Олег Артюхов
Путешествие само по себе
Восстание началось 19 марта. Полякам припомнили всё: и стрельбу из мушкетов по иконам на Никольских воротах, и резню на рынке, когда солдаты, походя, убили 15 человек, и глумление над православными церквями, и насилие над московскими женщинами. Бунт разрастался, как лесной пожар. И, когда на колокольнях ударили набат, из Кремля вышел полк немецких наёмников и без разбора начал поголовное избиение москвичей. Немцы не знали жалости и в одночасье в Китай-городе убили 7 тысяч человек. Вырваться в Белый город и избежать побоища смогли только тысяча горожан. Мёртвые тела валялись повсюду. Их сваливали кучами и штабелями. В ответ в Белом городе поднялись все мужики от мала до велика, и схватки достигли невероятной ярости. Почти безоружные москвичи бились не на жизнь, а насмерть, и поляки дрогнули, частично отступив за стены Китай-города, оставив в Белом городе несколько укреплений и рейдовых групп карателей. Зверства и жестокость иноземцев невероятно распалили москвичей, и за два дня восстание охватило весь город и окрестности. Отряды восставших во главе с князем Пожарским сосредоточились на Сретенке, превратившейся в настоящую крепость. Боярин Бутурлин со своим отрядом укрепился в районе Яузских ворот. Ополченцы Колтовского сражались в Замоскворечье.
Не в состоянии подавить восстание озверевшие поляки, чтобы отвлечь и запугать москвичей, зажгли Москву. В горящем городе начала паника, и тогда ляхи ударили в районе Лубянки. В ходе жесточайшего боя москвичи отступили, князь Пожарский получил ранение, и его отвезли в Троицкий монастырь.
За сутки пожары охватили большую часть Москвы и ослабили восстание, ведь горожанам пришлось спасать семьи и имущество. А осмелевшие поляки выбрались за стены Китай-города и начали повальный грабёж в домах, теремах, церквях, купеческих лавках, походя убивая погорельцев, унося ценности мешками и увозя телегами. В том хаосе избиение москвичей достигло невероятного размаха. Все улицы были сплошь завалены трупами мирных жителей убитых карателями, задохнувшихся и сгоревших так, что невозможно было пройти. Однако, как поляки не старались, взять город под контроль им не удалось, и тогда они сосредоточились в центре, заняв плотную оборону по стенам Китай-городаи Кремля, и делая карательные вылазки. Вот таковы общие обстоятельства твоей экспедиции, боярин Артур, – закончил речь старик.
– В целом понятно, – протянул я. – Но всё-таки, что ж такого произошло около этого святилища здесь на отдалённой городской окраине, коль восстание случилось в центре?
– Не в святилище. Не было тогда уже святилища. Церковь тут стояла и Тёплый стан на тракте из Москвы в Тверь. Большой был стан, фактически село.
– Понятно. Но всё-таки он был в стороне от тех событий.
– Чтобы понять, нужно проследить ход событий. Слушай дальше. Когда поляки укрепились в Китай-городе и затворились в Кремле, вожди ополчения объявили себя новым правительством, создав этакий триумвират: Ляпунов, Трубецкой, Заруцкий, во главе с Ляпуновым. Однако вскоре в ополчении начались раздоры, и главная роковая ошибка руководителей восстания состояла в том, что они сразу провозгласили главенство интересов боярства и дворянства, отменив все данные ранее обещания свобод и послаблений для простых ополченцев. В итоге 22 июля того же года ополчение взбунтовалось, в ходе тех волнений погиб боярин Ляпунов. Единство ополчения нарушилось, и апогеем предательства стала присяга Трубецкого и Заруцкого «царёнку» – малолетнему сыну Лжедмитрия и полячки Марины Мнишек, аферистки, которая возомнила себя царицей. Это предательство окончательно подорвало доверие людей боярству и дворянству, ополчение окончательно распалось, и вскоре начался сущий хаос.
– Это всё понятно. Но причём здесь Тёплый стан на Тверском тракте?
