Руслан Белов
Сердце Дьявола
Глава третья
Первая жертва
1. Бог в помощь. – Наоми не хочет исчезать. – Сын Худосокова??? – Шашлык от Бориса.
– Да, дела, фиг что поймешь... – скептически рассматривая небеса, первым отреагировал Бельмондо на рассказ Баламута и Софии. Твердь небесная была невозможно голубой, и намеков на разверзание хлябей в обозримом будущем не было никаких.
– Так, что, значит, вы из рая с пустыми руками? – недоверчиво спросила Баламута Вероника.
– Почему с пустыми? – удивился Баламут. – Если бы не мы с Евой, история могла пойти совсем по другому руслу... Я же рассказывал вам, что Бог мог все уничтожить... И будущее, и прошлое. И еще поймите одну важную вещь – мы видели Бога, а все несчастья людей от сомнения в его существовании. Если не будем сомневаться в Боге, то будем спасены... Бог прислушивается к людям.
Бельмондо, не желая продолжать бесполезные душеспасительные разговоры, обратился ко мне:
– Ну, а ты тоже оттуда с благими пожеланиями?
– Нет, я оттуда с новейшим философским осмыслением действительности...
– Маразм крепчал, шиза косила наши ряды... – расстроившись, помотал головой Бельмондо.
– Да ты пойми, дурак, что эта твоя жизнь одна из тысяч и тысяч твоих жизней... Понимаешь, надо только перетерпеть смерть и тут же начнется другая жизнь...
– Слушай, Черный... – перебил меня Борис, морщась. – Я всегда подозревал, что с мозгами у тебя перманентное затруднение, но через день, а может быть и через час Худосоков притащит сюда твою дочь Полину и твою дочь Елену. И ты будешь рассказывать им о том, что они должны спокойно умереть, потому что за смертью их ждут тысячи жизней? Ты сам мне как-то излагал формулу: "Живи сегодня и здесь и жизнь станет бесконечной", я, же с твоего позволения, ее перефразирую: "Борись сегодня и здесь и жизнь станет бесконечной". Так что завязывай продувать отварные макароны и рассказывай, чем сам себе помог.
Я не покраснел, но был близок к этому. Вздохнул виновато и рассказал о своем путешествии пяти тысячелетней давности.
– Ну и что лежит в твоем тайнике? – когда я кончил, спросил Бельмондо недоверчиво. – От дохлого осла уши?
– Сейчас посмотрим... – ответил я. – Самому интересно, что от его содержимого осталось.
Мы поднялись и я повел друзей к тайнику. За пять тысяч лет он отнюдь не пострадал. Напротив, прикрывавший его камень намертво врос в свое обрамление – все пазы по его периметру заросли землей. Провозившись минут пятнадцать, мы все-таки вынули его.
– Да... – разочарованно протянул Бельмондо, скептически рассматривая содержимое тайника. – Стоило из-за этого топать семь тысяч верст по древнему миру...
Я и сам думал о том же. Из всей моей посылки нетронутыми временем оказались лишь смазанные бараньим жиром самодельные альпинистские крюки и молоток, а также небольшая четырехпалая кошка. Волосяная же и льняные веревки рассыпались в прах при первом же прикосновении. И, что обидно – прогнили лук и деревянные части стрел... Но я не особо расстроился, так как там еще был вчетверо сложенный клочок многократно стиранной белой льняной ткани... Я встрепенулся, рука сама кинулась к нему. Взял, расправил и, увидев желтоватые пятна и разводы, механически поднес к носу...
Это была подкладка Наоми... Она тайно от меня сунула ее в мой тайник. "Весточка о себе для меня и... Ольги, – улыбнулся я, унесясь мыслями в третье тысячелетие до нашей эры. – Наоми, милая моя Наоми... Истинная женщина... Сейчас ты носишь суперподкладки с крылышками и ничего не помнишь... Ни меня, ни Нил с Евфратом, ни эту тряпицу... Сколько раз ты, загадочно глядя на меня, вынимала ее из-под льняной юбки...
– Вы только посмотрите на этого самца! – моментально расшифровала Ольга мою ностальгическую улыбку. – Рот до ушей – черномазую свою, наверное, вспоминает... Мы его в командировку за делом посылали, а он железок каких-то набрал...
