Сергей Николаевич Прокопьев
Иго во благо
Напрямую не говорила, но позже сопоставил и понял, доверила свои воспоминания, чтобы я записал рассказ о её жизни и передал ей.
Позвонил приблизительно через полгода. В голове носил «надо позвонить матушке Сергии, надо позвонить», да всё тянул. Почему не мог собраться, не знаю.
Позвонил после Пасхи, она сразу узнала мой голос. И печально произнесла:
– Что ж сразу не позвонили? Куда пропали?
Я извинялся, сказал дежурные слова, что закрутили дела.
Она холодно прокомментировала:
– Конечно-конечно – семья, работа.
По тону чувствовалось, не расположена к разговору. И всё же произнесла на прощанье:
– Звоните, если посчитаете нужным. Не теряйтесь.
Через два месяца, будучи в Москве, позвонил, трубку взяла духовная дочь матушки. И сообщила, что матушку парализовало, поехала в монастырь, и там случился инсульт. Понемногу приходит в себя, но ещё в тяжёлом состоянии.
Телефон матушки до сих пор храню. Сколько ни звонил – не отвечает. Звонок проходит, а никто трубку не берёт.
На нашей православной выставке-ярмарке всегда спрашиваю монахинь из Шамардино про матушку Сергию, но ничего выяснить не удалось. Приезжали из обители насельницы, которые ничего о матушке не знали и сказать не могли – жива ли, нет.
Ношу вину перед матушкой в себе. Не оправдал её надежд.
Коля всю дорогу в Оптину проспал. Печально, конечно. В паломничествах с детьми не один раз Господь сводил с людьми с интересной и поучительной судьбой, которые рассказывали уникальные вещи. Балбесам моим послушать бы внимательно, нет – чаще интересовало другое.
Спрашиваю как-то Колю:
– Помнишь монахиню Сергию, с которой ехали в Оптину в такси.
– Смутно.
О чём рассказывала и подавно не отложилось.
Конечно, что-то запало им в душу, да немало прошло мимо.
Кстати, относительно недавно выяснилась такая деталь той поездки, почему-то раньше Коля молчал, что едва драку не учинил, защищая батюшку.
Когда я пошёл покупать билеты на автобус в Козельск, его с батюшкой посадил за столик открытого кафе. За соседним столиком располагалась компания молодых парней.
Батюшка в туалет отошёл, один из парней попросили у Коли закурить, и пренебрежительным тоном бросил:
– И что это ты взялся прислуживать попику? Прямо стелешься перед ним – «батюшка, батюшка»! Водичку подливаешь, бутербродиками угощаешь. Попишка голову тебе задурил, а ты и рад стараться… Плюнь ты на него…
Коля задохнулся от негодования. У него такое уважение к батюшке и вдруг…
– Ты поддувало-то поганое закрой, – сказал парню, – пока башку твою не повернул на сто восемьдесят градусов пятки разглядывать!
Не побоялся, что их трое.
Вовремя я подошёл, позвать Колю в машину. На минуту позже появись, неизвестно чем бы закончилось. Коля не дал бы себя в обиду, скорее всего, справился с парнями, но как пить дать, замели бы в милицию, и в Козельск мы в тот день не попали. Подхожу к сыну, вижу не в себе. Что такое? Мол, ничего особенного, просто парень не совсем вежливо попросил закурить, а он сказал, что ларёк с сигаретами в двух шагах находится.
Глава четырнадцатая
Венчание
Отец Савва бил в мой грех. Зная основной грех, лупил в него. Удивительно скромный и смиренный, примеры приводил, называя себя.
– Ты что, думаешь, – говорил, – рогатый блуда не дёргал меня и не дёргает? – Батюшке было за восемьдесят. – Ты что, – говорил, – считаешь, я не мужчина что ли?
