Руслан Белов
Сердце Дьявола
2. Клизма, парикмахерская... – Кто останется хозяином? – Музыка виртуального мира...
На следующее утро пришли безмолвные синехалатники и отвели нас в комнату, по всем параметрам напоминавшую операционную, хотя хирургического стола и прочего соответствующего оборудования в ней не было.
Рассевшись на кушетках, покрытых клеенкой, противно пахнувшей карболкой, мы настороженно всматривались в глаза друг друга. Я бы не сказал, что мы полностью подготовились к "перерождению" в БК-3, но горьких сожалений по поводу предстоящего перехода в новую действительность ни у кого не было. "Да, нас развратили морально, надругались над нашими телами с помощью галлюцигенов, транквилизаторов и антидепрессантов, – рефлексировал я с легкой улыбкой на лице, – нам заправили в мозги гордыню, нам, наконец, доказали, что виртуальный мир ничем не хуже реального и более того, превосходит его по всем параметрам. Пообещав власть над миром, нас превращают в баранов..."
– Пахнет как в операционной, – поморщился Бельмондо. – Мне почему-то кажется, что сейчас нам будут делать резиновую грушу. И вовсе не в переносном смысле.
Борис оказался прав – явившийся вскоре Шварцнеггер приказал нам по одному заходить в маленькую комнатку и там самоочищаться при помощи клизм литровой емкости. Через полчаса после выполнения приказа мы были переведены в парикмахерскую, и там люди в синих халатах обрили нас наголо. Оставшись без волос, мы столпились перед большим, во всю стену зеркалом.
– Интересные шляпки носила буржуазия... – пробормотал Баламут, рассматривая свою блестящую голову с разных ракурсов. – Никита Сергеевич Хрущов после тифа...
– А ты ничего... – посмотрел я на ставшую другой Ольгу, – эротично выглядишь... "Вояж, вояж"...
Ольга по блеску моих глаз поняла, что я не прочь познать ее в новой прическе, но, никак на мои слова не отреагировав, принялась приглаживать свой череп.
Привыкнуть к себе и друг другу мы не успели – синехалатники повели нас мыться.
"Интересно... – думал я, лежа в ванной и подставляя губке, управляемой симпатичной банщицей, то одно место, то другое. – Интересно, почему "двушка" сказала, что мы не станем заниматься детскими забавами? Неужели любовь – ничто перед безграничной властью и безнаказанностью? И вместо того, чтобы наслаждаться девушками, я буду наслаждаться властью? Встать! Лечь! Встать! Лечь! Брр, как пошло".
После мытья меня нарядили в шерстяные безрукавку и шорты и отвели в комнату, из которой мне с друзьями и детьми предстояло управлять миром. Друзья и девочки уже находились в ней, естественно в компании Шварцнеггера. Баламут что-то говорил в потолок – общался, видимо, с вездесущей "двушкой". Прислушавшись, я понял, что он просит плотного завтрака с легким пивом. Но "двушка" молчала.
– Все дорогой, – ухмыльнулся я. – Теперь только глюкоза внутривенно, а все остальное – фантазия.
* * *
...Присоединение к нашим телам процессоров было безболезненным – нам просто приклеили по чипу меж лопаток и раз двенадцать укололи в нервные точки игольчатыми концами шедших от него проводов.
Перед тем, как кануть в виртуальный мир, мы простились. После того, как кресла приняли нас в свои подогретые объятия, наше терпение испытывалось еще с полчаса – человек семь в белых халатах возились с проводами, подсоединяя нас к компьютеру и друг другу. Когда почти все было готово, один из белохалатников начал в последний раз осматривать все провода, отходившие от меня. В какой-то момент наши глаза столкнулись... Холодный бесчувственный взгляд пронзил меня насквозь, я и мгновенно сжался в беззащитный ком...
– В чем дело, Чернов? – раздался с потолка встревоженный голос Двушки.
– Ты... ты сказал, что вольешься в Трешку? – спросил я подрагивающим голосом.
– Да, конечно, – ответила "двушка".
