Руслан Белов
Сердце Дьявола
3. Бар для военнопленных? – Биомашина, то есть зомбер? – Шварцнеггер веников не вяжет...
Выбравшись на скалу, Баламут посидел минут пять в кустах шиповника. Не услышав никаких подозрительных звуков и ничего подозрительного не заметив, пошел искать палатку охранников. И нашел ее – шестиместную, новенькую, как из магазина. В ней среди россыпи пустых бутылок лежал лыка не вязавший Борис. Баламут в поисках не опорожненной бутылки зарыскал глазами по палатке, в это время в его спину ткнулось что-то весьма напоминающее ствол огнестрельного оружия. "На автомат не похоже..." – автоматически подумал Николай и хотел, было, обернуться, но стволу это совсем не понравилось, и он недвусмысленно вжался в его ребра...
– Ну ладно, ладно... – примирительно проговорил Баламут. – Сдаюсь. Где тут у вас бар для военнопленных?
– А х... тебе не мясо? – раздался сзади ровный спокойный голос. – Руки давай назад!
Баламут вспомнил, как Ольга недавно расправилась со своим Черновым, и, решив (чем он хуже?) повторить ее действия, каблуком ботинка ударил в голенную кость, а затылком – в нос стоявшего сзади грубияна и матершинника. Но грубиян и матершинник оказался каменным. Более всего убедили Колю в этом руки матершинника, немедленно отбросившие его в дальний угол палатки, прямо на Бельмондо.
– Бу... буфет у на... у нас после одиннадцати... – проговорил Борис, пытаясь выбраться из-под товарища. – С приземленьицем вас, Николай Сергеевич!
– Пьянь болотная! – буркнул Баламут и, встав на ноги, уставился на отправившую его в полет катапульту.
– Ты его не обижай! – посоветовал Бельмондо. – Он гвозди морским узлом вяжет. И, знаешь, финт еще показывал – с двух метров рублевой монетой пятислойную фанеру пробил... Попросишь, он и тебе покажет.
Пока Борис говорил, Баламут изучал своего победителя. Тот был худощав, среднего роста, модно стрижен и с ног до головы одет в "Адидас".
– Интеллект где-то на уровне Мойдодыра, да? – поинтересовался Коля, закончив рекогносцировку.
– Нет, – совершенно не изменившись в лице, ответил хозяин положения. – На уровне среднего копенгагена. Спиной ко мне, ноги раздвинуть, руки назад!
– Сделай, как он сказал, – посоветовал Борис. – Он наручники на тебя оденет, и потом издеваться станет.
Баламут с испугом посмотрел на товарища, и тот его успокоил:
– Да, не бойся, он по-хорошему издевается. Стакан нальет, на землю поставит и будет смотреть, как ты его пить будешь... А выпьешь, он тебя икрой с ложечки закусит, или шоколадом, в зависимости оттого, что выпьешь. Дефективный он какой-то, но на слова не обижается.
Взгляд Баламута стал недоверчивым, он повернулся спиной к дефективному, тот надел ему наручники и вышел из палатки.
– За бутылкой пошел, – тепло сказал Бельмондо. – И, клянусь, он сразу понял, что ты водку предпочитаешь. Знаешь, он мужик неплохой... Худосоков ему приказ оставил, чтобы ни один волос с наших голов не упал. "Сам хочу из всех них кишки выпустить", сказал. Он и Ольгу спас от Оторвипопки. И знаешь, он еще мух за крылышко ловит. На лету, большим и указательным пальцем... Ван Гоген, короче, от физкультурников.
– Об Ольге и Оторвилапко он тебе рассказал?
– Конечно. Он говорит иногда. Когда его похвалишь за что-нибудь... Особенно за прическу. У него расчесок штук пять, и он постоянно расчесывается... То одной, то другой....
– А на какое имя отзывается?
– Шварцнеггер, как ни странно... Или Шварц.
– Кличка, что ли?
– Нет, папы фамилия... Сказал, что знаменитый Шварценеггер – его незаконный отец... Сделал его из барменши в ресторане "Планета Голливуд". Я пошутил как-то по этому поводу, а ему начихать. Ему вообще на все начихать... Биомашина с очень неровным интеллектом...