Рассказывал такой случай. Был в Омске блаженный Николай – Коленька. Мог запросто епископу в глаза колючее сказать. Его любили не только прихожане Крестовоздвиженского собора, но и священники. Бывало, привечали у себя. Ходил с заплечным мешком, из которого мог и кирпич достать. Одним словом – блаженный. Батюшке Савве однажды приглянулась на клиросе в Крестовоздвиженском соборе вдовушка. Грудное сильное сопрано, и из себя ладная. Батюшка ей тоже понравился. Приходилось видеть его фото в сорокалетнем, пятидесятилетнем возрасте. Да и в шестьдесят лет он был видным мужчиной. И голос. Одна бабушка-прихожанка, рассказывая про него, сравнивала его голос в молодости с голосом популярнейшего в шестидесятых и семидесятых годах певца – Валерия Ободзинского. Летящий, ангельский тенор.
На волне взаимной симпатии клирошанка пригласила Ивана Карпова к себе в гости. После вечерней службы батюшка вышел из храма с намерением подождать вдовушку на соседней улице, так сказать, чтобы лишние глаза не увидели, и пойти к ней. Идёт через двор церкви, а на скамье сидит блаженный Коленька со своим неизменным мешком. Окликнул батюшку:
– Ваня, подожди.
Батюшка остановился, мол, что тебе, Коля.
Коленька и говорит:
– Ваня, ты головой хорошо подумай! Очень хорошо. Не то вместо этого, – показал пальцем на небо, – будет тебе это! – Коленька опустил руку вниз и указал на землю. – Так что подумай.
Такая история. Свидание так и не состоялось.
Батюшка настойчиво убеждал меня, снова и снова возвращаясь к этой теме:
– Тебе венчаться надо.
Но я сам с усам, считал: это формальность – загс, венчание, штампы в паспорте.
– Зачем? – говорил батюшке. – Для меня развёлся, не развёлся, какая-то печать в паспорте – это всё бюрократия. Главное, что как никто другой знаю: жена навсегда одна, первая и последняя, и что бы ни было – продолжаю её любить.
Любил, положим, в то время не любя. Головой помнил тот ореол, те наши первые после свадьбы двенадцать лет. Сердце не отзывалось. Говорил себе: такого не может быть, ты вспомни, нас столько связывает. Но сердце молчало. Поэтому любил, не любя. Парадокс.
– Венчание ни с чем не сравнивай, – наставлял батюшка. – Обвенчаешься и поймёшь. Грехом невенчанного брака нагружаешь детей. Они несут родовые грехи, а ты ещё свои добавляешь!
В конце концов, послушался батюшку. Убедил меня настырного.
О венчании не стал никому сообщать. Своего друга Вову Долгачёва привлёк с женой.
– Раз, – говорю, – дружкой не захотел на свадьбе, будешь венец держать. Отговорок, надеюсь, нет, что руки болят или ноги не держат?
– Никак нет, – дурашливо отдал честь, положив левую руку на голову (к пустой голове руку не прикладывают), а правую бросил к виску. – Жив-здоров, чего и жениху с невестой желаю!
На венчание маму позвал. Батю не стал, всю жизнь он церковь не признавал. Я посчитал: ни к чему напрягать, его не переделаешь, как есть так и есть.
Маме венчание очень понравилось, сожалела, что я никого не пригласил на таинство, в том числе и отца.
– Зря ты, Саша, так сделал. Пошёл бы, обязательно пошёл, и остался доволен. Ты знаешь, как гордится тобой! Нет-нет да скажет: «Что там ни говори, а Сашка у нас, мать, самый умный получился».
При венчании чудо произошло. Повёл отец Валерий к аналою, а навстречу бабочка со стороны алтаря… Крылья огненного цвета… Подлетела и давай кружить вокруг нас. Я ещё удивился: надо же, откуда она в церкви?
Позже прочитал в православной газете. Во время крестного хода, что шёл с Дальнего Востока в Санкт-Петербург, муж с женой надумали повенчаться. Причём, не откладывая на потом, а при первой возможности. Возможность вскоре представилась. Литургия служилась под открытым небом перед церковью, всех крестоходцев храм не вмещал. После литургии венчали мужа с женой. При совершении таинства произошло чудо при многочисленных свидетелях, появились вдруг бабочки и принялись кружить подле венчающихся. Площадь перед церковью полна крестоходцами, однако бабочки летели только к виновникам торжества.
Батюшка поле таинства объяснил причину явления. Оказывается, бабочки, в отличие от нас, видят не только тварный свет (мотыльки ночью летят к горящей лампе), на нетварный Божественный свет тоже реагируют.
