Тимофей Сергейцев
Идеология русской государственности. Континент Россия

Полная версия

II.2.2. История государства Петра глазами его идеолога. Идеология государства Петра в понимании и изложении Пушкина

Петру пришлось начинать с центрального, главного вопроса установления личной власти государя, в том числе в отношении её с войском, стоя перед проблемой властной преемственности, в острой политической борьбе. Решив этот вопрос, Пётр стал свободен. Он получил право менять устоявшиеся традиционные порядки.

И уже из этой свободной государственной позиции совершенно осознанно и целенаправленно модернизировал Россию, создал русские армию, флот и госаппарат в их современном понимании, завершил формирование и явление миру имперского проекта России, в том числе забрав у церкви не только идеологические функции, но, наконец-то, земли и судебную власть. Раскол, после введения Петром государственного управления церковными делами по протестантскому образцу, стал окончательным и необратимым. Старообрядцы окончательно уверились, что и церковь, руководимая таким государством, отошла дьяволу. Империя Петра далее развивалась как светское государство, противопоставленное народу.

Чьими глазами, слухом и разумом надёжнее и понятнее постичь идеологию Петра Великого? Советская историография ряд фактов и событий исключала из поля внимания вовсе. Те, что оставались, должны были пониматься исключительно в плане подтверждения научной теории о происхождении общественных явлений, выводящей последние – как и ход исторического процесса – из экономической основы. Такая избирательность – норма для научного, объективистского метода построения знаний. Между тем собственно историческое знание имеет своим содержанием отнюдь не объективные законы, а выявление и понимание целей и оснований поступков людей, их мотивацию, а в той мере, в которой история есть знание не только о человеке, но и о социуме, – основания, представления и цели людей власти.

Человек не слишком изменился за весь исторический период своего существования, что собственно и составляет основную гипотезу истории (так же, как самотождественность высказывания – основную гипотезу логики, а единство и однородность пространства-времени – основную гипотезу физики). Поэтому историческое знание всё рельефнее рисует нам эмпирического человека.

Марксизм фактически был выражением доминирующего буржуазного сознания эпохи: человеком движут исключительно экономические мотивы. Это кредо капиталиста. И только его. Сегодня та же марксистская догма ходит в личине либерального идола «потребностей», решительно умалчивая о том, что удовлетворение потребностей вовсе не закрывает, а как раз открывает вопрос о человеческой мотивации. Искусственное раздувание потребностей ради экономического «роста» призвано как раз лишить человека его сущности, его мотивации, которую Новый Завет решительно определяет: не хлебом единым жив человек.

Либеральная доктрина вообще запретила всякую историю, традицию и прошлое – живите днём сегодняшним. Это та же научная догма, только в другой проекции: если я знаю состояние системы и её закон, то всё её будущее предопределено. Вместо возвращения к исторической широте взгляда на самих себя нам предложили вовсе позабыть о том, кто мы такие, откуда и куда идём. Введён в оборот идол «идентичности» – как будто, глядя в свой паспорт, можно этим и удовольствоваться для постановки целей и выбора ориентиров. Разумеется, эта «идентичность» (а историческое и антиисторическое самоопределение как доминанта социума) оказалась тут же сугубо дефициентной, распадающейся, исчезающей – и как же нам, бедным и несчастным, удержать-то её при себе? Помоги нам, «русская идея», ещё одна фикция нищенствующего сознания, лишённого исторических корней, пытающегося добыть абстрактную личность индивида из абсолютного нуля.

Развёрнутого исторического анализа царских времён просто нет. Литература того времени подвержена либо правительственному политическому идеализму, либо его антитезе – поверхностным внешним негативным оценкам интеллигентов, читающих европейских авторов. Так что всё придётся выяснять и открывать заново. Без действительного исторического основания идеологическая работа невозможна. Но вот на базе исторического знания уже идеолог, а не историк анализирует те действительные основания человеческого действия, те цели и мотивации, которые оказываются эффективны, позволяют решать проблемы и противоречия эпохи и двигаться дальше. Именно идеологу виден мир ошибок и заблуждений, обрёкших их носителей на гибель и падение в могилу прошлого. Извлечение из истории её уроков – работа идеолога.