– Биомашина, говоришь... – проговорил Баламут, задумчиво глядя.
Он хотел что-то сказать, но в это время вошел Шварцнеггер с бутылкой водки и граненым стаканом в руках. Отвинтив крышку, он наполнил стакан до краев, поставил его на землю и сделал Баламуту приглашающий жест. Коля не впал в этические соображения, он просто опустился на колени, вытянув губы трубочкой, почти беззвучно втянул в себя столько водки, сколько получилось, затем осторожно взял стакан зубами, перелил, не торопясь, его содержимое в свое тело и, обернувшись к "мучителю" потребовал закуски.
– У тебя лучше получилось, – чуть завистливо протянул Бельмондо. – Я пролил, а у тебя ни капли не пропало... Профессор!
Шварцнеггер тем временем охотничьим ножом, крутыми надрезами, открывал баночку красной икры. Открыв, поднял лежавшую на земле алюминиевую ложку, тщательно отер ее о бедро, набрал икры с горкой и поднес ко рту Баламута. Баламут цапнул сразу все и, жуя, спросил:
– Худосоков тебя таблетками кормил, да? Зомбировал, короче? Ты ведь раньше хилый был? А после таблеток очень умным и сильным стал, да? И Оторвижопа тоже таблеточный был? А?
Глаза Шварцнеггера застыли на мгновение, пронзив ими Баламута, он набрал ложкой полбанки икры и почти наполовину вогнал ее в Николая в тот самый момент, когда тот приоткрыл рот, чтобы произнести последнюю в своей тираде букву "а".
– Хам! – отреагировал Николай между двумя глотательными движениями. – И прическа у тебя хамская, зомбер поганый.
– Так ты думаешь, Худосоков продолжает свои опыты с зомберами? – спросил Бельмондо, посматривая на бутылку водки, стоявшую под ногами Шварцнеггера.
– А ты, что, не видишь? – проговорил Баламут, указательным пальцем массируя поврежденное небо. – Те же зомберы, разве только глаза не красные... И разговаривать про погоду умеют...
– Да нет, не те... – покачал головой Бельмондо. – Даже мы такими не были... По физической подготовке они нам сто очков вперед дадут... Ну-ка, дорогой с такой красивой прической, покажи дяде Коле свой фокус с монеткой!
Шварцнеггер улыбнулся одними губами, осторожно поправил волосы пятерней и полез в карман за монеткой. Потом взял лист фанеры, неизвестно зачем бытовавший в палатке, и движением головы пригласил своих пленников выйти.
Баламут вышел. Яркое солнце ударило ему в глаза, и он подумал: "А не убежать ли мне?"
– Не надо! – прочитав его мысли, посоветовал сзади Бельмондо. – Я бегал, безполезняк – с пятидесяти метров камешком мне пятку разбил. Посмотри лучше, что он делать будет.
Шварцнеггер тем временем прислонил фанеру к камню, отошел от нее метра на полтора, обернулся, показал нам пятидесятикопеечную монету и, вернувшись глазами к цели, плавным кошачьим движением занес правую руку за голову и бросил...
Баламут бросающей руки не увидел. Поняв, однако, что фокус завершен, он подошел к фанерке и увидел что монетка прочно сидит в ней перпендикулярно и в самой середине. Потрогав указательным пальцем ее ребро, хотел в порыве сказать что-то восторженное, но тот вдруг вынул "Беретту" из-за пояса и пошел по направлению к краалю. Баламут с Бельмондо последовали за ним.
Подойдя к обрыву, они увидели, что Ольга поднимается по крючьям. Шварцнеггер не спеша взял "Беретту" в обе руки и нажал гашетку. Первыми двумя выстрелами он перебил висевшую на кошке веревку, затем начал расстреливать верхние крючья. В этот момент у Бельмондо возникла идея столкнуть его вниз, но Шварцнеггер, не поворачивая головы, всадил ему пулю под ноги. Осколки впились Борису в ноги, он выматерился и сел их удалять. А Ольга, стряхнув с плеч и головы каменную крошку, спустилась к нижнему крюку и спрыгнула в руки Черному.