– Да ладно тебе! – махнул я рукой. – Крюки пригодятся, кошка тоже... Я хотел пороху положить, но что от него осталось бы? А что касается Наоми, я думаю, и ты времени даром не теряла...
– Ты позеленеешь, когда узнаешь, от кого я забеременела...
– Забеременела!!? – поперхнулся я.
– Да, вот, забеременела!
– От папы римского, ага? Клемента II? – спросил я наобум, пропитываясь ревностью от пальцев ног до макушки.
– Холодно! Очень холодно! – загадочно улыбнулась Ольга.
– В пруду икру метала? Перед холодным, зеленым поквакивающим кавалером?
– Фу! Как ты можешь! – брезгливо сморщилась Ольга. – Хотя, знаешь, теплее, значительно теплее.
– Значит, что-то склизкое и противное... Не мой профиль, сдаюсь, говори...
– А ты помнишь, кто тебе эту отметину сделал? – вдруг посерьезнев, остановила Ольга пальчик на памятном шраме.
– Аль-Фатех, ты знаешь... И у тебя такой же... И у Баламута с Бельмондо...
– А этот? – пальчик переместился чуть левее.
– Ты чего!!? Окстись! – приподнялся я с травы, испугавшись догадке[28], полоснувшей по сердцу. – Ты что, с Житником спала? С Житником???
– Да будет тебе известно, мой искренне милый, я с прошлого года ни с кем, кроме тебя не спала... Хотя, скажу честно, твоей заслуги в этом факте немного. А вот твоя кумархская маркшейдериха Лида Сиднева трахалась с ним... И более того, родила от него хорошенького ребеночка Кирилла... И может быть, этот ребеночек еще явится нас спасать... Мы с Лидой ему все уши о тебе прожужжали...
И, донельзя довольная, она рассказала, как уламывали на Кумархе Савватеича.
– Ты была в Лиде... – пробормотал я, когда она закончила. – Теперь я понимаю...
– Что понимаешь? – скабрезно улыбнулся Бельмондо. Он многое знал обо мне и моих любовных историях.
– После того, как Аржаков мне в качестве анекдота об этом случае на Кумархе рассказал, я перестал с Лидой разговаривать... Не мог на нее смотреть... Все я мог ей простить, уважал за ум и жизнь поруганную. Все, но не Житника, который...
– Ксюхи твоей домогался... – хмыкнул Бельмондо, поглаживая недавно полученные от меня синяки.
– Да причем тут Ксюха! Он писался на все, к чему я мог прикоснуться... И до Ольги добрался... Есть в нем что-то от Худосокова...
– От Худосокова... – повторила Ольга задумчиво.
Наши глаза метнулись к ее глазам. "Неужели этот подонок везде? И там, и тут, и сегодня, и вчера?
– Вы знаете, я чувствовала это... Но Лида так нажралась, что я в ауте была. И этот эпизод с Житником пропустила, – последняя фраза была обращена ко мне. – Конечно, это был он...
– И, значит, спасать нас от Худосокова... придет сын Худосокова? Кошмар! – содрогнулась Вероника, лучше всех знавшая нашего мучителя. – Значит, все возобновится в квадрате, в кубе?
– Я балдею... – ничего не понимая, замотал я головой. – Что это получается? Ты, Ольга, моя святыня, мой свет, трахалась с Житником и родила Худосокову сына? Ну, да, конечно... Святыни создаются для того, чтобы их оскверняли псы...
– Ну ладно, хватит нюни распускать, – прервала меня Ольга. – Но в завершение лирического отступления я хотела бы сказать, что душа Юрки Львовича никак не могла переселиться в Худосокова... Житник умер от укуса гюрзы в 1997-ом, а Худосоков, насколько я знаю, родился где-то в 1959-ом. Накладочка получается... Хотя я могла бы поклясться всеми своими жизнями, что Житник вчера – это Худосоков сегодня. Один к одному... Но хватит об этом. Сейчас надо думать о спасении... Рассказывай, Борис, где был и что смог предпринять?
– Козлом я был... – смущенно сказал Бельмондо. – Но не жалею об этом... И вы, надеюсь, не будете жалеть... – Шашлыком, по крайней мере, я вас уже накормил...