Первым идеологом Петровского долгого государства – после самого Петра I Великого – был и остался Александр Сергеевич Пушкин. Живший столетием позже основателя, Пушкин остро осознавал, что окружающий его русский имперский мир – петрово творение, потенциал которого отнюдь не исчерпан и ещё развернётся в будущем, а продолжение петровского дела было и остаётся русской судьбой, со всем её счастьем и трагедией. Пушкин не миновал духа бунтарства – как в отношении государства, так и веры. Однако рефлексия позволила Пушкину преодолеть фундаментальный запрет на участие в государственных делах, установленный для поэтов Платоном и обстоятельно обоснованный в «Государстве» (текст которого и начинается с этого запрета). Кроме Пушкина тот же путь рефлексии прошёл и другой столп нашей культуры – Фёдор Михайлович Достоевский, причём в ещё более жёсткой и резкой, конфликтной форме.

Платон оставил один вариант для возвращения поэта в государство: если он станет идеологом. Когда такое случается, то злые языки говорят: продался, согласился служить. Всё прямо наоборот. Это общество говорит языком, который создаёт идеолог. Так и было в случае Пушкина, тем и сильны его мысли и чувства, ставшие основой русского духа. Идеологи – если таковые случаются – нужны царям, и цари это понимают. Понимал это и Николай I, сотрудничая с Александром Сергеевичем в деле обоснования русской идеологии. А Достоевский-идеолог уже предупреждал нас о приближающемся конце петровского проекта, указывая на его действительные проблемы и кризис.

Запрет Платона исходит из осознания одного из самых глубоких противоречий в основаниях европейской цивилизации, присущего ей с самого начала изъяна, своего рода первородного греха. Потеря единства знания, морали и эстетики – вот та древняя проблема, предшествующая самой греческой философии как таковой. Может, его и не было никогда, этого единства – золотого века? И все наши цивилизационные поиски лежат в установлении максимальной степени указанного единства. Платон попытался в проекте государства связать знание и мораль, пожертвовав эстетикой. Его государство отвратительно.

Христос принёс решение – истина есть единство знаемого, должного и прекрасного. Однако научное знание Нового времени решительно отвергло и нравственность, и красоту, вознамерившись властвовать самостоятельно. Хотя именно открытию Бога наука Нового времени обязана самим своим появлением – греков страшила сама идея бесконечности, богословие же превратило бесконечность в предмет познания. Сегодня мы вступаем в постнаучную эру, когда результаты самовластия науки вызывают всё больше заслуженной критики, хотя её идол ещё не свергнут и мешает её собственному развитию.

Но то, что ещё не под силу человечеству или народу, может оказаться миссией и призванием отдельных личностей. Пушкин – как раз такая русская личность, создающая нашу цивилизацию, что и даёт ему право быть русским идеологом.

«Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет»^[20].

Сорок пять лет спустя мысль Гоголя продолжает и развивает Достоевский:

«“Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа”, – сказал Гоголь. Прибавлю от себя: и пророческое. Да, в появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое. Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению тёмной дороги нашей новым направляющим светом. В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание»^[21].

А ведь срок, обозначенный Николаем Васильевичем, ещё не истёк, пятнадцать лет впереди. Мы ещё вполне можем успеть.

Итак, слово Пушкину. Но прежде – Чаадаеву, который совершенно определённо связывает статус Пушкина как столпа русской культуры именно с вхождением его на поприще идеологии.

Чаадаев – Пушкину:

«18 сентября (1831 г.)

Я узнал, что вы получили назначение, или как это назвать, что вам поручено написать историю Петра Великого. В добрый час! Поздравляю вас от всей души. Перед тем как высказываться дальше, я подожду, пока вы сами заговорите со мной об этом. Прощайте же.

 

Я только что прочёл ваши два стихотворения. Друг мой, никогда ещё вы не доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт; вы, наконец, угадали своё призвание. Не могу достаточно выразить своё удовлетворение. Мы побеседуем об этом в другой раз, обстоятельно. Не знаю, хорошо ли вы понимаете меня. Стихотворение к врагам России особенно замечательно; это я говорю вам. В нём больше мыслей, чем было высказано и осуществлено в течение целого века в этой стране. Да, друг мой, пишите историю Петра Великого».

Вряд ли Пушкин буквально «получал назначение». Пушкин определил свой собственный интерес к русской истории и современности. Он получил предназначение – от судьбы, и согласие – от императора. Прочтём и мы эти два стихотворения, а также собственный Пушкина комментарий к своей позиции.

