Ольга Щербакова
Конфликтологическая культура специалиста: технологии формирования
Учет выделенных принципов при рассмотрении различных феноменов значительно расширяет границы познания, делая его более объективным и всесторонним.
Поражает постоянство, с которым зарубежные исследователи обращаются к идеям, связанным с контекстом, контекстуализацией и развитием, а также все возрастающее сходство исследований и научных публикаций, посвященных данной проблеме. Так, в качестве основ контекстуального анализа развития человека предстают: стиль воспитания, обусловленный культурным контекстом; социальная политика; образ жизни; чрезвычайные обстоятельства и др.
Рассуждая о методологии современной психологии, Ф. Е. Василюк также задается рядом принципиальных вопросов: «Чем конституируется человеческая целостность? В каких контекстах мы находим человека в полноте и конкретности его бытия? В каких контекстах не расплескивается его сущность или хотя бы сохраняется его узнаваемость, так, что, вглядываясь в полученные в этих контекстах описания, можно безошибочно определить – да, речь идет о человеке, а не о механизме, организме или социальном атоме?» [60, с. 27]. Человеческая целостность, по мнению данного автора, сохраняется в трех контекстах: в контексте сознания, в ориентированных на человека практиках (обучении, воспитании, лечении), в символических полях культуры. «Эти контексты взаимоотражаются друг в друге, пронизывают друг друга и существуют как узлы в одной связке. Сознание – практика и культура – такова тройная формула контекста, задающего действительность человеческой целостности» [Там же]. Если сознание и практика обсуждались в рамках деятельностного подхода, то культура понималась как игнорируемая самоочевидность.
Общеизвестно положение о ведущей роли социального контекста в развитии как индивидуальности человека, так и психики в целом. А. В. Либин видит понимание человеческого поведения как в большей части социального феномена, испытывающего влияние культурного контекста. При этом культурный контекст автор определят как устойчивый набор ценностей, стереотипных представлений, правил поведения, разделяемых большинством членов данного социального окружения. Влияние культурного контекста на формирование человеческих различий, по мнению А. В. Либина, невозможно переоценить. В частности, в значительной степени влияние культурного контекста сказывается на полоролевых стереотипах, касающихся типичных характеристик, приписываемых мужчинам и женщинам. Формирование того, что называется национальным характером, также связывается с тонкими различиями в культурных контекстах, проявляющимися на первых этапах взаимодействия матери и ребенка [192].
Не останавливаясь на подробной характеристике контекста, А. В. Либин, тем не менее, уделяет ему важную роль при описании индивидуальных различий, что находит отражение в названиях параграфов его книги [192]: «Весь мир – контекст», «Стремление к достижениям в контексте социальной стратификации», «Воспитание в контексте культуры», «Ученый в контексте таксономии исследовательских типов», «Человек в контексте ситуации».
На важность контекста в исследовании конфликтов указывал, в частности Б. И. Хасан, считая обращение к основаниям конфликтного действия и к его контекстам непременным условием достаточной реконструкции, анализа конфликта для его разрешения. Автор пишет: «если рассматривать конфликт как сложную искусственно-техническую конструкцию, предназначенную для достижения целей развития, необходимо занимать позицию не внутри, а как бы над конфликтным взаимодействием, позицию, учитывающую не только основания и последствия реализуемого столкновения, но и его контекстуальные характеристики во множестве их связей и отношений» [336, с. 105].
Л. А. Петровская отмечает, что помимо характеристик участников, конфликт существенно зависит от внешнего контекста, в котором он возникает и развивается. Важной его составной частью является социально-психологическая среда, состоящая из различных социальных групп характеризующихся своей структурой динамикой, нормами; ценностями и т. п. [248]. При этом нельзя ограничивать среду контекстом малой группы, как это свойственно для сторонников интеракционизма. Необходим учет влияния более широкого контекста, включающего классы, нации, профессиональные группы и т. д.
