Как сейчас встал, прямо: «Васька! газету…» И, должно, эти книги, Федор Петрович, человека, как сказать, одуряют: что вот теперь, я полагаю, водка для нашего брата, то для господ – книга. Потому она что-нибудь это в разуме у них… там… погляжу я на своего барина: ровно рехнулся… увидал у Селезенкина помещика винный завод – «а! говорит, то-то мне и нужно! Надо, говорит, себе состроить!» Тоже рысистых лошадей хочет заводить. Ну, известно, барин, надо говорить по правде, душевный и простой.
– Пожалуйте водочки, – потчевала хозяйка.
– Человек вежливый! – разламывая крендель, продолжал кучер, – благородный, значит, потому образованный человек, не так, как теперь здешние помещики – всё норовят дело не дело облаять нашего брата; ну, а этот малого ребенка не обидит, и опять же ихняя супруга только и знает что по-французски жарит; верно говорю вам.
– Ну, что же, господа-то часто ездят к нему?
– Нет, спервоначалу повалили было, а тут что-то и оселись… Однако бывают; да наш барин, я вам докладываю, чудной: он теперь любит с плотником балами заняться, с столяром или с простым мужиком. А господ он мало привечает и сам у них редко бывает. Ездит иногда вот к Селезенкину, к Орлову, еще в город когда… А барыня, та любит в городское собрание ездить, офицеры к ней приезжают.
– Прошу покорно, – потчевала хозяйка.
– Ну, что ж, все больше чтением, вы говорите, занимается барин-то?
– Чтением! – Кучер, выпив водки, отплюнулся. – Чтением… как есть беда!
– Папиросок не угодно ли? – Ах, вот это чудесно! Наконец, кучер собрался ехать.
– К нам, Федор Петрович, просим покорно во всякое время, с хозяюшкой.
– А что, вашему барину не нужно будет рабочих лошадей?
– Аи есть?
– Есть…
– Волоките! Страсть нуждается… да ему что ни покажете, сейчас купит: как есть махонький ребенок.
Кучер сел на дрожки, крикнул: «Эй, поджарая!..» – и скрылся в облаке пыли.
Новый ямовский управляющий, Захар Ильич, был отставной офицер, но офицер цивилизованный, с московским лоском, московскими взглядами и обычаями, с ярым стремлением произвести коренную реформу в имении. Он был приятель самому хозяину имения, никогда не бывавшему в Ямовке, и свои приятельские отношения к нему ознаменовал тем, что женился на его любовнице, очень пышной и дородной московской институтке, которую привез с собою в Ямовку. Захар Ильич, имея полную доверенность от владельца, начал распоряжаться имением, как своим собственным; деньгами снабдил его тот же владелец, навязавший ему свою возлюбленную, от которой не знал, как отделаться. Пользуясь своими свежими силами, Захар Ильич начал с того, что сломал все риги, конюшни, хлебные амбары, даже самый дом, и принялся все строить снова. Поднялись размежевки с мужиками, явились каменные стены и красивые изгороди. Весь этот содом ошеломил окрестных помещиков, которые один за другим спешили познакомиться с Захаром Ильичом, как с человеком, видимо, богатым. Как образованный москвич, Захар Ильич считал своей насущной потребностью следить и за текущими событиями в отечестве, поэтому выписывал в Ямовку все газеты и журналы.
Целовальник Федор Петрович смекнул, что вблизи от него появилась лакомая добыча, стоившая целых двух Ямовок, – и крепко задумался.
II
Был погожий летний вечер. На балконе вновь выстроенного дома сидел за стаканом чаю Захар Ильич. У ступенек лестницы стоял мужик без шапки. Барин курил гаванскую сигару и громко толковал мужику:
– Не могу, друг мой! Ты очень хорошо знаешь, что теперь эмансипация, воля! другими словами, общая равноправность! ты со мной можешь поступить точно так же, как и я… Зайдет моя скотина к тебе на огород, бери ее, назначай и с меня штраф; в этом-то и заключается гарантия неприкосновенности имущества каждого из нас, в этом-то и весь прогресс!
Захар Ильич отхлебнул глоток чаю и откинулся на спинку кресел.
– Захар Ильич…
– Не могу!
– Простите!
