Олег Артюхов
Путешествие само по себе
– Ладно, оставайся пока, но никуда отсель не уходи. Люди приглядят. Немудно отправлю отрока на Тверской тракт. Коли святой отец подтвердит твои слова, станем говорить дальше.
– Я согласен, князь Дмитрий, но богом прошу тебя, не подставляйся под вражьи мушкеты. Все знают о твоей храбрости. Побереги себя.
– Хм-м. Добро. Что это у тебя за оружие?
– Особая пищаль. Бьёт точно и далеко. Имею и бомбы,– сказал я и тут же соскользнул с опасной темы. – Я вот что мыслю, надобно ударить днесь по Китай-городу. Сейчас поляки собираются и пушки готовят. А как начнут, тут я вам и помогу. А, как поляков побью в воротах, и они побегут, вы сможете ворваться на их плечах в Китай-город. А посему надобно людей к штурму подготовить.
– Вельми сомнительно. Може ты и прав, а може и нет. Дождёмся гонца с Тверского тракта, и опосля потолкуем. Я всё сказал.
Через пару минут в сторону Тверской заставы побежали два шустрых отрока. Молодец князь, подстраховался. Следующие два часа я ждал решения князя, и заодно, не спеша, готовился к бою. Облегчил рюкзак на две пачки патронов и снарядил оба пустых магазина. Достал из рюкзака четыре лимонки, ввинтил запалы и положил гранаты в карманы разгрузки. Проверил пистолет и магазины к нему. Проверил К-генератор. Достал из чехла и поставил на планку коллиматорный прицел.
Закончив с приготовлениями, я с удовольствием употребил «Сникерс», поскольку понял, что здесь меня кормить никто не собирается. Потом я внимательно осмотрел прилегающую к баррикаде территорию. Расположенное слева подворье мне не приглянулось, а вот справа развалины большого дома, идеально подходили для стрелковой позиции, поскольку его фасад выходил на площадь перед Сретенскими воротами. По остаткам лестницы я забрался на перекрытия обрушившегося второго этажа. Там среди опалённых брёвен и хлама я отыскал стол и лавку и устроился с комфортом напротив огромной дыры в стене.
– Боярин Артур! Боярин Артур! – раздался снизу крик. Я высунулся из-за остатков стены и посмотрел вниз на парня, который вопил на все стороны, не зная, где я засел.
– Чего орёшь, молодец?
– Боярин Артур, тебя князь Дмитрий кличет.
Князь сидел на брёвнах посреди улицы и отдавал приказы. Увидев меня, махнул рукой.
– Отроки вернулись с Тверского тракта, – проговорил он, внимательно в меня вглядываясь. – Твои слова, боярин Артур, отец Иоанн подтвердил. Садись рядом, и, коль способен предвидеть, сказывай, что сделать мыслишь?
– Сейчас ляхи готовятся нападать. За воротами их скопилось множество. Ставят пушки, заряжают мушкеты и пригнали конных гусар. Нынче они безрассудны и злы от своих неудач, а потому полезут напролом. Однако ворота невелики, и они выйдут не вдруг и станут строиться. Вот тогда я начну палить в их начальников и пушкарей, потом ошеломлю бомбами. Они будут потрясены, начнут разбегаться и отступать, и сомнут оборону в воротах. И тут надобно купно по ним ударить и ворваться в Китай-город на плечах неприятеля. Для этого заведомо собери все силы в ударный отряд с саблями, топорами и бердышами, для близкого боя и, чтобы бить бегущих. Пушки, пищали и пики в тесноте будут невместны. Прорвав защиту Сретенских ворот, сразу поверни на восход и атакуй с тыла гарнизон Яузских ворот. А ополченцы боярина Бутурлина ударят им в лоб, о том его предупреди. После того, как Китай-город падёт надобно обложить Кремль плотной осадой. А отряды Ляпунова и Заруцкого пусть занимают Замоскворечье, пригороды и ворота Земляного города. Но после, князь Дмитрий, обещай отправить отряд на Тверской тракт и спасти людей от «воровских» казаков.