К нам пусть одна бабочка, да прилетела. Жена, кстати, не заметила, волновалась, вся в себя ушла.
Не скажу, что сыновья мои кардинально после нашего венчания изменились. Но дури поубавилось. Поэтому, когда через несколько лет оказалась при смерти Полинка, дочь сотрудницы, я, отталкиваясь от собственного опыта, посоветовал родителям обвенчаться. Расскажу обязательно об этом случае.
Батюшка надеялся, венчание, прежде всего, на меня благотворно подействует. Я и сам наивно так думал. Ведь не печать в паспорте, перед Богом клятва дана…
Хватило ненадолго, снова полез в грязь.
Месяца не прошло, у Марины был день рожденья, пригласила в «Мельницу», было такое модное кафе на Герцена, с мельничными крылами. Выпили вина, посидели, она позвала к себе.
Ночью увидел подле себя движущуюся змею. Это не было сном в чистом виде. Другое состояние. Со мной однажды произошёл следующий случай: спал в родительском доме, и вдруг на ноги кто-то запрыгнул. Мягкий, наподобие кошачьего, прыжок. Глаза у меня были закрыты, однако я увидел жуткую рожу. Казалось, будь это сон, спал бы себе дальше. Начал читать «Отче наш» – рожа исчезла. Я соскочил с кровати, был один в доме, родители в Казахстан уехали, заглянул во все углы – никого. Только после этого успокоился.
Здесь увидел подле себя движущуюся толстую змею. Холодная чешуйчатая кожа, серебристо серого цвета и в движении.
Считаю, тогда я получил мистический укус – утром открылась язва, началось кровотечение.
Первый раз за год до этого со страшной силой скрутила язва, не ныла, как бывало много раз ранее, здесь выл от боли. Получилось следующим образом. Марина попросила свозить в Солнечный, подружка рекомендовала тётку, та, дескать, хорошо предсказывает и помогает.
– Да брось ты верить в это! – сказал Марине. – Тётки какие-то, ржавые лебёдки, непонятно с кем связываешься.
После баб Зины осторожно к народным целительницам-прорицательницам относился.
Марина ещё та упрямица:
– Нет, сказали, никакая не колдунья. Православная. У неё иконы, свечи.
На православную я купился. Хотя баб Зина тоже позиционировала себя православной целительницей. Да ведь путь наш усеян граблями, на которые не устаём наступать.
Приехали. Номер дома тринадцать. В голове мелькнуло: Бог шельму метит. Идти с Мариной не собирался. Сижу в машине, книжку читаю. Часа полтора миновало, думаю: сколько можно будущее узнавать? Решил сходить и выяснить, что к чему.
Первый этаж, двухкомнатная квартира. В коридоре и кухне народ. В комнату дверь закрыта, туда по вызову заходят пациенты. Процентов на девяносто – пациентки. В импровизированной приёмной (кухня и коридор) мужчина, лет этак сорока пяти, помощник целительницы-прорицательницы, по ушам народу ездит. Дескать, для оздоровления надо осваивать цигун.
Я тайчи занимался шесть лет. Дисциплина родственная цигун, обе связаны с энергетикой. Хотя нам говорили, что ничего там религиозного нет, просто упражнения выполняешь, но не совсем так. Цигун разрабатывали даосские монахи. В нём есть медитативные практики. На мужичка, вещающего про цигун, снисходительно посмотрел, мол, свисти-свисти, приятно слушать, но меня не проведёшь, я-то продвинутый.
Только на крючок «православной» целительнице «продвинутый» ещё как попался.
Марина, оказывается, ещё не заходила, но очередь подходит. При мне за дверь к таинственной целительнице нырнула, минут через пять вышла со словами:
– А ты хочешь зайти? Я о тебе сказала.
Думаю, почему не зайти, раз уж здесь оказался. Любопытной Варваре не зря нос оторвали.
В комнате полумрак, на окнах тяжёлые бордовые шторы, за столом сидит крупная, хорошо сбитая, от жизни не уставшая женщина, пальцы унизаны серебряным кольцами, свечи горят. С предыдущими пациентами долго не разговаривала, на меня добрых полчаса потратила. В завершении приёма говорит:
– Знаешь, я тебе помогу. Всем помогала и тебе помогу.