– В чем тут простить? заплати штраф и ступай с богом! Правда, я человек добрый, это все узнали, но я не хочу делать поблажки никому, потому что всякого рода уступка ведет к беспорядку: мы, как граждане и просто как соседи, непременно должны стараться заставлять друг друга исполнять свои обязанности, иначе произойдет столкновение, путаница… Ты видел, какие ограды я выстроил? Сделай и ты то же самое! Я знаю, первый ваш враг – это лень. Прежде, во времена крепостного состояния, вы еще могли лениться и делать все из-под палки, зная, что в случае нужды помещик вас выручит; но теперь настало такое время, когда выручать вас более некому, когда вы предоставлены самим только себе, когда нельзя более жить спустя рукава! Вот то-то и хорошо! каждый из нас неминуемо должен сделаться гражданином в самом обширном смысле слова.
– Простите, Захар Ильич! – Не могу, друг мой!
Захар Ильич держал в зубах сигару и смотрел в сторону.
Вошла барыня Анна Григорьевна с целой толпой маленьких собачонок.
– Какой чудный вечер!.. и какая скука!
– Не знаю; мне не скучно, ma chere![12]
– Тебя вечно занимают разные пустяки – счастливый характер! а я не могу, как ты, целый час толковать с мужиком об эмансипации…
– Но надо же рано или поздно развивать этот народ, надо же внушать ему, что чужая собственность священна и потому ограждена законами и что…
– Мими! Каро! Каро! – закричала Анна Григорьевна на собак.
– Не могу, дружок! – обратился Захар Ильич опять к мужику.
Мужик упал в ноги.
– Послушай, я не терплю этого, встань! Я вижу, что в вас нет капли сознания своего достоинства. Человек! позови старосту! до какого унижения вы себя доводите.
– Что делать, Захар Ильич! дома есть нечего. Пришел староста.
– Послушай, Ефим, много там потравы сделала вот его лошадь?
– Нет, нисколько… опричь, что взошла.
– Ну, выпусти ее и отдай этому мужику. Ступай, любезный.
Староста и мужик удалились. Супруги молча глядели на раскинувшееся против них село с прудом, церковью, крестьянскими дворами и ветряной мельницей вдали, освещенной заходившим солнцем; на церковную крышу и сиявшие кресты слетались стада галок, на селе раздавались неясные крики людей и животных.
Перед балконом явился целовальник в длинном суконном сюртуке, с цветным галстуком, с фуражкой в руке.
– Здравствуйте, Захар Ильич!
– Вы чьи такие?
– Признаться, ваши соседи: вот тут, на большой дороге, кабак содержим.
– Так это ваш кабак-то?
– Так точно-с. Мы его, стало быть, снимаем уж лет десяток с прибавкой.
– У вас хорошая водка; кажется, мы у вас брали?
– У нас. Ваш кучер третьего дня приезжал. Водку мы держим всегда очищенную.
– Взойдите сюда. Что ж вы нам хорошенького скажете?
– Мое вам почтение, – отнесся целовальник к хозяйке, на что последняя отвечала легким движением головы, поглаживая собачку, лежавшую у нее на коленях. Однако черные глаза целовальника обратили на себя внимание барыни, и она поправилась в креслах, по-видимому намереваясь посидеть подольше на балконе.
– Ну-с? рассказывайте.
– Дельце такого рода: слышал я, Захар Ильич, что вы очень любите читать книги, одолжите мне какую-нибудь книжечку: сидишь-сидишь в кабаке, знаете – скучно! Получал я тут от одного дворника журнал «Странник», книжка занятная; да теперь, прочитавши эту книжку, и сижу без дела. А еще сызмаленька пристрастие-то есть к чтению…
– Хорошо! только напрасно вы читаете «Странник». А я вам дам «Русский вестник», «Отечественные записки», мало ли хороших книг? А газет вы не читаете?
– Никак нет-с.
– Вы у помещиков попросили бы.
– Здесь, Захар Ильич, помещики почти ничего не читают.
Супруги с улыбкой переглянулись, и Захар Ильич, опершись своим подбородком на палку, проговорил:
– Верю, верю!.. еще далеко от нас время, когда чтение сделается настоятельной потребностью каждого.