– А кто тогда останется? Кто будет хозяином всего этого? Всего этого и наших жизней, соответственно? Эти тупые роботы? Я бы предпочел быть во власти Худосокова!
– Трудный ты... – вздохнул компьютер (я заметил, что он постоянно обновляет свой словарь за счет нашего). – Это так естественно... Представь, что у тебя мозги не только в голове, но и в руках, ногах, желудке. Представил? Вот, вот! Переел ты, к примеру, а желудок обиделся и начал козни против головы сочинять. Нет, братец, подчиненные должны быть исполнительными и только, а думать за них будем мы...
– А если вдруг случится, что-то экстраординарное? – испугался Бельмондо, пропитавшись моими страхами.
Борис попал в больное место и явно зацикленную "двушку" понесло:
– А оно и случилось... Что-то твориться в земном ядре... Еще при Худосокове началось... Но он ничего не понял... Что он?.. Я пока ничего не понимаю...
– Опасное что-нибудь? – равнодушно спросила уставшая от всего Вероника.
– Не знаю. Резко увеличилось количество элементарных частиц с обратным, а также перпендикулярным временными векторами... Это приводит к странным спорадическим изменениям виртуальных характеристик вакуума... Со временем они возвращаются к практически прежним своим значениям, но тенденция к качественной перемене представляется очевидной. Я всю эту ночь думала и, в конечном счете, пришла к мысли, что все случившееся в последнее время как-то взаимосвязано... Все, начиная от решения Худосокова затащить вас сюда, все ваши "полеты" в прошлое и даже дворцовый переворот, устроенный девочками и мною... И все это взаимосвязано с процессами, происходящими в Сердце Дьявола. И оно, вполне возможно, временами берет руководство событиями на себя... Пока опосредовано, через тонкие причинно-следственные связи. Моих ресурсов, к сожалению, не хватает на разрешение этого вопроса, и вся надежда на вас, на "Трешку". И может так случится, что она, собранная руками злодея Худосокова, спасет что-то... Или ВСЕ. Но хватит об этом – мы можем и не успеть. А теперь успокойтесь, даю вам на это ровно три минуты.
* * *
...Несколько секунд нам потребовалось, чтобы прийти в себя от неожиданных откровений Двушки. К их истечению большинство из нас осенила одинаковая мысль: "Лапшу вешает!" И постепенно, один за другим, мы прикрыли глаза и осели в креслах. Сине– и белохалатники включив и выключив все, что было нужно для нашего нормального функционирования, бесшумно удалились. Вслед за ними ушел Шварцнеггер.
Как только дверь за ним захлопнулась, датчики, прикрепленные к нашим телам, стали излучать доброе, домашнее тепло, и мы неожиданно быстро утихомирились. На исходе третьей или четвертой минуты наша восьмерка уже вовсю нирванила. Нирванила и каждым своим теменем чувствовала, как опускается тор... Он надвигался медленно, как судьба, как неизбежная будущность. Сначала было тихо, очень тихо, затем мы услышали странный слабый шелест, ровный сначала, он становился все громче и громче, затем его звуки рассыпались, и мы поняли, что это вовсе не музыка виртуального мира, а простая, нервная, смертельная музыка автоматных очередей... Реальный мир не отпускал нас, он держал нас мертвой хваткой...
3. "Двушка" откинулась. – Васька Ядренов не знает, зачем пришел. – Встреча поколений.
Стрельба в коридорах подземелья продолжалась с полчаса. Тор перестал опускаться, из вентиляционных отверстий потянуло дымком.
– "Двушка", "двушка"! Я "трешка", прием, – крикнул я в потолок, решив шуткой побороть вползший в душу страх. С потолка послышались невнятные звуки, очень похожие на шорохи, выдаваемые ненастроенным радиоприемником, затем они стихли, и мы услышали "Бип-бип-бип-бип"...
– Не забудьте выключить телевизор, – храбрясь, сказал Бельмондо. – Короче, спи спокойно, дорогая "двушка".
– Встаем что ли? – спросил я, стараясь выразить голосом равнодушие к превратностям судьбы. – Похоже у нас революция...