– Любо, – немного подумав, проговорил князь, – готовься к бою, боярин. Коль ты прав ждать уж недолго. А просьбу твою, жив буду, исполню.
Я вернулся к баррикаде и опять забрался в разрушенный терем. Устроившись на позиции, я достал монокуляр и продолжил изучать обстановку у ворот и возле них. После трёх пополудни началось движение. Из ворот начали выбегать и строиться жолнежи. Две, три, четыре шеренги. В руках мушкеты и алебарды. В бойницах стен показались стволы пушек. За проёмом открытых ворот замелькали перья конных гусаров. Пора и мне подключаться, а то поздно будет.
В прицеле красная точка легла на лоб командира в блескучем шлеме. Бах. Нет командира. Бах. Нет второго. Бах. Упал размахивающий руками гусар. Бах, бах. Начали падать на стенах пушкари. Бах. Бабах!! На стене нехило рвануло. Это я удачно в порох попал. Четверть часа я жёг патроны, посеяв немалую панику среди поляков. Уверен, что командиров у них почти не осталось. Почему почти? А потому, что кто-то всё-таки скомандовал атаку, и пехотный строй двинулся к баррикаде.
– Православные! – заорал я защитникам. – Пригнитесь, сейчас рванёт! Пригнитесь, мать вашу в перекрёсток, кому говорю!!
Матюги быстро вразумили слегка обалдевших от моего вопля ополченцев, и они присели за брёвна и телеги.
Поляки прошли полста шагов, осталось столько же. Я вынул лимонки. Тридцать шагов. Двадцать. Я метнул чугунные яйца широко, стараясь охватить весь фронт строя. Метнул и пригнулся, укрывшись за обгорелыми брёвнами. Едва успел.
С интервалом в секунду ударили четыре взрыва. Я поднялся и увидел, что треть поляков лежит на мостовой, треть разбегается во все стороны, а треть ломанулась назад в ворота.
Я поправил рюкзак, закинул автомат за спину, вытащил из кобуры пистолет, зажал в руке запасной магазин, сбежал вниз и заорал:
– Внимание, ополчение! За мной в атаку! Ура-а-а!!
Перепрыгивая через тела павших, я бросился к воротам, слыша за собой рёв атакующего ополчения.
Спина польского солдата. Выстрел. Кто-то из поляков замахнулся саблей. Выстрел. Увернулся от пики гусара. Выстрел. Миновал проём ворот. Выстрел. Пригнулся. Сабля свистнула над головой. Выстрел. Сбоку пушку разворачивают. Выстрел, выстрел, выстрел. Удар. Поляк с мушкетом, прикладом приложил. Выстрел. Оглянулся. В ворота втекало московское ополчение. Я опустил руки и перевёл дух.
– Боярин Артур! – проорали почти в ухо. Я обернулся. Рядом с окровавленной саблей стоял князь Пожарский, на лице которого горели радостью глаза. – Благодарю, боярин! Век не забуду! Истинно наша взяла!
– Ещё ничего не закончилось. Веди, князь, людей к Яузе и бейте христопродавцев в воротах вместе с Бутурлиным. И потом занимайте Китай-город. А я, чем могу, помогу.
Раздались команды Пожарского, и ополченцы бросились налево, растекаясь по Китай-городу. Поляков били, секли там, где заставали.
А я поспешил к Никольским воротам в сторону печатного двора, поскольку точно знал, что отступающие поляки его подожгут, и сгорят все три печатных станка, все книги, гравюры и шрифтовые наборы. Допустить этого варварства я не мог. Где-то в той стороне также находились три монастыря и монетный двор. Сзади послышались шаги и сопение. Я оглянулся, за мной шли уже знакомые мне парни Мосяга и Гулим, чуть в отдалении топали ещё восемь ополченцев. Я остановился.
– Вы далече направляетесь, молодцы?
– Князь батюшка, повелел, дабы мы с тобой были и сторожили ежели что. Тут весь мой десяток, – пробасил подошедший Нечай. Энтих ты знаешь, а то Завьял, Кисель, Кудин, Чечура, Лихой, Ступа и Бармаш. Робяты молодые, резвые, да лихие. Спасибо тебе, теперь они пищали с прикладом, да сабельки вострые имеют.