– Дело в том, что во время восстания, страшной бойни и особенно во время московского пожара именно здесь остановились и укрылись свыше двух тысяч беженцев и погорельцев. Таких временных пристанищ около Москвы было несколько. А здесь спасались те, кто бежал через Тверские ворота из Стрелецкой, Новогородской и Дмитровской слобод, семьи купцов Охотного и Хлебного рядов, и все те, кто не смог укрыться в Воскресенском, Георгиевском и Страстном монастырях. Они надеялись переждать здесь пожар и погромы и потом вернуться на пепелища. Люди бежали поспешно, мужиков среди них почти не было, только мальчишки, дети, бабы, да старики. Телеги и барахло беженцев здесь заняли огромную площадь. Вот тут и произошли события достойные твоего внимания. Но сначала нужно вернуться немного назад.
За пять лет до Московского восстания в разгар смуты в бандитском войске Ивана Болотникова немалую часть составляли так называемые «воровские» казаки. На самом деле, это был сброд разного ворья, подонков, убийц и всякой мрази, желающих поживиться в смутное время. Войско Болотникова разбили, а ватаги «воровских» казаков разбежались и стали шнырять по всей Руси, грабя, разоряя и убивая мирных жителей. На свою беду Ляпунов принял в рязанское ополчение и эту сволочь. «Воровские» казаки в бой не лезли, отсиживались в сторонке, дожидаясь возможности помародёрить и пограбить. Кстати, потом именно они и начали июльский мятеж и беспорядки.
Но это произошло после, а в разгар восстания «воры» сразу сообразили, что драка пошла не на жизнь, а насмерть, и решили переждать в сторонке. Одна из таких банд двинулась по Тверскому тракту, где в Тёплом стане собрались две тысячи беззащитных детей, баб и стариков со всем скарбом, а также купцы с наиболее ценным товаром и семьями. Как ты думаешь, что бандиты сделали, добравшись сюда? Да, именно так. Здесь в один день были ограблены и убиты почти две тысячи мирных жителей, включая младенцев, женщин и стариков. Случайно спаслись буквально единицы. Бандиты не знали жалости, чтобы не оставить свидетелей. Тогда же была сожжена церковь, в которой предварительно «воры» ободрали все оклады икон и утащили всю утварь.
Вот эти «воровские казаки» и есть твоя главная цель, с которой тебе придётся столкнуться. Учти, враг хитёр, имеет огромный опыт выживания, подл и коварен. Все эти «воры» родом с Руси, а потому драться умеют, но дерутся подло. Так что пистолетиком тут не обойтись, и потому приготовил я тебе кое-что посерьёзнее, и передам перед отправлением на ту сторону. Готовься идти в 19 марта 1611 года. На той стороне советую сразу связаться со священником Троицкой церкви отцом Иоанном, он должен помочь. А теперь ступай, и, как соберёшься, позови. – Он обмахнул меня крестом и скрылся в темноте за углом здания, оставив меня в состоянии задумчивого смущения.
Понимая, что в начале 17 века огнестрел считался ещё редким оружием, и представлялся в основном пушками, тяжеленными фитильными пищалями и мушкетами, а бойцы в основном сражались саблями и бердышами, я пытался решить неразрешимую задачу: как мне изловчиться действовать в тех непростых условиях? Взвесив все «за» и «против», я пришёл к выводу, что опять придётся пользоваться исключительно тем оружием, которое знаю, и которым владею.
Дома я привёл в порядок и подготовил снаряжение, с учётом прошлого опыта. Добавил ещё один аккумулятор, сделал запасы и на следующее дежурство заявился с баулом и рюкзаком. Коллеги, диспетчер и водитель, считая меня оригиналом, слегка удивились моей внезапно заросшей физиономии, но в целом деликатно не заострили на этом внимание.
Ближе к часу ночи в зале появился Симеон Ионович, который на этот раз с трудом занёс большую длинную сумку. В ответ на мой молчаливый вопрос он расстегнул молнию. В сумке лежал новенький автомат АК-12 с коллиматором отдельно в чехле, четыре запасных магазина к нему и десять пачек патронов, мой прежний пистолет «Чизет» с патронташем на четыре магазина и в картонной коробке десять гранат-лимонок, с отдельно упакованными взрывателями. Всё это хозяйство сверху было прикрыто разгрузочным жилетом в цвет моего городского камуфляжа с множеством карманов и чехлов. На вскидку, всё это хозяйство весило около пуда. Я реально обалдел и не сразу пришёл в себя, представив этот довесок к моему бронику и снаряжению, и получился вес в 30 кило. А с одеждой, К-генератором и аккумуляторами все 35!