Должна была насторожить фирменная фраза – «всем помогала и тебе помогу». Это как у продавцов, которые навяливая товар, говорят с честной физиономией, мол, даже себе домой купила. Но я уже рассиропился в ожидании целительного чуда.
– Сделаешь мне подарок, – продолжает, – а также купишь две головки чеснока. Приедешь в среду в пять утра.
Не мог свой любопытный нос не сунуть туда, где запахло дешёвой мистикой. Тем паче присутствует чеснок, который, известное дело, нечисть отгоняет.
Поразмышлял, какой подарок вручить, надо ведь от души, на то и подарок. У меня был отличный нож, люблю холодное оружие. Его определил в качестве презента целительнице. По сей день жалею – классный был нож. Купил две крупные головки сибирского чеснока. Машина была на ходу, подъехал ни свет ни заря к дому под номером тринадцать. Кроме меня ещё две женщины притащились в такую рань.
Открыл всё тот же мужичок. В комнате у целительницы мрак, свечи горят, окна зашторены. Выходит она из смежной комнаты, под цыганку одета. Что-то длинное цветастое свободное. В мужской шляпе, на шее верёвка.
И говорит:
– Вот шляпа от покойника, вот верёвка, на которой удавился человек…
Хорошее начало, ничего не скажешь. Что-то ещё бормотала. Потом подошла к одной женщине. Не помню, о чём её спрашивала, возможно, не расслышал, не о том думал. Та ответила. Подходит ко второй. Эта ближе ко мне сидела, начала плакаться: у сына семья, а он завёл другую женщину, собрался подавать на развод, чтобы на разлучнице чин по чину жениться.
На что получает категоричный ответ целительницы, мол, пусть разводится, со второй будет лучше.
– Как же так, двое деток, – женщина не хотела развода сына, скорее всего, надеялась получить от целительницы насмерть присушивающее к законной жене снадобье.
– Младшенькой всего полгодика, – жалуется, – как тут разводиться?
Целительница неумолима, выносит вердикт:
– Пусть разводится. Со второй ещё нарожает.
Подходит ко мне:
– Кто такая Марина? – спрашивает.
Я замялся: у меня две Марины. Какую имеет в виду? Ту, что к ней приходила?
Не дожидаясь моего ответа, изрекла:
– Марина молится за тебя.
Ещё что-то говорила, не запомнил.
Потом обратилась ко всем:
– Вы принесли чеснок. Женщины принесли маленькие головки, мужчина – большие. Чеснок надо вам съесть.
И объясняет, коим образом употреблять. Не с борщом. Дала каждому по листочку со специальной молитвой. И начала объяснять суть целительной процедуры. Сейчас вспоминаю и сам себе удивляюсь: нет предела идиотизму. Рецепт следующий. С вечера надеваешь трусы наизнанку. Спишь в носках. Предварительно делишь две головки чеснока на девять частей. Каждый вечер на час ночи ставишь будильник. Это время икс, в которое съедается, запивая водой, одну из девяти частей чеснока. Далее набираешь в ванну воды, в носках топчешь её, читая молитву по листочку. И так девять дней кряду. Рассказывала куда после курса лечения девать трусы, которые наизнанку надевал и носки, которыми вода топталась. Эти детали уже забыл. Она с серьёзным видом объясняла, женщины со старательным видом записывали, я мотал рецепт на ус.
Представляю, как лукавый хохотал над нами в то раннее утро.
С женой на тот период были практически в разводе. Я спал в зале. Изредка случались приступы язвенной болезни. Обычно просил жену снять боль, используя энергетические методики, которые вместе когда-то осваивали. Жена шла навстречу, не отказывала моей просьбе, руками поработает, и легче становилось, утихала боль.
Четыре раза я чётко выполнил процедуру-ритуал: трусы на левую сторону – носки на ноги – подъём в час ночи – употребление чеснока – топтание воды – чтение молитвы. На пятый день съедаю в час икс чеснок, запиваю водой, старательно топчу воду, ложусь и не успеваю заснуть – желудок мой начинает сворачиваться. Боль такая, какой раньше никогда не было – в разы сильнее.