– Ты? Шашлыком? – удивилась Ольга.
– Да, я! Этого архара, которого вы сожрали, мой прапраправнук сюда столкнул...
Борис рассказал нам про свою незряшную козлиную жизнь, про козу Нинку, про траву, которая сочнее и сытнее и про свои мероприятия по приучению козлиного молодняка к решительным действиям на краю краальского обрыва.
– Так, значит, это твои родственники столкнули сюда худосоковского головореза... – протянула Ольга.
– Да, Савцилло. И самого Худосокова тоже, – улыбнулся Бельмондо. – Но видимо, плохо я их учил... Хотя все свои лекции по спихиванию предметов в крааль всегда начинал с назидания, что все надо делать со страстью... Да-с, с холодным умом, но горячим сердцем.
– В целом неплохо... – подвела Ольга итог наших путешествий по времени. – Ну а ты, Вероника, чем можешь похвастаться?
– Похвастаться мне нечем, засмеете только... – смущенно улыбнулась девушка. – Потом как-нибудь расскажу...
Поняв, что больше из нее ничего не вытащишь, мы принялись думать, что делать с крючьями и кошкой. Я предложил сделать веревку из наших личных вещей и рюкзаков и закрепить ее наверху с помощью кошки.
– На двадцать с лишним метров забросить несколько килограммов? – покачала головой София. – Шутишь?
– Попробуем. А еще можно попытаться забраться наверх с помощью крючьев...
– Наверху услышат звон железа... И Худосоков... – проговорила Ольга и неожиданно разрыдалась.
Я обнял ее, успокоил. Угроза, нависшая над дочерью, терзала сердце матери, она пыталась держаться, отгоняла дурные мысли, но они вновь и вновь возвращались к ней...
– Надо поговорить с Худосоковым... – предложил Николай, смятенный слезами Ольги. – Он же человек все же... Божий человек. Надо просто найти слова... Послать записку...
– Николай прав... – зашептала София мне в ухо. – Леня прожил тяжелую жизнь, у него не было друзей, может быть, родителей. Никто не донес до него слова Божьего...
– Вот, блин, прямо ксендзы из "Золотого теленка", – выцедил я, стараясь не выходить из себя. – Ну что вы ко мне пристали? Идите, охмуряйте Худосокова. Бог вам в помощь!
* * *
Через полчаса все занимались делом: Ольга готовила обед, Баламут с Софией, обсуждая текст воззвания к Худосокову, озабоченно шептались у устья штольни, Вероника изучала наши вещи на предмет извлечения их них всего длинного и крепкого, а мы с Бельмондо ходили по краалю с задранными вверх головами. В конце концов, Борис, баловавшийся в юности скалолазанием, решил при подъеме обойтись без веревок, в том числе и страховочных, и взбираться наверх по крюкам. Когда маршрут был намечен, Баламуту пришлось прекратить обсуждение воззвания к Худосокову и взобраться мне, самому тяжелому, на плечи. На плечи Баламута взобрался Бельмондо; быстро освоившись с нетвердой "почвой", он принялся вколачивать первый крюк.
Делал он это минут пять. А я тем временем вспоминал студенческие годы, вспоминал, чтобы не думать о том, что Худосоков не может не слышать звон металла, устремляющийся к самым небесам, и, может быть, в эту самую минуту, кривя злорадной усмешкой и без того кривой рот, "свой автомат готовит к бою".
...Я вспомнил, как на Новый год, хорошо выпив, мы громоздили друг из друга пирамиду до высокого потолка "сталинской" квартиры Бельмондо и выполняли этот аттракцион несколько лет подряд, пока лыка не вязавший Баламут не упал на праздничный стол и не побил всю посуду. После этого пить нам пришлось из чего попало, а закуску отдирать от скатерти...
