Павел Павлович Гусев
Жизнь, увлечения, огорчения
Штора
Каждое утро, как только появлялось солнце, Штора широко раскрывалась и восклицала:
– Свет для всех!
Потом наступал вечер, и загоралась лампочка. И тогда Штора закрывала окно и громко шуршала:
– Наш свет! Не позволим, чтобы им другие пользовались!
В этом смысле она была принципиальна.
Прогресс
Рыли как-то Червячок и его мама ход в земле – хотели пробраться к корням дерева. Но земля то и дело осыпалась. И вдруг они неожиданно увидели большущий тоннель, освещённый ярким светом и выложенный крепкими камнями так, что земля никогда не осыпется, по которому бегали огромные сверкающие червяки.
Для Червячка это было открытием, чудом, и он воскликнул:
– Как эти наши сородичи беззаботно живут!
А мама, вздохнув, ответила:
– Это, сынок, к ним пришёл прогресс!
– Так давай прыгнем к ним, – предложил Червячок.
– Не поймут нас, мы будем там изгоями, – с грустью произнесла мама. – Давай лучше рыть дальше наш тоннель. Может, и к нам придёт прогресс?
Красота
Рачок не раз замечал, как его сородичей подбирал у берега чёрный Котелок и куда-то уносил.
– Я слышал, что Котелок может превратить зелёного рака в красного красавца! Только надо немного потерпеть, – сказал ему однажды приятель.
Задумался Рачок: «Вот бы мне красавцем стать!».
И он вылез на берег – на самое видное место, где уже находились его сородичи. Котелок их всех подобрал, и, пока нёс к костру, Рачок нечаянно из него выпал. Лежит на земле и жалеет, что так оплошал. А Котелок уже над костром висит, вода в нём бурлит, пар поднимается. Через некоторое время Котелок выложил всех раков на газетку. И действительно, стали они все красавцами: красными от усов до хвоста. Рачок даже приподнялся от восхищения. Но тут заметил, что все его сородичи уже не двигаются, и воскликнул:
– Красота – это прекрасно, но не такой ценой! – и пополз назад к речке, радуясь, что его не заметили.
Трубка
Пепельница не раз говорила Курительной Трубке:
– От частых встреч с Табаком ты когда-нибудь доведёшь себя до изнеможения!
Но Трубка на эти слова не обращала никакого внимания, и к ней продолжал приходить Табак.
Шустрая Спичка его всегда встречала с огоньком, после чего он тихонько тлел в Трубке. А ей это нравилось, она с наслаждением вдыхала его дым и твердила:
– Какой приятный запах!
Когда Табак сгорал, к Трубке приходил худенький длинный Ёршик с густыми ворсинками. Он был увлечён Трубкой и часто ей советовал:
– Бросай Табак! Он тебя погубит! Ты и так уже вся никотином пропиталась да чёрным нагаром обросла.
Ёршик ухаживал за Трубкой – чистил, проходя по всем её внутренностям. Уходил он всегда расстроенный, потому что и сам становился грязным и терял часть своих ворсинок.
Трубка по-прежнему продолжала встречаться с Табаком, и скоро у неё внутри всё превратилось в уголь – она даже не могла вздохнуть. И Ёршик уже не в силах был помочь ей: сам без единой ворсинки остался.
Тогда Трубку положили на Пепельницу, и лежала она там без дела.
– Я тебя предупреждала, – напомнила ей Пепельница.
А вскоре Трубка и совсем куда-то исчезла.
Всё наигранно
Он встретил её и ахнул от восхищения:
– Какие у вас прекрасные губки!
Были они большие, красные, и в них была видна искренняя доброта. Он видел много губ, но такие – впервые. Они влюбились друг в друга с первого взгляда и скоро сошлись в крепком поцелуе. А после него прекрасных губ не стало – остались лишь их очертания и что-то тонкое и злое. Видно, помада сошла.
– Кто ты? – не узнав прежние губы, испуганно спросил он.
– Это я, твоя возлюбленная! – ответила она. – Привыкай теперь: я бываю разная! И кстати, какая у тебя зарплата?