Шварцнеггер же, спрятав пистолет за пояс, поманил пленников пальчиком, а когда они подошли, повел их к спусковой площадке. Там он выбросил вниз веревочную лестницу, снял с них наручники и кивком приказал исчезнуть с глаз.
4. Собираем червяков. – Мы засучиваем рукава. – Ольга лезет первой. – Что с ней случилось!!?
Мы лежали на траве и молчали. Погода стояла райская. Невероятно голубое небо, белые скалы, зеленая трава, журчание водопадика... "Что еще надо человеку?" – думал я, растворясь в небесной голубизне.
– Пожрать бы... – ответил мне Бельмондо. – Где вы Остапа Ивановича закопали?
– Эх, сейчас бы курочку докрасна жаренную, – мечтательно проговорил Баламут... – Или поросенка молочного... Или водочки холодненькой с икорочкой...
– Кстати, рассказал бы, как Шварцнеггер тебя пленил, – попросил Бельмондо вспомнив, видимо, как худосоковский гвардеец "закусывал" Баламута.
– А никак. Я еще на весу был, когда он мне свою "Беретту" в задницу воткнул...
– Ствол у нее длинный... – сочувственно пробормотал Баламут. – Повезло тебе...
– А стрельба? – спросила Вероника, поглаживая свой живот. – Кто стрелял?
– Шварцнеггер. Он наручники на меня одел и в скалы начал палить... Я посмотрел на него вопросительно, и он пояснил: "Будет твоим корешам над чем подумать..." Мойдодыр, короче, но копенгаген...
Мы замолчали. Меня потянуло в сон. Во всех приключенческих книжках и фильмах голодные стараются больше спать, чтобы оставаться голодными, как можно дольше. Налив себе во сне в хрустальную рюмочку холодненькой водочки, я поливал маленькие такие пельмени, огромное глубокое блюдо маленьких пельменей уксусом, когда рядом заворочался Баламут.
– Слушай, София... – услышал я сквозь дрему его старательно равнодушный голос. – Там в рюкзаках приправ каких не было? Перчику? Вегеты? Хмели-сунели, наконец?
– Нет, кажется... – ответила София, позевывая. – А, впрочем, не уверена... Были какие-то пакетики... А зачем тебе приправы?
– Я вот подумал... Если червяков этих насушить, растереть, – Баламут сглотнул слюну, – и приправить чем-нибудь, то может замечательный рубон получится... Типа печеночного паштета или, в худшем случае, кровяной колбасы...
– А какая закуска! – мечтательно проговорил я. – Вы знаете, я страстный коллекционер и кутюрье закусок...
– Червяков в чесночном соусе, небось сочинял? – спросила София.
– Нет, не червяков... Помидор в бочке... – сглотнув слюну, улыбнулся я.
– Помидор в бочке? – удивилась Ольга.
– Да. Однажды в Приморье выползли мы из тайги и на базе партии баньку затопили. Сходил я кой-куда, достал талонов и вина купил. И вот, идем мы в баню – в руках пузыри, бельишко всякое, и студент один, Бугром мы его звали, интересуется: "А чем закусывать будем?" Я ему помидор показываю, большой, с кулак, красивый такой. А он заявляет: "На всех не хватит..." Я ему: "Ты погоди, закусон у нас особый будет. Ты вообще знаешь, что такое закуска? Теоретически? В главнейшем своем значении – это некая субстанция, которая служит делу отвлечения пьющего от горечи выпитого. И эта субстанция не обязательно должна быть материальной. Понял?" Так вот присели мы в баньке: кто на скамейке, кто на перевернутых шайках, а в углу, под лампочкой – деревянная бочка с прозрачной холодной водой. Бросил я помидор в бочку, и он так живописно там расположился – переливается в подсвеченной сверху воде всеми оттенками красного цвета, томно шевелится от удовольствия. Налил я Бугру кружку "Кавказа" а он, глядя на помидор, закуску потребовал. Я ему: "Пей, говорю!" Он выпил и опять к овощу жадными руками тянется. А я тут как щелкну помидору прямо в глаз, и он степенно так, медленно, завораживая, пошел ко дну. Ударившись о него, медленно, медленно, начал подыматься, пока не вынырнул к удивленным глазам явно закусившего Бугра... Нет, братцы, это невозможно передать – красота неописуемая, таинство, действо, это надо видеть! Так этот закусон всем понравился, что отбою от желающих не было. А потом мой черед наступил – я выпил, крякнул, погрузил руку в бочку, вытащил красавца и вгрызся в его сочный, лоснящийся бок...