Понятие «контекст», как известно, тесно пересекается с понятием «ситуация». Как отмечает Н. И. Леонов, ситуация задает контекст восприятия человека, указывая на существенные признаки человека, которые нужно учитывать в данный момент. Тем самым указывается на прогностическую функцию социальной ситуации, позволяющую личности формировать то или иное отношение к партнеру по общению. Логично поэтому, что образ ситуации может определять особенности поведения человека. Исходя из сказанного, автор определяет конфликтное поведение как пространственно-временную организацию активности субъекта, регуляция которого опосредована образом конфликтной ситуации [182].
Одним из первых ввел в обиход науки представление о ситуации В. Томас. Он не только указал на важность роли ситуационной детерминации поведения, но и подчеркивал мысль о невозможности объяснения поведения человека без понимания субъективного значения ситуации для данного человека. В. Томас писал, что понять поведение можно только тогда, когда исследователь видит, какое субъективное значение имеет сама ситуация для субъекта. Таким образом, чтобы предсказать поведение человека необходимо знать, как человек определил для себя ситуацию, какое значение он ей придал. Также именно В. Томас сформулировал теорему о том, что если человек определяет ситуацию как реальную, то она становится реальной по своим последствиям, независимо от того, насколько она действительно реальна.
Как известно, внутренний и внешний мир человека существуют не сами по себе, а предстают в том или ином контексте, который влияет на характер активности человека, определяют содержание и специфику его деятельности, включая основные ее виды: игровую, учебную, учебно-профессиональную, трудовую/профессиональную.
Более того, можно утверждать, что только с окончанием школы юноши и девушки становятся подлинными субъектами саморазвития, когда они сами определяют содержание своей жизни и способы жизнедеятельности. В этот период юноши и девушки начинают смотреть на мир и происходящее с ними не только глазами/умами окружающих их взрослых людей, а своими собственными глазами, через призму своего собственного опыта, своего личного видения, которые они ставят выше мнения других. Всему происходящему с ними юноши и девушки начинают придавать личностный смысл, они также ищут его во всем, что их окружает.
Как известно, в грамматическом предложении слово приобретает определенный смысл благодаря своему вербальному окружению. Так и человек начинает осознавать свое место и роль в окружающей его среде, понимая свою неразрывную связь с нею, воспринимая себя в неком контексте с ней, который может постоянно меняться, в результате чего, оставаясь на первый взгляд тем же самым, человек начинает в разных ситуациях представать/выступать перед окружающими (и перед самим собой) в ином свете.
Для зрелого человека очень важно видеть и понимать смысл происходящего с ним и вокруг него (то есть находиться в контексте со своим окружением и деятельностью). И это вполне объяснимо. Стремление к поиску и реализации смысла, согласно В. Франклу, является главным стремлением человека. Это врожденная мотивационная тенденция, присущая всем людям и являющаяся основным двигателем поведения и развития личности. В. Франкл отмечал, что быть человеком означает быть ответственным за осуществление смысла, потенциально присущего данной жизненной ситуации [328].
В этой связи принципиально важным является то, что проблема смысла является одной из центральных в теории и технологиях контекстного обучения.
Также на сегодняшний день образовательной среде отводится важная роль в обеспечении психологического здоровья человека. Для этого развивающейся личности очень важно видеть свою связь с окружающим миром, понять свою роль в нем, занять свое место, что позволит человеку чувствовать себя в контексте со своим окружением, то есть воспринимать себя значимым элементом среды (каким, например, является любое слово в целом предложении). Благодаря этому он будет понимать свое предназначение, находить и видеть смысл своей жизнедеятельности. В противном случае человек будет чувствовать себя вне контекста, «выпадать из него». При таком развитии событий он не будет понимать своей роли, места, предназначения в сложившейся ситуации. Ему будет не понятен смысл его нахождения в данном окружении/среде, что негативно скажется на содержании и направлении его деятельности. Как известно, отток студентов из высших учебных заведений на начальном этапе обучения вследствие отчужденности их от образовательного процесса – вполне закономерное на сегодняшний явление.
