Сергей Николаевич Прокопьев
Иго во благо
А сейчас Ульяна отошла от церкви, вообще в храм не ходит, как и жена моя…
Из Дивеево снова в Москву, прибыли во второй половине дня и сразу на электричку в Сергиев Посад. План был: приезжаем, заселяемся, отдыхаем, утром на литургию…
С «заселяемся» загвоздка вышла. Был абсолютно уверен: не советское проблематичное с гостиницами время.
Оказалось, надо загодя бронировать.
В результате стоим с сумками в тоске на площади перед монастырём. Вот она обитель, куда утром на литургию собрались, да переночевать негде. В летнее время такой наплыв паломников и туристов, что всё занято и заполнено на десять рядов.
Думаю, выход один – ловить такси, таксисты всё знают. Но и здесь незадача – ловить некого. Не знаю как сейчас, тогда в Сергиевом Посаде с такси было швах. День стоял жаркий, детки уставшие. Купил им газировки, посадил на стулья у киоска, пусть отдохнут.
Сам пошёл в часовню, что перед входом в монастырь. Подхожу к иконе преподобного Сергия: «Спасибо, батюшка, вот мы и приехали к тебе. Просил помочь с паломничеством, в результате деньги нашлись. Побывали в Дивееве у Серафима Саровского, в Серпухове в Высоцком монастыре, обители тобой основанной. Дети, конечно, устали, поселиться бы нам, отдохнуть перед завтрашним днём, утром пойдём на раннюю службу».
Помолился. Выхожу – такси. Спрашиваю:
– Свободен?
– Нет. С такси у нас напряг.
– Вижу, а не подскажешь, как в гостиницу поселиться?
– Тоже проблема.
– У вас, – говорю, – куда ни кинь – везде клин.
– Если бы у нас одних, – засмеялся таксист, – вся страна клином.
От его юмора легче не стало. С трудом упросил позвонить диспетчеру, вдруг есть в наличие свободное такси. Слышу, диспетчер отвечает:
– Есть, новенький вышел.
Подъехал «новенький».
– Давай, – прошу, – гостиницу поищем. Что посоветуешь?
– «Пересвет», далековато, но дешёвая. На сэкономленные деньги, можно на такси оттуда в монастырь ездить.
– Нет, – говорю, – давай пытать счастье поближе. На ваше такси надейся, а сам не плошай. Нам рано утром в монастырь.
Повёз в «Звёздочку», предупредив – бесполезно.
Подъехали. Оставил своих в машине, сам пошёл разузнать, что к чему. В дверях столкнулся с двумя мужчинами с дорожными сумками. Явно съезжали из гостиницы.
Две дамы на рецепшен. Здороваюсь. Прошу два номера. Один сыновьям, второй нам с женой и дочерью.
– Вы что? – возмутилась одна из дам, она будто из добрых советских гостиничных времён материализовалась. – У нас полная загрузка!
– Вот же, – говорю, – двое только что съехали.
Вторая дама подтвердила мои слова:
– Да, два номера только что освободились.
– Ну, тогда заселяйтесь, – не сказать, что с полным радушием зажгла нам зелёный свет первая дама.
Возвращаюсь к такси:
– Ребята, – объявляю, – выходи по одному. Сергий Радонежский встретил сибиряков, как подобает. Завтра закажем благодарственный молебен.
Кстати, в лавре впервые почувствовал то, о чём слышал неоднократно, как может лукавый гнать из храма. Успенский собор, служба, народу полный придел, жена с сыновьями и дочерью метрах в десяти от меня. Из алтаря выходят монахи с хоругвями, начинается крестный ход внутри храма.
В этот момент у меня ни с того, ни с сего начинает зверски першить в горле. Сильнее-сильнее, уже не першит, дерёт, как наждачкой, чувствую, секунда и зайдусь в кашле, и ничего уже поделать не смогу. Ринулся на выход, в надежде на паперти прокашляться, никому не мешая. Да куда там выйти, народ со всех сторон подпирает. Тогда поворачиваюсь лицом к алтарю и начинаю вбивать в себя: «Терпеть! Во имя Господа Иисуса Христа терпеть!» Несколько раз повторил, позыв зайтись кашлем исчез, как не бывало.
