Хельга Лайс
Остров для особенных (сборник)
Белые стены
Очнувшись, я не мог пошевелиться ничем, кроме как головой. Меня окружал больничный интерьер. Понятно, отчасти добившись своего я лежу в палате. А ещё ужасно болела моя голова, которая. судя по тугому ощущению, была перебинтована. Услышав шаги, я на уровне интуиции бегом прикрыл глаза, создавая видимость, что я все ещё пребываю во сне. Судя по голосам, их было двое, и оба – мужчины. У одного голос выдавал едва сдерживаемое раздражение, а другой его всячески убеждал, что все в порядке и под контролем. – Он нанёс себе сотрясение средней тяжести, но и его можно понять, видимо, такое заключение оказалась слишком строгим для него. Кроме него мы никого так долго не держали в камере, неделя – стандартный период пребывания, а его вон сколько продержали. На его месте любой бы сошёл с ума рано или поздно. А ещё…. – В таких случаях делайте впредь лоботомию, ведь у нас совершенно нет времени и желания возиться с кем бы там не было, тем более не для этого мы сюда привозим подобный слой общества. На носу очень важное мероприятие, если вдруг вы забыли, хм. – Поверьте, это не типичный случай, обычно никто не додумывается наносить себе увечья. – Да потому что умственные отсталые. – Да. И потому что, напомню, мы их так долго не держим, как этого несчастного. Пожалуй, на сегодняшнем совещании дам указ провести мероприятие по превращении камер в комнаты с мягкими стенами, надёжнее будет. А его мы, пожалуй, не станем возвращать, а оставим здесь, он как раз набрал отличную мышечную массу, и её мы станем поддерживать при помощи капельниц. Пара недель – и он ваш при полной готовности. – Надеюсь, к тому времени вы не дадите мне повода усомниться в ваших обещаниях. – Что вы, согласитесь, до этого все было без эксцессов, а тут просто единичный случай. – Единичный… Первый и последний. – Именно. Ах да, забыл добавить, что те коктейли для наращивания массы дают побочные эффекты в виде вспышки гнева. Хотя парень не признался моему коллеге, но за ним числятся драка и домашнее насилие над своей матерью. – Это мне неинтересно. И они ушли. Я с ужасом переваривал сказанное ими. С какой целью они это делают? Что меня ожидает? Ясно только одно, мне уже не выбраться, по крайней мере в ближайшее время. На меня накатил приступ тошноты, и меня вырвало прямо на себя. Благо, перед этим я смог немного приподнять голову и повернуть, чтобы не захлебнуться. Нос и горло жгло, а противный вкус и запах мотивировали меня не класть голову обратно на подушку, потому что мне казалось, что желудок снова изольёт душу. Проходящая мимо сестра воплощала собой тот самый пошлый шаблон сексуальной цыпочки для плотских утех: чётко очерченные замазанные алой помадой губы занимали треть лица, в голубых глазах не мелькало и малой толики мыслей, блондинистые длинные завитые волосы были подобраны под врачебную шапочку. А халат в обтяжку грозился треснуть в районе груди четвёртого размера. Она с испугом заметила, что я очнулся и не только, стала сокрушаться, что я напрасно никого не позвал на помощь, что теперь мою постель придётся менять. Ответить ей что ли не хватало сил, и я лишь глядел, как она побежала по её же словам за свежим постельным бельём. От запаха рвотной массы меня подташнивало с растущей силой, а шея стала затекать. Сестра вернулась не одна, а с несколькими крепкими парнями комплекции типичных качков. Как будто при таком скверном самочувствии я смогу оказывать сопротивление или даже бежать. Амбалы переложили меня на стоящую рядом кушетку с предельной осторожностью, словно древнюю китайскую фарфоровую вазу. Моя койка вскоре была перестелена, и сестричка подошла ко мне со словами: «теперь и вами займусь», и стала меня раздевать. Мне стало чудовищно дискомфортно, ведь эта милая леди и суровые амбалы со скрещёнными на широкой груди руками заимели возможность видеть меня во всей красе. Хоть