Я терпеливый, тут стона не могу сдержать. Постучался к жене, прошу:
– Помоги, страшно болит.
Она поначалу не хотела, потом вышла. Поработала руками, а ничего не помогает.
Я вспомнил про молитву Господню. Ложусь, принимаюсь читать. Читаю, читаю, и начинает отпускать. Заснул. Часа три проспал. Проснулся – ничего не болит. Потом чувствую, опять заныл желудок. Снова повторяю «Отче наш»…
После этого прекратил лошадиными дозами пожирать чеснок с топтанием воды. И жаль стало ножа, так по-дурацки отданного.
Пожалуй, расскажу ещё об одном случае, тоже с Господней молитвой связанном. Хронологически забегу вперёд. Это было годом позже после моей операции на желудке. Заболевает жена. Её кладут в больницу, в гинекологическое отделение. На обследование. Низкое давление, понижен уровень эритроцитов. Видимых причин болезни нет, но все показатели более чем тревожные.
Меня вызывает зав. отделением и объясняет, что положение более чем серьёзное:
– Скажу тебе честно, как мужик мужику, идёт резкое ухудшение. Понять, что к чему не можем.
Собрали консилиум, единого мнения нет, окончательный диагноз поставить не могут.
– Будем пробовать лечить, но бывает, что надеяться надо только на Бога.
Пришёл домой вечером, сижу на кухне, поделиться не с кем, не будешь детям говорить, что с мамой плохо.
Доктор меня напугал. Безоговорочно поверил ему. Сижу и думаю о худшем: могу потерять жену. Сыновья и дочь улеглись спать, у меня внутри: как я останусь один с ними? Как они без матери? Дочь ещё маленькая.
Звонит старшая сестра, Люба. Она первая из нашей семьи, потянулась к церкви. Но тоже долго металась – колдуны, гадалки. Это у нас, наверное, родовое. Только брат равнодушен ко всему, в том числе и к церкви.
Люба говорит:
– Саш, надо срочно поговорить. Не по телефону.
В это время отец лежал в больнице. У нас с ним одна проблема – язва желудка.
– Приезжай, – говорю, – сестре. Не могу к тебе подтянуться, детей одних оставить. Бери такси, я оплачу.
Приехала и давай каяться… Я после «чесночной целительницы» всем своим строго настрого наказал (авторитет у меня есть в семье), чтобы никаких бабок, православных колдуний! Что вся эта братия одним миром мазана, одной верёвочкой связана.
– Саша, – говорит, – я была у женщины, ты меня ругал, чтобы не ходила. Но подружка сказала, она хорошая. Папину фотографию показала. Она мне: «А всё – у него крест. Дальше ничего нет, закрыто». Спрашиваю: «Что я могу сделать?» – «Да ничего, – говорит, – ты не сделаешь». Я же, Саша, и Маринину фотографию показала. Она посмотрела: «Здесь, – говорит, – тоже крест. У вас что-то в роду». Я начала её тормошить: «Здесь-то можно как-то помочь? Женщине сорока пяти нет». Она говорит: «Если кто-нибудь из ваших родственников тысячу раз прочитает “Отче наш”».
Я на Любу напустился, больше от отчаяния:
– Сколько раз говорил: прекрати ездить к бабкам, гадалкам, целительницам-дурительницам. Мутотой всякой забиваешь голову себе и людям!
Ругаюсь, а у самого в голове – «крест на жене». Врач сказал – шансов мало, на Бога надейся, и эта крест увидела.
Люба уехала. На меня такая тоска напала.
Посидел-посидел. Дети спят. Пошёл на кухню. Поставил на стол икону Пресвятой Богородицы «Чаша терпения». Достал банку с рожками. Принёс два тазика. В один отсчитал тысячу рожек. Затеплил большую свечу. И начал читать «Отче наш». После каждого прочтения беру из полного и опускаю в пустой тазик один рожок.