Подобный случай произошёл, когда привозили в Омск мощи великомучениц Елизаветы и Варвары. Утром с женой и детьми приехал в Христорождественский собор к самому открытию. Накануне вечером очередь длиннющая (часа на два) стояла. Утром человек двадцать собралось, не больше. Мы зашли в храм вслед за группой монахов. Они встали перед ларцом с мощами, помолились, по очереди приложились, ушли в алтарь, один остался у ковчежца. Люди начали прикладываться к святыни. Вдруг меня будто шилом в пах ударили. Стоял за женой и детьми. Боль настолько острая, настолько пронизывающая, я развернулся бежать из храма, чтобы не заорать.
Делаю два шага к выходу и вспоминаю приступ кашля в Троице-Сергиевой лавре. Поворачиваюсь лицом к алтарю. Приказываю, как тогда: «Терпеть во имя Господа Иисуса Христа!» Боль мгновенно уходит. Будто из шарика воздух выпустили. К ларцу подходил, ничего уже не чувствовал.
Глава двенадцатая
Батюшка Савва
Не могу вспомнить детали знакомства с батюшкой Саввой, самую-самую первую встречу. По словам жены, заехали по пути к моим родителям, она вернула какую-то книгу батюшке, взяли благословение и уехали.
Батюшка Савва походил на старца Николая Гурьянова, когда показываю его фото, путают. Оба седовласые, седобородые, с лучистыми глазами. Смеялся батюшка заразительно, сердечно, как ребёнок. Но, отчитывая за грехи, мог быть ой как крут…
Первые разы был у батюшки с женой, потом стал заезжать один. Исповедовался ему предельно честно. Не скрывал свои неприглядные поступки. Попросился в духовные чада, он подумал и взял. Более тринадцати лет окормлялся у него.
Последние годы ветхий был совсем, но держался, продолжал служить в церкви. Любил на проскомидии вынимать частички из просфор, молясь за люд православный. Много в его помяннике было усопших.
Рассказывал:
– Приснилась мне мамочка, просит: «Ты поживи ещё, Ваня, поживи».
Крещён был Иваном. В том сне маму увидел не одну. Она стояла на первом плане, а за ней много-много родственников. Все нуждались в молитвах батюшки.
Семья была верующей. Храма в деревне не было. На праздники верующие односельчане шли в дом к Карповым для совместной молитвы. Все дети Карповых, а их восемь человек, хорошо пели церковные песнопения, своего рода семейный клирос. Батюшка показывал родительское Евангелие, которому было более ста лет, Псалтирь в кожаном переплёте – тоже семейная реликвия, Ветхий Завет в синодальном переводе. Всё это читалось в их доме.
В голодные годы семье было непросто. В один год сено рано закончилось, кормить корову ближе к весне нечем. А молочко у коровы, как известно, на язычке. Какую-то капелюшечку давала. Мать молоко с опилками смешивала, и эти шарики давала детям. К весне опух только самый маленький Иван. Хорошо, травка пошла, не брезговала ребятня вороньими яйцами, выжил.
Посты дома строго соблюдали. У батюшки с шести лет было послушание сепарировать молоко, сбивать масло. Ребёнок, и всё одно не позволял себе сделать глоток сливок или пройтись язычком по кусочку маслица.
Вспоминал батюшка такой случай. Это конец тридцатых годов, зимой в непостные дни собиралась в их доме молодёжь. К незамужним старшим сёстрам приходили подружки, парни. Играли на балалайках, пели. Однажды вот так же собрались, и вдруг в трубе раздался женский плач, как по покойнику. Все присмирели. Что за напасть? Плач прекратился, тихо стало в доме, и послышались шаги под окнами с характерным скрипом. Высыпали посмотреть, кто это по ночам ходит. А никаких следов на свежем снегу. На следующий день пришло известие: умерла при родах в соседнем селе родственница. Получается, душа её приходила.
На войну батюшку призвали в декабре сорок первого. Восемнадцать лет исполнилось, сразу забрали. Как он сам говорил, до войны вера у него крепкая была, на войне ещё больше укрепилась.