– Добро. – Я сдвинул шлем и поскрёб лоб. – Сейчас сходим к Печатному двору. Глянем, что там и как. Слух дошёл, что там иноземцы бесчинствуют. Пресечь надобно.
– Надобно, то и пресечём. Пошли, глянем, – пробасил Нечай и махнул рукой. – А, ну, робяты, айда за боярином.
Слышавшие наш разговор Мосяга и Гулим сразу прошмыгнули вперёд вдоль бревенчатых стен. Едва мы двинулись следом, как они вернулись.
– Боярин, тама поляки двор монетный да печатный граблют, – проговорил Мосяга. – пара дюжин их. Мешки таскают и в телеги валют. Мыслю, московским серебришком желают разжиться.
– Так, братцы, пора иноземцам руки окоротить. – Я кивнул вдоль улицы. – Кто со мной?
– Мог бы и не вопрошать, – проворчал Нечай, – аль не слыхал приказ князя?
Ополченцы двинулись за мной по обе стороны улицы, держа пищали наготове. Молодец Нечай, правильно командует, и толк знает в городских боях.
Вид распахнутых ворот Монетного двора сразу насторожил: оба створа настежь. Тяжелогружёная телега отъезжала в сторону Никольских ворот Кремля.
– Кудин, Ступа, задержать! – махнул рукой десятник, и оба ополченца метнулись в сторону телеги, где сидели извозчик и охранник.
Во дворе вовсю шуровали мародёры, бегали, таскали, грузили, орали и ругались.
– Десятник Нечай, слушай приказ: займи оборону в воротах. Из двора никого не выпускать, стрелять и рубить без разговора. Коль увидишь кого с огнём, стреляй, а то сдуру ляхи могут и двор подпалить. Дай двоих бойцов, сперва схожу в Печатный двор, дабы и не спалили его нехристи.
Кудин и Ступа подогнали повозку, нагруженную небольшими кожаными мешками и лежащими сверху двумя оглушёнными людьми в кафтанах и шапках по польской моде.
– Энтих связать. Кудин, Ступа ступайте с боярином. Остальные за телегой укройсь. В два ряда по четыре становись! – рявкнул Нечай. – Пищали готовь. Порох подсыпь. Фитиль распали.
Печатный двор находился в полуверсте за монастырями, и потому нам пришлось почти вернуться к Сретенским воротам. Если Монетный двор защищал высокий глухой бревенчатый забор, то Печатный двор ограничивали наружные стены цехов, которые здесь по старинке называли «избы». Ворота также были распахнуты и внутри мелькали фигуры поляков и огни. А вот этого нам совсем не нужно. Гореть здесь есть чему, и, если займётся, не потушим.
Закинув автомат за спину, я приготовил пистолет, для боя в помещении – самое то. Оставив ребят прикрывать тыл, я забежал во двор и сходу завалил четверых, которые таскали и сваливали книги в центре двора. Рядом с одним из убитых валялся горящий факел. Уф-ф, кажется, я успел.
В первой справа избе отозвалась лишь гулкая тишина, нависшая над сиротливо стоящими в полутьме столами и большим станком в центре. Во второй избе среди разбросанных в беспорядке листов бумаги, кусков кожи, кувшинов с краской и растрёпанных книг четверо поляков глумились над мастеровыми. Двое держали на прицеле мушкетов сбившихся в кучку мужиков, а двое азартно били ногами лежащего на полу человека.
Первые две пули достались тем, кто караулил мужиков. Следующие две пули свалили тех, кто избивал. Сдохли они не сразу, поэтому я успел ещё пару раз приложить их берцем по рёбрам.
– Уважаемые мастера, вы все свободны, не бойтесь, мы из ополчения московского от князя Дмитрия Пожарского. – Я старался говорить как можно спокойнее, чтобы не пугать совсем сомлевших мужиков.