Молитва, казалось бы, короткая, что там повторить тысячу раз, вроде немного, а читал всю ночь. Где-то слёзы начинали душить, сидел и плакал. Снова начинал: «Отче наш, Иже еси на небесех…» Под утро несколько раз молитву вышибало из памяти. Начисто. Силюсь вспомнить и не могу. Только что прочитал без запинки, а тут заколодило. Не могу, хоть плачь, воскресить в голове. Впору за молитвенником бежать. Всё же осилил – полный таз опустошил, тысячу раз «Отче наш» прочитал.
Жену выписали через четыре дня, неожиданно началось улучшение. Анализы пришли в норму. Один Господь знает, насколько помогла моя молитва. Кстати, крест, который прорицательница видела на фото отца, тоже не состоялся. Батя ещё восемь лет прожил. Умер не от язвы, а от астмы.
Возвращаюсь снова к моей язве, к тому случаю, когда увидел змею.
Обычно, что делал, обнаружив кровотечение, – два дня отлёживался, с дивана не вставал. И на этот раз собрался так лечиться. Да звонит родной брат Олег, ему подвернулся участок земли в хорошем месте, собрался дом строить. Попросил помочь оформить. Я в свою очередь звоню Вадиму Селезнёву, специалисту по таким сделкам. Брат заезжает за мной, потом забираем Вадима и едем. Мне всё хуже и хуже, силы тают на глазах. Приехали на место, я стоять не могу, присел. И больно, и ноги не держат. Вадим узрел, что я не в своей тарелке. Начал расспрашивать.
– Язва открылась, – объясняю, – кровоточит.
Вадим давай меня отчитывать:
– Ты что дурачишься? Надо в больницу, сделка успеется!
– Какая больница, – говорю, – мне через три дня в Москву лететь с дизайнером на выставку. Билеты куплены, нас там ждут. Отлежусь, не в первый раз.
Вадим парень решительный:
– Ты давай не шути. Какая Москва, если кровь пошла. У меня главврач в областной знакомый, сейчас позвоню.
– Да ерунда, – говорю, – не суетись, само пройдёт. Никаких врачей не надо.
Так мы тот участок земли и прошляпили, брат по сей день сокрушается:
– Такое место упустили.
– Значит, так было угодно Богу, – объясняю ему. – Не твоё оно. Не рви душу.
Вадим скомандовал брату, чтобы вёз меня домой и сразу вызывал «скорую».
По дороге решаю, мне нужна исповедь, прошу брата завести к батюшке Савве.
Делаем небольшой крюк. У батюшки как всегда вечером народ. Меня увидел:
– О, Саша, давно не был, заходи-заходи…
Потом глянул в лицо:
–У-у-у, тяжко тебе будет, пошли-ка.
В келейку, маленькую комнатку, завёл. Я на колени встал, исповедовался.
– Тебе надо обязательно причаститься, – сказал. – Я бы причастил, но даров нет у меня.
И повторил:
– Тяжко тебе придётся, Саша, тяжко. Буду молиться. Обязательно причастись.
Домой на пятый этаж поднимался с помощью Олега, сам не мог. Вызвали «скорую», и меня в многопрофильную больницу повезли.
Там сходу взяли меня в оборот, раздели догола, я начал ерепениться, как-никак директор, а со мной безапелляционно обращаются.
Скомандовали, раздев догола:
– Снимай крест и кольцо.
– Нет, – говорю.
На мне серебряные кольцо и крест.
– Мы тебя сейчас в реанимацию повезём, снимай без разговоров!
Тут уж я показал своё я. Да и вообще – как это крест снимать?!
– Ни за что не сниму, – говорю, – с этим умирать буду!
Операцию так и делали с крестом и кольцом.
Кстати, с кольцом интересная история произошла. Это уже лет через шесть после операции, вдруг лопнуло. Всё равно носил, а потом гляжу – нет. Обнаружил, когда в подполье в родительском доме картошку набирал, вылез, смотрю, нет кольца. Обратно в подполье – искал-искал, так и не нашёл.
Кто-то обвинит меня в приверженности мистике, но с того времени окончательно с женой разладились отношения.
В больнице в меня зонд ввели, определили расстояние до язвы и ушли. Вопрос со мной обстоял не лучшим образом – язва то закрывалась, то открывалась. Опасная ситуация. Когда привезли в больницу, не кровоточила.