Помним, что:

• в 1830 году во Франции произошла очередная революция;

• в 1831 году в России было польское восстание.

«Ныне, когда справедливое негодование и старая народная вражда, долго растравляемая завистью, соединила всех нас против польских мятежников, озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной бешеной клеветою… Пускай позволят нам, русским писателям, отражать бесстыдные и невежественные нападки иностранных газет»^[22].

Клеветникам России

 
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.
Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…
За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?
Вы грозны на словах – попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясённого Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
 

2.08.1831 написано

16.08.1831 опубликовано

Лучшего предсказания судьбы немецкой нации, посягнувшей на Россию, наверное, не было сделано. А «польский вопрос» сегодня закономерно сменился «украинским», за которым стоит всё то же напряжение развития славянских этносов до русской цивилизации.

«…Если заварится общая, европейская война, то, право, буду сожалеть о своей женитьбе, разве жену возьму в торока»^[23].

Бородинская годовщина

 
Великий день Бородина
Мы братской тризной поминая,
Твердили: «Шли же племена,
Бедой России угрожая;
Не вся ль Европа тут была?
А чья звезда её вела!..
Но стали ж мы пятою твёрдой
И грудью приняли напор
Племён, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор.
И что ж? свой бедственный побег,
Кичась, они забыли ныне;
Забыли русской штык и снег,
Погребший славу их в пустыне.
Знакомый пир их манит вновь —
Хмельна для них славянов кровь;
Но тяжко будет им похмелье;
Но долог будет сон гостей
На тесном, хладном новоселье,
Под злаком северных полей!
Ступайте ж к нам: вас Русь зовёт!
Но знайте, прошеные гости!
Уж Польша вас не поведёт:
Через её шагнёте кости!..»
Сбылось – и в день Бородина
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.
В боренье падший невредим;
Врагов мы в прахе не топтали,
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжём Варшавы их;
Они народной Немезиды
Не узрят гневного лица
И не услышат песнь обиды
От лиры русского певца.
Но вы, мутители палат,
Легкоязычные витии,
Вы, черни бедственный набат,
Клеветники, враги России!
Что взяли вы?.. Ещё ли росс
Больной, расслабленный колосс?
Ещё ли северная слава
Пустая притча, лживый сон?
Скажите: скоро ль нам Варшава
Предпишет гордый свой закон?
Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?
Ваш бурный шум и хриплый крик
Смутили ль русского владыку?
Скажите, кто главой поник?
Кому венец: мечу иль крику?
Сильна ли Русь? Война, и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Её, беснуясь, потрясали —
Смотрите ж: всё стоит она!
А вкруг её волненья пали —
И Польши участь решена…
Победа! сердцу сладкий час!
Россия! встань и возвышайся!
Греми, восторгов общий глас!..
Но тише, тише раздавайся
Вокруг одра, где он лежит,
Могучий мститель злых обид,
Кто покорил вершины Тавра,
Пред кем смирилась Эривань,
Кому суворовского лавра
Венок сплела тройная брань.
Восстав из гроба своего,
Суворов видит плен Варшавы;
Вострепетала тень его
От блеска им начатой славы!
Благословляет он, герой,
Твоё страданье, твой покой,
Твоих сподвижников отвагу,
И весть триумфа твоего,
И с ней летящего за Прагу
Младого внука своего.
 

26.08.1831, день взятия Варшавы и 19-я годовщина Бородинского сражения.

Всё точно. И Польша, и Литва, и Украина – вся имперская окраина – останутся в пределах государства, учреждённого Петром I Великим. И отпустим мы их под действием отнюдь не внешнего давления, а только собственных, внутренних изменений, причём сделаем это дважды.

Пушкин – П.Я. Чаадаеву

«19 октября 1836 года.

Благодарю за брошюру, которую вы мне прислали^[24]. Я с удовольствием перечёл её, хотя очень удивился, что она переведена и напечатана. Я доволен переводом: в нём сохранена энергия и непринужденность подлинника. Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами. Нет сомнения, что Схизма отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые её потрясали, но у нас было особое предназначение. Это Россия, это её необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена.

Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие Европы было избавлено от всяких помех. Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т. п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно? У греков мы взяли Евангелие и предания, но не дух ребяческий мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, никогда не вызвало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве.

Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему обществу. Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие её могущества, её движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – так неужели всё это не история, а лишь бледный полузабытый сон?