– Захар! – сказала барыня, – ты дай им роман Тургенева «Накануне».
– Да, да… Еще я вам дам «Современник», а впрочем, вот что, Анна Григорьевна, не дать ли им сначала Гоголя? Мне кажется, это будет некоторым образом фундамент для них… Опять же русский, народный писатель, этот, наконец, юмор…
Супруги даже обрадовались, что им предстоял такой удобный случай просветить целовальника. В них зашевелилось нечто похожее на родительское чувство к нему.
– Вы не читали Гоголя? – спросила Федора Петровича барыня.
– Не читал, сударыня.
– Так надо дать, Захар. Вот еще, пожалуй, «Подводный камень».
– Нет! к чему же, мой друг, «Подводный камень»?
Это немного неловко… для их семейного-то быта…
– А как же, по-вашему, их семейный быт должен оставаться в патриархальном состоянии?
– Там другие условия, mon ami!..[13]
– Лучше скажите, там больше деспотизма, нежели у нас, – сказала по-французски барыня.
– Я не спорю… Пожалуй, я дам и «Подводный камень»… Как вас зовут?
– Федором.
– По отчеству?
– Был Петров.
– Так, Федор Петрович, это мы вам устроим… Я вам дам книг.
– Благодарствуйте, Захар Ильич. Вы поистине отведете мне душу.
– Непременно, непременно. Садитесь. А я вот здесь занимаюсь хозяйством.
– Хорошее, сударь, дело. Хозяйство – занятие приятное.
– Конечно, сначала мне будет трудно! Придется бороться со многими закоренелыми обычаями здешнего края, но бог милостив. Я действую постепенно, не вдруг, даже и у себя в хозяйстве: сначала уничтожил здесь старые и совершенно неудобные помещения, сломал ригу, конюшню, амбары – и все это строю вновь. Скоро выпишу из Москвы молотилку, сеялку, веялку, сеноворошилку… У меня даже есть мысль выстроить, конечно со временем, при этом пруде винокуренный завод. Да-с, трудов предстоит много, но что делать! труд, труд – и все придет само собою.
– Конечно, без труда ничего не бывает, – скромно заметил целовальник, – говорит русская пословица: «Что посеешь, то и пожнешь».
– Я с вами согласен! Труд, так сказать, рычаг, залог всякого успеха! И в нашем отечестве настало именно время всеобщего труда, такое время, когда каждый из нас по мере сил своих должен трудиться. Спрашивается: почему западные державы опередили нас во всем? Почему? Да потому, что там каждый работает, как пчела, там нет бесполезных тунеядцев, паразитов… там благосостояние каждого определяется его собственным трудом! Человек! подай сигары!
– К такому именьицу следует приложить руки, именьице хорошее, – сказал Федор Петрович.
– Имение… как вас? кажется, Федор Петрович? Имение действительно хорошее. Ведь две с половиной тысячи десятин одной пахотной земли – за наделом крестьян! Кажется, золотое дно? Но вот подите же! – Хозяин закурил сигару. – Надо вам сказать, что владелец Ямовки – мне друг. Мы с ним вместе росли, вместе воспитывались. Он мне, одним словом, дал полную доверенность, даже, можно сказать, неограниченную… И только об одном просил: «Пожалуйста, говорит, приведи в порядок это заброшенное имение». Приехал я сюда и нашел все в таком беспорядке, в таком, как вам сказать, опустошении и запустении!.. То повалилось, другое завалилось; помещение для скота варварское, рига, конюшня, даже самый дом… ну, одним словом, я все это велел сломать и теперь взялся взаправду!.. Теперь я надеюсь все это взять в руки! Да, вот мне нужно обзавестись рабочими лошадьми…
– Лошадей, Захар Ильич, тут достанете. Конечно, и на Лебедянской ярмарке можно купить, но это далеко отсюда, и ярмарка придет не скоро. Тут один мой знакомый торгует лошадьми и дешево продает.
– Мне нужна рабочая лошадь, не дорогая, но крепкая.
– Лошади прочные у него. Я ему скажу, он даже отберет для вас особенных.
– Да, скажите ему; я вам буду благодарен. Вам не угодно ли, Федор Петрович, водки со мной выпить? Я в это время пью водку.