Фактически речь идет об условиях, обеспечивающих качество подготовки специалиста, не учитывать и экономить на которых означает создавать угрозу для социально-экономического благополучия общества.
Таким образом, на сегодняшний день актуальным противоречием в разработке теоретических основ управления конфликтами становится: осознание исследователями многообразия и значимости контекстуальных аспектов конфликтов и отсутствие их систематизации и содержательного описания. В этой связи возникает необходимость выявить эти контексты/ситуации протекания конфликтов, учет которых позволяет конкретизировать практические действия по управлению конфликтами. Контекстуальными факторами, которые необходимо учитывать в конфликтологии, в частности, являются: культура, пространство, время, гендер, пол, возраст, род деятельности, служебное положение, тип коммуникации и многие другие. Рассмотрим некоторые из них.
3.2. Контекстуальные аспекты в исследовании конфликтов
3.2.1. Кросскультурный контекст в конфликтологии
Кросскультурный контекст конфликта – совокупность факторов, характеризующих этнокультурные особенности конфликтующих.
Стремительный процесс глобализации характеризуется тем, что в сфере просвещения, бизнеса, досуга и общественных отношений значительно растет число контактов между представителями различных культур. Однако результаты исследований иммигрантов и временных переселенцев свидетельствуют о том, что в ближайшем будущем не предвидится смешения культур. Более того, этнографические описания изобилуют забавными примерами коллизий, возникающих между исследователями и местными жителями на почве несовпадения их культурных обычаев, норм поведения, ритуалов и т. д. Все это свидетельствует о необходимости более тщательного выявления особенностей взаимодействия различных культур, а не просто сравнения их отдельных представителей.
Психологи всё больше осознают потребность кросскультурного подхода в изучении особенностей индивида. Одна из причин этого состоит в том, что наука стремится быть универсальной, и нам необходимы кросскультурные исследования, чтобы выяснить, верны ли наши открытия для других культур. Другая причина – желание избежать предположения, что если что-то распространено в нашей культуре, то оно является «нормальным» и типичным для всего человечества. Третья причина связана со значением культуры: ведь и наше поведение и наши мысли подвержены её влиянию, а кросскультурная психология и ее исследования помогут определить, до какой степени психологические процессы меняются под влиянием разных культур [359].
Как уже было отмечено ранее, Ф. Тромпенаарс [315] определяет культуру как «способ, посредством которого группы людей решают проблемы». Отсюда следует, что, если культуры сильно отличаются друг от друга, различается и их поведение относительно того, какие проблемы и каким образом их следует решать. Соответственно, у разных народов существуют свои сложившиеся предпочтения решения проблем.
Так, североамериканский подход делает акцент на решительности, скорости и индивидуальном выборе альтернативных решений. Другие культуры уделяют индивидуальному процессу решений меньше внимания, чем практическому претворению работающих решений. Они начинают с того, что способно лучше работать, а не с классического и бихевиористского сравнения текущей ситуации с неким идеалом [358].
Как отмечает Н. В. Гришина], когда человек «определяет» ситуацию как конфликтную, он начинает вести себя в соответствии с этим определением по «законам» конфликта, имеющим определенный культурный контекст [80].
Психологическая самозащита личности, выбор того или иного поведения тесно связаны с психологической самозащитой того этноса, с которым у нее есть положительная самоидентификация. Каждая этническая группа предпочитает пользоваться определенными стратегиями поведения и защитными механизмами в зависимости от своих «я – мы – концепций» в ситуациях конфликта, фрустрации или стресса, т. е. систем представлений о себе и самооценок, как на индивидуальном уровне, так и на уровне всего этноса. Этнозащита имеет избирательный характер, вследствие чего поведение различных этносов в одних и тех же ситуациях различается, нередко самым поразительным образом [179]. Находясь в одной и той же стрессовой, конфликтной, фрустрирующей ситуации, различные этносы выбирают разные защитно-адаптивные стратегии. Именно отсюда вытекают также некоторые различия национальных характеров народов.