А Пётр Великий, который один есть всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привёл нас в Париж? И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы? Хотя лично я сердечно привязан к государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблён, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал.

Вышло предлинное письмо. Поспорив с вами, я должен сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши исторические воззрения вам не повредили. Наконец, мне досадно, что я не был подле вас, когда вы передавали вашу рукопись журналистам. Я нигде не бываю и не могу вам сказать, производит ли ваша статья впечатление. Надеюсь, что её не будут раздувать. Читали ли вы 3–1 No “Современника”? Статья “Вольтер” и Джон Теннер – мои, Козловский стал бы моим провидением, если бы захотел раз навсегда сделаться литератором. Прощайте, мой друг. Если увидите Орлова и Раевского, передайте им поклон. Что говорят они о вашем письме, они, столь посредственные христиане?»

 

Черновик письма едва ли не важнее чистовика:

А. С. Пушкин [черновик]

«19 октября 1836 г. Петербург.

Пётр Великий [уничтожил] укротил дворянство [указом], опубликовав Табель о рангах, духовенство – [положив свою шпагу] отменив патриаршество [(NB Наполеон говорил Александру: вы сами у себя поп, это совсем не так глупо)], но одно дело произвести революцию, другое дело это [её сохранить] закрепить её результаты. До Екатерины II продолжали у нас революцию Петра, вместо того, чтобы её упрочить. Екатерина II ещё боялась аристократии; [и не поставила границ] Александр сам был [революционером якобинцем]. Вот уже 140 лет как табель о рангах сметает дворянство; а нынешний император первый воздвиг плотину (очень слабую ещё) против наводнения демократией худшей, чем в Америке (читали ли вы Торквиля? [он напугал меня] я ещё весь разгорячен его книгой и совсем напуган ею).

Что касается духовенства, оно вне общества [потому что борода-то – вот и всё] оно ещё бородато. [Его нигде не видно, ни в наших гостиных, ни в литературе, ни в]. Оно не принадлежит к хорошему обществу. Оно [не выше народа] не хочет быть народом. Наши государи сочли удобным оставить его там, где они его нашли. Точно у евнухов – у него одна только страсть – к власти. Потому его боятся. И [я знаю] кого-то [кто] несмотря на всю свою твердость, согнулся перед ним, в одном важном вопросе – [что в своё время меня взбесило].

[Вы из этого заключаете, что мы не] Религия чужда нашим мыслям и нашим привычкам ну и прекрасно, но не следовало этого говорить.

Ваша брошюра произвела, кажется, большое впечатление. Я не говорю о ней в обществе, в котором [нахожусь].

Что надо было сказать и что вы сказали – это то, что наше современное общество столь же презренно, сколь глупо; [что оно не заслуживает даже], что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что есть справедливость, право и истина; [это циничное презрение] [ко всему], что не является [материальным, полезным] необходимостью. Это циничное презрение к мысли, [красоте] и к достоинству человека. Надо было прибавить (не в качестве уступки [цензуре], но как правду), что правительство все-таки единственный Европеец в России [и что несмотря на всё то, что в нём есть тяжкого, грубого, циничного] И сколь бы грубо [и цинично] оно ни было, только от него зависело бы стать во сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания.

[Завоевания [Игоря] Рюрика [и Олега] стоят завоеваний Нормандского Бастарда]. Юность России [развилась] весело прошла в набеги Олега и Святослава и даже [в том порядке вещей] в усобицах, которые были только непрерывными поединками – следствием того брожения и той активности, свойственных юности народов, о которых вы говорите в вашем письме.

Нашествие – печальное и великое зрелище – да, нашествие татар, разве это не воспоминание».

А теперь читаем «Историю Петра» Александра Сергеевича.

И делаем авторские заметки «на полях».

А. С. Пушкин:

Из очерка «Введение»

«§ 2.

Россия разделена на воеводства, управляемые боярами.

Бояре беспечные

Их дьяки алчные

Народ taillable а merci et miséricorde^[25]

Правосудие отдалённое, в руках дьяков.

Подати многосложные и неопределённые.

Беспорядок в сборе оных.

Пошлины, и таможни внутренние.

а) притеснения

b) воровство

Внешняя торговля:

а) Арханг<ельск>ая младенческая

b) Персидская

с) Волга

Военная сила начинала получать регулярное образование.