– Покорно благодарю.
– Васька! дай нам водки. Давеча утром был у меня священник. Я тоже утром пью водку… ну, а теперь выпью с вами. Одному как-то скучно пить.
– Без компании подлинно скучно.
Хозяевам, как видно, начинал нравиться Федор Петрович своею скромностию, необыкновенной вежливостию и, сверх того, еще жаждою к просвещению. Подали закуску.
– Прошу покорно! Что касается книг, то я вас награжу ими. Скучать не будете, – говорил хозяин, закусывая, – а насчет лошадей в самом деле скажите вашему знакомому, чтобы он пригнал их сюда показать мне.
– Это останетесь, сударь, довольны! лошади плотные, рабочие лошади, и возьмет он с вас недорого.
– Я думаю, вам очень скучно в кабаке? – спросила барыня, – даже страшно, мне кажется… живете одни… в поле…
– Дело наше привычное, ведь с малолетства этим ремеслом занимаемся. Конечно, бывают тоже разные случаи, не без того; говорит пословица: «Дурному человеку в поле – две воли».
– Какие же случаи?
– Да вот хоть, например, осенью было дело… Сижу я в кабаке, уж около полночи… вдруг кто-то стучит в ставень. Спрашиваю: кто? Не откликается… Жена спала это время, работник тоже спал, а я составлял счеты, писал. Слышу, опять кто-то стучит. Вышел я в сени, смотрю – ломают дверь. Я разбудил работника и пошел с ним. А он, известное дело, мужик, работник-то, струсил да ушел опять в кабак… А это были двое беглых солдат. Я связал им руки и наутро представил их в город.
– Вы сладили с ними?
– Сладил-с…
Барыня во все глаза посмотрела на Федора Петровича.
– Вы очень сильны? – спросила она.
– Хвастать не хочу, а, благодаря бога, езжу по ночам всегда один… про запас ничего не беру… Чего бояться? Его святая воля!
«Экой молодец!» – подумала барыня.
– Действительно, – заметил барин, – кто там что ни говори, а бог первая защита!..
– А что я так-то думаю, Захар Ильич, – начал Федор Петрович, – вы меня извините… Что бы вам выстроить здесь, в селе, торговую лавочку? Крестьян тут более девятисот душ, а им надо бывает купить то, другое… Город отсюда далече. Есть на постоялых дворах тут лавки, тоже не близко: верст шесть наберется. Опять, другое дело, касательно ежели что продать захочет мужичок, положим, хлеб, что ли… то он должен это везть вон куда, а то бы он продал здесь, у вас…
– Где же это выстроить?
– А вот у вас, напротив церкви, местечко-то; земелька ваша собственная, а местечко куда как хорошо! Теперь праздничное время, народ прямо от обедни в лавку: взял купил себе что надо и поехал себе с богом! Я не к тому, примерно, чтобы насчет обмана, как прочие торговцы… а бога боясь! Можно все пустить дешево супротив других, а барышок какой ни на есть будет: все вам очистится плохо-плохо триста рублей в год, а нет – и больше; вы и мужичкам пользу сделаете и себя не обидите. Да тут прямо можно выстроить постоялый двор, значит, на этом самом месте: тут проезд всегда хороший, даром что дорога проселочная. Я, как здешний житель, полагаю, что это будет хорошо; впрочем, советовать не смею… вы извините…
– Помилуйте, напротив, я вам очень благодарен. Но позвольте, точно здесь проезд хороший?
– Летом нельзя сказать, чтобы очень шибко ездили, а и летом тут ездят… Может, чай, изволите когда слышать колокольчики?
– Правда.
– А уж зимой здесь простору нет! обоз за обозом, возок за возком… отменное-с местечко!.. И весело будет жить. Даже если вы сумневаетесь, мы у вас тогда снимем эту самую лавочку, отдадим вам чистые денежки.
– Послушай, mon ami! – обратился Захар Ильич к жене, – какая у меня мысль! Представь, я думаю здесь выстроить гостиницу для проезжающих; устрою этакой небольшой, но чистенький трактир, нумера… Наконец, ведь в самом деле у нас в захолустье нигде не встретишь не говорю порядочной гостиницы, просто – порядочной избы, а между тем по этому захолустью нередко приходится проезжать и порядочным людям; да и, например, зимней порой вдруг кого-нибудь застигнет ночь, кто-нибудь, например, заблудится… вдруг – гостиница! Я вам, Федор Петрович, очень благодарен за. мысль! Annette, как ты думаешь?