– Как всё это я попру на себе?
– Захочешь жить и победить, попрёшь и даже пожалеешь, что взял мало. А теперь выкинь из рюкзака всё лишнее и в первую очередь загрузи боеприпас. Останется место, закинешь что сможешь. В бою много патронов не бывает. Бывает мало, или очень мало.
– Странный вы… апостол Симеон Ионович, – усмехнулся я. – Говорите, как ветеран боевых действий.
– Всяко бывало, – махнул он рукой. – Ты ведь давеча сокрушался, что саблей владеть не можешь.
– Но откуда?.., – серьёзно удивился я, помня, что об этой проблеме я только думал.
– Оттуда. Из твоей дурной башки. Не дай бог, попадёшь в переделку, пожалеешь, что я мало припаса принёс.
– Да-а… Симеон Ионович, с вами не соскучишься. Давно спросить хотел, вот вы вроде как святой, апостол и всё такое. Вроде бы вам не к лицу такая воинственность?
– Эх, люди-человеки, – вздохнул он, – когда же вы научитесь различать добро и зло. На той стороне от тебя никто не требует убивать, чтобы убивать, но придётся защищать и спасать от лютой смерти мирных и невинных людей. И, коль потребуется убить злодея, убей. Не всегда зло лечится добром. Как говорят математики, минус на минус даёт плюс.
– Всё понял, Симеон Ионович, прости, что усомнился. Спасибо тебе за всё, – я встал и поклонился.
В зале я начал облачаться в зимний камуфляж и в снаряжение. Как и в прошлый раз, я упаковал броник, каску и разгрузку в рюкзак, который с боеприпасом и разной мелочёвкой стал весить побольше двадцати кило. Я подтянул ремень с кобурой, патронташем, ножнами, чехлом с К-генератором и запасными аккумами, и повесил на шею автомат. Странное ощущение, облачившись, я будто десяток лет скинул, снова ощутив себя полковым разведчиком. Вроде бы и вес не так давит.
– Ступай с богом и победи, – напутствовал меня Симеон Ионович и осенил крестом.
Как и в прошлый раз, сначала я спустил в колодец на верёвке рюкзак, а потом и спустился сам. Опять зеленоватый свет подземного помещения высветил ряд дверей, но теперь их было только три. На месте первой светлела плотная каменная кладка. Я поправил автомат, надел рюкзак и шагнул ко второй слева двери. Как и в прошлый раз, потом был прямой подземный ход в сотню шагов и выход в знакомый овраг.
Глава 5
На дворе стоял март 1611 года. То, что это март я понял по характерным чуть подтаявшим с южной стороны сугробам и по горькому от гари воздуху. Подтаявший снег от весеннего солнца, а гарь от горящей в пяти верстах Москвы. Выбираясь наверх, пришлось потрудиться, поскольку мартовский наст над глубоким снегом «по самые не балуйся» всё время проваливался и норовил продрать штаны острыми кромками. Наверху сразу бросилось в глаза дымное марево, окутавшее на востоке половину окоёма. Хорошо, что северо-западный ветерок относил дым прочь, но всё равно гарь расползалась во всех направлениях. Я огляделся. Вокруг лежал плотный снежный покров, поблёскивающий настом. Ветерок холодил лицо лёгким морозцем в 1-2 градуса.
Поправив поклажу, я выбрался на накатанный тракт и по старой памяти направился туда, где раньше было святилище. Теперь в той стороне за голыми деревьями виднелся крытый дранкой купол деревянной церкви. По мере приближения стали видны постройки постоялого двора и жилые дома Тёплого стана. Сейчас неплохо бы побыстрее и как-нибудь попроще легализоваться, не насторожив своим видом обывателей, которые с перепугу и на всякий случай могли схватиться за дубьё. И как потом мне защищать их от бандитов?