мне не привыкать представать голым, будь то Анна или доктор, но тем не менее, это не убавляло неприятности чувств. Пусть сестре и мужикам было безразлично на первичные половые признаки, да моё лицо всячески выражало такую же беспристрастность, но в душе я спрашивал себя, за что мне такое «счастье»? При каждом прикосновении низ живота предательски наливался теплом, и приходилось думать о самых неприятных вещах, чтобы не попасть в ещё более неловкое положение. Наконец-то меня переложили обратно. Почувствовав прохладу свежей застеленной постели, мною стало одолевать чувство облегчения и желание уснуть. – Вы хорошо себя чувствуете? – словно эхо прозвучал заботливый голос сестры. Я так и не смог выдавить такого простого слова как «да», просто устало ей кивнул. Кстати, эта чудаковатая блондинка больше не появлялась в моей палате. Мне же проще, потому что её вид будил самые низменные желания. На следующий день пришла уже другая медсестра, темноволосая возрастом постарше и полнее, но после порнографической версии она искренне радовала своим присутствием, по крайней мере, с ней мне было более спокойно. Глянув на мою карточку, которая висела на передней части кровати, она ничего не сказала и вышла. Вернулась она с готовой капельницей. Далее следовал поиск вены в моей руке. Благополучно вставив иглу, она отрегулировала подачу неведомой жидкости и вновь покинула палату. И так повторялось изо дня в день по три раза в день. Я уже и забыл каково это есть. Но как ни удивительно, организм не требовал еды. А вот без воды меня не оставили, сестра в любой момент любезно подносила стакан к моему рту. Хотя я по сути стал овощем. Нет, физически я был здоров, наверное… Но меня не спешили освобождать от пут во время бодрствования. Да, все четыре конечности были прикованы к кровати. Если в начале я не придавал этому сильное значение, то постепенно меня это начинало напрягать. Зачем было меня привязывать насильно, словно психопата? Однако я ни с кем не делился своими переживаниями. Виной тому был голос того мужчины, который разговаривал с доктором. Мне казалось, что от него нельзя ждать ничего хорошего. Лучше отлежаться и набраться сил, чтобы бежать отсюда… Но меня иногда освобождали. Я спросил сестру, зачем это и не вредно ли так валяться. По её словам, меня освобождали во время моей отключки, спровоцированной навязанным приёмом снотворного. Делалось это, чтобы предупредить появление пролежней. Повернут или положат на кушетку, чтобы сменить белье. А зачем… – Доктор опасается, что вы снова причините себе увечья. И я никак не прокомментировал эту чушь. Мне хватало ума понять, что эскулап находится под колпаком у неизвестного мужчины, явно имеющего немалую власть. И никакие сестры мне точно не помогут. Через неделю после своего первого и последнего же визита ко мне зашёл доктор. Теперь я имел возможность рассмотреть его персону. Ему было под пятьдесят, как и его коллеге в той комнате, где меня осматривали. Голова была наполовину лысой, придавая комичность его образу. Халат на нем висел как на вешалке, а чересчур загорелое лицо было покрыто сеткой мелких морщин и пигментными пятнами. Короче говоря, ничего особенного. Прослушав отчёт о том, как меня обеспечивают нужным, и ознакомившись с моей физической формой, он что-то написал в карточке. – Отлично! – это все, что вырвалось из его тонкогубого рта. Не найдя нужным комментировать моё пребывание и все, что с ним связано он вышел из палаты с довольным видом. – Вы – первый человек за сегодня, который поднял настроение нашему доктору. Вам удобно? – сестра с предельной нежностью поправила подо мной подушку. Подавив в себе желание съязвить, выдавил в ответ краткое «да», с тоном который стоит понимать как однозначный. Не освободят же, если скажу противоположное, на это не стоило и рассчитывать. Моё пребывание здесь действительно ограничилось двумя неделями, и ни днём больше.