Потом я помог подняться избитому человеку. Бегло осмотрел, вроде больших повреждений нет. Помяли его изрядно, но, похоже, ничего важного не отшибли.
– Кто ты, мастер? За что тебя так молотили ляхи? – спросил я, вглядываясь в испачканное кровью бородатое лицо.
– В энтой второй избе я начальным мастером поставлен, а имя моё Онисим Радищевский. Местные обалдуи кличут меня Волынцем. Книги мы печатаем. А ляхи искали серебро и злато, били, дабы я указал. Откуда здесь взяться серебру, вот я и смолчал, а они лупили, мыслили, абы я утаиваю. А вы кто будете, воины? Благо вам, и низко кланяюсь, что выручили православных.
– Я боярин Артур Платонов, а то ополченцы Кудин и Ступа. Случай нас сюда привёл. Бились мы в Сретенских воротах и прогнали ляхов. А потом слух дошёл, что в Печатном дворе неладное творится. Вот и пришли разобраться.
Тут снаружи раздались два глухих мушкетных выстрела и крик. Я выскочил вон и увидел во дворе своих ополченцев, которые прятались за поленницей дров. Ступа держался за руку, с которой капала кровь. Быстро оценив ситуацию, я понял, что в третьей избе засели поляки, которые сообразили, что ополченцев всего двое, и пальнули в них из мушкетов.
– Что случилось? – крикнул я Кудину.
– Двое в избе ховаются, ироды. Ступу подранили.
– Сидите там и не высовывайтесь. – Я быстро огляделся и перебежками в раскачку рванул к третьей избе. Из глубины проёма двери грохнул выстрел, в паре метров свистнула пуля, а проём заволокло дымом. Отлично! Я подскочил и схода влепил в дымное облако пять выстрелов веером. Раздались два вскрика и стон.
Дождавшись, когда дым рассеется, я заглянул внутрь. В паре метров от двери на полу лежали двое. Один ещё корчился, другой затих. Осторожно я зашёл внутрь, держа на прицеле все закоулки. В глубине избы я обнаружил пятерых мужиков, стоящих над телом шестого, голова которого была рассечена ударом сабли.
Я подошёл, молча, встал рядом, снял шлем и балаклаву.
– То брат мой Алексей, – не дожидаясь вопроса, проговорил один из стоящих мужиков. – Я Иван Невежа тутошний мастер набора. А брательник мой, царствие ему небесное, гравёр был от бога и печатник отменный. – И он горько заплакал.
Я не стал ничего уточнять и выяснять и поспешил во двор, помочь раненому Ступе. Оба бойца сидели там же за поленницей, прислонившись к стене, и тихо переговаривались. Осмотр показал, что пуля прошла по касательной и ничего важного не повредила. Я смазал кожу около раны йодом из своей аптечки, оторвал у страдальца подол рубахи и перетянул руку. Ничего страшного заживёт через неделю.
Не желая тревожить мастеровых, я подошёл к куче сваленных во дворе книг, которых поляки собирались спалить. Подошёл и обалдел от восторга. На земле валялись десятки уникальных книг, среди которых я увидел истинные раритеты: «Апостол» 1606 года, «Триодь постная» 1607 года, «Минея» 1609 года, «Устав, Око церковное» 1610 года! Да, это же сокровище немыслимое! Я осторожно поднял и уложил книги в рюкзак, который распух до крайности, тома то немаленькие. Я махнул ополченцам на выход и уже направился к воротам, когда меня окликнули из второй избы.
– Не обессудь, боярин, – подошёл и поклонился высокий бородатый мастеровой с перетянутой через лоб лентой, стягивающей длинные волосы, – выручил ты нас, и книги видать ценишь. Я мастер Аникита Фофанов. Позволь тебе поклониться, и прими в дар мою книгу, коя наречена «Букварь языка словенска, сиречь начало учения детям». Книга ещё не печатана и пока в едином виде, а позволят ли печатать святые отцы, не ведаю. Прими, не побрезгуй.
Я дрожащими руками принял дар, поскольку точно знал, что эта книга будет допущена к печати только через двадцать лет. Я держал в руках сигнальный экземпляр! Уникум! Вот это подарок, так подарок!