Вколотив первый крюк, Борис начал рядом загонять второй. Он не пошел сразу: мягкое железо легко гнулось. За это время мне вспомнилось, как на третьем, кажется, курсе, на Новый год, мы налепили шестьсот пельменей и вынесли их на холод, на веранду, и уложили аккуратными рядками на старой кровати. Но закуски было много, и пельмени оставили на завтра. А когда оно наступило, нашли на них спавшего бочком Баламута. Дрожащими от негодования руками мы осторожно сняли его с пельменей, но наказывать не стали: перепивший накануне Коля спал так крепко, что буквой "зю" смял всего лишь штук восемьдесят, то есть чуть больше своей доли. Эти восемь десятков он и съел, довольно приговаривая: "Пельмень – он и после меня пельмень"...
А Баламут думал о другом. Во время обсуждения текста послания к Худосокова ему в голову пришла мысль, что можно откупиться от него сокровищами Македонского. Но как это сделать так, чтобы Ленчик не обманул, он не знал...
* * *
Когда, наконец, со вторым крюком, а затем и с третьим было покончено, Бельмондо каким-то чудом перебрался на них и я смог сбросить с себя Баламута. И он, растирая онемевшие плечи, крикнул во всю махавшему молотком Борису:
– Помнишь, как ты на стол упал, на винегреты и селедку в винном соусе?
– Помню... – бросил Бельмондо, не оборачиваясь. И, помолчав, сказал:
– Крючьев тридцать понадобится... А у нас их двадцать пять и четверть из них придет в негодность...
Ползти по скале Борису пришлось зигзагом – трещины располагались там, где им хотелось, а не там, где нам было нужно. И крючья кончились, когда до верху оставалось что-то около семи метров. Бельмондо спустился до нижних крючьев и спрыгнул к нам.
– Посмотрите, что у меня на спине, – сказал он, встав на ноги. И задрал рубашку на голову. Мы ничего, кроме пота и веснушек не увидели и сообщили об этом Борису.
– Странно... – удивился он. – А я был уверен, что там у меня мишень нарисована... И Худосоков в нее целится.
– Надо попытаться кошку с верхних крючьев забросить, – предложил Бельмондо, улыбнувшись шутке. – Привязаться страховочной веревкой, откинуться и с раскруткой забросить...
– Метров двенадцать веревки можно сделать, – сообщила Вероника результаты своих измерений. – Пойдемте, покажу.
Мы подошли к устью штольни, и Вероника показала нам свой улов. Перечислим его:
1. Две рюкзачные завязки общей длинной около 2,5 метров;
2. Шнуровка одного из рюкзаков – 1,5 метра;
3. Шнурки из синтетики от ботинок – 8 штук длинной по 75 сантиметров, всего 6 метров;
4. Четыре тесемочные завязки капюшонов штормовок общей длинной около 3 метров.
– Двенадцать метров, говоришь... – сказал я, взяв в руки одну из рюкзачных завязок. – Нет, меньше... Смотрите, это репшнур. Если его распустить и связать нити, то получится четыре метра веревки. А эту завязку тоже можно распустить... Еще два метра. Шнурки придется вдвое скрутить, получится три метра... То же самое с завязками... И всего получается десять с половиной метров... Маловато.
И мы, распределив фронты работ, принялись за изготовление веревки. Когда она была готова, ни у кого у мужчин не осталось ни запасных трусов, ни плавок – резинки их были пущены на общее дело, а синтетические плавки к тому же были разорваны на жгуты. Мы растянули веревку на земле, и Бельмондо принялся измерять ее шагами, декламируя хорошо известную среди бичей песенку:
– "Встал я утром в шесть часов – нет резинки от трусов"...
– "Вот она, вот она – на ... намотана", – механически продолжил Баламут и тут же зарделся краской стыда.
– Прости, Господи, душу мою грешную, сорвалось, – обернулся он к брезгливо отвернувшейся Софии, но та не захотела смотреть на бесстыдного супруга.
Посмеявшись над ними, мы с Бельмондо провели испытание веревки на прочность, а попросту начали ее перетягивать. И она разорвалась ровно посередине. Связав обрывки, хотели продолжить испытания, но Ольга отняла веревку и начала готовиться к подъему. Мы пробовали возражать, но она отрезала:
– Я самая легкая! – И, сузив глаза, предложила мне с Баламутом становиться под крючья. Пока Баламут лез на меня, Ольга разделась до купальника и лоскутами, оставшимися от моих плавок, прикрепила веревку к поясу.