Две войны прошёл, с Германией и с Японией. Прошёл с девяностым псалмом. Как артобстрел, бомбардировщики налетали, читал «Живый в помощи…» Всю войну на передовой и всего одно лёгкое ранение и контузия. Однажды снаряд прямо перед ним разорвался. Высунулся из окопа и снаряд разорвался в каких-то метрах напротив лица. Засыпало землёй так, что одна голова торчала. Из ушей, носа кровь текла. Товарищи по взводу подумали – голову оторвало.
Откопала бойца похоронная команда.
«Я тоже думал – всё, – рассказывал батюшка, – перед глазами взрыв, оглушило, сознание потерял, но телесно никакого повреждения не было».
Ещё рассказывал, поступила команда взять высотку. Большое поле, высотка, хорошо замаскированный дзот. Пулемёт косил оттуда всех, стоило пойти в атаку.
В их взвод прислали полмесяца назад нового командира взамен убитого – старшего лейтенанта. Почему-то невзлюбил он сержанта Ивана Карпова. «Не девка я, чтобы меня любили, – рассказывал батюшка, – но докапывался до меня постоянно, то ему не так сделаю, то другое».
Лежат бойцы перед высоткой, нутром чувствуют, как смотрит немецкий пулемётчик в прицел, в ожидании новых жертв. Вдруг прилетает на «додже» из штаба полка майор и давай орать на старшего лейтенанта, что задание не выполнено, дзот не уничтожен, срывается наступление. Накричал и протянул командиру взвода карту с приказом самому пересечь поле, и передать пакет с картой в соседнюю роту.
Почему вдруг поручил старшему лейтенанту непонятно, но поручил.
– Взводный побледнел, как полотно, – рассказывал батюшка, – Испугался. Несколько человек наших трупами лежали на поле. Я подхожу и говорю: «Давай отнесу, у меня всё равно ни детей, ни жены, а у тебя семья, давай».
Старший лейтенант повеселел:
– Точно понесёшь?
– Да.
Батюшка рассказывал, если в тебя стреляет издалека автомат, спастись можно, надо бежать зайцем – петлять, падать. У пулемёта плотность огня настолько высокая, трудно уйти от искусного пулемётчика. Боец выждал, рванул со словами: «Господи, благослови». Первая очередь не срезала, пули прошли над головой, упал за кочку. Сердце колотится. Подождал. Сделал второй рывок, снова, упал, в землю вжался. Пули впритык прошли, пристрелялся пулемётчик.
Прислушался к себе, вроде целый.
Игра в кошки-мышки. Пулемётчик ждёт, когда поднимется русский, а «мышка» надеется опередить реакцию «кошки».
Да только «кошка» сама попала в «мышки».
Батюшка подождал, помолился: «Господи, благослови» и в третий раз вскочил. Вдруг рядом с ним на уровне уха густой свистящий звук прошёл. Невидимая сила отбросила, свалила с ног. На какое-то время потерял сознание. Пришёл в себя, и выяснилось – в леске в засаде стоял танк. Танкисты выждали, когда дзот проявит себя. Две очереди пулемёт дал, тем самым раскрыл себя, танкисты спокойненько прицелились. Батюшка слишком рано в третий раз вскочил, ему бы ещё полежать. Он вскочил, танк жахнул, снаряд волной отшвырнул солдата, и точнёхонько угодил в амбразуру дзота.
Почему-то не спросил я батюшку, старший лейтенант не переменил к нему отношение.
За все годы войны всего один раз был в госпитале, ранение в ногу получил. Но вернулся с войны умирать. Настолько был измождённый, желудок испортил так, что пищу принимать толком не мог. Храма в селе не было. Отправился пешком в Омск. Сорок пять километров шёл восемь часов.
– Исповедался, причастился, – рассказывал, – говорю священнику: «Теперь можно и умирать с чистой душой». Он мне: «Теперь только и жить, солдат, Бога славить, детей воспитывать. Такую войну прошёл, так что с Божьей помощью надо жить».
Как сам батюшка говорил:
– Поправился не по врачебной силе, а только благодаря молитвам.
Да и некогда было по врачам ходить, трое детей родилось.
Мне батюшка наказывал, куда бы ни ехал, куда бы ни шёл, надо читать «Живый в помощи Вышняго». Исполняю неукоснительно.