Несмотря на прошедшую снежную зиму, широкий трёхрядный укатанный санными полозьями тракт удивил прямизной и ровной поверхностью. А, глядя на сугробы вдоль обочин, я предположил, что дорогу даже чистили. Интересно чем и как? Разглядев за постоялым двором ведущий к церкви переулок, я поспешил свернуть в него, стараясь не попадаться на глаза местным жителям. Хотя думается им сейчас не до каких-то странных прохожих. Наверняка за последние двадцать лет смуты они насмотрелись на всякое и на всяких. В царящей повсюду жуткой неразберихе кто только мимо не шнырял: и иноземцы, и казаки, и разные бродяги, и всевозможные вояки. А в последние дни и вовсе хлынули сотни беженцев, среди которых каких только чудаков не увидишь. Поймав на себе пару удивлённых и презрительных взглядов, я благополучно добрался до храма, открыл дверь и встал в притворе, не заходя внутрь с оружием. Внутри меня не могли не заметить, и через минуту вышел молодой служка:
– Здесь святой храм, и не место оружию и доспеху.
– Я знаю, потому и не вхожу. Позови отца Иоанна. Это важно и срочно. И поспеши, отрок, – я нахмурился и для острастки чуток прикрикнул.
Он вскинулся и исчез в полумраке храма, а я продолжил топтаться у входа, вглядываясь в мерцающую лампадами и пахнущую ладаном темноту.
– Молитвами святых отец, воин. Я отец Иоанн настоятель этого храма Троицы Животворящей. Кто ты, и чем я могу быть полезен? – спросил священник, пронизывая меня внимательным взглядом.
Передо мной стоял пожилой человек среднего роста, крепкий, коренастый с большими рабочими руками, густой бородой и завязанными в хвост длинными волосами. Его голову покрывала чёрная войлочная скуфья, такого же цвета, как и длинная ряса. Эту уже изрядно застиранную одежду перетягивал широкий ремень, который обычно носили воины. Поверх была накинута длинная овчинная безрукавка мехом внутрь.
Я поклонился священнику и тихо проговорил:
– Благословите, отче, на труд ратный для защиты многострадального отечества от иноземцев поганых.
– Благословляю. Бог с тобой, воин.
– Отче, есть ли здесь место, где можно говорить без лишних ушей?
– Ступай за мной.
Мы вышли наружу, обошли храм и сзади зашли в пристройку, где, видимо, жил священник.
– Слушаю тебя, сын мой.
– Отец Иоанн, меня зовут Артур Романович Платонов, и мне посоветовал обратиться к вам Симеон сын Ионы из Фивсаиды по прозвищу Кифа.
– Какой такой… Что?!! Да, как ты смеешь?! Это же… – он не договорил, и его глаза увеличились вдвое.
– Мой друг и наставник, которого вы знаете, как апостола Петра, – закончил я за священника.
– Это… Это невероятно, невозможно! – тяжело дыша, бормотал отец Иоанн. – Ты-ы… ты, богохульник!
– Нет, отец Иоанн, я его посланник. Внимательно посмотрите на меня. Неужели вы не видите, что я не похож на нынешних воинов?
– Да-а. Не похож. Боже мой! Неужто… Спаси и помилуй меня грешного! – он повернулся к образам в углу помещения и начал истово молиться, а я не стал ему мешать. Через пять минут священник повернулся и, взглянув на меня ясными глазами, произнёс: – Благо тебе, посланник. Чем я, недостойный, могу быть полезен?
– Святой отец, дело, о котором я поведаю и для которого явился, крайне важное и неотложное. В Москве нынче беда. Город горит. На улицах идут кровавые бои. К вам в Тёплый стан уже прибыло немало беженцев и погорельцев, а завтра прибудет ещё больше из ближайших слобод, до которых доберётся огонь и иноземные каратели. Тут соберутся женщины, дети и старики, пока их отцы и мужья бьются с христопродавцами в Белом городе. По моим сведениям число беженцев достигнет двух тысяч. Тут и на Ходынской стороне станет тесно и суетно, но беда не в этом, а в том, что через три дня сюда нагрянут бандиты из «воровских» сотен, называющие себя казаками. Они убегут с поля боя, бросив боярина Ляпунова, бросив ополчение, и по пути начнут повальный грабёж и убийства всех встречных поперечных. Они будут уходить по Тверскому тракту, и именно здесь найдут богатую добычу. А, чтобы замести следы и не оставить свидетелей, убьют всех беженца и всех жителей Тёплого стана, включая младенцев, стариков, женщин и служителей этого храма. Повторяю, убьют всех! Здесь могут погибнуть две тысячи мирных ни в чём неповинных людей. Я явился, чтобы пресечь это злодеяние и спасти несчастных.