И здесь, в первую очередь следует отметить М. Мид, которой принадлежит идея о необходимости различать среди культур следующие три типа: сотрудничающие, соперничающие и индивидуалистические [389]. При этом, «культура сотрудничества» свойственна замкнутым группам, в рамках которых человек обладает определенной позицией и гарантированной безопасностью, а его положение не зависит от его инициативы и личных притязаний. В других же типах культур человек не чувствует себя в безопасности, пока не убедится в своем несомненном превосходстве [238].
Индивидуализм/коллективизм рассматривается в большинстве работ как наиболее значимое измерение культуры, объясняющее способы поведения в конфликтах. Результаты многих исследований свидетельствуют, что представители индивидуалистических культур предпочитают те подходы к разрешению конфликтов, которые характеризуются первоочередным вниманием к достижению собственных интересов, такие, как соревнование. Для них характерны прямые стратегии управления конфликтными ситуациями; при необходимости подключения к разрешению конфликта третьих лиц «индивидуалисты» обращаются за консультацией. Представители коллективистских культур, стремясь сохранить гармонию в группе, либо уклоняются от конфликта, предпочитая избегание, либо уступают.
В эмпирических исследованиях в качестве модели стратегий конфликтного поведения, которые выбирают представители коллективистских и индивидуалистических культур, часто рассматривается модель двойной заинтересованности: заинтересованности в собственном успехе и заинтересованности в успехе другого. Результаты множества исследований свидетельствуют, что представители индивидуалистических культур предпочитают те подходы к урегулированию конфликтов, которые характеризуются первоочередным вниманием к достижению собственных интересов, тогда как коллективисты, стремясь поддержать гармоничные отношения в группе, не вступают в открытую конфронтацию с противной стороной – либо уступают ей, либо уклоняются от конфликта [260]. Например, американцы, ориентированные на индивидуальный успех, прибегают к активным способам разрешения конфликта – сотрудничеству и конкуренции с их непосредственным воздействием на противника. А японцы стремятся избежать конфликта, используя обходные пути (пытаются внушить определенные мысли, снискать расположение, произвести впечатление, умиротворить противную сторону).
Культурная специфика модели конфликта в китайской культуре связана с понятиями сохранения гармонии и спасения лица. Стратегию разрешения конфликтных ситуаций китайцами продолжают определять традиционные конфуцианские ценности. Европейцы и американцы, взаимодействующие с китайцами, свидетельствуют, что они испытывают страх перед возникновением межличностного конфликта и используют различные способы, чтобы уйти от проявлений противоречий в открытой форме. Этот страх становится понятным, если принять во внимание, что с точки зрения взаимозависимости личностей в китайском обществе конфликт есть ее неизбежное последствие, поэтому он не может быть разрешен окончательно, а лишь на какое-то время сглажен или притуплен. Даже в том случае, когда у представителей других восточных культур (корейцев, японцев) не было выявлено более выраженной стратегии избегания конфликта, чем у американцев, жители КНР и Тайваня проявляли ее [376].
Для китайцев наиболее характерная стратегия, как уже было указано выше, – избегание конфликта. В том случае, если уклониться от конфликта им не удается, они, как правило, используют пассивные способы его урегулирования, уступая его противной стороне, соглашаясь с ее предположениями, или идя на компромисс. Китайцы широко используют и еще одну стратегию выхода из конфликта – привлечение к его управлению третьей стороны (посредника). Они полагают, что посредники, прежде всего влиятельные лица, снижают уровень враждебности, существующей между спорящими. В отличие от представителей западных культур, которые привыкли рассчитывать на собственные силы, китайцы возлагают на посредника контроль за выполнением решения, даже если оно связанно с принуждением.
