Сергей Николаевич Прокопьев
Иго во благо
Самолёт вовремя из Омска прилетел, на метро я до ВДНХ доехал. Выхожу из вагона, указатели со стрелочками, как у богатыря на распутье: налево пойдёшь – голова с плеч, направо – коня потеряешь, прямо – счастье найдёшь. В метро голову снести не обещали, без этих страстей выбор: ВДНХ, гостиница «Космос», и указатель «К Тихвинскому храму в Алексеевском». На ВДНХ идти не хотелось – это с утра пораньше непременное многолюдье, суета. Гостиница успеется, в ней своё круглосуточное коловращение: проститутки, бизнесмены. Выбрал церковь. На часах ещё и девяти утра не было, полдня в моём распоряжении, пока, думаю, наши соберутся, посмотрю храм.
Церковь старинная, не новодел, XVII век, никогда не закрывалась. Шла литургия, постоял, помолился, так хорошо.
Выхожу из храма, взгляд натыкается на табличку с указателем, отправляющим на могилу схииеромонаха Иннокентия (Орешина). Заинтересовал меня схииеромонах. Пошёл к нему. Металлическая оградка, ажурный кованый крест в зелёную краску выкрашен. Примерно такой же, как на Старо-Северном кладбище в Омске у протоирея Аполлония Волкова, только что в зелёную краску выкрашен. Сейчас, говорят, батюшке Иннокентию гранитный поставили, оградка другая. А тогда крест был металлический с фотографией старца. Свечку затеплил. На могилку можно было поставить, на столик, и ещё был подсвечник пониже столика. Я на могилу поставил, помолился. На душе благостно, умиротворённо.
В тот приезд во вторник-среду напряжённо учились, тут же в «Космосе» занятия проходили, в четверг на вторую половину дня что-то ещё было запланировано, с утра до обеда делай что хочешь. Наши куда-то собрались, я отказался, нет, говорю, пойду на литургию.
Вова Самарский ко мне подходит:
– Возьми с собой, я ведь батю похоронил, завтра девять дней.
Отчитал его:
– Почему не позвонил, я бы со своей стороны сорокоуст заказал. Надо усиленно молиться в эти дни за его душу.
– Как-то всё неожиданно, – с благодарностью посмотрел мне в глаза, – не до звонков, если честно, было.
Пошли с ним на службу, записки на проскомидию подали, панихиду заказали.
После литургии позвал Самарского к схииеромонаху Иннокентию. Купили во дворе храма по паре самых больших свечей. Конец мая, день яркий, солнечный. По одной свече тут же поставили, подсвечник с навесиком в виде двускатной крыши с крестиком на коньке, свечи в песок втыкаются. Свечи, что предназначались отцу Иннокентию, зажгли. Женщина на свечном ящике подсказала:
– Если спичек нет с собой, зажгите здесь. На могилке могут и не гореть.
Мы с Вовой оба некурящие.
Идём с горящими свечами. А тихо-тихо, полный штиль, закрывать ладонью огоньки от ветра не надо. Подходим к могиле, зажигаем от своих свечей остальные, которые там были. На самом деле не горели.
Постояли минут десять молча. Каждый про себя помолился. Вдруг дерзновенная мысль возникла.
«Отец Иннокентий, – обращаюсь к старцу, – если слышишь нас, дай знак».
Вова свою свечу на могилку поставил и говорит:
– У храма тебя подожду.
Свечи остриями огоньков к небу тянутся. И тихо-тихо. Город совсем рядом, а ни звука постороннего не долетает.
Я за оградку вышел, калитку за собой закрываю. Ограда, как и крест, зелёной краской покрашена. Калитку прикрыл – и тут же все свечки разом погасли. Ни дуновения, ни ветерка. И словно кто саблей срубил огоньки. Во всех трёх уровнях – на могиле, на столике, на подсвечнике… Все-все.
Можно ещё такое сравнение привести: реле щёлкнуло – сеть обесточилась.
Я замер от неожиданности. Вова, будто почувствовал спиной, оборачивается:
– Что – все сразу?
Такой батюшка там лежит.
В аэропорт вечером приехали втроём. Сначала Вова Самарский улетал, через час – Макс Новосибирский, после Макса я. Пошли билеты отмечать. Самарскому говорят: мест нет. Вова сначала вспыхнул скандалить, потом позвонил кому-то – место появилось. У него не только в Самаре завязки. Нам с Витей тоже от ворот поворот: нет мест.
Самарский, уходя на посадку, сунул мне на прощанье тысячу рублей:
– Вдруг не улетишь. Меня встретят, а ты весь растратился.