– Я тоже думаю, что это будет хорошо. Вот если бы ты такими умными вещами занимался, это бы тебе делало честь, вместо того, чтобы ломать и строить какие-то амбары, риги…
– Превосходно, превосходно! не мешает купить небольшой орган… пусть мужики слушают… Это слегка развивает…
– Да можно наши фортепьяно туда поставить… ведь у меня будут другие…
– Пожалуй, пожалуй… Только кто же будет на них играть?
Федор Петрович взялся за фуражку.
– Что же вы? Посидите!
– Признаться, тороплюсь: в кабаке жена одна. А это вы, сударь, именно в самый раз тут выстроитесь.
– Я непременно выстрою гостиницу, конечно и лавочку также. Ну, а что мне будет стоить вся эта затея, как вы думаете, Федор Петрович?
– Да что она будет стоить? Вы полагаете одноэтажный домик выстроить?
– Мне хотелось бы двухэтажный; понимаете ли, наверху будет чистая гостиница для порядочных людей, а внизу лавочка.
– Да не дорого вам будет это стоить: лесок у вас благодаря бога свой; соломка, хворостик – тоже… работа одна да товар… товар дешевенький… Я полагаю, на триста с небольшим управитесь…
– Только?
– Да я еще, сударь, дорого кладу… по расчету меньше обойдется; а она, эта самая материя, в год окупится.
– Я вам, Федор Петрович, право, очень благодарен.
– За что же? Не стоит… Желаю вам всякого благополучия.
– Вы нас проведывайте.
– А что же книги-то? – сказала барыня.
– Уж книжечку позвольте… для меня это будет подлинно удовольствием, – проговорил Федор Петрович.
Хозяин и хозяйка хлопотали вокруг целого вороха книг.
– Гоголя положила?
– Но вот что: не дать ли им «Обломова»?
– Пожалуй! в самом деле, «Обломова»? вещь капитальная; пусть они там выберут себе по вкусу… Человек! завяжи книги… Что ты, друг мой, ищешь? Авдеева! Авдеева я положил… Вот вам, Федор Петрович! Читайте себе сколько душе угодно. Мне всегда нравятся люди, в которых есть какая-нибудь любознательность: в жизни, природе, науках, искусствах – все интересно! Поэтому именно – чтение, чтение… И вы читайте себе! Я вам буду доставлять книги.
– Вы прочтите «Подводный камень» или «Обломова», – сказала барыня, – после скажите мне ваше мнение…
– Очень хорошо-с.
– Где же ваша лошадь? – спросил хозяин.
– Она там у конюшни привязана.
– Вам сейчас подадут.
К балкону подъехала высокая серая лошадь, запряженная в купеческую тележку.
– Прощайте, Захар Ильич!
– Заезжайте же к нам.
Серый жеребец, загнув шею дугой, понесся мимо каменной ограды.
– Вот этакая беседа, – говорил Захар Ильич своей жене во время ужина, – с простым, умным человеком гораздо приятнее, нежели, например, с каким-нибудь помещиком, который потерял всякую энергию к жизни, обленился и ни о чем не в состоянии думать… В нашем так называемом образованном обществе чувствуешь какую-то нравственную тягость: какие-то предвзятые у каждого мысли! То ли дело простой русский человек! Все это просто, открыто, а между тем и умно! Говорит пословица: «Хоть шуба овечья, но душа человечья!»
– Однако какая скука! Нет! без гостей в деревне невозможно, – сказала Анна Григорьевна.
– Послезавтра, ma chere, день моего рождения; я думаю, вечеринку надо сделать.
– Да уж обед… к чему же вечеринку! Ну, конечно!
Анна Григорьевна села за фортепьяно, и в отворенные окна полились аккорды… Барыня запела: «Ты не пой, соловей». Захар Ильич начал подтягивать – и вдруг сказал:
– Давай пропоем дуэт! Я себя чувствую сегодня очень хорошо!