Поблагодарив мастера, я вышел со двора, и вместе с ополченцами мы поспешили к Монетному двору. А там творилась сущая неразбериха, внутри перебегали от укрытия к укрытию поляки и изредка постреливали из мушкетов. Наши тоже не стеснялись, и палили в ответ залпами в четыре ствола. Над двором висела завеса порохового дыма, и, когда ветерок относил его в сторону, открывалась картина брошенных повозок и телег, рвущихся вон и ржущих лошадей и валяющихся на земле человеческих и лошадиных тел.
Я крикнул Нечаю:
– Отведи ребят в сторону, пусть перезарядят пищали. Теперь мой черёд.
Поставив переводчиком автомат на одиночные выстрелы, я с полусотни метров начал снимать одного жолнежа за другим. Их головы были отличными мишенями. Сообразив, что их убивают, поляки бросились наутёк и скрылись в цехах.
Я осторожно добежал до ворот, выглянул. Вроде, никого. Прячась за повозками, перебежками миновал двор и замер, прижавшись к стене, возле распахнутой двери. Ляхи ждут, что я брошусь напролом. Ну-ну. А дождётесь вы в подарок чугунный лимон. Я выдернул чеку и закатил гранату внутрь. Взрыв! Вопли, крики. Заскочил внутрь. четыре оглушённых раненых поляка, два мёртвых. Четыре выстрела. Обежал цех. Пусто. Теперь черёд второго цеха, благо они стоят рядом. Пробрался вдоль стены до дверей, и закатил в проём вторую гранату. Взрыв! Забежал. Пятеро оглушённых и три трупа. Зачистка. Огляделся, обошёл цех. Никого. Крикнул Нечаю:
– Вели попарно обойти весь Монетный двор, все склады, сараи и амбары. Кого хлопцы найдут, пусть тащат сюда.
Я закинул автомат за спину и осмотрелся. Во дворе стояли девять телег, десятую мы задержали на выезде. В них, как и в первой, лежали плотно набитые небольшие кожаные мешки. Сунув руку в один из них, я вытащил пригоршню крупных серебряных монет с изображением какого-то правителя и надписями на латинице. На монетах в центре были пробиты чеканы с двуглавым орлом. Насколько я помнил, эти европейские талеры на Руси прочеканивали гербом и называли «ефимками со знаком». В других мешках лежали слитки ромбической формы – гривны, или куски рубленого или резаного серебра – рубли и резаны.
Сказать по правде, я изрядно растерялся. С этими ценностями нужно было что-то делать. Лучше всего передать властям, но где эти власти? Кто нынче господствует, кто управляет? Смута и полный хаос. Передать Ляпунову или триумвирату – это всё равно, что выбросить в болото. Сидящим в Кремле боярам-предателям Семибоярщины в их бездонные карманы хрен отдам. Пожалуй, отдам Пожарскому, пусть распределит среди погорельцев и пострадавших, пустит серебро на застройку города и на поддержание осиротевших семей. А что останется пусть использует на утверждение новой власти, чтоб не пришлось собирать народные копейки. – Боярин Артур, – подошёл высокий здоровяк Завьял, – В дальней избе восемь людин сгубленных сыскали, срубили саблями их недавно, ещё кровь не засохла. Кто они не ведаю, можа мастеровые тутошние. А в амбаре вот ляхов споймали. – И он встряхнул за шиворот поляка. Другого крепко держал его напарник Чечура.
– По-русски говорите? – Поляк кивнул. – Добро. Кто велел ограбить Монетный двор? – строго спросил я.
Пожилой поляк поднял голову и чисто по-русски ответил:
– Я Витолд Борковский из Литвы. Здесь служу в хоругви пана Чеслава Кросковского. Наши два десятка посланы по приказу боярина Салтыкова, дабы забрать серебро для государственных нужд. Он нынче в Кремле господует, поскольку глава боярской Думы.