В этот момент появилась губная помада и возродила большие розовые губы с доброй улыбкой.
Незнакомка
За столом тарелки, ложки и вилки шумно расправлялись с едой, пробуя всё, что было на столе. И только на одну Баночку никто не обращал внимания. Была она без этикетки, и эта неизвестность всех настораживала. Один Нож временами всё-таки поглядывал на одиноко стоявшую Баночку. Её загадочность его манила. Да и она, поблёскивая серебряной крышечкой, будто приглашала познакомиться.
И Нож не устоял: открыл Баночку! И был вознаграждён её неповторимым вкусом – это оказалась свежая, зернистая, удивительно ароматная чёрная икра.
Жизнь в неволе
Мышка не раз навещала один и тот же дом и всегда видела в нём какое-то маленькое и лохматое существо. Вначале она думала, что это кролик, но когда пригляделась, то поняла, что это Пёсик. Люди то и дело таскали его на руках, держали на коленях, а он важно ходил по комнате и ел на подстилке – там же, где и спал. За всё время он даже не пискнул ни разу.
И вот однажды, когда в доме никого не оказалось, Мышка подбежала к Пёсику и сказала:
– Ты не собака! В тебе нет ничего собачьего, ты разучился лаять и скулить.
– А что значит лаять и скулить? – спросил Пёсик.
– А вот пойдём со мной, узнаешь!
Выбежали они на улицу. Тут Пёсика Кошка увидела. Мышка шустрая – убежала, а Пёсику от её когтей досталось, и тут он впервые заскулил. От Кошки он всё же убежал и спрятался. Отдохнул немного, потом проголодался, пить захотел, да нечего – вот он и залаял, тоже впервые.
Тут Мышка снова прибежала и сказала сочувственно:
– Вот ты и узнал, что значит быть собакой! – и отвела Пёсика домой.
С тех пор иногда можно было услышать его лай и поскуливание: это Пёсик вспоминал тех, у кого жизнь на улице собачья.
Руководитель
Чертёж оказался хорош. Циркуль не мог удержаться от восхищения и сказал стержню – Грифелю:
– Ты, брат, оказался талантливым, удачно круг очертил! – и, подумав, добавил: – Только расчёт у тебя не точен, давай повторим.
И Грифель, руководимый Циркулем, опять закружился на бумаге, делая ещё один круг.
– Вот это то, что надо! – снова порадовался Циркуль и, опять, подумав, добавил: – Только теперь не хватает твёрдости.
И Грифель вновь закружился, сильно надавливая на бумагу и оставляя на ней толстый чёрный круг, – ещё больше, чем прежний.
– Ты, брат Грифель, уж постарайся чертёж сделать! – говорил Циркуль.
– Я-то тут при чём? – недоумевал Грифель. – Я только твоё указание выполняю. – И он от возмущения сломался.
Знающий Футляр
– Странно всё это видеть, – рассуждал Футляр. – Смычок пилит и пилит нежную музыкальную Скрипку, а она от этого поёт и радуется. Видно, терпит и скрывает своё несчастье. Вот если бы Смычок пилил меня, то узнал бы ответное лихо! Жаль, нет у меня музыкального образования – без него я Смычку не интересен. Но ничего – со временем поднатаскаюсь.
Вера
Когда разговор заходил о Петухе, то все Куры говорили:
– Если кто-то вздумает нас обидеть, то Петушок всегда тут как тут: прибежит, смелый, как орёл, перья свои распушит, закричит, забегает вокруг двора – и никому в обиду нас не даст!
– Так это он с испугу так бегает! – возражал Курам Индюк. – Он думает, что за ним пришли, а как видит, что кого-то из вас поволокли на жарево, успокаивается и молчит.
Но Куры не верили ни единому слову.
– Пусть тараторит, он же Индюк! – и продолжали хвалить Петуха, хотя и замечали, что их становится всё меньше и меньше. Но они списывали это на несчастный случай или простое недоразумение.