Последний пункт назначения
Едва переставляя свои ватные ноги, я шёл по узкому коридору, что напоминал санузел. Люминесцентные лампы неярко освещали уложенный сверху донизу голубым кафелем проход, а в нос било каким-то хлористым запахом с такой консистенции, что если бы не двое, шедшие за мной, придерживая за мои локти, то я бы рухнул на пол. Моё тело практически отказывалось меня слушаться, от чего складывалось впечатление, что моя старость взяла курс на ускорение раз в 10, и я оказался в теле дряхлого старика с одной ногой в могиле. С тех пор как моя нога вступила на землю острова, мой вес увеличился, наверное, в два раза, и все жутко болело. Особенно суставы. Колени при ходьбе угрожающе трещали, а сердце немного ныло. Парни завели меня вниз по лестнице в тёмное и очень холодное подвальное помещение, где ещё сильнее несло смрадом, тем самым же вперемешку с чем-то трупным. Из глубины комнаты раскатился прокуренный бас, от звука которого у любого бы застыла кровь в жилах. – Ну, что, бунтарь, приветствую тебя в это время в этом месте. Было так темно, что какие бы усилия я не прилагал рассмотреть неизвестную мне личность, ничего не получалось. И тут к этому голосу присоединился тот, который я слышал, когда впервые проснулся в палате. То, что я услышал, заставило моё сердце биться куда чаще, и тем самым я слышал свой сумасшедший пульс. – Этот парнишка меня разочаровал. Я возлагал на него больше надежд, а он мне пытался сорвать планы своей выходкой. Так что в наказание прошу его не отключать, пусть «насладится» по полной программе. Что он имеет в виду? Меня будут бить? Пытать? Моя фантазия допускала множество ужасных вещей. Ещё чуть-чуть и мне не избежать запуска в полет моей крыши. А голос все продолжал вещать неторопливо о том, как он был разочарован и разозлён. – Знаете, сегодня я пролил кофе на дорогущий ковёр. Жена мне вынесла мозг двухчасовой лекцией на тему: «Ты знаешь сколько я за него отдала?!». А я человек в общем-то мягкий, не смею перечить благоверной, ведь и её можно понять. Она явно не испытывает со мной того счастья, которого бы ей хотелось. И это меня выводит из колеи. Ведь нет большего огорчения, чем видеть, как страдает твой любимый человек. Я-то, конечно, отдал ковёр в химчистку, где мне не стали обещать. И ожидание того, что неизвестно, случится чудо или нет, маленько убивает. Этот ковёр мне в общем-то тоже нравился, и видят всевышние силы, я не хотел портить вещь. Но ничего не изменить, у жены истерика с утра, а значит плохо и мне. Ты, парень, когда-нибудь страдал одновременно с близким человеком? А знаешь, что ещё меня расстроило? Моя благоверная оцарапала ключом от нашего дома мой самый любимый автомобиль, доставшийся мне от отца. А портить раритет в высшей мере свинство, но я ничем не могу ей ответить. Я стоял и слушал в недоумении: что вообще здесь происходит? Я попал в сумасшедший дом, где произошла смена ролей и психопаты здесь взяли верх? Что со мной собираются делать в конце концов? – Эй, вы! Подвесьте его! Надоел он мне, какой-то не очень интересный… Ни рыба ни мясо… Видимо, он полный ноль в интеллектуальных беседах… Ай, зачем я трачу время на него. Осторожно вешайте, он мне нужен в целости и сознании. Я пытался сопротивляться, но моё непослушное тело отказалось мне подчиняться. Дуболомам практически не пришлось прилагать больших усилий, чтобы подвесить меня на крюк, висящий где-то в глубине помещения. – Теперь можно включить свет, мне очень важно видеть весь процесс, не упуская из виду каждую мелочь. Я непроизвольно закрыл глаза, когда зажёгся яркий свет, от чего вкупе с подвешенным положением черепная коробка вновь разразилась тупой болью. Постепенно привыкнув, я смог осмотреться, и увиденное подвергло меня в нечеловеческий ужас. Меня окружали обескровленные человеческие останки на крюках. Были даже головы с вытаращенными глазами. К моему горлу стала подкатывать