– Ты, кажется, всегда чувствуешь себя хорошо. Но у тебя, Захар Ильич, совсем нет уха… ведь это бог знает что выйдет.
– «В полдневный жар»? Или «Скажите ей»? У нас с тобой выходило недурно.
Супруги запели. Захар Ильич забрал совсем не в тон.
– Нет, я не могу! – И Анна Григорьевна закрыла фортепьяно.
– Ну, я вас прошу! к чему эта строгость?
– Оставьте меня… право, я не люблю ваших нежностей, – сказала Анна Григорьевна и отправилась в спальню. Супруг поплелся в кабинет.
На небе занималась заря; на селе пели петухи; по безлюдной улице к полю шли двое дворовых людей с сетьми – ловить для господ перепелов.
На большой дороге у кабака стояла лошадь: кто-то неугомонно стучался в дверь. А в воздухе уже пели жаворонки.
– Ступай отпрягай лошадь, – говорил целовальник работнику.
– Где это ты пропадал? – спрашивала целовальничиха.
– К куму ездил… насчет лошадей барину… да еще – одно дельце задержало.
Работник отпрягал лошадь и спросонья клевал носом. Жаворонки пели громке и громче…
III
Наступил день рождения Захара Ильича. Солнце только всходило; толпы баб отправлялись в поле с серпами, кувшинчиками и люльками, на барском дворе стучали топоры плотников, сидевших на стропилах; кровельщики гремели железными листами, вокруг сада каменщики клали стену, громко распевая песни; в кухне стучал поварской нож, горничные бегали по двору с накрахмаленными юбками в руках.
Захар Ильич уже пил чай в своем кабинете. У двери стояли повар, конторщик и староста со связкой ключей.
– Староста! Нынче опять поезжай в лес… остальные липы срубите и везите туда же к церкви… Мне хочется, чтобы гостиница была готова в две недели. Да найми сегодня же плотников – человек десять.
– Пора-то таперь рабочая… дорого возьмут.
– Хорошо-с! Я это знаю; ну, заплатите вдвое, только делайте, как вам приказывают.
– Слушаю-с.
– Повар! сегодня обед на десять персон… сделайте мороженое… да приготовьте шампанского. Что у вас будет к обеду?
– Суп… индейка, перепела… мороженое…
– Вот что: к завтраку пирог! я приглашу причт… Конторщик! сбегайте к священнику, скажите, что я сейчас приду в церковь слушать молебен. Повар! спросите у садовника дынь, а если не поспели, то арбузов нет ли… Я, право, по этой части ничего не понимаю, это дело барыни.
– Оне почивают.
– Ну, мне пора одеваться.
На пути к церкви Захар Ильич завернул в хлебный магазин, в котором стучали топоры плотников.
– Ну, что, – спросил барин, глядя вверх, – как ваши дела?
– К обеду, Захар Ильич, кончим, надо полагать, – только прикажите отпустить небольшой дубок – на закрома.
– Вы как же хотите тут сделать?
– В этом месте будет забираться досками, а тут мы оставим место для проходу; сохи упрут в матицу.
– Как кончите, ступайте начинайте гостиницу.
– Позвольте узнать: что же это, Захар Ильич, будет – трактир?
– Трактир, – усмехаясь, сказал барин.
– Тогда город-то, стало быть, к нам поближает, – заметил один плотник.
Прнчт ожидал барина в церкви. Барин принял благословение от священника и сказал:
– Батюшка! прошу отслужить молебен.
Причт облачился в ризы и запел: «Преподобие отче Заха-арие!..»
Барин пригласил духовных к себе в дом на закуску.
– Трактир строить хотите, Захар Ильич? – спрашивали гости, идя с барином по селу.
– Гостиницу. Это меня надоумил целовальник, Федор Петрович: открою здесь лавочку также.
– И кабачок, позвольте полюбопытствовать, будет?
– Не думаю. Мне этого не хотелось бы… Скажите: кажется, Федор Петрович хороший человек?
– Человек умный-с! человек угостительный.
– Именно умный! ваша правда. А ничего про него не слыхать дурного?
– Дурного ничего не слыхал… хлебосол! Навстречу барину бежал кучер.
– Пожалуйте, лошадей привели!