Лезла она довольно уверенно, лишь однажды одно из колец веревки случайно зацепилось за крюк, и Ольга едва не сорвалась. Но все обошлось, и через пять минут она уже осваивалась на верхнем крюке.
Кошка не хотела закрепляться. Однажды она вроде бы застряла, но стоило Ольге потянуть посильнее, как сверху посыпались камни. Один из них вскользь саданул ее по плечу, и к нам под ноги закапала алая кровь...
– Спускайся, немедленно спускайся! – заорал я, обеспокоившись.
Но Ольга лишь раздраженно махнула рукой и, не обращая ровным счетом никакого внимания на кровоточащую рану, продолжила свои попытки... И кошка закрепилась.
– Повиси на ней! – закричал я снизу охрипшим голосом. – Потяни, проверь как следует!
Но Ольга опять раздраженно махнула рукой и полезла по веревке. На ней было достаточно узлов и тренированной спортсменке не составило никакого труда взобраться на скалы... Еще секунда и она скрылась с наших глаз. Мы закричали от радости, наше воображение рисовало нам радостную девушку, стоящую на краю обрыва и призывно машущую нам рукой. Но увидели Ольгу, слетающую вниз по веревке и затем, – о, ужас! – что кошка освободилась и стремительно падает вниз...
Но Ольга смогла все же ухватиться за третий сверху крюк и повисла на нем...
– Это козел! – выдавил Борис, вытирая рукавом вспотевшее лицо. – Козел столкнул ее!
* * *
Спустившись, Ольга упала на траву, отдышалась и рассказала:
– Там, за бровкой скалы был небольшой карниз, снизу не видный, я поднялась на него, глянула вперед и увидела, что веревка захлестнута вокруг куста дикой вишни... А потом увидела и кошку – она была в руке... в левой руке Худосокова... Упершись ногой в куст, он гадко ухмылялся и манил меня мизинчиком...
2. Вероника была Девой... – Баламут захотел вовремя. – Бельмондо записывается в камикадзе.
Кроме ссадины на плече у Ольги было несколько глубоких кровоточащих ранок на правой ладони и одна – на левой. Замазав их мумие, София собрала обед. Он состоял из трех банок кильки в томатном соусе, пачки галет и размоченного в воде хлеба. Убожество трапезы вкупе с крушением последней надежды на освобождение, вселили в меня тягостные мысли о завтрашнем дне и, чтобы отвлечься от них, я придумал спросить Веронику:
– Может быть, расскажешь, в каких краях путешествовала?
– Вы будете смеяться...
– Смеха-то нам как раз таки и не хватает...
– Я была... Я была Жанной Девой...
– Жанной д'Арк??? Орлеанской Девой? – чуть не поперхнулся Бельмондо.
– Да... О ней вы все знаете...
– Понимаю... – закивал я головой. – Куда Жанне до нас, она Францию спасала...
– Да, я спасла Францию... Вы, наверное, не знаете, что тогда в течение десятилетий бытовало мнение, что Францию погубили женщины[29], а спасет дева... И что французы сто лет терпели поражения от англичан, и от страны остались чуть ли не одни Пиренеи... И все – и французы, и их враги верили, что Бог – на стороне англичан. А тогда верили в него, не то, что сейчас, и эта уверенность играла очень важную роль. А я пришла и заставила поверить французов и англичан в обратное. «Бог на стороне французов», – вдолбила я всем... И мы выиграли, объединили Францию...
– Верили, не верили... – пробурчал я, решив в целях нервной разрядки устроить диспут на историческую тему. – Просто тогда были люди, которые хотели объединить Францию и люди, которым она, единая, была не нужна. Все как сейчас с Россией, которая целиком сейчас нужна только малопьющему народу для самоуважения. А всем сильным и богатым мира сего и, конечно, соседям нашим, она, целиковая, никак не нужна. Им лучше, чтобы были Московское, Татарское, Красноярское и др. др. др. княжества. И талдычат на всех углах – империи обречены на распад! Я в "Литературке" недавно читал, что, оказывается, что русские, которые акают, не очень любят русских, которые окают и потому их надо развести по разным государствам.
– Нас может спасти только Бог и непорочность... – вздохнула Вероника. – Русская дева, может быть... Тогда, во Франции никто не верил, что я непорочна. Все говорили – авантюристка! И говорили, пока король не приказал подвергнуть меня унизительному осмотру... И во время суда тоже вплотную интересовались.