Любил вспоминать, другим в пример приводить, однажды ехал он на автобусе в Омск, по обыкновению читал «90-й псалом», вдруг автобус занесло, он полетел с трассы на обочину. Профиль был высоко поднят, автобус перевернулся и встал кверху колёсами.
– И ведь все живы, – рассказывал батюшка, – даже повреждений серьёзных никто не получил.
В шестьдесят лет, уйдя на пенсию, приехал в Омск и устроился при Крестовоздвиженском соборе в кочегарке. Послушаний нёс много – и кочегар, и плотник, и электрик. Для иконы Почаевской Божьей Матери сделал механизм, позволяющий по праздникам плавно опускать образ, обычно находящейся высоко под потолком перед иконостасом.
Жена умерла, дети выросли. В шестьдесят пять лет принял монашеский постриг, а затем был рукоположен владыкой митрополитом Феодосием в иеромонахи.
Это ещё при советской власти, в конце восьмидесятых. Тогда-то и купил домик на Северных. Вернее – полдомика. Две комнатки, одна не более десяти квадратных метров, вторая и того меньше. Кухонька – двоим не развернуться. Духовных чад у батюшки было много, народу в домике зачастую набиралось, кое-как рассаживались… Для общей трапезы имелся столик раздвижной. Батюшка сам его смастерил. Во дворике у него стоял вагончик, этакая келья. Был момент, в ней несколько дней жили моя жена с дочкой, ушли из дома из-за меня. В вагончике часто находили приют бездомные, останавливались странники.
В Омске батюшка служил только в Крестовоздвиженском соборе. Приезжал туда раньше других священников. С первым автобусом отправлялся, дежурная открывала ему храм…
Почему хорошо знаю, батюшке сделали операцию, чуть пришёл в себя, начал ездить в храм. Я вызвался на своей машине возить его. Утром рано поднимался и к нему. Восемьдесят пять лет батюшке было. В храм зайдёт и в алтарь – вынимать частички из просфор.
По окончании литургии возвращался домой перекусить. Ел как воробей, хотя холодильник всегда полный, чада постоянно приносили. Он или на общую трапезу всё выкладывал, или раздавал. Мне сунет какие-нибудь сладости:
– Ульянке передай.
Поест и едет на автовокзал, оттуда в Красный Яр, в свой приход. В нашей губернии много церквей открыл, владыка куда только не посылал его. Батюшек не хватало, приедет церковь откроет, приход сформирует, надеясь, на этот раз надолго останется, владыка его в другое место отправит: «Езжай-езжай, у тебя хорошо получается с местной властью ладить». Человек настолько искренний, настолько сердечный, трудно было ему отказать. Да ещё фронтовик, в любом месте его уважали. В самые дальние уголки области заезжал. Целыми деревнями крестил детей и взрослых.
В Красном Яре построил последний свой храм. В нём служил ещё один священник, но настоятель – батюшка, едва не каждый день туда ездил, когда поднимал храм, хотя бы дощечку прибить, что-то сделать. Мастеровой был, он и электрик, и по дереву, и слесарные работы. В воскресенье обязательно кто-то из духовных чад приезжал в Красный Яр на службу, после неё всегда послушания находились, потом трапезничали, беседовали. Бывает, встречу кого-нибудь из духовных чад отца Саввы, обязательно вспомним то благодатное время, что провели рядом с батюшкой.
В будний день, поделав дела в Красном яре, возвращался на автобусе в Омск, после шести в домик на Северных начинали идти люди, и до девяти-десяти вечера постоянно был народ. Кто-то просил совета, кто-то исповедовался, много приходило онкобольных. Потом читали акафист иконе Божьей Матери «Всецарица», батюшка помазывал святым маслицем.
Так у него проходил день.
Уставал, конечно. К концу дня, едва не валится с ног, но вечернее правило вычитывал обязательно. Признавался: стоит полениться, сократить правило – лукавый спать не даст. Будет ноги выкручивать, в звонок, что на калитке звонить, с кровати сбрасывать. Господь попускал бесам.
Бывало, скомандует:
– Так, читаем вечернюю молитву.