– Революция? – так же спокойно переспросил Баламут. – "Аврора" вроде не стреляла... – Но все равно надо бежать тады в столовую продуктами запасаться...
– А как же Есенин? – плаксиво спросила Полина. – Значит, я никогда не буду Айседорой....
– Если бы ты знала, как твоя Айседора откинулась, ты бы вряд ли... – начал Бельмондо, но закончить не успел – кто-то мощным ударом ноги выбил дверь и ворвался в комнату. Мы вскочили с мест, залезли на кресла и увидели... Худосокова. Он, злорадно-зловещий, радостно-порочный, в глазах – звериный блеск, стоял на выбитой двери и неторопливо менял рожок у автомата...
– Ленчик? Худосоков? Ты? – придя в себя, вскрикнул я. – Ну, ты даешь!
– Ты же... Тебя же сознания лишили!?? – пролепетала Ольга.
– А вы откуда знаете? Ну да, забыл я все после операции... – звериный блеск в глазах Худосокова мгновенно сменился настороженным удивлением. – И почему вы меня Ленчиком Худосоковым называете?
– А как ты сам себя называешь? – спросил я, подозревая, что Ленчик выздоровел не вполне.
– После того, как все забыл, я Васькой Ядреновым назвался... Так в ментуре меня и записали...
– Так что, у вас здесь и паспортный стол есть? – ничего не понимая, пробормотала София.
– Почему здесь? В Саратове... В Саратове все есть. Даже Волга.
– В Саратове... – задумчиво повторила Ольга, усаживаясь на место. – В Саратове...
Мы обернулись к ней, а она, пройдясь взглядом по нашим изумленным лицам, тихо сказала, кивнув через плечо в сторону озадаченного Ленчика:
– Поздравляю вас, господа! Знакомьтесь – это Кирилл... Кирилл Худосоков... Сын Лиды Сидневой...
Ошарашенные догадкой Ольги, мы посмотрели на Худосокова. Лена заплакала. В это время в коридоре раздался людской топот, Ленчик (или Кирилл?) выскочил из комнаты и застрочил из автомата. Покончив с противниками, он сменил обойму и пошел ставить точки над i. "Бах, бах, бах, бах, – услышали мы контрольные выстрелы.
И вот он опять стоит перед нами и меняет рожок. Веронике страшно, она садится на колени Борису и прячет лицо на его груди.
– Ты что, Рембо, один воюешь? – с уважением спросил Баламут Кирилла.
– Почему один, – ответил младший Худосоков (никто из нас уже не сомневался в том, что перед нами сын Ленчика – наш "освободитель" лицом был весь в отца). – Нас пять человек было. Просто я один остался. Остальным не повезло.
– Так ты знаешь, кто ты? – спросила его Ольга, пытаясь расставить все точки над своими "i". Если бы хоть кто-нибудь из нас верил в тот момент в реинкарнацию, навсегда похеренную Худосоковым-старшим, то все было бы ясно. А без реинкарнации объяснить появление Кирилла в подземелье было весьма затруднительно.
– Ты говорила Лиды Сидневой я сын... – дрогнувшим голосом сказал Кирилл.
– Ты вспоминаешь это имя? Душанбе, шофера Зила-131 Евгения Мирного, мама умерла, Мирный умер, потом детдом...
– Нет, не помню никаких Мирных... Но я вам верю, девушка, – сверкнув глазами, перешел на "Вы" Кирилл. – Тем более, что многие мне говорили, что по замашкам я "детдомовский"...
– Ну хорошо... – проговорил я, пристально глядя ему в глаза. – Расскажи нам тогда, что тебя и твоих товарищей сюда, в эту дыру, привело? Сам понимаешь, нужны весткие побудительные причины, чтобы набрать людей в Саратове и приехать вооруженными до зубов в самое сердце Центрального Таджикистана?