Коллективистские культуры исходят из того, что открытый конфликт наносит ущерб общности. Однако следует заметить, что если механизмы выхода из конфликта, позволяющие сохранить гармоничные отношения, не имеют успеха, и дело доходит до прямой конфронтации, случается наблюдать яростную схватку противников. Это объясняется тем, что в таких группах, в отличие от индивидуалистических, слабо разработаны стратегии, позволяющие справиться с открытым конфликтом. Особенно эта специфика проявляется при межкультурных конфликтах.
Впрочем, необходимо учитывать, что стремление сохранить добрые отношения члены коллективистских культур проявляют, прежде всего, при взаимодействии с представителями своей группы. Есть данные, что в случае конфликта с членами других этносов коллективисты зачастую проявляют даже большую склонность к конкуренции, чем индивидуалисты. Причина этого лежит в том, что в коллективистских культурах при возникновении конфликта между членами своей группы важнее всего избежать дезинтеграции, поскольку разрыв связей между членами группы всегда имеет болезненный характер и особенно проблематичен. В случае же конфликта с представителями «чужой» группы проявлять заботу об их интересах нет необходимости, так как отсутствует и необходимость поддерживать с ними длительные отношения. Индивидуалисты пытаются разрешить конфликт, прибегнув к открытой дискуссии и прямой конфронтации, т. е. к действиям, которые коллективисты воспримут как прессинг. Ощущение несправедливости может возникнуть у тех, чья ментальность предполагает сотрудничество, если они находятся в конфликтной ситуации с теми, кто стремится избежать конфликта. Первые в этом случае, скорее всего, воспримут уход от конфликта как неприятие их стремления к открытому обсуждению проблем, и будут чувствовать разочарование из-за того, что конфликт не разрешился [376].
Определяя направление, в котором ожидается развитие кросс-культурных исследований и культурной психологии в начале нового тысячелетии, Г. Гарднер [74] называет его контекстуализация, «или представление о том, что поведение не может быть в достаточной мере изучено или понято вне контекста». При этом отмечается, что контекстуализация и признание важной роли влияния культурных факторов на развитие ни в коей мере не являются новыми подходами.
Обзор кросскультурных исследований поведения людей в конфликте сделан также Питер Б. Смитом [303]. Приведем некоторые из них в качестве примера.
Прежде всего, отмечаются различия в стратегиях поведения в конфликте у представителей коллективистических и индивидуалистических культур. При этом сравниваются использование пяти широко известных стратегий-подходов. Сотрудничество – подход, предполагающий как высокий уровень озабоченности собственными интересами, так и интересами противной стороны; состязание – высокий уровень озабоченности собственными интересами и невнимание к интересам другой стороны; компромисс – сдержанное отношение как к собственным интересам, так и к интересам другой стороны; примирение/уступка – первоочередное внимание уделяется интересам противной стороны, уровень собственными интересами низкий; избегание – низкая озабоченность как своими интересами, так и интересами другого.
Так, Трубински, Тинг-Туми и Лиин обнаружили, что тайваньские студенты при разрешении конфликтов между собой чаще прибегают к «уступкам», «уклонению», «компромиссам», «интеграции», чем это свойственно имеющим более высокий уровень индивидуализма американцам. Моррис и его коллеги сравнивали предпочтения студентов в отношении соперничества и избегания конфликтов в США, на Филиппинах, в Гонконге и в Индии. По сравнению с представителями других культур, у американцев были более высокие показатели стремления к соперничеству, а у китайцев – избегания конфликтов.
Несочетаемость подходов к разрешению конфликтов иллюстрируется переговорами между израильтянами (индивидуалистическая группа) и арабами (коллективистическая группа) в ходе которых обе стороны обвиняют друг друга в недобросовестности. Согласно Грифату и Катриэлю, подход арабов к межличностным отношениям предполагает взаимозависимость, сотрудничество, уважение, участие, использование обходных путей, хитрость, экспансивность, намеки и метафоры. Израильтяне же, в отличие от них, часто используют подход к межличностным отношениям, предполагающий прямые, без обиняков, убедительные, настойчивые, не приукрашенные заявления. Столь разные подходы, возможно, являются помехой для переговоров и ведут к неудовлетворенности как процедурой, так и результатами ведения переговоров.