Коленку на стул водрузит для удобства, обопрётся, на ногах тяжело было стоять, и начинает читать наизусть. Без запинки пройдёт правило, только после этого на боковую. Я тоже несколько раз у него ночевал. Если у него к ночи сил не осталось, сам читал вечернее правило. В противном случае мне давал молитвослов. Слушал стоя, прикрыв глаза, и поправлял, если я с ударениями путался. У меня получалось медленнее. Дольше батюшке приходилось стоять.
Сектанты к нему наведывались, колдуны, экстрасенсы. И кто спасался от этой напасти, по нездоровому любопытству попытаться колдовать.
Доставалось батюшке от врага за то, что исцелял пострадавших от колдунов, экстрасенсов. За восемьдесят было, когда рожей заболел – на лице, ногах и руках. Священники приходили прямо в палату, молебны и акафисты читали. В 2008 году случилось, в тот год в мае сподобился я побывать в Бари, расскажу обязательно о том паломничестве. Привёз батюшке миро с мироточащих мощей Николая Угодника. Принёс ему в больницу, он перекрестился и залпом выпил всё до капли. Такая острая потребность была. На лице и руках рожа прошла, а на ноге до смерти рана не зарастала.
Батюшка обладал даром исцеления. Это не всем нравилось, пошёл слух – колдун. Были в среде священников, косящиеся на него. Дескать, что там семь классов образования. Но у него образование было от слова «образ». Да и не всякий иерей знал Священное Писание, как он.
Был он как врач, который идёт к больному в любое время суток. Могли ночью батюшку выдернуть, хоть в час, хоть в два – духовные чада и не только. Приезжают: батюшка, ребёнок родился, врачи сказали, не выдюжит, не жилец, вот-вот умереть может, надо покрестить. Батюшка не отказывал никому – подъём и вперёд. Не один раз сам возил его крестить умирающих взрослых. Жизнь человек прожил и только перед смертью надумал или родственники уговорили принять таинство крещения.
Не всех батюшка благословлял собороваться. Была у нас совместная паломническая поездка с отцом Саввой в Дивеево, чуть позже обязательно об этом подробно расскажу. А пока такой эпизод. Много о чём мы тогда с ними переговорили, понимаю, что-то он мне поведал для моего же вразумления.
– Однажды пособоровал женщину, – вспоминал, – а не во благо. И ведь знал, скорее всего, так и получится, но поддался на уговоры матери болящей.
У молодой женщины начались проблемы с ногами, дело дошло до костылей. Мать женщины умолила батюшку пособоровать дочь.
– Она стала нормально ходить, – рассказывал батюшка, – и не совладала с собой. Просил её в чистоте себя держать, болезнь Господь Бог по блуду попустил. Обещала, божилась и не удержалась. После чего заболела страшнее, чем было. Не во благо сделал. Не смог устоять, так слёзно мать просила.
На Северных, по соседству с моими родителями жила Тамара – притча во языцех. Пятеро детей, у всех отчества разные. Убежала из дома в шестнадцать лет, вернулась брюхатой, и покатилась жизнь по ухабам да косогорам…
Старше меня лет на десять. Над ней постоянно подсмеивались соседи.
Однажды прихожу к батюшке, вот это диво – Тамара вдвоём с дочерью Светкой.
Несколько раз видел потом у батюшки. Что-то притягивало к нему Тамару. Мало она любви видела в своей непутёвой жизни, у батюшки впервые встретила истинное сочувствие. Душа отогревалась в его доме.
Ко мне стала, как к родному относиться. К родителям на Северные приеду, если с Тамарой столкнёмся на улице или в магазине, просияет лицом:
– Как там наш батюшка? Давно не ходила, надо бы зайти. Так у него хорошо!
Дочь Светка в конце концов умерла от передоза, Тамара лет на пять пережила её. Двое детей у неё были умственно отсталые, остальные проблемные.
Кто только ни жил у батюшки в вагончике – странники, бездомные. Один ехал с Дальнего Востока, по дороге украли паспорт, деньги. В Омске сняли с поезда. Куда идти? Кто-то подсказал, обратись в церковь. В Крестовоздвиженском отправили к батюшке (к нему многих отправляли, никому не отказывал), мол, есть отец Савва, попросись к нему. Сколько таких горемык перебывало. Поселит в вагончик, нам, духовным чадам, скажет: надо помочь человеку документы восстановить, что-то собрать на дорогу. Мы снабжали деньгами, по своим каналам помогали с документами.