– Я услышал тебя, посланник Артур. Великое дело тебе предстоит. Сдюжишь ли? Ведь один в поле не воин.
– Сдюжим все вместе. Ибо сказано: если с нами бог, то кто против нас?
– Истину глаголишь, – отец Иоанн перекрестился, распрямился и пробормотал: – Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный помилуй нас грешных. Благословляю тебя, сын мой, на сей подвиг. Что делать мыслишь?
Я приблизительно имел представление о ситуации и кое-какие наброски плана, но сами знаете, что любой план имеет значение, пока не коснулся реальной жизни. Как ни планируй, а она всегда всё вывернет по-своему.
– Отче, вам со становым старостой, служками, стражами и десятскими от мирян нужно увести беженцев из стана подальше от тракта, несколькими колоннами в ближайшие деревни, сёла и монастыри. Надобно словом божьим, а, если потребуется, то и страхом божьим, убедить людей, что здесь оставаться смертельно опасно. Здесь через три дня их ждёт смерть. Надо внушить людям, что это неудобство ненадолго, ведь убегая из Москвы, разбойники и убийцы не станут шарить по окрестностям, а ухватят то, что попадётся им по пути и поспешат дальше.
– Вельми трудно внушить сие людям, бежавшим от пожаров, разорения и смерти и нашедших здесь приют, -проговорил священник, теребя бороду.
– Трудно, но нужно, отец Иоанн. Возможно, это самое главное в нашей с вами жизни дело. А сейчас я отправлюсь в город к князю Дмитрию Пожарскому, он там бьётся на Лубянке с поляками и немцами, запирая выход из Китай-города. К Колтовскому в Замоскворечье мне не пробраться, Бутурлин стоит дальше, на Яузе, а ополчение Ляпунова подойдёт только в воскресенье 24 числа, в крайнем случае, в субботу 23. От него злодеи и придут.
– Ничего не обещаю, ибо всё, что ты поведал, неожиданно и жутко, но люди устали, злы и ничему не верят. Однако сделаю, всё, что в моих силах. А ты, посланник Артур, будь осторожен. На тракте ноне неспокойно.
– Авось, бог не выдаст. – Я поправил снаряжение, взгромоздил рюкзак, попрощался и вышел.
На заднем дворе церкви я развязал рюкзак и начал облачаться в доспех: снял куртку и под комбинезон подогнал бронежилет, броневоротник и наплечники. Хорошо, что сам броник второго класса позволял носить его скрытно. Почему только второго? А в это время другого и не требуется, не то здесь оружие. Так зачем таскать на себе лишних пять кило веса? Моя прогонистая жилистая фигура позволяла носить броню почти незаметно. Подтянул ремень с обвесом, надел куртку, закрепил липучками наколенники и налокотники. Сверху подогнал в размер разгрузку и надел каску. В последнюю очередь рассовал по чехлам автоматные магазины и пару гранат. Рюкзак заметно «похудел», а я округлился и потяжелел.
Тверской тракт тянулся прямиком в сторону центра Москвы. Я выбрался из переулка, повернул налево и потопал, двигаясь «против течения». Насчёт течения, наверно слишком громко сказано. Навстречу попадались либо одна-две повозки с пожитками и скарбом, либо редкие пешеходы с узлами в руках и за плечами. Ближе к городу движение стало напряжённее. Появились большие группы пешеходов. Женщины и подростки несли укутанных в тряпки малышей и большие узлы. Москвичи продолжали покидать горящий город. Собственно говоря, насколько мне было известно, сейчас пожары только разгораются, а вот через пару дней от прежней Москвы и останутся лишь центр с Кремлём и Китай-городом, примерно треть Белого города и окраинные слободы. Конечно, пожары для сплошь деревянной Москвы дело привычное и, к сожалению, регулярное. Но в этот раз город загорелся сразу в нескольких местах, а уличные бои и опустошительные рейды карателей не позволяли бороться с огнём. Люди оставляли свои дома, годами нажитое имущество, а за их спинами стеной поднимался чёрно-багряный дым, который уносил по ветру всю их предыдущую жизнь. Напуганные, потрясённые и озлобленные москвичи почти не обращали на меня внимания.