тошнота. А потом к моему лицу приблизился обладатель баса. Это был на вид мужчина лет 40, с едва тронутыми сединой волосами, крючковатым носом, тонкими губами и глазами какого-то прозрачного цвета. Все вокруг меня были одеты в зимнюю одежду, а один из них выделялся с белым свежевыстиранным фартуком. Вот последний и был тем, кто заговорил со мной первым. Мне хотелось тут же умереть, так как стало совершенно понятно, что меня ждёт та же участь, что и других несчастных в этом аду на Земле. А меня будут пытать с особой жестокостью, если верить ранее услышанному из уст этого неприятного создания. Хотя и другие присутствующие не производи хорошего впечатления. По помещению пронёсся запах сигаретного дыма. Это закурил тот, у кого я в «почётном списке любимчиков». Столь ненавистный аромат ещё более усилил моё ухудшающее состояние. Мне было тяжело глотать, временами тошнило, остатки сил угасали, а в голову давила вся приливавшаяся кровь. Докурив сигарету, вершитель моей никчёмной жизни, не придумал ничего лучше, как потушить окурок об мою спину в нижней части позвоночника. Было очень больно, но крику препятствовал кляп в моем рту. Вырывалось только мычание. Он что-то сказал одному из амбалов. Тот кивнул и отошёл к шторе, что закрывала стену возле входа, откуда меня привели. Отдёрнув её, я увидел большой чёрный экран за панорамным стеклом, как в кино, а возле него камеру на штативе. В чем цель всего этого действия, я не знал, но предполагал худшее. Сказанное обладателем баса только подтвердило мои догадки. – Сейчас будут занимательные фильмы, а то я гляжу, тебе становится скучно. Что ж, мы, что, изверги какие-то, не давать человеку хлеба и зрелищ? Уверяю всем сердцем, тебе точно понравится. Конечно, я не верил всему, что он говорил, но мне ничего не оставалось другого, как ждать сеанса кино или что там собрались демонстрировать. – Запускай – прорезал гнетущую тишину этот резкий приказ, не терпящий возражений и промедлений. Из-за увиденного мне хотелось ослепнуть и оглохнуть. А может, даже вообще в который раз умереть. Это была сцена того, как куда-то волочили за волосы и за руку мою мать, которая беспомощно кричала и пыталась вырваться. От потуг с неё свалилась одна туфля. Её тащили к тому зданию, где из крыши которого торчала труба с дымом, что валил из неё. Мать действительно сражалась до последнего. Её завели в мрачную камеру с размером в ванную комнату, и швырнули как ненужную вещь как можно дальше. Она и здесь пыталась встать и выбежать, но прямо, буквально, в паре шагов перед носом захлопнулась железная дверь с решетчатым окошком, со стеклом снаружи. Она била со всей мочи об преграду, но её усилия были бесполезны. Чья-то рука трогает педаль, что скрывалась за дверцей, имитированной под стену рядом с бронированной дверью, и тянет вниз. Через окошко можно было увидеть, как камеру заполняет едва заметный серый газ, и мать, осознавая, что сейчас произойдёт, снова схватилась за решётки, и её перекошенное гримасой ужаса лицо было направлено прямо на камеру. Постепенно её руки ослабляли хватку, пока совсем не отпустили прутья, а её лицо с той же самой гримасой не скрылось из виду. Её вытащили не сразу, как показывал таймер в левом нижнем углу экрана. Только открыли дверь, из-за неё тут же выпало то, что дало мне жизнь и растило. Её волокли точно так же, только уже за левую руку. Дорога вела в лифт, на котором спускались в подвальное помещение. Внизу сразу у выхода из погрузочной кабинки стояла огромная печь, где вовсю пылал беспощадный огонь, выбрасывая язычки своего пламени, словно требуя подпитки. Тело сложили пополам, затем его засунули в огромный холщовый мешок, как картошку, обвязав его сверху верёвкой. Мешок водрузили на сооружение, которое напоминало невысокую детскую горку, но когда был заведён механизм, нижняя часть поднялась вместе с телом, пока совсем не поднялась до такой высоты, при которой поклажа