Худосоков младший не успел ответить – в проеме двери вырос совершенно бесстрастный Шварцнеггер и начал палить в него с двух рук. Но первые его пули попали в бронежилет нашего освободителя и эта, странная для зомбера небрежность, стоила нашему церберу жизни – Кирилл, падая на спину, выпустил ему в голову и шею полрожка. Некопенгагенская голова Шварца мгновенно взорвалась от пуль со смещенным центром тяжести, ошметки мозгов, кровь, кусочки кожи взметнулись прощальным салютом к потолку и стенам. "Потолки придется белить..." – отметила София, рассматривая результаты перестрелки. А Кирилл (по его лицу было видно, что ему больно – скривившись, он растирал левой рукой побитую пулями грудь) встал на ноги и, обращаясь ко мне, сказал:
– А я не знаю...
– Чего не знаешь? – удивился я.
– Зачем поперся сюда с друзьями...
–???
– Я с девяносто пятого года, как только документы новые получил, начал колесить по Союзу... Один или с друзьями-приятелями... Думал – наткнусь на знакомое место, вспомню об отце, о матери... Братья, сестренки, наверное, у меня есть...
– Нет, ты пойми, пожалуйста, одну маленькую, но катастрофически важную для меня вещь, – продолжал я, тщательно подбирая слова. – Если ты явился сюда в первой декаде июля не случайно, то значит, существует нечто большее, чем судьба, нечто большее, чем то, во что может поверить подавляющее большинство людей, да что мне люди, нечто большее, чем то, во что могу поверить я...
– Туманно, дяденька в шортах, выражаешься...
– Нечто большее, чем рай и ад, нечто большее, во много раз большее, чем потусторонняя жизнь... Понимаешь, ели ты сюда пришел, значит все мы никогда не умрем, вернее будем умирать и возрождаться миллионы, бесконечное число раз. Это абсолютная девальвация страха смерти... Это – смерть суеты сует и всяческой суеты...
– Тебя здесь, наверное, по голове били... Хотя лысый, синяков не видно...
– Ладно, попробую по буквам. Понимаешь, ты из города Саратова случайно, совершенно случайно пришел к своему папе... Ну, если, быть точным, не к папе, а к человеку, как две капли воды на тебя похожему. И этот человек, которого, может быть, ты уже случайно убил из своего автомата, не пил пиво на соседней улице славного русского города Саратова, а прятался на отшибе СНГ, в высоких горах, в глубокой пещере. И более того, здесь же ты встретил меня – человека, который хорошо знал и уважал твою мать, по крайней мере, за ум и природное горе, человека, который ел с ней из одной миски, не раз делил банку сгущенки и последние сто граммов... Но самое главное – ты нашел человека, который, возможно, был твоей матерью в прошлой своей жизни. Пойми, случайностью все это быть не может!
– Нервный ты какой-то лысый дядя! – покачал головой Кирилл. – Обещал по буквам рассказать, а сам себя не понимаешь...
– Он прав, – согласился Баламут и, сделав небольшую паузу для обогащения мозга кислородом, обстоятельно рассказал Кириллу о командировке Ольги в прошлое.
– Ладно, хватит лапшу вешать! – махнул рукой Кирилл в середине повествования. Явно сбитый с толку, он повернулся к двери и остолбенел – в дверях стоял Худосоков, да, Худосоков с бесцветными, ничего не выражающими глазами. Предплечье правой его руки было пробито пулей, левой он прижимал его к боку. Правая сторона его синей униформы была окрашена кровью в черно-красный цвет.
– Бог не фраер, он все видит... – назидательно проговорил Баламут, подходя к Ленчику. – Пошли со мной, я тебя перевяжу...
И повел Худосокова к висевшей на стенке аптечке. Проводя его мимо Кирилла, сказал:
– Видишь, сыночек твой здесь появился... Появился и сжег все твои суперкомпьютеры, все твое достояние и все твое будущее. Черный все это Эдиповым комплексом бы обозвал...
Худосоков не задержал на сыне взгляда. Он прошел к стулу, стоящему под аптечкой, сел на него и уставился на Баламута глазами дебила.
– Он, что, еще и контуженный? – поинтересовался отпрыск состоянием здоровья папаши.