– Любишь ты трепаться... – мечтательно протянул Баламут, видимо, представляя в мыслях громадный лоснящийся помидор и "бомбу" "Кавказа". Поглотав слюну, он обратился к Софии:
– Так где, говоришь, рюкзаки с приправами?
– В штольне у забоя... Под головой они у меня лежали, – ответила Ольга. – Но, по-моему, там нет ничего...
– Пойду, посмотрю...
– Посмотри, посмотри... – зевнул я. – Вернешься, сходи к сортиру – там тмин растет... У водопадика – лук и мята... Да еще миску алюминиевую захвати, червяков собирать...
– Она у водопада со-о-хнет... – зевнула Ольга.
Мы с Баламутом встали. Я пошел собирать червей, а он – в штольню за приправами.
Миска была уже полна извивающихся тварей, когда из штольни раздались призывные крики Баламута.
Прибежав в штольню, мы увидели, что он, возбужденный, глаза блестят, стоит в двух метрах от устья и ковыряется ножом Оторвилапко в кровле.
– Ты чего базлаешь? – подбежав первым, спросил его Бельмондо.
– Смотри, здесь трещина, и из нее сквозит! – ответил Баламут озабоченно. – И здесь не полосчатый известняк, как везде, а что-то напоминающее цемент...
Я приблизил свою ладонь к трещине и почувствовал холодок – из нее действительно шел воздух. А Баламут, продолжая расчищать борта щели от грязи, сказал хмуро:
– Это не пыль от проходки, эту грязь специально здесь размазывали для маскировки... И цемент свежий, не больше месяца ему...
* * *
Баламут был уверен, что нашел вход в пещеру, в которой он, будучи Александром Македонским, спрятал свои несметные сокровища. Сначала он обрадовался, но потом, поняв, что в пещере побывали люди, расстроился. "Если это были геологи, то они наверняка нашли золото", – думал он, больно кусая губы. Но скоро повеселел. "Лаз в пещеру заделан и замаскирован! – осенило его. – Значит, они не вывезли его! Полностью или частично, но не вывезли!
За последние дни Баламут сжился со своей тайной. Он грела ему сердце. Все чаще в голову ему приходила мысль: "А может, не рассказывать им ничего? Выберемся, сам найду и сам буду решать, что с ним делать... Это же мое золото! Мое!!! Это я покорил державу Ахеменидов! Это я заставил Дария, других царей и царьков бросить свои сокровища к моим ногам!" Но потом ему становилось стыдно, и он оставлял решение на потом...
* * *
Через несколько минут нам стало ясно, что когда-то в этом месте кровли штольни существовал узкий, диаметром в тридцать пять – сорок сантиметров, лаз. И он действительно был заделан цементным раствором.
– Знаете, что мне кажется... – проговорил я, вспоминая свои белуджистанские приключения под землей. – Сдается мне, что эта штольня пройдена по древняку[30]... И если рудное тело было достаточно богатым и протяженным, то вполне возможно, что этот древняк может вывести нас на поверхность...
– Рудное тело... – засомневался Бельмондо. – Вряд ли... Нет тут никаких намеков на киноварь...
– В Канчочском рудном узле не только ртути полно, но и золота. Видишь вот эту серую сыпь? – я ткнул пальцем в очищенный камень. – Это арсенопирит. В этих краях в нем золота бывает до двухсот граммов на тонну, а иногда и до килограмма...
– Ты хочешь сказать, что это отверстие заделали чтобы... – начал понимать меня Бельмондо.
– Чтобы кто-то до чего-то ненароком не добрался, – улыбнулся я. – До золота, до выхода и до... до Худосокова. И заделал его никто иной, как сам Ленчик.