Мне повезло, что самое серьёзное началось утром. Все врачи были на месте. Часов в десять консилиум устроили. Зав. отделения говорит:
– Срочно операцию надо делать.
Я в бутылку:
– Какая операция? Мне в Москву ехать, билеты на самолёт в кармане!
– Ты не шути с этим! – главврач на мои бравые заявления возразил. – Потерять столько крови, если снова откроется кровотечение, считай – секундомер включен, гарантий никто не даст.
Меня ничем не убедить. Своё, как глухарь на току, пою:
– Да все нормально, док, давай подпишу отказную для твоего спокойствия.
Искренне думал, он пугает, а на самом деле ничего смертельного у меня нет. Если и понадобиться когда операция, во всяком случае, не на этот раз.
– Дня два у вас полежу, – говорю доктору, – дальше знаю, что делать.
– Отчаянный ты, – покачал тот головой и не стал больше спорить.
Лежал я с контролькой в носу. Тоненькую трубочку засунули в меня, с которой страшно неудобно, жёсткая, торчит из ноздри, не повернуться, ничего. Попросил зав. отделения освободить от трубопровода. Много раз в меня раньше трубку через рот внедряли на предмет эндоскопии. Не из приятных процедура, тошнотворная, и всё же терпимая, в нос впервые засунули, и очень мне это не понравилось.
Зав. отделения поначалу пошёл на поводу, скомандовал своим:
– Уберите.
Сам направился к двери, однако на полдороге передумал, обернувшись, бросил медсестре:
– Не надо, не убирайте!
Мне пояснил:
– Ты, знаешь, полежи так, ничего страшного, пусть контролька будет. Потерпи – бережёного Бог бережёт.
Как в воду глядел, буквально через какие-то минуты сыграла трубка сигнальную роль.
Зав. отделения ушёл, в палате остался врач. Лет сорока женщина. Приятной наружности. Объяснил ей, что жду батюшку, вот-вот должен приехать. Нормально восприняла информацию о скором появлении священника в реанимации. Надо, дескать, так надо. Спросила меня, в какой храм хожу, и как часто, тут медсестра заглядывает:
– К вам жена со священником.
Я жене рано утром позвонил, чтобы отца Валерия привезла. Раз батюшка Савва наказал причаститься, значит, надо. С отцом Валерием у нас были хорошие отношения. Одно время он со скепсисом относился к батюшке Савве. Не исключаю, была некая ревность. Я ведь выбирал между ним и батюшкой, когда определялся, кого просить, взять меня в духовные чада. Он однажды бросил, дескать, вы принимаете обычного старика за старца. И не разделял батюшкиного категоричного отношения к электронной идентификации населения. Однако ещё при жизни батюшки Саввы понял свою неправоту, поверил в его духовный дар.
Когда медсестра доложила о прибытии священника, я сказал врачу, что буду причащаться.
Она смотрит на меня и говорит:
– А вот это плохо!
Я с вызовом:
– Что плохо?
Посчитал, не хочет батюшку пускать. Только что ничего против не имела, а когда приехал, встаёт в позу.
– Что плохо? – повторил недовольным голосом.
Взгляд мой был обращён к ней, поэтому не видел, что у меня в контрольке творится.
Она говорит:
– Смотри.
Сначала кровь выходила из меня по трубочке пузырями, а потом, будто качнули, струйкой пошла.
Кричу:
– Быстро священника!
Она:
– Какой тебе священник!
Я настойчивее:
– Быстро священника! Быстро!
Настолько убедительно потребовал, что крикнула в сторону двери:
– Священника впустите!
Отец Валерий увидел моё состояние, у него мгновенная реакция.
– Александр, причащать тебя нельзя – кровь, – сказал констатирующим тоном и сделал акцент на другом: – Ты должен простить всех, на кого у тебя обиды остались.
– Какие обиды, – говорю, – вчера у батюшки исповедовался!
Отец Валерий главное почувствовал в ту критическую минуту.