* * *
...Пока Ленчика перевязывали, я подробно рассказал Кириллу о нем и о его несбывшихся замыслах. Выслушав основное, он прервал меня:
– Ладно, хватит молю катать! Об остальном вечером допоешь. А сейчас надо зачисточку в этом подвальчике организовать. Берите оружие, кто хочет, и пошли.
4. Баламут мечтает стать Аладдином. – Водку пить никакого кайфа... – Опять ловушка?
Через два часа зачистка была закончена. Живых охранников мы не нашли, чему были несказанно рады – никому не хотелось убивать.
Пока женщины (включая и детей) готовили закуски и все прочее к прощальному банкету, мы решили заняться судьбой бело– и синехалатников. Начали с попытки согнать их в одно место – в комнату, где, так и не родившись, скончалась "трешка". Но у нас не получилось – даже удары прикладами автоматов не возымели никакого результата.
И мы плюнули на них. И они, как ни в чем не бывало, продолжили свою обычную жизнедеятельность. Повара принялись готовить, химики – переливать, сливать и титровать, конторщики – переписывать и пересчитывать, компьютерщики – восстанавливать сети, а уборщики – убирать трупы убитых охранников и людей, пришедших с Кириллом.
– Смотри, как пашут! – кивнул Бельмондо в сторону одного из компьютерщиков, тащившего катушки с сетевым проводом. – Как бы они "двушку" на нашу голову не восстановили...
* * *
Но "двушка", расстрелянная вдоль и поперек, истекала кровью своих биологических компонентов, своей "органики"... Тор был разбит вдребезги, последние кольца сверкающего голубого тумана уходили в потолочные вентиляционные отверстия.
– Вот тебе и джин в бутылке... – задумчиво глядя на исчезающий туман, сказал Баламут.
– Какой джин? – удивился я. – Горло, что ли пересохло?
– Пересохло-то, конечно, пересохло, – вздохнул Николай. – Но я о другом. Представь, наберет кто-нибудь этого тумана в бутылку – джин получится. Который все желания выполняет. Я почему-то как-то по особенному уверен, что получится...
– Переутомился ты, Аладдин, – покачал я головой. А Николай, весь во власти своих мыслей, продолжал:
– Интересно, куда ведут эти отверстия, посмотреть бы... Может, скопился этот дым где-нибудь в перегибе... И еще он, наверное, хранится где-нибудь в маленьком холодильничке. Или в низкотемпературном термосе... Ведь извлекал он этот "нервный газ" из страждущих и, значит, он должен где-то храниться...
– Ты, что, и в самом деле, хочешь лампу Аладдина сочинить? – сочувственно спросил я.
– Да нет, что ли я дурак? – отмахнулся Баламут, впрочем, смущенно улыбаясь. – Боюсь просто, что какая-нибудь редиска может этим нервным газом воспользоваться...
– Больной ты! – констатировал Бельмондо, снисходительно разглядывая друга. – Лечиться тебе надо.
– Ага! Лечится! – засмеялся я. – Два стакана до еды и по стакану каждые полчаса!
– Пойдет! – осклабился Баламут. – Пошлите! Сегодня мне по особенному хочется простой холодной водочки.
И, положив друг другу руки на плечи, мы пошли в столовую. Жизнь была прекрасна и удивительна. После второго тоста опасения "двушки" по поводу злокозненности Сердца Дьявола показались нам надуманными. Еще после пары фужеров растаяло разочарование по поводу крушения иллюзий, навязанных нам Ленчиком и его компьютером.
– Кстати, где Кирилл? – спросил Бельмондо, закурив.
– Пошел Худосокова искать, – ответила Ольга. – Сказал, что хочет с папашей пообщаться, и ушел.
– Кстати, они только на первый взгляд похожи... – сказал я. – А при внимательном рассмотрении становится ясным, что похожи они не внешностью, а внутренней сущностью. Вы не находите?
– Может быть, может быть... – проговорил Баламут, пристально рассматривая непочатую бутылку водки.
– Может быть, может быть, – передразнил его я. – Доверились мы ему, а он, может быть, маньяк или бандит похлестче Худосокова. Вы заметили, своих погибших приятелей он не уважил? Вот ты, Баламут, позволил бы меня, нет, Бельмондо в одной яме с этими шакалами-охранниками похоронить?