– Бог, непорочность – это категории в нашей стране малозначащие, – усмехнулся Бельмондо. – Кстати, насчет Бога... Как только Баламут в него заверил, его, я имею в виду Баламута, как-то меньше для нас оставаться стало... То в небо смотрит, то молится, то в благости сидит...
Борис попал в самую точку – мы все об этом думали. И посмотрели на Баламута, как на прокисшее пиво. И тут сверху раздалось: "Эй-эй-эй!" Мы мгновенно вскинули глаза и услышали с верхушек скал раскатистый крик Худосокова:
– Болтуны вы все!
Бельмондо первым пришел в себя и закричал в небеса:
– А что прикажешь делать? Слышишь, Ленчик, тут Баламут хочет с тобой за жизнь поговорить... Он говорит, что в каждом человеке есть доброта и Бог... И в тебе, мол, есть...
– Насчет доброты – это не ко мне! – крикнул Худосоков в ответ. – Я у Господа Бога – обезьяна, я другим департаментом заведую.
– Я так и знал... А он хотел тебе протез в знак искреннего уважения вернуть...
– Пусть себе оставит! Когда у меня фантазия иссякнет, я ему ногу отпилю, ха-ха-ха!
Тишина была полной минуту. Лишь звуки лениво спадающей воды раздавались от водопада.
– Меня несколько дней не будет... – раздалось сверху, когда мы уже решили, что Худосоков ушел. – Мне надо по делам в Москву съездить...
* * *
Уже вечерело, и мы занялись приготовлением ужина – а попросту собрали все, что осталось съедобного в наших рюкзаках. Набралось несколько кусочков подсохшего хлеба, одна банка кильки и килограмм ячневой крупы с жучками.
– Завтра будем лапу сосать, – вздохнул Бельмондо.
– Зачем, дорогой, лапу? – улыбнулся я – А жучки, червячки с паучками? Здесь земля сырая, удобренная козлами... Я думаю, с квадратного метра нашей сотки мы граммов по сто живого веса наберем...
И, вытащив за травяные волосы кусочек дерна, достал из образовавшейся ямки длиннющего упитанного дождевого червяка и протянул его Бельмондо. Борис сморщился и пересел от меня подальше.
– Ну и зря! – сказал я, бережно укладывая под ком земли будущую пищу. – Это, конечно, хуже жареных головастиков, но вполне питательно и вкусно.
– А ты и головастиков ел? – насторожилась Ольга.
– Да... Однажды наш отрядный шофер на привале нажарил их хохмы ради и уговорил попробовать. Неловко было отказаться, и я съел одного и тут же потянулся за следующим – вкусными оказались, как семечки. Потом от желающих отбоя не было...
В этот момент сверху раздался дикий крик. Мы вскинули головы и увидели летящего вниз человека. Борис кинулся к расчетной точке падения и успел резко, обеими руками оттолкнуть его в сторону. Этот цирковой маневр получился у него не вполне удачно, и человек весьма гулко шлепнулся о землю.
Мы подбежали и окружили пришельца – невысокого крепкого, чернявого, с носом уточкой. Убедившись, что он мертв, я пошарил у него в одежде и нашел "Беретту" с тремя запасными обоймами, широкий охотничий нож и водительское удостоверение на имя Оторвилапко Ивана Ивановича.
– Вот, блин, замотали хохлы-родственнички! – выругался Бельмондо, отправившись искать саперную лопатку. – Скоро нам придется по одним могилам ходить.
Было уже темно, и могилу мы выкопали неглубокую. Похоронив Оторвилапко, перекурили над холмиком и отправились спать.
* * *
Ранним утром сонный Баламут пошел в туалет и увидел, что могила Оторвилапко освободилась. Постояв у нее, он решил нас разбудить, но не успел – прятавшийся в уборной "мертвец" набросился на него с увесистым булыжником. От булыжника Баламут увернулся, но это было его последней удачей – Оторвилапко подмял его и начал бить. От первого удара Николай, наконец, пробудился и сделал то, что должен был сделать сразу – закричал истошным голосом. Мы вмиг проснулись, выскочили из штольни и, глядя на сцену, развернувшуюся у туалета, с минуту соображали, что происходит. Самым сообразительным оказался Бельмондо и через пару минут Оторвилапко был квалифицированно избит и связан. Затянув последний узел, Борис доверительно спросил пленника:
– Козел тебя столкнул, да?