– Хватит тогда топтаться... – проворчал Баламут, отнимая у меня молоток с зубилом. – Делать все равно нечего, так что давайте посмотрим, что там наверху делается. "Золота до двухсот граммов на тонну"... – тоже мне придумал...
* * *
...Мы вкалывали до утра, как каторжники. В шесть утра София проткнула цементную пломбу зубилом. В восемь проход был расширен.
– Фонарик я у кого-то видел... – сказал Баламут, давая понять, что первым полезет он.
Вероника захлопала по карманам штормовки и, найдя маленький игрушечный фонарик, протянула его Баламуту. Включив его и сунув руки в лаз, Николай скомандовал: "Поехали!" и мы с Бельмондо вставили его в отверстие. Но он не пролез.
После него полезла Ольга.
– Здесь целая камера! – воскликнула она, лишь только ее ноги исчезли в черноте лаза.
* * *
...Минут пять мы слышали, как она ходит у нас над головами. Затем звуки стихли, и наступила мертвая тишина. Я, весь охваченный недобрыми предчувствиями, попросил друзей вставить меня в отверстие, но худенький Бельмондо, скептически оглядев меня, сказал:
– Баламут не пролез, и ты не пролезешь. Давайте, заряжайте меня.
Мы подняли его, и скоро из лаза раздался измененный тесным пространством голос: "Японский городовой..." Еще через минуту в отверстии появились ноги Ольги. Мы с Баламутом взялись за них и бережно опустили девушку на пол. Постояв секунду, – глаза открыты, не мигают, дыхание ровное, румянец как всегда, – она опустилась на землю, оперлась плечами о стену и застыла.
– Что с тобой!!? – испуганно спросил я.
Ольга не ответила. Я опустился перед ней на колени, взялся за плечи, встряхнул, но она продолжала сидеть, ни на что не реагируя.
– Оль, милая, ну, перестань, не надо... Оль, ну скажи мне хоть что-нибудь... – запричитал я, продолжая то трясти, то гладить девушку. Но она молчала.
– Может быть у нее шок? – присев рядом, всхлипнула София. – От страха?
– Нет не шок... – сказал Борис дрожащим голосом.
– Нет, шок, смотрите! – закричал я и ущипнул Ольгу за плечо. Зрачки девушки расширились. – Видите, она реагирует на боль!
И снова стал трясти девушку за плечи. Все сильнее и сильнее, но она молчала.
– Не надо, Черный, перестань... – дрожащим голосом сказал Бельмондо, положив мне сзади руку на плечо. – Ты ей ничем не поможешь... Она где-то потерялась...
Баламут с Бельмондо вынесли Ольгу из штольни, положили на траву. Постояв над ней, повернулись ко мне и, взяв под руки, повели к достархану...
– Черный... – заговорил Бельмондо, пряча глаза. – Ты должен... Ты должен... В общем, Ольги, скорее всего, больше не будет... Это – волосы Медеи... Когда я был козлом, видел, как один чабан понюхал эти волосы и душа ушла из него навеки. После этого случая кишлачные жители эту стенку, – он указал на нее подбородком, – и соорудили.
– Так мы же глотали эти волосы! – воскликнул я. – И ничего – просто уходили в прошлые жизни. И возвращались. И она вернется! Да, она вернется! Она сейчас путешествует по Европе княжной Таракановой! Попутешествует и вернется! Она вернется!
– Мы глотали не волосы, а шарики, в которые кроме волос еще что-то было намешано. То, что возвращает душу на место... А тот чабан... По меньшей мере, три года он прожил без души... Когда я состарился, он еще жил в растительном состоянии... Я слышал о нем от племянников-козлов, ходивших к кишлаку дразнить охотников. Они издали видели его безучастно сидящим у своей мазанки...
– А откуда, там, в камере волосы? – спросил я глухо, насмерть убитый доводами Бориса.
– Там жила... Этот древняк наткнулся на довольно обширную карстовую полость, в одной из стенок которой вскрывается жила... жила Волос Медеи...
– Жила? Волос Медеи?
– Да. Очень похожи на хризотил-асбест. Такие же серебристые тончайшие нити, но неплотно прилегающие друг к другу – дунешь, и они летят... Я жилу эту увидел и сразу все понял – Ольга, скорее всего, надышалась этим "асбестом"...