Стрельцы, казаки, образ войны и вооружения.

Законы, более обычаи, нежели законы – неопределены, судьи безграмотные. Дьяки плуты.

Просвещение развивается со времен Бориса; правительство впереди народа; любит иноземцев и печется о науках. Духовенство. Его критический дух».

Управление большим государством, обречённым на дальнейшее имперское развитие, масштабу государства и имперской программы уже не соответствовало. Проблемная ситуация начала царствования Петра Великого задана Пушкиным точно.

А. С. Пушкин:

«Опозиция негодует:

1) на возведение на высокие степени людей из низкого звания, без различия с дворянами,

2) что государь окружил себя молодыми людьми, также без разбору,

3) что дозволяет им осмеивать бояр, наблюдающих старые обычаи,

4) что офицеров, выслужившихся из солдат, допускает к своему столу и с ними фамильярно обходится (в том числе – Лефорт),

5) что сыновей боярских посылает в чужие края для обучения художествам, ремеслам и наукам, недостойным дворянского званья,

6) что записывает их в салдаты и употребляет во всякие работы,

7) что дал князю Ромодановскому власть неограниченную. Всё сие бояре почитали истреблением знатных родов, унижением дворянства и безнравственностию.

Прочие причины негодования суть:

1) Истребления стрельцев.

2) Учреждение Тайной канц.<елярии>.

3) Данное холопьям дозволение доносить на господ, укрывающихся от службы – и описывание их имения в пользу доносителей.

4) Новые, разорительные подати.

5) Построение С.-Петербурга, чищение рек и строение каналов.

6) Военные суды, жестокость и невежество судей.

7) Отменение в определениях и приговорах изречения: государь указал, а бояре приговорили. Следствием сей меры было, говорит Штр.<аленберг>, то, что никто не смел государю говорить правды.

8) Славление Христа о святках, государя и первых бояр, ругательство веры, училище пьянства.

9) Принуждение, чинимое купцам, товары привозить в П.Б. и торговые казённые караваны в Пекин – разорительные для торговли.

10) Перемену русского платья, бритье бород, немецкие обычаи, иностранцы – причины мятежей и кровопролития.

11) Суд над царевичем».

За «сие» ругают Петра Великого и сегодня. Дескать, порушил самобытность русскую, делегитимизировал власть (боярскую, надо полагать), привнёс тлетворную западную культуру (пить и курить, конечно, нехорошо, но этим поддерживали себя в море и на войне моряки и солдаты). Зря построил Санкт-Петербург – надо было сдать его Гитлеру, а не защищать, зачем нам, варварам, мирового значения мегаполис… И так далее. И бороды, бороды, что дались ему эти бороды? А чтобы служащие люди государственные от попов отличались.

А. С. Пушкин:

«Густав Ваза, узнав, что королева Елисавета прислала ц<арю> Ивану Васильевичу пушки в подарок, жаловался ей на то. На большом сейме в Любеке 1563 году определено не впускать в Россию корабельных мастеров, что ими было исполнено, когда до 300 художников и мастеров прибыли было в Любек морем».

Глянь-ка, санкции европейские были уже тогда. Стратегия «сдерживания России» не сегодня родилась. Ну, так царь сам за корабельными мастерами поехал. И за художниками.

А. С. Пушкин:

«За посылание молодых людей в чужие края старики роптали, что гос.<ударь>, отдаляя их от православия, научал их басурманскому еретичеству. Жёны молодых людей, отправленных за море, надели траур (синее платье) (Фамильное предание)».

«Народ почитал Петра анти-Христом».

Скажем прямо – немногое для этого потребовалось. Таково было состояние нашей веры – искренней, но дремучей. Впоследствии Петра фундаментально обвинят в искажении «собственного» исторического пути России (как может исторический путь быть не собственным?) в сторону подражания Западной Европе и, тем самым, в сторону гибели. Между тем Петром руководила отнюдь не страсть подражания и любовь к иностранцам, а элементарный здравый смысл: не выдержим военной и промышленной конкуренции – просто исчезнем вместе со всей своей самобытностью. Проблема актуальна и сегодня.

Пётр решительно противопоставил обеим сторонам раскола новое содержание жизни и деятельности, того самого светского морального порядка, которого так стало недоставать Русскому государству. Раскол не исчез, он перешёл в скрытое, латентное течение, дал себя знать на дальних горизонтах исторического процесса, но Пётр пресёк его влияние на судьбу государства, хотя и не на народ. С теократическим наследием византийского извода и поиском вариантов отношений государства и церкви в его рамках было покончено – как с проблемой, которая сдерживала в неразрешимом круге противоречий развитие российской государственности.