не без помощи со стороны, но покатилась в саму печь, в самое пламя. И на моменте пожирания огнём тела моей матери у меня дико заболело в районе груди. Мне было сложно поверить, что такое вообще возможно. Это больше напоминало военную хронику времён второй мировой, где немцы практиковали такой способ уничтожения целого пласта населения. Мучитель, дав знак приостановить видео, соизволил объяснить произошедшее. – Она дала миру бракованный товар, и бракованному нет места в нашем мире, где все должно быть идеально. Понимаешь, уголовников мы казним, алкоголиков и наркоманов убиваем посредством их же пагубных привычек. Людей, преступившие пенсионный возраст, но неработающих, мы по-прежнему ликвидируем, подрывая их здоровье при помощи лекарств. Тех, у кого IQ ниже 80 баллов, высылаем в города на принудительные работы, пока они не подыхают на рабочих местах и так далее. Это фильтр, благодаря которому мы делаем мир красивее, здоровее, умнее. Но для инвалидов нам захотелось исключение, потому что неинтересно их убирать, как бабку, отработавшую своё. И поэтому моим отцом был организован своего рода фонд, помогающий семьям с неполноценными людьми, через который выполняется наш план по избавлению планеты от неликвида, который зря растрачивает ресурсы земли. Те, кто управляет государствами, в курсе и в значительной доле от нашей сделки, потому что кому охота содержать немощных, не давая своим странах процветать так, как они этого заслуживают? Рост населения заботит многих, но этим вопросом никто не берётся заниматься всерьёз. Если раньше существовали эпидемии и войны, которые регулировали численность человечества, но сейчас наступили тепличные времена, когда ничто не способно влиять на продуктивность свиноматок. В древние времени больных младенцев сбрасывали со скалы, и никому не приходилось с ними возиться из-за гуманных соображений, а теперь из-за них мир погряз в нищете и голоде. Сейчас выхаживают каждого, даже больного, и это тупик нашего поколения, потому что больное не способно дать здоровое потомство. Вот ты совершенно не котируешься ни по каким признакам вроде красоты, здоровья, ума. И что ты дашь? Таких же больных ублюдков? Поэтому ты оказался здесь, а твою мать, да ничью на этом острове, мы не пускаем обратно, потому что по возвращении они разболтают все подробности и привлекут внимание общественности, которая хоть и тупая в своей большей части, но достаточно чтобы уничтожить то, что создавалось трепетно нашим семейством. И поэтому здесь никому не даётся возможность связываться с остальным миром. Ладно, теперь ты усёк, чего свидетелем и участником ты являешься? И да, бить матерей не хорошо, это понимает любой адекватный человек. Мои душевные переживания становились все более бурными, а от его слов так совсем все пылало, настолько ненавидел его всем существом, а страх быть убиенным испарился совсем. Жестокое и бессмысленное убийство моей матери лишало меня желания жить дальше. Разве можно с этим жить? Мучитель дал команду продолжать, и на экране сменялись нечёткие кадры, и я увидел Данилу, самого преданного друга, с которым я съел не один пуд соли. – Узнаешь его? Славный малый, да только стоило ему связаться с тобой, так тут же стал обречён на наказание. Он нам нравился, но это вынужденная мера. Разболтал бы лишнего, и испортил бы мои многолетние труды. Видишь, до чего ты доводишь людей? Камера акцептировалась с предельной педантичностью на его лице. Лицо, полное испуга и недоумения. Его точно так же подвесили, как и меня. Но разница только в том, что его стали пытать сразу же, если верить тому, что демонстрировалось на экране. А ещё ему не затыкали рот кляпом, и его крики боли и страдания отдавались у меня ужасающим эхом. Сначала его стали отмечать маркером на теле, словно обречённую на съедение свинью. Меня дико тошнило… Сначала ему стали отпиливать простой пилой левую руку с культей. Я пытался