У меня после его вопроса, будто камень в груди начал расти: вдруг понял – есть обида, страшная обида на Марину. Ничего не простил ей. Умом – да, сердцем – нет. Во мне все эти годы таилась обида на её многочисленные уловки, предательства. Столько накопилось в душе от постоянного перетягивания каната. Она изменяла мне. Я это чувствовал. Головой понимал: «Что ты хочешь, если сам ничего определённого не обещаешь. Она стремится устроить свою жизнь, ищет варианты, ищет своего мужчину, ведь я ничего не обещаю». Понимал и в то же время не принимал её позицию. Делить её ни с кем, ни под каким видом не хотел.
Если начинал предъявлять ей претензии, объясняла, что никаких измен не было. Я заставлял себя верить. Так было удобнее. Но осадок оставался, накапливался. В момент, когда я оказался на грани – или-или, жизнь или смерть – обида, словно до этого она была в сжатом состоянии, начала заполнять меня, раскрываться. Будь моя воля, заорал бы, завыл.
– Одного человека сто раз на словах прощал, – говорю отцу Валерию, – на самом деле не могу простить.
Батюшка приказным тоном:
– Все силы прилагай на этот грех, молись, проси у Бога прощения. Не имеешь права ни на кого держать зла, никого судить. Суд и наказание удел Господа. Прощай всех.
Ни о каком наказании я, казалось, не думал.
Врач замахала руками на батюшку:
– Всё-всё, уходите, его сейчас будут готовить к операции.
Отец Валерий спрашивает:
– Что ещё тебе надо?
– Помолитесь, – попросил, – за мою семью.
Перекрестил меня:
– Я за всех вас молюсь.
На этих словах я начал проваливаться в темноту, потерял сознание, потом будто бы открываю глаза, вижу огромные движущиеся на меня, мимо прозрачные пузыри. Именно пузыри – тонкие-тонкие, кажется, вот-вот лопнут. А в них обугленные люди. Женщину запомнил – чёрная, страшная, волосы длинные обугленные, глаза навыкате, как у безумной, на меня направленные, ужасом обдают, будто откуда-то с преисподней она. Исчезла женщина, шары исчезли, снова проваливаюсь в темноту, выныриваю, перед глазами серебряные пузыри. Прозрачные, отливающие серебром. Опять темнота, после неё увидел золотистые пузыри, как и серебряные, пустые.
Не хочу снова увидеть обугленных людей, и в то же время вопрос в голове: а где они? Где та страшная женщина? Ведь были. Почему пузыри без них.
Прихожу в себя, отца Валерия нет, вбегают в реанимацию две женщины, называли их бригада «девять, один, один». Всовывают в рот мне трубку. Начинают рассматривать мою язву, из-за крови ничего не видно:
– Заливает! – одна другой говорит. – Не вижу! Какое расстояние?
Язву найти не могут.
Вторая открывает книгу записей, читает, сколько сантиметров до моей язвы. Проталкивают трубку на нужную глубину, впрыскивает вслепую состав, чтобы залепить язву и остановить кровотечение.
Я опять теряю сознание. На этот раз мне кажется, будто бы смотрю в окно и вижу храм. Христорождественский собор по другую сторону здания, но я вижу его через окно палаты. Купола, кресты золотом горят. От них начинает литься свет, он приближается ко мне, становится тепло, умиротворённо.
В этот момент приходит ясное понимание – положение моё пятьдесят на пятьдесят. Или туда или сюда. Но я спокоен. С этим спокойствием прихожу в себя. Меня грузят на каталку, везут в операционную, кладут на стол, руки привязывают, я, как распятый на кресте.
Операция шла пять часов под общим наркозом.
Что характерно, после неё ничего не болело. Вообще не испытывал болей.
Лет за пять до этого операцию на связках делали – плечо выпадало. Два или три дня после этого спать не мог от болей. Отходило. А тут ничего, через месяц бегал на лыжах и в волейбол играл.
Господь и здесь пожалел, не поставил точку. Хотя исправления не было. Всё шло параллельно: в училище учился, молебны посещал, что ежедневно владыка служил на месте восстанавливаемого Успенского собора, по монастырям паломничества совершал, к отцу Савве ходил, к матушке Анне ездил, и продолжал грешить. Делал попытки освободиться из пут греха, но снова и снова возвращался к нему. Как та вымытая свинья, которая снова лезет в грязь.