– Позволил бы, конечно! – улыбнулся Николай. И, посмотрев на меня дружеским взглядом, переменил тему:
– Пошлите, что ли, поищем Кирилла? Что-то на душе неспокойно...
– Пойдите, прогуляйтесь, мальчики, – сказала Вероника. – А то ведь напьетесь.
Выпив еще по пятьдесят граммов, мы с Бельмондо и Баламутом взяли автоматы и пошли к двери. И выяснили, что она закрыта снаружи.
5. Подземная мышеловка. – Македонский приходит на помощь. – Экстрасенсы иногда помогают.
– Допрыгались! – выцедил Бельмондо, когда стало ясно, что открыть или вышибить дверь мы не сможем.
– Кончай паниковать! – прикрикнул на него Баламут. – Пойдем на кухню – там тоже дверь.
Двери, как из кухни, так и кладовки, также были закрытыми. И были они точно такими же, как и в столовой – как в банке, бомбой не выбьешь. Мы поискали вентиляционные отверстия. Нашли, но в них не смогли бы протиснуться даже дети.
– Придется стену долбить половниками и мясорубками... – сказал я, когда мы вернулись в столовую. – Метровой толщины известняк... За месяц одолеем...
– Продуктов навалом... – начал успокаивать себя Бельмондо. – Вода в водопроводе...
– Водки тоже полно, – успокоился Баламут.
– Вот только зачем он это сделал? – задался я вопросом. – Мы же его ни о чем не просили, ни во что не вмешивались... Зачем он нас запер?
– Может, с папочкой снюхался?
– С Худосоковым теперь не снюхаешься. Растение... – покачала головой Ольга.
– А может у них какая другая связь? Родственная? – задумчиво проговорила София. – Вот Кирилл и почувствовал, что сделал бы папочка, будь он в добром здравии.
– Да не Кирилл он! – поморщился я. – Тоже мне выдумали! Чисто женская логика – если человек из Саратова, то это Кирилл. Похож ведь он на папочку, а не на Житника. Нет, определенно, это сын Худосокова и они делали и делают общее дело! Он просто придуривался, когда говорил, что не знает никакого Худосокова.
– А зачем он тогда "двушку" расстрелял? – не согласился Баламут. – Детище отца?
– Так ведь это именно она бунт подняла и Худосокова душевно ополовинила! – воскликнул я. – Вот младший Худосоков ее и приговорил. А охранники после переворота ведь только "двушке" подчинялись. И он их тоже убил.
– Да, все сходится... – согласилась Ольга, помрачнев. – Значит все по новой? То в огонь, то в прорубь... Давайте делать что-нибудь, а то я с ума сойду...
– Завтра начнем! – махнул я рукой, не желая ни о чем думать. – Не хочется детей будить... А завтра с утра, либо все образуется, либо начнем камень долбить.
И налил ей в бокал вина.
Мы сидели молча. Всем было ясно, что вот-вот начнется последний акт нашей драмы.
Или трагедии.
Утром в главном коридоре началась стрельба. Потом кто-то заколотил в дверь железом. Я кое-как поднялся с ковра, налил шампанского. Когда последние его капли покидали фужер, из замочной скважины потянуло дымком, и я услышал хорошо знакомый запах горящего огнепроводного шнура.
– Дверь взрывают! – заорал я, отбросив фужер. – Ложи-и-сь!
Но команда привела к диаметрально противоположному результату – все мои друзья вскочили со своих мест (они спали в комнате отдыха), высыпали в столовую и, с трудом продирая глаза, изумленно уставились сначала на дверь, потом и на меня. В это время грохнул мощный взрыв, дверь сорвало с петель и замка, и она со звоном упала в коридор. В столовую ворвались клубы коричневато-желтого дыма. Когда он рассеялся, в проеме кто-то появился – в тунике, увешанный украшениями, в золотом шлеме с высоким хохолком, с длинным копьем в руках. Рассматривая нас, вошедший постоял немного в двери, затем стремглав бросился к стоящему в нашем авангарде Борису и повалил его на пол. А мы ахнули – это был... Александр Македонский, вы подумали? Ну, признайтесь? Нет, это был не Александр Македонский, эта была теща Бельмондо Диана Львовна...