Миновав столпотворение в воротах Земляного города, я двинулся по Воротничей слободе, которая пока не пострадала, но переменчивый ветер и плотная деревянная застройка не давали ей никаких шансов. Рано или поздно огонь доберётся и сюда. Обыватели это понимали, поэтому заранее бросали свои дома и всё хозяйство. Тут и там бегали и орали люди, плакали дети, истошно кудахтали куры, визжали свиньи, ржали и рвались в постромках лошади.
Стараясь не завязнуть в охваченных паникой кварталах, я держался переулков, задворков и небольших улочек. Пройдя мимо Рождественской церкви, я увидел стены Страстного монастыря, справа от которого зияли Тверские ворота, за которыми и происходили основные события. Оттуда из дымного смрада выбегали люди, и с той стороны доносились одиночные пушечные выстрелы и редкий треск пищалей и мушкетов.
Я мысленно перекрестился и шагнул на ту сторону от ворот. Эту часть Белого города пока не перекрывали баррикады, но огонь сюда уже добрался, и в нескольких местах громко трещали брёвнами пожары. Дальше двигаться было сложно и рискованно. Чем ближе к центру, тем сложнее было найти безопасные переулки, до которых не добрался огонь и каратели. Воздух становился всё горше, а беспорядочная стрельба всё громче. Однако выбирать не приходилось, и, высматривая свободные проходы и переулки, я начал забирать влево, осторожно двигаясь в сторону Сретенки.
Не доходя до стен Воскресенского монастыря, я свернул в улочку, ведущую в сторону Неглинки, и почти сразу наткнулся на завал из множества мертвых тел, лежащих в разных позах среди разбросанных вещей и разного домашнего скарба и утвари. Едва сдерживая тошноту, я покинул страшное место, пытаясь пробраться по соседней улочке, но старался напрасно, повсюду валялись трупы, царило разорение и пожары.
До Неглинки было уже рукой подать, когда у разорённой церквушки я напоролся на небольшой отряд карателей. Кто они гусары, наёмники или жолнежи мне было фиолетово, поскольку эти твари, радостно вопя и размахивая саблями, явно намеревались сделать из меня крупный фарш. Но я терпеть не могу нехороших людей, желающих меня прикончить, и потому был вынужден прикончить их всех. И, хоть стрелял я экономно, пришлось опустошить целый магазин. Девять супостатов открыли мой счёт, а до моста ещё идти и идти.
У хлебных рядов, что протянулись вдоль берега Москвы-реки, я опять наткнулся на груды обгорелых трупов поляков и горожан вперемешку. От жуткого зрелища меня чуть не вывернуло, и едва сдержавшись, я зажмурился, заткнул нос и свернул на улицу, ведущую прямиком к Кузнецкому мосту. Не успел я сделать и двух десятков шагов, как пришлось отшатнуться за угол ограды. Впереди перед самым мостом через небольшую грязную речку Неглинку засел отряд поляков или немцев, короче, людей в явно европейском облачении. Укрываясь за телегами и брёвнами с разваленной избы, они отстреливались от ополченцев, засевших за такой же баррикадой на другом краю моста.
Навскидку я насчитал полтора десятка чужаков. Засели они плотно, и просто так мне здесь не пройти. Я представил себя бегущим по мосту под огнём с обеих сторон и передёрнул плечами. Бр-р. Свинец в таком количестве мой броник точно не выдержит, а, если и выдержит, то от ушибов и переломов точно не спасёт. А оно мне надо? Но самым паршивым было то, что в этом районе через Неглинку нигде не переправиться. Не возвращаться же в Стрелецкую слободу, но и там на мосту наверняка засада.