Дума Табака
Дым от Табака встретился с запахом Одеколона и начал рассуждать:
– Нас с тобой всегда встречает с радостью Голова. Меня рот с дымящей трубкой с жадностью заглатывает, а ты с напарницей-бритвой бороду сбриваешь. Но хотя с тобой Голова встречается только раз в неделю, а со мной несколько раз в день, ты ей, похоже, больше нравишься: на меня она порою ворчит, что, мол, желудок от меня болит, кашель всё время. А на тебя не шумит – только по щекам рукою поглаживает. Вот я и думаю: чтоб Голова меня не бросила, надо ей глотнуть Одеколончика, – вдруг понравится? Привыкнет к нему – и от меня уже не захочет отказаться…
Схожий материал
Выпустили на одном предприятии Туалетную Бумагу и Тетрадь для письма:
– Эх-хе-хе! – вздохнула Туалетная Бумага. – Родились мы в одном месте, а судьба у нас разная. Я буду при унитазе трудиться, а ты с карандашом познакомишься, и станет он писать тебе амурные слова, а ты будешь радоваться жизни!
– Да не тебе об этом горевать! – ответила Тетрадь. – Ты всем нужна, тебя никто не забывает.
«И правда, нечего мне плакаться», – подумала Туалетная Бумага. – «Со мной все общаются, никто без меня не обходится. А вот Тетради ещё неизвестно, какой карандаш попадётся: окажется какой-нибудь грифель жёсткий, до дыр листочки доведёт, а то и всю до последнего листа испортит. И выкинут их обоих в помойку со словами: “Опять нет гармонии в сочинении”! А я-то проживу, пока сама вся не выкручусь».
И тут Туалетная Бумага вдруг поняла: «А ведь разницы между мной и Тетрадью нет. Мы схожи – обе станем отработанным материалом!»
Кровопийцы
Встретились на берегу пруда Пиявка и Комар и затеяли беседу.
– Не везёт нам с мужиками, – сказала Пиявка, – шуганули нас, накричали: мол, нашей кровушки попили и хватит.
– Да не всю же выпили! – поддержал разговор Комар. – Это мы их ещё жалеем. Видно, поизмельчал сильный пол!
– Вот бы сюда Бегемотиков! – мечтательно вздохнула Пиявка. – Они толстокожие, большие, ныть никогда не будут…
Не всё потеряно
Помазок для бритья состарился, стал плохо выполнять свои обязанности, и на его месте появился новый работник.
Старый Помазок хотели было выбросить, но передумали и оставили – положили вместе с кистями, что расписывали масляными красками пейзаж на полотне.
«Меня, наверное, пожалели выбрасывать, пока я не попрощаюсь со всеми сородичами», – подумал Помазок.
Кисти были заняты своей работой и не обращали на него никакого внимания. Скоро картина была закончена. Она стояла на подставке, чтобы все её видели. Написана она была прекрасно, но из-за белой дубовой рамы, в которой находилась картина, в ней не доставало глубины. И Помазок почему-то решил:
– А лучше бы придать ей другой цвет! Окунувшись в золотистую морилку, он нанёс её на всю поверхность рамы, и тогда картина сразу приняла законченный вид и получила недостающую глубину.
Помазок радостно воскликнул:
– У меня появилось второе дыхание! Видно, и в моём возрасте можно найти в себе новый талант и делать что-нибудь полезное!
Заместитель
– Вот, если бы тебя не было, – сказал как-то Воробей Соловью, то все слушали б только меня!
Однажды птицы в очередной раз собрались на опушке леса послушать Соловья, и пока он готовился – придумывал, какой трелью порадовать и удивить всех друзей и сородичей, – птицы стали обсуждать его, забыв про то, что он рядом.
– Соловей чудесно заливается только на пустой желудок. А если вдобавок и солнышко пригреет, он ещё лучше споёт! – сказала Ворона.
– Всё это не так! – возразила Галка. – Наоборот, он поёт хорошо, когда сыт: грудь его распирает от еды. А солнце тут вообще ни при чём.
– Не то и не другое! – возмутился всё слышавший Соловей. – Всё зависит от моего настроения. Сейчас вы его своей болтовнёй испортили и концерта не ждите! Пусть вам Воробей споёт вместо меня, – и улетел.