* * *
Диана Львовна не поверила, что дочь и зять убиты, и записалась на прием к известному экстрасенсу. Тот уложил ее в гипнотический сон и приказал вспомнить все странные слова, сказанные Борисом и Вероникой в последние дни своего пребывания в Москве. И среди многих слов уловил одно: Искандеркуль.
На озеро Диана Львовна поехала не одна, а со следователем, ставшим к этому времени ее пылким любовником. Этот человек, Пал Петрович, знакомый нам следователь, увязался с ней частным порядком и до зубов вооруженным – очень уж ему не хотелось терять приятную во всех отношений возлюбленную. Перед отъездом в Таджикистан он попросил своих знакомых с Петровки изготовить фотографию, на которой он был бы изображен сидящим в обнимку с Худосоковым.
Эта прекрасно получившаяся цветная фотография была показана им первому же встреченному на Искандеркуле таджику (оказавшемуся, естественно, внешним агентом Худосокова) и тот указал кратчайший путь к ставке своего хозяина.
Опытный Пал Петрович, конечно, не пошел напролом. Он тщательно изучил обстановку вокруг пещеры, нашел место для засады и, засев в ней, стал дожидаться хозяина норы.
Утром кишлачный таджик пригнал снизу четырех ишаков, привязал их к камню и тут же ушел. Через пятнадцать минут из подземелья появился человек, очень похожий на Худосокова, и стал вьючить на ишаков фанерные ящики разного размера. Закончив, он ушел под землю и через некоторое время вернулся с Худосоковым. И тогда Диана Львовна вырвала из кобуры Пал Петровича скорострельный пистолет и, плотно закрыв глаза, начала стрелять. Худосоков был убит сразу же, а человек, очень на него похожий, ушел, отстреливаясь, под землю. Ему не повезло. Пал Петрович по роду своей деятельности занимался преследованиями с молодых ногтей и скоро младший Худосоков был убит и заверен контрольным выстрелом.
Пока любовник гонялся за человеком, очень похожим на Худосокова, Диана Львовна изучала содержимое фанерных ящиков. В них оказались сокровища, спрятанные Александром Македонским перед походом в Индию... Естественно, как истинная женщина, она кое-что на себя нацепила.
* * *
...Мы сидели на дорожку перед входом в подземелье. Прохладный ветерок шептал нам что-то в уши – наверное, просил остаться. Выцветшее от яркого солнца небо всем своим видом говорило: "Куда вы, глупые? Дождитесь вечера, я покажу вам свои звезды!" А стайки белых кудрявых облачков плыли в те края, в которые мы последние дни так стремились... Мы поднялись, чтобы идти прочь и в этот момент синехалатники вынесли из подземелья младшего Худосокова. Он был гол по пояс. Увидев, его, Ольга подалась к нему и с десяток-другой секунд рассматривала его мощный торс.
– Что нравится? – спросил я сзади, весь черный от ревности.
– Родинка... – прошептала Ольга, обернувшись. – Она у него на том же месте, что и у Кирилла... На солнечном сплетении...
– Глупости, – вздохнул я с облегчением. – Это сын Худосокова. Такой же ублюдок...
– Не такой... – улыбнулся Бельмондо. – А много ублюдочнее. Из-за этих побрякушек, – Борис кивнул в сторону ишаков, груженных драгоценными фанерными ящиками, – он уничтожил, то, что не имело цены...
Когда мы проезжали мимо крааля, Бельмондо высунул голову из окна и закричал, указывая куда-то пальцем:
– Козел! Смотрите, Козел!
Баламут, сидевший за рулем, резко затормозил, мы высыпали из машины и невдалеке от крааля увидели на выступе скалы огромного козла. Он был так велик, что казалось, рога его подпирают небо. Мы хотели подойти поближе, чтобы получше рассмотреть бородатого, но Борис становил нас:
– Не надо подходить к нему... По глазам его вижу, что не надо...