– Поговорим об этом подробнее чуть погодя. Никуда не уходи, – пошутил я, а поляк не понял и удивлённо вскинул брови. – Нечай, срочно отправь гонцов к князю Пожарскому. Пусть он пришлёт верных людей принять ценности. Похоже, тут не только серебро, но и золотишко имеется. И пусть поторопится.
– Слушаюсь, боярин. Эй Лихой, Бармаш, подь сюды. Сейчас поспешайте к Яузским воротам, найдите князя Дмитрия. Всё ему обскажете. Пусть казначея верного пришлёт с охраной. Чай ценности немалые. Бегом!
И хлопцы припустились бежать вдоль торговых построек. Я посмотрел им вслед, окинул взглядом панораму города и только тогда понял, что стою на месте будущего Исторического музея и смотрю на будущую Красную площадь. В это время её почему-то называли Пожар, а впрочем, ясно почему. Сам Кремль тоже узнавался с трудом из-за относительно низких белёных стен и таких же белёных приземистых башен без привычных вычурных шатров. Под стенами поблёскивал водой ров, а перед ним теснились плотно стоящие в ряд часовни и церквушки между Никольской и Спасской башнями. Сама площадь только намечалась и была намного уже современной мне. Слева её ограничивали торговые ряды, доходящие почти до лобного места. Храм Василия Блаженного выглядел скромнее, пестрел обсыпающейся побелкой и не имел ограды. За ним просматривался затянутый дымом берег реки с едва видимым Замоскворечьем.
Пока Нечай наводил порядок и ставил охрану, я присел на лежащую у дверей колоду и приготовился слушать пленного литвина Витольда. Как выяснилось, он немало знал и о многом поведал:
– Мы зашли в Москву в октябре прошлого года, назвав себя освободителями и желая посадить на московский трон сына нашего круля Сигизмунда. Но королевич Владислав всегда был трусоват и ехать в Москву не торопится.
А здесь с нашим появлением сразу начались склоки и смута. Сам патриарх Гермоген отверг польску владу и отправил во все города письма с требованием изгнать нас из Москвы и объявил наших союзных бояр предателями. А те бояры, пся крев, без ума принялись угрожать патриарху, а он послал их куда подальше. Как болтают, на тот призыв патриарха отозвался боярин Ляпунов. Ходили слухи, что он договорился с остатками войск Лжедмитрия, что стоят под Калугой. И точно известно, что к нему присоединились отряды из Мурома, Суждаля, Вологды, Ярославля, Костромы. Сказывают, что войско боярин Ляпунов собрал огромное. Холера ясна!
Не тайна, что московские бояре те, что в Кремле засели, верные псы нашего круля Сигизмунда и шибко надеются на служившего Лжедмитрию князя Трубецкого, кой род ведётся из Литвы и на атамана Заруцкого, кой всегда полякам благоволил.
Слыхал тако ж, что курва Марина Мнишек с «царёнком» сыном Лжедмитрия ныне сидит без страха и забот в Коломне, куда её атаман Заруцкий спрятал. А она таиться и не желает, называет себя царицей, двор завела, объявила Коломну своим уделом. Скурви дочь!
А тут в граде стало совсем погано. Москвитяне злые стали, а наши сдуру их бить начали. Каждый день всё хуже! Гетман велел горожанам всё запретить, ловить всех после сумерек, сдать всё железо даже кухонные ножи и инструменты плотников. Палки для печки ввозить запретил, токмо мелкий хворост. Пепшич! Какое глупство. Где их головы? Матка боска.
А тот идьот боярин Скуратов и вовсе подступил к патриарху Гермогену с ножом, чтобы тот принял сторону бояр. А Гермоген и ответил: «Крест поднимаю я супротив твоего ножа окаянного», и проклял род Скуратова на все времена.
Давеча слухи дошли, что крайние города: Орёл, Белев, Карачев, Алексин присягнули Польше. А толку чуть. Их тут же пограбили и пожгли хоругви круля Сигизмунда, а людей в полон угнали. Судь предателей везде одна. И казаки там изрядно поглумились и край тот разорили.
А здесь в Москве надо бы люд ублажить, а гетман Гонсевский напротив совсем верёвки на шеях затянул. А наёмники германские, да наши жолнежи и рады. Стали баб здешних ловить, сильничать да убивать.