Выругался покрепче и достал из разгрузки пару лимонок. Не хотел шуметь раньше времени, а придётся. Я осторожно выглянул из-за угла. Все поляки были ко мне спиной и скучились за баррикадой. Очень хорошо. Держите, европейцы, подарок от дяди Артура. Я выдернул чеки и один за другим метнул чугунные лимоны. Стоя за углом, я дождался взрывов и выскочил из укрытия. Через тротиловую дымку от взрывов взгляд выхватил картину полного поражения. Половина поляков неподвижно лежали в разных позах, пара жолнежей орали и корчились, пятеро оглушённых оказавшихся ближе к краям баррикады мотали головами. Коротко семь раз тутукнул автомат, и баррикада обезлюдела.
Я выглянул из-за завала. Теперь мне предстояло изловчиться пройти через мост и не словить от своих порцию картечи. Почему картечи? А потому, что на той стороне в проёме баррикады я разглядел ствол небольшой пушки.
Придётся рискнуть. Быстро оглядевшись, я стянул с шеи покойного поляка белый шарф, привязал к стволу автомата и, подняв над баррикадой, помахал из стороны в сторону. Была, не была, что будет, то будет. С поднятыми руками, помахивая белой тряпкой, я осторожно пошёл по гулкому деревянному настилу.
– Стой, вражина! – заорали из-за баррикады.
– Какой я тебе вражина? Я с Тёплого стана, что на Тверском, слово имею к князю Дмитрию, – ответил я и напрягся, ожидая выстрела и про себя молясь.
– Кто таков? С какого такого тракта? – продолжал допрашивать молодой голос.
– Я боярин Артур Платонов имею срочное сообщение князю Дмитрию Пожарскому, – продолжал я гнуть своё.
– Пропустить! – раздался низкий голос. – Ты что ж, Мосяга, изгаляешься над человеком, сучья отрыжка! Вот я тебя, засранец!
– Ай-яй, за шо, батька? Я чо, я ж ничо. Порядок блюду, – заюлил молодой. – А то можа он вражина какой.
– Одного людина испугался? Ха-ха-ха. Мосяга, храбрец, – заржал басистый.
– Ага, одного. Грохот, небось, слыхали? А пальбу? И вот, поляков уж нет, а он идёт! Это как?
– Эй, человече, подь сюды, – крикнул басистый.
Я перешёл мост и протиснулся в узкий проход баррикады, тоже сложенной из брёвен телег и плетня. За этим завалом меня встретили два десятка ополченцев с полудюжиной пищалей, бердышами, саблями и одной пушчонкой с калибром сантиметров шесть. Меня окружили и принялись разглядывать серый камуфляж, обвес и снаряжение.
– Эк, ты чудно обрядился, человече, – пробасил крепкий мужик с широченными плечами одетый в синий стрелецкий кафтан и шапку.
– Я же сказал, что я боярин Артур Романович Платонов, аль ты глухой, стрелец? – я чуток подпустил грозности в голос. – А ты не назвался, то невежество.
– Хм-м, коли так, я Нечай по прозвищу Колун десятник Покровской сотни. И что за слово у тебя к князю Дмитрию?
– А ты разве князь Пожарский? Вроде не похож?
Ополченцы засмеялись.
– Цыть, сучьи дети, – добродушно прорычал десятник. – А что там за шум был на том конце моста?
– То я ляхов побил. Всего-то полтора десятка.
– Ой, ли?! – воскликнул десятник. – Мосяга, Гулим мигом сбегайте, гляньте. Да пошевеливайтесь!
Через десять минут вернулись оба ополченца, с трудом неся охапки мушкетов и сабель.
– Точно так, батька Нечай. Все как есть дохлые. Побил их боярин. Вот добычу чуть прихватили, остатнее там валяется, надобно собрать.
– Ладно. Ступайте всё там соберите. А тебя, боярин, вот этот малёк Окинша проводит до князя. Он ноне на Лубянке стоит.