Все птицы за ним устремились, чтобы успокоить его и извиниться. Остался один Воробей. Сел он на веточку и с удовольствием на всю опушку зачирикал. Может, кто-то из птиц его и услышал, но не прилетел никто.
Проныра
Большой Фонарь висел на столбе и освещал перекрёсток. А маленький Фонарик, считая себя не менее ярким светилом, часто жаловался, что его незаслуженно забыли и не дают себя проявить.
Но однажды Фонарь на столбе погас.
– Да я лучше его смогу освещать всё вокруг! – воскликнул Фонарик и стал тонким лучиком озарять то одну, то другую дорогу. Носился туда-сюда, аж устал.
За это время на перекрёстке скопилось множество народу, машин собралось полным-полно, – и все шумят, никак не разойдутся, не разъедутся. Хорошо, что Фонарь снова загорелся. Во всём быстро разобрался, и дороги освободились.
– Да мне бы ещё минутку, и я бы сам всё наладил, – произнёс Фонарик.
– Этот маленький проныра нигде не пропадёт! – прокомментировал Столб – друг Фонаря.
– Конечно, висел бы я на месте Фонаря – я тоже светил бы как солнце! – парировал Фонарик.
Подсолнух и Лужа
Когда дождь закончился, тёмное облако рассеялось, и яркий свет озарил землю, Подсолнух радостно воскликнул:
– Хорошо, что появилось тёплое солнце! Я его очень люблю. Вот бы всегда так было! – и он зазолотился своими большими лепестками.
А Лужица, появившаяся неподалёку после дождя, с испугом произнесла:
– А я солнца очень боюсь! Оно своими лучами меня высушить может.
– Это поправимо, – ответил Подсолнух. – Я попрошу солнце реже навещать нас.
И действительно: вскоре солнце стало появляться не каждый день, даже сам Подсолнух вянуть стал. Хотел он было попросить Лужицу напоить его, а её уже не оказалось – только сухая корочка земли на её месте. Вздохнул тогда грустно Подсолнух, поник своей, уже без лепестков, шляпой, наполненной чёрными семечками, и прошелестел:
– Видно, хорошо, когда всё в меру – и дождь, и солнце.
Чья заслуга
Карандаш, написав половину рассказа, устал и прилёг отдохнуть да подумать, что писать дальше.
Тут Ластик примчался, стал метаться – стирать что-то с листа.
Лезвие, заметив это, возмутилось:
– Ну ты и тупой, Карандаш! Даже Ластик с трудом разобрался в твоих каракулях. Давай-ка я тебя заточу, может, яснее напишешь?
Вскоре после того, как грифель был заострён, Карандаш закончил рассказ. Стукнув напоследок по листу, в заключение он поставил точку, а грифель сломался. Ластик на этот раз не появился – видно, толково было написано, и Лезвие сказало:
– Ты, Карандаш, тупой, и, если бы не я, не было бы у тебя на бумаге ни одного рассказа!
Баночка с икрой
Баночка с икрой долго себя хранила. Да и не было у неё причин для того, чтобы перед кем-то раскрыться. Через какое-то время срок годности её истёк. И когда Баночка уже потеряла всякую надежду на то, что её кто-нибудь попробует, её вскрыли. На удивление никто от неё не отказался. Она оказалась ещё вполне свежей – сумела сохраниться!
Реклама
Как-то раз Соловей задумался: «Когда я пою, меня, наверное, никто не слышит, а может, и не видит. А Ворона вот большая – если каркает, то её и видят, и слышат всё. Наверное, мне надо имя сменить: буду не маленьким Соловьём, а большим Филином. Тот как заухает, так по всему лесу эхо разносится».
На том и остановился Соловей. Сел на ветку, нахохлился, – чтобы больше казаться.
Тут Воробушек прилетел, рядом сел и попросил:
– Соловушка, спой что-нибудь.
– Я теперь не Соловушка, а Филин, – ответил тот. – Готовлюсь поухать! Но тебе, так и быть, спою в последний раз, – засвистал разными трелями.
Послушал Воробушек и, довольный, улетел. А Соловей опять нахохлился, готовясь запеть, как Филин. Но тут на ветку села какая-то большая птица – дышит тяжело, видно, долго летела.