Подельник Худосокова не ответил, глаза его сузились и стали жесткими...
– Молчать будет... – вздохнул Баламут. А Бельмондо, махнув на последнего рукой, продолжил проникновенно убеждать трофей одного из своих рогатых потомков:
– Ты, Оторвипопка, давай, говори без копоти... Ты имей в виду, если что, мы мучить тебя не будем, мы просто оторвем, что кому понравится, подержим над огнем и съедим. Извини, нам питаться кроме тебя нечем, понимаешь, продовольственный кризис у нас... Лично я уже одиннадцать часов ничего не ел и это на меня действует.
Оторвилапко презрительно улыбнулся одними губами и прикрыл глаза.
– Не уважает... – констатировал Бельмондо, вздохнув. – Конечно, интеллигенцией от нас за версту прет, этот еще придурок (он кивнул на Баламута) каждую минуту крестится...
– Знаете, что... – начал Баламут, не обратив внимания на обидные слова Бориса. – Мне кажется, что этого залетного субчика надо прикончить: очухается – опять драться полезет.
Мы удивленно посмотрели на Николая.
– Ты чего это вдруг? – первым нарушил тишину Бельмондо. – Я думал ты его охмурять начнешь, проповеди про "не убий" и "подставь другую щеку" читать...
– Да мы с Софией еще со вчерашнего обеда заметили, что Адам и Ева из наших душ среди вас, еретиков и безбожников, выветриваться стали... Может быть, это от недоедания...
– Вот так вот всегда, – покачала головой Ольга, ехидно улыбаясь. – Только появится в человеке хорошее, так сразу и выветривается... Но насчет этого отморозка ты прав, прикончить его надо...
– Прикончить и съесть! – убежденно сказал Бельмондо. – Я смотрел, есть у него мягкие места... И не жирный, постный... На неделю всем нам вполне хватит. А потом и косточки сахарные в дело пойдут...
– А может, его поменять? На эквивалент его калорийности? – предложил я, понимая, что в сложившейся ситуации съедение нами Оторвилапко вещь весьма реальная.
– На пакет сушек что ли? – прыснула София.
– Не, хохла надо менять на сало! – рассмеялся полуукраинец Бельмондо. – Только на сало!
– Стоп, ребята! – посмеявшись, посерьезнела Ольга. – Есть идея. Тащите его в штольню.
Мы с Бельмондо и Баламутом пожали плечами и, взявшись за руки и ноги Оторвилапко, понесли Оторвилапко в штольню.
– Ты, Борис, на этого фрукта комплекцией похож... Понимаешь? – сказала Ольга, когда мы, бросив ношу у стены, посмотрели на дувушку.
– Понимаю... – кисло выдавил Бельмондо. – Камикадзе из меня хочешь сделать?
– Да. Я сама бы пошла, но, видишь, фигура у меня неподходящая... Они сразу раскусят, что к чему.
– Камикадзе, так камикадзе... – помедлив, вздохнул Борис. – Давайте раздевайте его...
Оторвилапко, видимо, слышал все. Как только я склонился над ним, он схватил меня за горло и начал душить. Я не успел испугаться – Ольга ударила его ногой в висок и он, вскрикнув, отвалился.
* * *
Переодевание Бельмондо не заняло много времени. Когда с маскарадом было покончено, мы попросили Бориса лечь ближе к устью штольни и принялись сравнивать его с пленником.
– Нос совсем другой, – высказался первым Баламут. – У этого хрена он уточкой, а у Бориса, хоть и хохол наполовину – русский. Надо его расквасить.
– Попробуй только – сам наверх полезешь, – моментально распахнув глаза, возмутился Бельмондо. – Тоже мне Станиславский...
В это время в штольню вбежала София и сказала, что сверху кто-то зовет Оторвилапко. Мы выскочили наружу и услышали призывный крик:
– Иван! Иван!