Слух прошёл, что в городе смутьянов возглавил князь Пожарский, а с ним бояре Бутурлин и Колтовский. Наши начальники и забегали, оборону готовить начали и совсем горожан угнели. Вот восстание и началось. А теперь полная дупа! Холера ясна!
– Ладно сказываешь, литвин. А здесь на Монетном дворе как оказались?
– Тут все последние дни стража из гусар стояла, будто бы казну царя Владислава хранила. Но где тот Владислав? А как грянула нынешняя смута, боярин Салтыков заявился к гетману и орал, как осёл, что сокровища пропадут. Гетман и велел срочно серебро и злато изъять с Монетного двора. Стражу гусарскую сняли для боя, а нас сюда послали. Но забрать так ничего и не успели. Боярин, отпусти меня. Я человек маленький неоружный и зла не творил.
– И куда ж тебя отпустить? В Кремль?
– Не, туда боле не пойду. Там народу набилось не продохнуть и жрать скоро нечего будет. Ждут хоругви гетмана Ходкевича. А того и след простыл. Не-е, я до дома пойду. Може, бог даст, доберусь и голову не сложу.
– Ступай, человече, только переоденься по-простому, иначе убьют тебя в Белом городе. Злые нынче москвичи.
– Боярин Артур! – подбежали запалившиеся Лихой и Бармаш. – Отыскали князя Дмитрия. Взяли наши Яузские ворота и почесть весь Китай-город взяли. Князь сам обещал быть со стражей. Жди.
Я забрался на сторожевую вышку и принялся осматривать Китай-город, сравнивая его с московским центром моего времени. Ничего общего. Это как же надо было изощриться, чтобы всё так переиначить? Впрочем, этот вопрос надо будет задать гражданину Наполеону Бонапарту, который через два века практически уничтожит старую Москву.
Не прошло и часа, как пожаловал сам князь Пожарский с сотней ополченцев. Вышли они слева из переулка у торговых рядов, оттуда, где в моём времени стоит ГУМ. Я спустился вниз и подошёл к распахнутым воротам.
– Что тут у тебя, боярин Артур? – раздражённо спросил князь, явно недовольный, что его оторвали от боевых действий.
– Смотри сам, князь Дмитрий, – я указал на площадку Монетного двора, где стоял десяток нагруженных телег. – Здесь и в хранилище лежит благополучие и процветание будущей Руси. Здесь и новое оружие, и снаряжение, и здесь власть.
– Что ты несёшь?! Какая такая власть?! О-о… Ого-о!.. Ого-го! – воскликнул он, сунувшись в мешки, и буквально обомлел. – Боярин Артур, ты даже не ведаешь, что сотворил для царства! Поистине, ты послан богом!
– Ведаю, князь Дмитрий, но мне пора вернуться на Тверской тракт. Как обещал, дай мне сотню ополчения. Время не ждёт.
– Слово своё сдержу. Завтра поутру подходи к Сретенским воротам. Будет тебе сотня. А ноне надобно ослобонить весь Китай-город. Прощай.
– Погоди, князь Дмитрий, послушай, что скажу напоследок: не верь боярам-предателям, когда займёшь Кремль. Не верь Ляпунову, Трубецкому и Заруцкому, которые сейчас уже делят власть и плетут заговор, ещё не ударив палец о палец. Не верь лживой и продажной Маринке Мнишек вместе с её «царёнком». Все они хотят одного растерзать Русь, урвав себе кусок послаще. Судьба страны будет решаться в следующем году в Нижнем Новгороде. Отыщи там старосту Козьму Минина. Он не предаст и станет твоей надёжной опорой.– Пожарский внимательно вгляделся в моё лицо, кивнул и направился к торговым рядам. – И береги себя! – крикнул я ему вслед, закинул за спину потяжелевший рюкзак и отправился в сторону трёх монастырей, рассчитывая на приют и отдых под крышей. За мной послышались шаги. Я оглянулся, десяток Нечая топал за мной.