Когда американские бизнесмены пытаются быстро договориться о чем-либо со своими китайскими партнерами, они часто ставят перед собой цель заключить четкое соглашение. Однако этому может воспрепятствовать культура. Типичный китайский подход к ведению переговоров подразумевает более медленное развитие событий, требует установления хороших межличностных отношений до заключения какого-либо соглашения, демонстрирует нежелание письменно протоколировать все происходящее и предупреждает, что любое достигнутое соглашение подлежит модификации, если этого потребует дальнейшее развитие ситуации. Это противоречит установкам участников переговоров с американской стороны, принадлежащих к индивидуалистической и краткосрочно ориентированной культуре [358].
Есть множество оснований полагать, что люди, взаимодействующие с представителями чужой культуры, ведут себя с ними иначе, чем с представителями собственной группы. Показано, что группа, которая состоит из 10 человек, представляющих 10 разных культур, значительно отличается от группы, которая включает по 5 человек из двух разных культур, так в этом случае группа будет поляризованной. Разнородные по составу группы в итоге вырабатывают определенные модели совместной деятельности. Поляризованным группам угрожает возможная несовместимость и противостояние двух фракций. Изучая 47 групп студентов в школах бизнеса в Великобритании и 5 групп в многонациональной американской организации в Юго-Восточной Азии, Эрли и Мозаковски обнаружили, что группы, работавшие более эффективно, были однородными или разнородными, но не поляризованными.
Кроме индивидуализма/коллективизма при изучении моделей конфликта рассматриваются и другие измерения культур. Данные исследований свидетельствуют, что функции третьих лиц при разрешении конфликта – посредников и консультантов – связаны с уровнем дистанции между индивидом и властью. В культурах с ее высоким уровнем вмешательство в разрешение конфликта третьих лиц, обладающих широкими полномочиями, представляется более обоснованным, чем в культурах с низким уровнем подобной дистанции (Лейнг, Стефан, 2003; Bazerman, Neale, 1992).
Американский антрополог Э. Холл сравнивает культуры в зависимости от их отношения к контексту, под которым понимает информацию, окружающую и сопровождающую событие, т. е. то, что вплетено в значимость происходящего. При высококонтекстуальном общении большая часть информации уже известна человеку, и лишь незначительная часть представлена в словах, являющих собой внешний, закодированный способ коммуникации. Прямую противоположность этому представляет низкоконтекстуальное общение, в котором большая часть информации передается звукобуквенным кодом. В силу устойчивости традиции и преемственного исторического развития высококонтекстуальные культуры мало меняются со временем, поэтому у их представителей при взаимодействии с окружающим миром один и тот же стимул всегда вызывает одну и ту же реакцию. В таких условиях большая часть ежедневного общения является предсказуемой и не требующей наличия подробной информации о происходящем. Так, для деловых представителей высококонтекстуальных культур (Япония, Китай, Корея, арабские страны Ближнего Востока) многое бывает сказано и определено неязыковым контекстом, иерархией, статусом, внешним видом офиса, его расположением и размещением.
В низкоконтекстуальных культурах, характерных, например, для Скандинавских стран, США, Германии, Канады большая часть информации содержится в словах, а не в контексте сообщения: люди, как правило, выражают свои желания словесно, не предполагая, что это будет понятно из ситуации общения. Преимущественное значение в таких обществах придается устной и письменной речи, в процессе которой обсуждаются все детали с тем, чтобы ничего не осталось не названным и недоговоренным. Для представителей этой культурной группы важны письменные договоры и контракты, а также всевозможные документы. Известные своей педантичностью немцы, занимают самое верхнее положение в шкале низко контекстуальных культур.