Не могу не рассказать о таком факте: духовным чадам батюшка дал молитвенное правило. Создаётся круг из двадцати человек для чтения Псалтири. Каждый по кафизме в день читает. Сегодня я – первую, ты – вторую, он – третью… двадцатый – двадцатую. Завтра я – вторую, ты – третью, а двадцатый – первую. Каждый даёт десять имён, за кого весь круг молится «о здравии», и десять – за кого просим Господа «о упокоении». В результате ты читаешь после первой «славы» двести имён о здравии, после второй – двести «о упокоении». Двадцать человек ежедневно молятся за твоих дорогих и близких. Действенная молитва.
Я однажды соседа своего включил, Борю Завьялова. Хороший парень, вместе на заводе работали. Редкой силы. Восьмидесятикилограммовую гирю одной рукой жал. Здоровяк. Начал спиваться. Своеобразная семья. Жена Любаша, умница, но не хуже меня с женой – куда только нос не совала. Прошла через баптистов, пятидесятников, экстрасенсов…
Мать у Любаши сердечная женщина, моя жена часто оставляла Ульянку с ней, та никогда не отказывала, ещё и скажет: «Она мне нисколько не мешает, наоборот, веселей с этой щебетуньей». Отец Любаши жёсткий был мужик. Крупный начальник на заводе. Неверующий, некрещёный. Лаврентием звали. За глаза – Берией. Заболел онкологией, Любаша стала к нему подступать, мол, папа, надо покреститься. Фыркал, злился. Категорически не хотел. Уже гниёт весь, а всё «нет». Да Любаша тоже упрямая, в сотый раз обратилась: «Папа, давай священника позовём». В ответ не отцовским голосом – грубым, жутким: «Пошла ты от меня подальше со своим попом!» Волосы у Любаши дыбом поднялись. Впервые с таким столкнулась.
За день до смерти уговорила-таки отца – крещёным ушёл.
К тому время Любаша сама в церковь пришла. Но если к баптистам и пятидесятникам мужа Бориса подтягивала, составлял ей компанию, с православием сложнее вышло. Не до церкви Боре стало. Рогатый на выпивке поймал. Боря нашёл свою нишу в новых экономических условиях – ремонт квартир. Руки у него не только гири тяжеленые поднимать были заточены, мастеровой мужик. И деньги хорошие зарабатывает. Здоровьем Бог не обидел, из себя богатырь карачаевский, весом сто тридцать килограммов. Одно время совсем допился. Иду, Боря в луже валяется, поскользнулся, грохнулся и пытается встать, а не получается вывести тело из горизонтального положения в перпендикуляр к асфальту. Кое-как выволок на сушу, но перпендикуляр плохой из него получался, пришлось вести до дверей. Пока шли, измазал меня. Всё обниматься лез:
– Саня, мы ведь с тобой люди, – повторял, – а не баран чихнул.
Сдал Любашке. Прихожу домой, открываю дверь, Ульянка вылетает навстречу, как давай хихикать:
– Папа, ты на себя в зеркало посмотри.
Зеркало тоже чуть не захихикало от моего вида.
Мало того, что куртка, даже джинсы грязные от Бориных объятий, он ещё мне по щеке пятернёй, побывавшей в луже проехался, этакий боевой раскрас.
Одним словом, пропадал Боря.
Как-то захожу в подъезд. Он у двери шатается, будто наш дом попал в девятибалльный шторм. Но шатается Боря не без дела – шарит по карманам в поисках ключей. Я встал за его спиной жду, что дальше будет. Наконец Боря выудил ключи, тут же возникла новая проблема – ключ в замочную скважину не попадает, как Боря ни целится.
– Давай, – говорю, – открою.
Отстранил его от двери, начал вставлять ключ, вдруг страшенный грохот, будто бетонная шпала из положения «на попа» грохнулась на бетонный пол. В роли шпалы выступил Боря, а головой о ступеньку приложился. На следующий день трезвому рассказываю:
– Боря, думал, наш лестничный пролёт расколется от такого удара.