– А ты, почему ты души не лишился?
– Я же тебе говорю, я сразу все понял, и ворот водолазки на нос натянул...
– Надо было тебе первому лезть...
– Надо было... Но Ольга же всегда вперед лезет...
Он еще о чем-то говорил, но я не слушал. Я подошел к Ольге, сел рядом и стал смотреть на нее боковым зрением – так можно было не видеть ничего не выражающих ее глаз. Она лежала и улыбалась. Милый носик, нежные щеки, завитки волос... Все такое живое... Стерев навернувшиеся слезы, я осторожно посадил Ольгу на колени и начал убаюкивать. Через три минуты она спала... Заснул и я.
Глава четвертая
От Тортуги до Полинезии
1. Находка в пещере. – Баламут предлагает идею. – Аудиенция у Фридриха Барбароссы.
Поспать мне не дали. Только-только приснилась Ольга – нежная, глаза блестят, руки ко мне тянет, как меня затрясли, и сквозь сон я услышал озабоченный голос Баламута:
– Вставай, давай! Дело есть!
Я поднялся, потер глаза.
– Смотри, что я нашел в пещере! – сказал Бельмондо, когда я посмотрел осмысленно. И протянул ко мне ладонь, на которой лежали четыре пилюли из Волос Медеи.
– В пещеру лазал... – догадался я.
– Да, хотел выход на волю из нее поискать, – взволнованно продолжил Борис. – И в одной нише коробочку нашел.
– И что ты предлагаешь? Опять бежать на тот свет за яйцом с иголкой нашего Кощея?
– Он предлагает в очередное явление к нам Худосокова скормить ему силой пилюлю, и самим тут же съесть... – сказала София.
– И что потом?
– Потом мы будем повсюду его искать... Мы ведь наверняка попадем в разные исторические эпохи и шансы наши найти его и убить будут достаточно высокими.
– А толку-то? Душа-то его бессмертна! Ты убьешь, а она, по-прежнему подлюшная, в другое тело переберется.
– Может так случиться, что после нашего вмешательства в его прошлое, в этой жизни мы с ним не совпадем. Пойдем параллельными курсами и никогда не встретимся. И никогда не попадем в этот крааль... – сказал Баламут и полез в карман за сигаретами.
– Я же рассказывал, что убил его в виде волка на Евфрате, – продолжил я хоронить идею Баламута, хотя уже принял решение ее осуществить. – Убил – и ничего! Как с гуся вода. А с другой стороны, ты что, фантастических рассказов не читал? Стоит в прошлом веточку переломить и все – причинно-следственные связи приведут к тому, что Ельцин станет, к примеру, банщиком, или оперным баритоном... А мы рыночными торговцами в Моршанске... Тоска...
– Причинно-следственные связи изменяют будущее при насильственном его внедрении в прошлое, – начал юлить Баламут. А мы – неотъемлемая часть прошлого...
– Приехали! Ты подумай над своими словаи. "Причинно-следственные связи изменяют будущее при насильственном его внедрении в прошлое". Если это не абракадабра, то мы не сможем ничего изменить... А как вы вообще предполагаете искать Худосокова, ну, допустим, в Средних веках? Объявление дадите? "Вызываю рыцаря черных сил Худосокова на смертный бой в саду Тюильри 20 марта 1576 года"?
– Такой негодяй, как он, не может не быть заметной фигурой в любом времени. Все дерьмо всегда наверх вплывает...
– И что? Вы предлагаете мне добиться аудиенции у Атиллы или Фридриха Барбароссы и прямо, без обиняков, спросить его: "Ты, паря, чай, не Худосоков из второй половины двадцатого?
– Ну и оставайся! – вспылил Николай. – А мы с Борисом попытаемся что-нибудь сделать!
– Нет уж, я с вами! – сразу же дал я обратный ход. – Таким кайфом я не пожертвую!