– Здесь он! Козел его столкнул, – закричал я в ответ. – Спускай веревку! Нам дохлятина зднсь не нужна!
И побежал в штольню. Вручив Борису "Беретту", попросил его лечь на плед спиной вверх и потащил к посадочной площадке. Баламут споро обвязал товарища веревкой, спустившейся с небес, и закричал в голубизну: "Тащи!!"
Спустя три минуты Бельмондо скрылся за обрезом скалы. Вероника зарыдала, к ней бросились Ольга с Софией, взяли под руки и увели в штольню.
* * *
Перестрелка наверху началась не сразу. Услышав выстрелы "Беретты", мы заулыбались. Однако спустя пятнадцать минут наша радость без остатка растворилась в томительно долгом ожидании.
– А не полезть ли мне наверх и не посмотреть, что там делает Борис, – предложил, в конце концов, Николай.
– А это идея... – согласился я. В это время Ольга тронула мое плечо сзади. Я обернулся к ней; она указала мне кивком на устье штольни.
Взглянув в указанном направлении, я увидел Оторвилапко с саперной лопаткой в руках. Он выглядел как Сильвестр Сталлоне в роли Рэмбо.
– Мне отвлечься надо... – попросила Ольга. – Оставь его мне...
И пошла к "Рэмбо!.
Тот не двинул и бровью – он был профессиональным наемником, одинаково серьезно относившимся и к обезумевшей кошке, и к боксеру в тяжелом весе. "Ее черный пояс против него, что носовой платочек против насморка, – думал я, вглядываясь в холодные глаза недобитка. – А может быть, она просто решила умереть? Не в силах вынести навязчивых мыслей о дочери?
Подстегнутый догадкой; я метнулся к Ольге, схватил за плечо. И получил крепкий удар пяткой под колено и одновременно – затылком в нос. Я упал, а она, и, не обернувшись, пошла к чужаку. Приблизилась, сделала обманное движение и ударила в глаз (она всегда била в глаз). Но "Рэмбо" неуловимым движением левой отвел удар, и тут же саперная лопатка устремилась к Ольгиной голове... "Все!!!" – взорвался я мыслью. И тут наверху хлопнул выстрел, "Рэмбо" осел и медленно повалился на девушку... Она брезгливо оттолкнула его, поднялась на ноги и побрела в штольню.
А мы, в поисках таинственного стрелка, закрутили головами, оглядывая верхушки скал. Никого не увидев, присели вокруг Оторвилапко.
– Вот она дырочка! – Баламут сунул указательный палец в маленькое, точащееся сукровицей отверстие чуть выше лба убитого. – А выходное отверстие точно в заднице.
– Борис, что ли, стрелял? – задумчиво спросил я.
– А кто же еще? – не совсем уверенно протянул Баламут... – Не свои же его замочили?
– А почему он тогда прячется? – посмотрела на него София.
– Может, он не от нас прячется... – посмотрела на скалы Вероника. – Там же их много...
– Знаете, чего я боюсь, – нахмурился я, покусывая губы. – Он там ошивается, а вдруг Лидкин Кирилл заявится? Молодой, около двадцати, наверняка в детдоме воспитывался. Где еще? Только в детдоме. Короче, могут они друг друга урезонить. Если уже не урезонили. Полезу-ка я наверх...
– Нет, ты очень уж тяжелый, мы тебя не удержим. Лучше уж Николай Сергеевич полезет... – сказал Баламут и, сходив за веревкой с кошкой, принялся укладывать ее кольцами.
– А ведь кроме тебя, Коля, еще двое выбраться могут... – вдруг осенило меня.
– Ну-ну... – усмехнулся Баламут. – Ты внизу, на тебе Ольга, либо София... Веронике нельзя напрягаться, у Ольги ладони пораненные, значит, может выбраться только София. А я ее не отпущу, пока не узнаю наверняка, что там делается...
* * *
Через полчаса я стоял под первым крюком, на моих плечах стояла София. А Баламут раз за разом пытался на нее взобраться. С третьего раза это получилось. Хотя Худосоков был в командировке, кошка зацепилась с первого раза.
После того, как Николай исчез за обрезом скалы, мы послонялись с полчаса, затем жара сломила нас, и мы задремали.