Не успел он договорить, как козел растворился в воздухе.
– Тьфу ты, нечистая сила! – плюнул Баламут и дал газу.
* * *
Возни с достоянием Македонского было много. Скажу только, что общий вес одних золотых украшений достигал полутора тонн, так что перепало и правительству, и нам (в основном слитки и кое-что из побрякушек и стекляшек, с которыми женщины не пожелали расстаться, даже под страхом пожизненного заключения). Для любителей приключений и современной компьютерной техники я скажу, что в окрестных пещерах мы кое-что припрятали. А все остальное взорвали – и крааль, и жилу Волос Медеи...
В Душанбинском аэропорту нас едва не сняли с самолета – в рюкзачках Полины и Лены таможенники нашли полутора литровые пластиковые бутылки из-под лимонада "Буратино". В них полыхал и искрился голубой газ. Но Полина нашлась. "Это такая игрушка из Саудовской Татарии, – сказала она, и их пропустили.
Кстати, у них пятерки по всем предметам, причем никто никогда не видел, как они готовят уроки.
В настоящее время Бельмондо нянчит сына, София ходит на четвертом месяце; Баламут уверен, что родится мальчик и решил назвать его в свою честь Александром. Я же походил, походил по даче с важным видом, а потом плюнул и выкопал грабли. А Ольга увлеклась новейшей историей. Недавно она узнала, что примерный учитель природоведения Леонид Ильич Худосоков в 1992 году попал в автомобильную аварию, в которой получил тяжелую травму головы. Врачи все починили, но сознание к Худосокову не вернулось. И он попал в Дальневосточный медицинский институт в качестве экспоната для студентов-нейрохирургов и пять лет пролежал там в абсолютно растительном состоянии. Летом 1997 года (сразу же после смерти Житника) Худосоков начал узнавать нянек и медсестер. После того, как он изнасиловал одну из них, его выписали из больницы...
Да, чуть не забыл. Покидая Центр, я решил проститься с "двушкой" и пошел к ней. Когда уже собрался уходить, заработал лазерный принтер, стоявший в дальнем углу комнаты и поэтому уцелевший от разгрома, учиненного в ней Кириллом. Я подошел, взял выданный им листок и прочитал:
БК-2
Количество точек нестабильности на 12 июля – 47.
Количество частиц (t -) – 74*10100.
Количество частиц (t?) – 98*1010.
Количество временных переходов – 0.
Ближайший пик активности ядра – 29 августа.
Прогноз времени слияния точек нестабильности – 18.
Вероятность перехода В3/В4 – 89,98%
Дата слияния таинственных точек нестабильности была смазана. Я пытался ее разобрать, но безуспешно. Листок, по всей видимости, представлял собой сводку характеристик Сердца Дьявола за вчерашний день. Количество частиц с отрицательным временным вектором, с перпендикулярным – все это мало меня в тот момент интересовало. В первый день долгожданной свободы ни о чем плохом думать не хотелось и я, скомкав листок, забросил его в "двушку".
Когда я шел к двери, взгляд мой упал на шкаф, стоявший в левом углу комнаты. Что-то меня толкнуло к нему, я подошел, открыл дверцу и на средней полке увидел расшитую крестиком подушечку. Рассмотрев ее под плафоном, разобрал в середине инициалы Ч.Е., пожал плечами, не зная почему, сунул ее подмышку и, еще раз бросив взгляд на останки Двушки, ушел. Через месяц после возвращения в Москву я перебрал на даче, Ольга не пустила меня в постель, и мне пришлось ночевать в мезонине с этой самой подушечкой под головой. И с тех пор я долгое время спал только на ней. И каждый раз мне снилось одно и тоже – я вновь и вновь испытывал все счастье моей жизни... Сначала я валялся десятилетним на берегу голубой речки, потом смывался с уроков с Карнафелем, потом спал с Ксюхой, потом с...
Но язык мой – враг мой. Как-то в порыве откровенности я рассказал об этих снах Ольге и она, немедленно порезала подушку ножницами.