* * *
Я ни на йоту не верил, что нам удастся отловить Худосокова в прошлом и, тем более – в настоящем. В воображении всегда все получается гладко... Я представил себе Худосокова. Вот он спустился в крааль, распустил свой павлиний хвост и начал трепаться... Выговорившись, с раскрытым ртом задумался над очередным пассажем, а Шварцнеггер, обрадовавшись паузе, забыл обо всем и принялся расчесываться. А мы, улучив этот момент, на раз-два-три засовываем Ленчику пилюлю в рот, легонько ударяем ладошкой по нижней челюсти, а он от удивления глотает. А в прошлом мы находим его в доску пьяным в какой-нибудь портсмутской таверне и, опохмелив по последнему желанию, вытрясываем из него душу. В медный кувшин, конечно.
...Медный кувшин... Медный кувшин... А если сказка об Аладдине и его волшебной лампе не просто сказка? Может быть, всемогущий джин из этой сказки – это чья-то душа? Какого-нибудь выдающегося ученого? Наподобие всезнающего и все умеющего Сайруса Смита из "Таинственного острова"? Или душа из будущего, в котором каждый школьник может перемещать предметы на расстоянии, добывать золото из морской воды и усмирять драконов и динозавров? А что, если души все-таки можно как-то изолировать? В медном сосуде, например? Считают же современные ученые, что в сказках и мифах непременно содержится истина...
...Нет... Все-таки эта затея Баламута – всего лишь попытка обмануть себя. Ну, к примеру, заключу я душу Худосокова в медную лампу. Что тогда будет? Она не вселится в тело мальчика Лени, который родится во второй половине двадцатого века. В тело мальчика Лени при рождении вселится другая душа... И вполне может быть, что души с определенными характеристиками могут вселяться только в определенные тела. То есть в данный тип тел, предположим с такими вот носами и печенками, могут вселяться только добрые души. А в тела с такими глазами и желчными пузырями – только злые. И тогда, если мое предположение верно, заключи я душу Худосокова в медную лампу, то в тело мальчика Лени конца двадцатого столетия непременно вселится какая-нибудь другая особо подлюшная душа! Которая не станет с нами церемонится, не будет поить марсалой и кормить сосисками, а просто размажет по стенкам крааля...
...Вот такие мысли одолевали меня. Наверняка мои товарищи думали о том же. По крайней мере, минут через десять после окончания нашего диспута я услышал саркастический голос Николая:
– Ну и дураки мы!
– Поясни свою мысль примером, – пробормотал Бельмондо, совсем не удивившись Колиному открытию.
– Зачем нам здешнего Худосокова шариками кормить? Не нужен он нам в прошлом! Ведь если мы возьмем его с собой, то он хотя бы в одной прошлой жизни будет знать, что мы за ним охотимся...
– Баламут прав... констатировал я. – Мы – дураки. А сам он вдвойне, потому, как это его идея... Поехали что ли?
– Пилюль всего четыре...
– Веронику и Ольгу оставим, – мгновенно предложила Софи.
– Я боюсь одна... – заныла Вероника, оглядываясь на Ольгу. – Не оставляйте меня одну!
– Дурочка! – обнял ее Бельмондо. – Ведь мы никуда не исчезнем. Проглотим эти пилюли и тут же расскажем тебе и друг другу, что в прошлом накоцали...
– Погодите! – остановил я его. – Мне сейчас в голову пришло, что нет никакого резона всем четверым одновременно нырять в прошлое. Во-первых, мы можем попасть в одно и тоже время, ну, как Баламут, Ольга и я попали во времена Македонского...
– Это не исключается и при разновременном нырянии, – язвительно улыбнулась София.
– Ну, тогда, во-вторых: если нырять с интервалами, то каждый последующий "ныряльщик" сможет использовать информацию, полученную предыдущим...
– Глупости! – махнул рукой Баламут, раздраженный тем, что сам до этого не додумался. – Давайте, как раньше, глотать одновременно. Дело это непроверенное, не надо ничего менять.
Я не стал упорствовать, и следующую минуту Николай прощался с Софией. Он готов был делать это часа два, но через пару секунд София не без труда отстранилась, и мы собрались в кружок.
– Ну, что, по коням? – спросил Баламут, обвел нас прощальным взглядом и скомандовал:
– Поехали!
И мы практически одновременно проглотили свои пилюли.