И пролёт выдержал и Борина голова.
После того падения, решил я включить Борю в список, за кого круг наш молится. Господь ведь может долго терпеть, а потом возьмёт и поставит точку. Жалко мужика. С год за Борю молимся. Не скажу, что совсем не пьёт. Но таким, чтобы полный ноль, больше не вижу. Бывают залёты, но уже не каждый день и безостановочно. С внуками во двор выходит, в парк их водит, чего раньше практически не было.
Хочу рассказать ещё о двух чадах батюшки Саввы – Оксане и Анне. Последняя по паспорту Инга. Мы только-только приехали с батюшкой из паломничества, они одна за другой пришли к нему. Обе живо интересовались монастырём в Дивеево. Расспрашивали, когда лучше поехать в святое место, где остановиться? Ни у той, ни у другой не было опыта паломнических поездок, но обе воспылали желанием съездить к Серафиму Саровскому.
Были примерно одного возраста. В районе сорока. Оксане лет тридцать восемь, Анна – чуть за сорок. Чем занималась Оксана по жизни – не знаю. Из тех, кого на улице встретишь и не запомнишь. Обычное лицо, одежда ничем особым неприметная. Случались периоды, когда едва не каждую неделю приходила к батюшке в дни, когда читался акафист Божьей Матери «Всецарица», а бывало, исчезала на несколько месяцев.
Как позже расскажет батюшка, была Оксана одинокой, образ жизни вела далёкий от идеального. Каялась в грехах на исповеди, понимала, что живёт не так, но ничего поделать с собой не могла – мужчины, компании, увеселения. Однажды исчезла месяцев на семь, а потом пришла в слезах. Родила мальчика, врачи сказали – не жилец.
Почему-то беременной не приходила к батюшке? Стеснялась, скорее всего. Решила ребёнка оставить и воспитать. Да родился инвалид. Рассказала батюшке о своей беде и попросила окрестить младенчика, вдруг выживет. На всём белом свете имелась у Оксаны одна сестра, что жила на Дальнем Востоке, в последние годы почти не знались друг с другом. Очень хотела, чтобы мальчик жил, а нет – так пусть крещёной душа к Богу отойдёт.
Повела батюшку в роддом. Он потом рассказывал, с одного взгляда было видно, ребёнок не будет нормальным, да и, навряд ли, выживет.
– Врачи сказали: не жилец, – ещё раз повторила Оксана приговор докторов. – По мне пусть хоть какой, только бы жил. Я ведь давно хотела забеременеть, а не получалось.
– Скорее всего, не жилец, – сказал батюшка.
Покрестил младенчика, по месяцеслову выбрали имя Юлиан.
– Как мне молиться за него? – спросила Оксана.
Батюшка для себя решил, лучше, чтобы младенчик умер сразу. Сам бы не мучился, мать не мучал. Оксане сказал:
– Молитесь так: «Господи, делай с ним, что считаешь нужным, только спаси его душу».
Батюшка рассказывал случай. У него был беспутный племянник, запивался, нигде не работал. Мужику за пятьдесят, опустился дальше некуда. В пьяном виде не один раз повторял, всё ему обрыдло, все надоели, одна ему дорога – петлю на шею или под поезд. Много раз повторял про поезд и петлю. И вдруг бесследно исчез. День нет, неделю. Батюшка обратился к знакомому следователю, попросил найти. Сам молился за спасение души племянника: «Господи, на всё Твоя воля, но не дай душе его погибнуть». Через несколько дней нашли труп племянника с отрезанной головой и задержали тех, кто это сделал. Оказывается, перепутали с другим человеком, убили не того, кого собирались.
Батюшка говорил потом: «Слава тебе, Господи, руки на себя не наложил, пошёл как мученик, невинно убиенный».
Оксану батюшка встретил месяца через два на ступеньках храма.
Спрашивает:
– Как твой Юлиан?
Оксана заулыбалась:
– Батюшка, преставился он.
И добавляет с радостью:
– Я его видела уже.
– Как видела? – удивился батюшка.