А. С. Пушкин:

«Пётр замышлял о соединении Чёрного моря с Каспийским и предпринял уже ту работу».

А вот и создание гигантских, континентальных инфраструктур. В будущем будут Транссиб и космодром Байконур. А в прошлом, с этого момента и нашем, – ирригационные системы Египта и Вавилона. Когда «цивилизованное человечество» взялось за Суэцкий и Панамский каналы? Пётр мыслит технологическими мероприятиями создания территории, актуальными и сегодня.

А. С. Пушкин:

«Пётр звал к себе Лейбница и Вольфа, первому пожаловал почётный титул и пенсию. Лейбниц уговорил славного законоведца и математика Голдбаха Христиана приехать в Россию».

Впоследствии Ломоносов, в эпоху «людей Петра» после Петра, учился у Вольфа, к которому приехал сам. Отсюда пошла наконец-то наша Академия наук, прямое исполнение воли Петровой. А дальше русская земля стала рождать «собственных Платонов и Невтонов», как и предсказывал Ломоносов в своей оде.

А. С. Пушкин:

«Рассказывают, будто бы на третьем году его возраста, когда в день имянин его, между прочими подарками, один купец подал ему детскую саблю. Пётр так ей обрадовался, что, оставя все прочие подарки, с нею не хотел даже расставаться ни днём, ни ночью. К купцу же пошел на руки, поцаловал его в голову и сказал, что его не забудет. Царь пожаловал купца гостем, а Петра, при прочтении молитвы духовником, сам тою саблею опоясал. При сем случае были заведены потешные».

Вот когда и как появились потешные войска, из которых вырастут российские армия и флот! Вот когда и как определилось военное призвание государя!

Как трогательно и символично это отцовское благословение! Как же сирота по отцу смог стать великим царём? Увидим ниже.

А. С. Пушкин:

«Когда слабому здравием Феодору советовали вступить во второй брак, тогда ответствовал он: “Отец мой имел намерение нарещи на престол брата моего, царевича Петра, то же сделать намерен и я”. Сказывают, что Феодор то же говорил и Языкову, который ему сперва противоречил и наконец отвратил разговор в другую сторону и уговорил его на вторый брак. В самом деле, 1682 г. февраля 16, Феодор женился на Марфе Матвеевне Апраксиной, но в тот же год апреля 27 скончался, наименовав Петра в преемники престола (в чём не согласен Миллер. См. Оп.<ыт> тр.<удов Вольного российского собрания>. Ч. V, стр. 120). Царевичу Иоанну было 16 лет, а Петру 10 лет».

Выбор царя Фёдора, основанный на решении отца, – одно из немногих оснований, укрепивших Петра. В конце своей великой жизни Пётр включит этот опыт – а также свой собственный, в том числе трагедию с царевичем Алексеем – в концепцию свободного выбора монархом своего преемника. Эта концепция актуальна и сегодня, её ещё только предстоит освоить на систематической основе. Ельцин выбрал преемником Путина. В русской истории после Петра этот принцип не был усвоен, потому приходилось обеспечивать линию преемственности государства государственными «переворотами», происходили неизбежные цареубийства внутри самого царского дома.

А. С. Пушкин:

«Все государственные чины собрались перед дворцом. Патриарх с духовенством предложил им избрание, и стольники, и стряпчие, и дьяки, и жильцы, и городовые дворяне, и дети боярские, и гости, и гостиные, и чёрных сотен, и иных имён люди единогласно избрали царём Петра.

Патриарх говорил потом боярам и окольничим и думным и ближним людям, и они были того же мнения.

Пётр избран был 10 мая 1682 г., и в тот же день ему присягнули: царица Наталья Кирилловна наречена была правительницею, но чрез три недели всё рушилось. Боярин Милославский и царевна София произвели возмущение».

Внимание: избран. Избран. ИЗБРАН. Несомненен государственный ум и характер матери Петра, которая смогла вложить в материнскую любовь к сыну воспитание и обучение будущего великого царя. Второе – роль патриарха, церкви в воспроизводстве русской власти и государства. Патриарх и духовенство – организаторы выборов.