– Добро, десятник Нечай, удачи тебе. Смотри в оба. Пока шёл тверскими переулками, нехристей видел. Народ бьют и барахло грабят. Советую тот ихний завал раскидать и близко ляхов к мосту не подпускать.
Ополченцы отправились на ту сторону моста разбирать баррикаду и трофеить хабар, а мы с пареньком Окиншей пошли по улице мимо высокой ограды Пушечного двора, потом переулками вышли к Лубянке и повернули направо к Сретенским воротам. Возможно, из-за отчаянного и умелого сопротивления восставших пожары пощадили этот район, и народа тут скопилось немало. По улице куда-то проходили отряды ополченцев или стрельцов. На перекрёстке во дворе мастеровые ладили на простые лафеты совсем новые пушки, наверно доставленные с соседнего Пушечного двора. В заметный двухэтажный терем то и дело вбегали и выбегали ополченцы. Штаб там наверно. Но я был уверен, туда мне не нужно. Готовясь к переходу и изучая материал об этом времени и немного понял характер князя Пожарского, отважного, смелого, решительного, где-то даже безрассудного и упрямого, и в то же время скромного и богобоязненного человека. Вряд ли он сейчас сидит под крышей в штабе и отдаёт приказы. И искать его нужно на передовой у Сретенских ворот, там, где сейчас горячо и опасно. Я отпустил парнишку и направился именно туда.
В конце улицы громоздились обгорелые брёвна протяжённой баррикады, в проёмы между которыми ополченцы поставили две пушки. Помимо пожарной гари здесь витал кисло-вонючий запах сгоревшего пороха и тошнотный запах крови и мёртвой плоти. По всей видимости, здесь защитники недавно отбили несколько атак, и на всём протяжении от баррикады до ворот валялись тела. Некоторые из павших поляков кричали, стонали и пытались отползти в сторону. Слева слабо дымилось подворье рязанского архиепископа, зияя разбитыми ядрами углами и прорехами в стенах. В середине баррикады на поваленной телеге открыто стоял князь Пожарский. Пижон геройский, млять! Чудит князь, напоказ подставляется! Перед кем тут выёживаться? Перед кем тут доблесть являть?! И не доблесть вовсе, а никому не нужные понты. В подтверждение моих мыслей от Сретенских ворот раздались выстрелы, и куски свинца ударили в бревно вблизи ног князя. Я поспешил подойти:
– Дозволь обратиться, князь Дмитрий?
Он повернулся, окинул меня взглядом, заинтересовался и спустился вниз. Ещё раз оглядел и даже обошёл.
– Чудно-о! Кто ты, человече?
– Я боярин Артур Платонов сын Романа имею важное слово сказать.
– Литвин что ли? Больно имя не нашенское.
– С Новгорода.
– Тогда понятно. Там и не такие встречаются. Что за слово, боярин Артур?
– Князь Дмитрий Михайлович, стало мне ведомо, что нынче после сильного пушечного обстрела здесь у Сретенских ворот поляки начнут мощный штурм. Ты будешь тяжко ранен, и тебя отвезут в Троицкий монастырь на лечение. А без тебя здесь оборона падёт. Я в силах помочь тебе и ополчению одержать победу. А взамен попрошу тебя помочь Тёплому стану, что на Тверском тракте. Там собралось две тысячи беженцев из Москвы. Мужей и воинов там нет. Старики, бабы и детишки. Третьего дня туда придут беглые «воровские» казаки из рязанского ополчения и начнут бить и грабить мирных людей. Погубят всех до единого без разбора. Пошли туда отряд, и мы людей от лютой смерти спасём. Тем свершишь дело великое и богоугодное.
– Как ты, боярин Артур, можешь всё это ведать? Шибко на лжу похоже. – Князь явно подозревал меня в провокации. Ишь, как набычился. Наверняка думает, что я хочу заманить ополчение в засаду. Расстреляют ещё вгорячах. И не давая Пожарскому опомниться и разозлиться, я спокойно продолжил:
– То стало мне ведомо свыше. Настоятель храма Троицы Животворящей, что в Тёплом стане на Тверском тракте, отец Иоанн может это подтвердить. Богом клянусь и всеми святыми заступниками, – я вынул из-за пазухи крест, поцеловал и широко перекрестился.