– Подвинься, Соловушка, – сказала она Соловью.
– Я не Соловушка, я Филин! – ответил он.
– Так это не про тебя ли, Филин, идёт слава по всему лесу? – заинтересовалась птица. – Я – Сокол, специально прилетел издалека, чтобы тебя послушать.
Обрадовался Соловей, что его теперь знают, и залился весёлой трелью, на которую стали слетаться и остальные птицы. Прилетел и Воробушек – и звонко прочирикал:
– Вот какую хорошую рекламу сделал я для Соловушки!
Несправедливое страдание
Жарил Костёр шашлык в лесу. И когда дым поднялся до гнезда, Сорока, жившая в нём, заволновалась, не выдержала и затрещала:
– Здесь не место что-либо жарить! Тут лес, листва может загореться!
Не послушался её Костёр, продолжал гореть, и огонь его стал подбираться близко к дереву. Сорока испугалась и улетела. А дым, кружась, поднялся уже выше к белым Облакам, что прогуливались по небу, и окутал их чёрным пеплом. Возмутились Облака:
– Осторожно, так можно всё небо закоптить!
Тут и Ветер на шум примчался, а дерево уже в огне.
Тогда Ветер пригнал Тучу, они вместе налетели на Костёр ливнем и потушили его. Но дерево уже сгорело. Вернулась Сорока к своему гнезду, а его нет. И затрещала с горя:
– Туча с Ветром сильные, отомстили Костру с его жирным шашлыком за то, что посмел облака коптить, и улетели. А я одна, беззащитная, не могу за себя постоять, и теперь страдаю, оставшись без гнезда. Это несправедливо!
Оплошал
Захотел Козёл завладеть землёй той местности, где жил. Стал думать, как бы сгубить всех живущих на ней, и придумал:
– Начну их приучать к табаку, пусть курят. Говорят, от никотина лошадь сдохла, и я от всех незаметно избавлюсь.
Начал он сушить и скручивать табачные листья и делать из них цигарки. Насушил, накрутил предостаточно и стал ждать момента, чтобы угостить соседей. И вот однажды увидел Козёл потушенный, но ещё с тлеющими угольками, костёр, оставленный туристами на полянке. Прикурил от него цигарку и стал дым пускать, правда, не заглатывая его: знал, что это вредно. Тут, заметив дым, прибежали Зайчик, Белочка и Ёжик.
– Дай и нам подымить! – попросили они из любопытства.
Поджёг Козёл каждому по цигарке, зверюшки их ухватили и давай курить: про все свои дела забыли, стоят, дым с никотином заглатывают, потом выдыхают, и он кружится большим облаком вокруг них. Спустя некоторое время, как начали Зайчик, Белочка и Ёжик кашлять, головы у них закружились, испугались они, цигарки побросали и разбежались по домам. А Козла табачный дым так обволок, и он им так надышался, что издох.
– Козёл для нас рыл яму, а сам в неё и попал! – говорили зверюшки в тот день…
Стремление к жизни
После большого застолья Скатерть оказалась вся замусоленная и в грязных пятнах:
– Твоя жизнь закончена, – огорчил её Стол. – Худшего вида, чем у тебя, я за своё существование не встречал ни у кого.
А Скатерть так ещё хотела пожить и покрасоваться своей белизной на Столе… Но её не выбросили: Стиральная Машина её пожалела и сказала:
– Если вытерпишь все мои процедуры, может, и станешь прежней.
А Барабан, который по характеру был не особенно ласков, прогудел:
– Хочешь иметь прежнюю белизну – терпи, выкарабкаешься! – и стал её стирать, крутить, выжимать, мыльной пеной обволакивать, Скатерть чуть не захлебнулась.
Затем Скатерть повесили на верёвку, а потом и под горячий Утюг положили, чтобы он все складочки на ней разгладил.
Скатерть всё это выдержала, и когда её снова постелили на Стол, тот даже сначала не поверил, что это та самая Скатерть. А когда убедился, что это действительно она, воскликнул:
– Вот что делает стремление к жизни!