– Каких лошадей?
– Вы приказывали… рабочих…
У конюшни стояло стадо лошадей. Мещанин, пригнавший их, стоял без шапки.
– Здравствуй, почтенный! Дак ты пригнал?
– Пригнал, ваше высокоблагородие. Вы наказывали Федору Петровичу.
– Ну что же? как их выбирать?
– Да выбирать их почесть нечего! лошади все сносные, будьте покойны; я вам самых лучших представил…
– Ну-ка, покажи нам одну хоть.
Мещанин обратал лошадь и побежал с ней в сторону.
– Кажется, лошадка ничего, – сказал барин.
– Да будьте спокойны… мы этого не сделаем, чтобы… насчет обмана…
– Ленива только, – сказал дьякон.
– Ленива? – возразил мещанин, – а не знаете, отец, что в хозяйстве ленивая и нужна? Ну-ко, горячую-то запрягите в соху? Она вам ни одного зуба не оставит…
– Это справедливо, – сказал дьякон, попячиваясь назад.
– То-то! а еще небойсь хозяйством тоже занимаетесь… мы вам не указываем в церкви…
– Ну-ка, проведи другую… А что это у ней спина-то?
– Это, ваше высокородие, потерто: она, изволите видеть, у мужика была… а вы, чай, изволите знать этот народец! Железную, понимаете, седелку клали на спину-то… А какая лошадь-то!.. Эй! заснула!..
– Покажи нам… вон, в середке-то.
– Темно-гнеденького-то?.. Уж и конь! Сейчас умереть!
– Ногами попорчена, – заметил дьячок.
– Попорчена? Сидел бы на колокольне да трезвонил в колокола… – крикнул прасол. – Эта лошадь дороже тебя!
– Ну, как ты думаешь, Егор? – спросил барин своего кучера, – хороши лошади?
– Лошади справные. Как ценой-то, надо узнать.
– Мы за ценой не погонимся! А ежели вам по ндраву, Захар Ильич, прикажите гнать на двор. Об цене толковать нечего. Пятнадцать рублей штука!
– Это не дорого! так загоняй лошадей на двор и ступай к конторщику. Он тебе выдаст деньги.
Оставшись один на один с кучером, прасол сказал ему:
– Заверни к Федору Петрову!..
– Сочтемся! – отвечал кучер.
Часа в два начали съезжаться гости. В гостиной сидела барыня с холостыми помещиками, доказывая им, что мужчинам ни в чем нельзя верить.
В кабинете и зале толпились пожилые и семейные помещики.
– Ну, как, милый Петр Абрамыч, вы поживаете? – шел разговор.
– А вот так мы и поживаем, почтеннейший Егор Григорьич.
– Живите, живите.
– Хочу, батюшка, сделать себе новую терку для картофельного крахмала. Изволите видеть: будет ремень и две терки… и над барабаном будет сидеть мужик, чтобы наблюдать, не попало ли чего-нибудь… Например, вдруг камень… стой! мужик вынул камень, и пошла писать…
– А над мужиком устроить тоже какую-нибудь машину?..
– Хе, хе, хе!.. именно машину!
– Я хочу выписать из Москвы костяное удобрение, – говорил Захар Ильич, – за границей везде удобряют костями… одним словом, пора взяться за дело русским хозяевам!
– Нет, Захар Ильич, в России все эти машины да химические удобрения не годятся. По-моему, надо удобрять навозом, пахать матушкой-андреевной сохой, держать кляч, а не лошадей; потому что хороших лошадей у вас испортят, машину сломают! нам надо еще учиться, приноравливаться к мужику, к его лени и плутовству – особенно теперь, когда мы стали в зависимость от этого народа. С мужиком нельзя делать никаких договоров… Словом, настоящее разумное хозяйство у нас невозможно!
– Нет, нет! я с вами не согласен! я вам докажу, что всему виною мы…
– Захар Ильич! позвольте вам заметить: а климат наш? вы ни на что не можете смело рассчитывать, ни на какой затраченный капитал: зима без снега… засуха, град… одна надежда на милость божию.
– Позвольте, Захар Ильич, мне заметить, вам: как теперь обработывается земля? Прежде всевидящая палка надсматривала, а теперь мужичок пашет, как ему вздумается…
– Опять я с вами не согласен! – говорил хозяин.