– Во сне. Большенький уже. Волосики светлые. Огромное поле цветов, и он с краю цветы сажает. Я говорю: «А зачем ты сажаешь, тут вон столько цветов?» Он поворачивается ко мне: «Мама, знаешь, как много работы для меня у Бога».
В садах Божьих цветы сажает.
В отличие от Оксаны, Анна-Инга была эффектной женщиной. Во всём. На такую невозможно не обратить внимание, встретив на улице или в любом другом месте. Пришла к батюшке со скорбью – врачи обнаружили онкологию. Кто-то из знакомых посоветовал обратиться к отцу Савве. Исповедуясь, Анна покаялась в смертном грехе. Была, как и Оксана, одинокой, в тридцать с небольшим стала вдовой. Детей Бог не дал. Анна человек яркий, публичный, разносторонне одарённый. Жизнь вела активную, и не только в трудовой деятельности, любила шумные компании, хорошо пела, играла на гитаре, броско одевалась. Успешные мужчины были в её окружении, состоявшиеся и состоятельные. Кому-то удавалось добиваться у Анны особой благосклонности.
На исповеди покаялась батюшке в грехах, а потом, вытирая слёзы, спросила, как бороться с болезнью, что делать, чтобы жить. Услышала в ответ: в любом случае жить следует в чистоте, святости, а там уж как Бог даст.
В духовной литературе можно встретить мнение: онкология – это или приговор, или предупреждение. Если приговор – человек сгорает в течение нескольких месяцев, предупреждение – может жить десятилетиями. В последнем случае Господь даёт шанс приготовиться к вечности.
Что уж батюшка Савва говорил Анне, какие убедительные слова нашёл, об этом не рассказывал, зато известно – болящая послушалась батюшкиных наставлений, в корне изменила образ жизни, отошла от смертного греха. И случилось чудо, рак отступил.
Батюшка ничего не рассказывал в то время об Анне, но я хорошо помню, когда познакомились с ней, была потухшей, а со временем посветлела, воспряла духом. Довольно часто ездила по воскресеньям в храм в Красноярку. За трапезой пели духовные песни. У Анны был хороший голос. Не один я советовал на клиросе петь. Улыбалась: «Времени нет».
Не всегда помнила имя, данное при крещении. Могла не отреагировать на обращение «Анна». Спиной стоит, позову – ноль эмоций. Тогда скажу: «Анна-Инга». Поспешно обернётся:
– Ой, извините. Всё никак не могу привыкнуть.
Миновало года полтора, Анна не реже одного-двух раз в месяц приезжала к батюшке. Стала его духовным чадом.
Да случилось то, что случилось – однажды пришла Анна со скорбным лицом:
– Батюшка, я пала.
– Как так?
Батюшка расстроился, радовался за Анну, нашла в себе силы побороть страсть, душа искренне потянулась к Богу. С жаждой неофита читала духовную литература, делая для себя новые и новые открытия, нередко возникали вопросы, с которыми шла к батюшке.
– Помните, – начала рассказывать, – приезжала к вам с мужчиной, раб Божий Евгений. Давно просил взять к вам, выражал горячее желание познакомиться. Человек невоцерковлённый, мне показалось, начал проявлять неподдельный интерес к православию, давала ему книги. В тот вечер вышли от вас, он предложил подвезти, хорошо поговорили по дороге, Евгений живо интересовался моим паломничеством в Оптину пустынь. Дороги не хватило рассказать всё о поездке. Имела неосторожность пригласить к себе на чай…
Казалось, следа не осталось от болезни, медики удивлялись – всё чисто, анализы прекрасные. Однако рак снова активно проявил себя, Анна пошла по врачам, начала чахнуть.
Батюшка меня в это не посвящал.
В тот раз приехал к нему, он попросил отвезти в больницу и помочь причастить и пособоровать болящего. Не сказал кого. Надо так надо, время было. Приехали, батюшка сначала один зашёл в палату поисповедовал болящую, потом позвал меня.
Захожу, а это Анна. Болезнь мало что оставила от прежней красоты: впалые щёки, бледная кожа. Но глаза лучились радостью. Засмущалась, увидев меня, женщина есть женщина, дескать, в таком виде.