Сравнение двух крайних степеней высоко- и низкоконтекстуальных культур, данное Э. Холлом, дает следующую картину. Высококонтекстуальные культуры (Восток) отличает:
– невысокая, открытая манера речи, многозначительные и многочисленные паузы;
– серьезное значение придается невербальному общению и умению «сказать глазами»;
– избыточность информации излишня, поскольку все и так ясно;
– конфликт разрушителен (представители этих культур не любят напрямую выяснять отношения и обсуждать проблемы);
– открытое выражение недовольства не приемлемо ни при каких условиях, предпочитают непрямые способы разрешения конфликтов.
Низкоконтекстуальные культуры (Запад) отличает:
– прямая выразительная манера речи, недоверие к молчанию;
– невербальное общение менее значимо;
– все должно быть выражено словами и всему должна быть дана ясная оценка;
– конфликт созидателен, так как обсуждение выявленных проблем и трудностей помогает принять правильное решение;
– в отдельных случаях возможно проявление открытого недовольства, используют открытые, директивные способы разрешения конфликтов.
Зачастую при межкультурном общении в бизнесе и менеджменте высококонтекстуалы считают низкоконтекстуалов агрессивными, наивными, нетерпеливыми и заносчивыми. Последние, в свою очередь, могут полагать, что первые сложны для понимания, неуверенны, нерешительны, уклоняются от прямого ответа [226].
Существует ряд исследований, посвященных проблемам совместной деятельности руководителей и подчиненных, принадлежащих к разным культурам. Петерсон, Пенг и Смит обнаружили, что когда в США открылось японское предприятие, служащие поначалу более позитивно реагировали на нажим со стороны начальников-японцев, нежели начальников-американцев. Позднее это разграничение исчезло. Смит, Ванг и Лейнг изучали китайских менеджеров, работавших в Китае на совместном предприятии в сфере гостиничного бизнеса, начальниками которых были не китайцы. Самые большие проблемы возникали, когда начальниками были японцы, а минимальные трудности отмечались при работе с начальниками из Гонконга или Тайваня. Подчиненные-китайцы говорили о том, что оптимальный уровень эффективности в ходе непосредственной коммуникации отмечается при работе с управляющими из западных стран.
Группа авторов собрала отчеты китайских и американских менеджеров, касающихся случаев межкультурных и внутрикультурных разногласий, имевших место на совместных предприятиях на территории Китая. По материалам этих отчетов были выявлены типичные случаи разногласий и предъявлены другой выборке китайских и американских менеджеров, которые попросили рассказать, как они будут преодолевать проблемы такого рода. Было обнаружено, что китайцы и американцы по-разному подходят к улаживанию внутрикультурных и межкультурных разногласий. О внутрикультурных разногласиях американцы обычно докладывают начальству, а межкультурные разногласия игнорируют или стараются воздержаться от вмешательства. Китайцы стремятся пристыдить своих коллег, принадлежащих к их культуре, и преподать им урок нравственности, а в случае конфликта между представителями разных культур стараются выправить ситуацию, используя обходные пути.
Специфические формы разрешения конфликтов, принятые в одних культурных группах, могут оказаться малопонятными и даже несправедливыми с точки зрения представителей других групп. Примером может служить корейская циклическая структура разрешения конфликтов, которая описана Хо и Парком [260]. Она представляет собой сочетание стремления к сохранению гармонии и конфронтации. Цикл состоит из четырех стадий: выстраивание контекста, сглаживание, принуждение и снятие напряжения. Задача выстраивания контекста состоит в поиске точек соприкосновения конфликтующих сторон: происходит обмен информацией и создание эмоциональных связей. На этапе сглаживания основное внимание уделяется поиску решения, которое не оскорбит чувств противоположной стороны. Этап принуждения предполагает использование официальной и неофициальной власти, чтобы заставить другую сторону подчиниться. На этом этапе принято обращаться к влиятельным лицам, что связано с высокими показателями дистанции по отношению к власти в Корее. И, наконец, в ходе снятия напряжения основной задачей является восстановление отношений между участниками конфликта. Обычными средствами достижения этой цели являются совместная выпивка и хоровое пение.