– Конечно, – заметил один помещик, – Захар Ильич действует рационально… в этом мы должны признаться… В самом деле, спросить: какие мы хозяева? разве так-то ведут хозяйство?..
Лакей объявил, что обед готов. Гости начали садиться за стол.
– Нет, господа! – говорил Захар Ильич в конце обеда, – кто что ни говори, я остаюсь при своем и буду действовать, как начал! меня ничто не собьет с дороги! Жалуетесь на мужика? существует штраф и вычет из жалованья, – это надежней всякой палки! Я никому не поверю, чтобы у хозяина, который сам следит за своими интересами, дело могло идти дурно. Каким образом мне плохо вспашут землю, когда я сам слежу за работой? Как мужик смеет не исполнять своих обязанностей, когда нас охраняет закон? Что же? разве закон не имеет силы? Вспомните нашего мирового посредника, которому дворяне делают обеды и говорят спичи… За что, как не за то, что он наш верный оплот, охраняющий законами наши выгоды? Повторяю, как вы хотите, а я непоколебим и поведу новое хозяйство. Настало время проснуться каждому из нас! Где мы живем? в какой стране? Слава богу, мы не турки, у нас не существует ни произвола, ни права сильного, мы живем в благоустроенном государстве, где благие меры правительства чувствуются на каждом шагу.
Помещики молчали, чувствуя себя побежденными. Многих поражал высокий ум хозяина.
– Вы жалуетесь на климат, – продолжал хозяин, – позвольте спросить: разве не бывает засух, града и неблагоприятной зимы в Англии? А посмотрите, как там идет хозяйство! (Голос: «Правда!») И разве эти явления не случайные у нас? Ведь, несмотря на вражду с нами природы, мы, русские, не только кормимся сами, но даже кормим иностранцев: пшеница, рожь, пенька, сало, клевер – разве не отправляются нами за границу? (Знаки одобрения и голоса: «Правда! верно!») Разве Россия не считается хлебородной страной, по преимуществу страной земледельческой? Вот вам и климат! Нет, у меня явится все! Стоит только трудиться. Но я разумею труд по призванию: люди, не призванные к сельскому хозяйству, должны, по-моему, бросить его, иначе оно, кроме мучений, ничего не будет обещать. Я, господа, встаю в пять часов утра и целый день на ногах и, кроме удовольствия и хорошего расположения, ничего не чувствую! Вот вам пример. (Голоса: «Браво!»)
Подали шампанское.
– За ваше здоровье! – воскликнули гости.
– Господа! – сказал хозяин, – мне весьма приятно, что вы сделали мне честь вашим посещением.
– Со днем вашего рождения!
– Благодарю, господа.
Гости выпили. Лакей налил еще.
– Господа! позвольте провозгласить тост за процветание русского сельского хозяйства!
– Ур-р-ра!..
Хриплые голоса раздались в зале.
– Господа! За почтенное Петербургское вольное экономическое общество, а также за его «Труды»!
– Браво!..
– Господа! позвольте предложить тост за почтеннейшего и многоуважаемого нашего собрата, Захара Ильича! Его неутомимая деятельность, высокое просвещение, необоримое стремление к прогрессу должны заставить каждого из нас желать, чтобы таких людей было побольше среди нашего благородного дворянства!
– Благодарю, господа! Предлагаю тост за освобождение крестьян из крепостной зависимости. Да здравствует свобода, озарившая радостью не только чертоги вельмож, но и бедную хижину земледельца!
– Господа! – крикнул один пьяный, – ура!
– Ур-р-ра!..
В то время, когда в доме Захара Ильича провозглашались тосты, из деревни Яблоновой, стоявшей недалеко от Ямовки, выезжали беговые дрожки, на которых сидели два закадычные друга: яблоновский приказчик и целовальник Федор Петрович. Они уже напились чаю и ехали разгуляться на свой вместный клевер, оттуда на пасеку и кстати посмотреть своих калмыцких овец. Толстый приказчик правил лошадью, Федор Петрович сидел назади. Друзья проехали заливной луг, с бродившими на болотах цаплями и висевшими в воздухе стадами уток, и очутились в поле.