руками как-то прикрыть уши, но ничего не получалось. Нечеловеческий крик отдавался словно кувалдой в моем мозгу. – Дурак! – раздался с экрана недовольный вопль мучителя в адрес помощника мясника, когда шлёпнулась первая отрезанная короткая конечность несчастного Данилы, – оно должно быть стерильным, а из-за тебя придётся эту руку выбраковывать. – Прощу прощения, парень больно дёрганый… – тот начал было лепетать в свою защиту, но его прервали. – Молчать! Убери это! Ещё одна подобная оплошность, то на его месте будешь ты, чтобы возместить испорченный товар, придурок! Настала очередь единственной рабочей руки. Данила к тому времени сорвал голос, однако, даже в воцарившейся тишине смотреть на его пытки было не менее мучительно. Лужи алой тёплой крови растекалась дальше. Следом, начиная с ног, с него ножом срезалась и снималась кожа, обнажая мышцы. Дёрганье тела наглядно демонстрировало лучше всех слов невыносимую боль. На какой-то момент от шока я забывал, что меня ждёт та же участь. – О, сейчас будет мой самый любимый момент! – столько радости звучало в голосе Мучителя, словно ему подарили самый желаемый презент в мире, – с этого момента замедлите скорость воспроизведения в два раза, не хочу упустить ничего, и чтоб этот – тоже! – этот палец указывал на меня. Кому как не ему свойственны познания в извращениях. Помимо жутких кадров, особенно сильно били по ушам тягучие диалоги и шум. Окровавленное тело Данилы все слабело, если судить по дальнейшим кадрам, хотя не уверен, может быть, что дело в скорости. Движения мясника выражали полнейшую хладнокровность, словно перед ним не ему подобный висит на крюке, а невезучий представитель животного мира. Разложив на передвижном столике отрезанную руку и пилу, он стал глядеть куда-то в даль. На несколько секунд его не было в кадре, но появившись, он нёс…бензопилу. После нажатий определённых кнопок, сие чудовищное техническое орудие, служившие в данном случае во имя зла, завизжало, демонстрируя всю мощь на движениях своих острейших дисков. Он стал перед Данилой, ставя его перед неизбежным фактом, что его ждут самое последнее и захватывающее приключение. Бедняга вертелся из стороны в сторону, словно он предпринял ещё одну попытку выразить истерзанным естеством свой протест против обещанного действия, но мясник был неумолим. Камера в руках оператора всячески двигалась то вверх, то вниз. А потом – и вперёд, чтобы плавно отойти на пару шагов назад. Все происходящее запечатлевалось с диким смакованием. В том числе и агония Данилы, которая выражалась в подёргиваний на лице, закатываний глаз и отрывистом дыхании. Отсняв со всех сторон, оператор отступил ещё на несколько шагов назад. Если в действительности мясник молниеносно отпилил обе ноги, то в замедленной скорости казалось, что он отпиливает с педантичностью, и в кадре весьма улавливался каждый отпиленный сантиметр, откуда брызнули остатки крови. Данила молниеносно рухнул головой на предварительно застеленный помощником пол, от чего тело тут же перестало подавать все признаки жизни. Оглушительный треск черепной коробки отдавалось эхом в моем мозгу. Пожелать такого насильственного лишения жизни я не мог и самому злейшему врагу. Для этого пришлось бы потерять человеческий облик, такое слишком даже для хищного животного. Мясник с помощником водрузили останки моего друга на тот же передвижной стол и увезли в неизвестном направлении. На экране появилась заставка «Конец». В моих ушах болезненно отдались эхом чьи-то звонкие аплодисменты; то был Мучитель. – Браво! – восторженно он кричал куда в пустоту; никто не спешил присоединиться к нему. – Это самое лучшее, что я видел! Но надеюсь, что сегодняшнее событие превзойдёт и это. Ведь так? – он обратился к моему будущему палачу. Тот, как всегда, не баловал словесными выражениями, но удостоил ответом в виде уверенного кивка головой, сохраняя при этом полное безразличия лицо.