Максу в последний момент повезло, появилось место на Новосибирск. Тоже пошарил по карманам, две тысячи мне протягивает:
– На, потом отдашь.
Их деньги оказались очень кстати. Мне не подфартило, место так и не появилось.
Выхожу из здания аэропорта и сталкиваюсь со знакомым по Омску, он перебрался в Москву, в тот вечер провожал жену. Ей больше повезло, чем мне, улетела в Омск. Предложил подвезти до метро.
По дороге рассказал ему о своей ошибке с лаврой.
– Тебе с Ярославского вокзала надо ехать на электричке, – разъяснил. – Часто ходят.
Называю подобную ситуацию – ворота открыты. Стоило им распахнуться для поездки к Сергию Радонежскому, всё пошло по накатанной. Вернулся в гостиницу, где мы, директора филиалов, всегда останавливались, на рисепшен хорошая знакомая. Заикнулся о лавре, тут же зашла в интернет, план поездки нарисовала: во столько-то выйти из гостиницы, так-то доехать до Ярославского вокзала, оттуда электрички отходят в такое-то время, а обратно уезжать, чтобы не опоздать на самолёт, надо тогда-то.
Одним словом, ворота открыты.
На следующее утро в девять часов был в монастыре. Не стал никого расспрашивать, сначала в Успенский храм зашёл, там находится деревянный гроб – самая первая рака, в которой покоились мощи святого. Потом ноги привели в Троицкий собор, к современной раке с мощами преподобного Сергия.
Ходил воодушевлённый – со мной настоящее чудо произошло. Цепочка событий – не улетел, встретил омича, женщина на рисепшен – не просто так выстроилась. Одно за другое не случайно зацепилось. Я обратился к Сергию Радонежскому с просьбой побывать в его обители, и он услышал.
За монастырскими стенами часовня стоит. Был случай, когда братия возроптала на игумена отца Сергия. Дескать, зачем основал обитель в столь неудобном месте, будто нельзя было получше найти. Не ближний свет воду носить на монастырские нужды. Не натаскаешься. Тогда Сергий, взяв с собой инока, вышел из обители, спустился в лес под монастырём, нашёл в неглубокой канавке немного воды и, преклонив колени, начал молиться, просить у Господа явить славу Свою, даровать воду на данном месте. Сотворил молитву, осенил крестным знаменем канавку, и оттуда забил источник, который по сей день питает лавру водой.
В свечной лавке часовни, стоящей на источнике, женщина лет пятидесяти торговала иконками, свечами. Народу никого, я к ней, меня переполняло, распирало, от всего происходящего. Подмывало скорей-скорей поделиться с кем-нибудь впечатлениями. С упоением начал рассказывать, какое чудо со мной произошло. Она слушает и улыбается. Её реакция запала в память – «да у нас постоянно так». Мол, не стоит удивляться, надо просто молиться.
Купил у женщины несколько иконок в подарок маме, сёстрам, друзьям. Себе выбрал икону Сергия Радонежского, на которой святой изображён в полный рост (высокая и узкая), по сегодня в домашнем иконостасике стоит.
Святой воды набрал, сколько мог. Она бежит из кранов, вставленных в крест. Всегда из паломнических поездок святую воду привозил. Причем, не пару-тройку бутылочек – два-три пятилитровых баллона обычно тащил. Часть себе оставлял, что-то раздаривал.
Глава одиннадцатая
Паломничество с семьёй
Не знаю, как сейчас пресса помогает новообращённым христианам, в моё неофитское время не было православных каналов, православных сайтов, книг самая малость стояла в церковных лавках, не сравнить с сегодняшним днём – полки православных магазинов ломятся от литературы. Тогда православные газеты глаза открывали. Жена из церкви принесёт какую-нибудь, прочитает, в зале на журнальный столик положит. Для меня. Дочь перешла в спальню к маме, у сыновей своя комната, мне был определён диван в зале.
О чуде с серёжками говорил. Благодаря ему открыл для себя Сергия Радонежского. Второй раз газета надоумила следующим образом. Попалась мне статья священника, который стал иереем в зрелом возрасте. Воспитывался в советском духе (октябрята-пионеры-комсомол), пришёл к Богу в начале девяностых. Воцерковлялся вместе с семьёй. Однажды осенило (ещё и не собирался в священники): детям, пока от родителей не оторвались, надо организовать летом такую поездку, что на всю жизнь оставит след в душе. Не на море везти, день-деньской на пляже валяться, отправиться всем вместе по святым местам. Показать детям, самим посмотреть, где подвизались в разные времена святые угодники. Строили храмы, молились, возрастали до великой святости. Дать детям возможность прикоснуться к скрытой от многих монастырской жизни. Задумано – сделано: повёз семью в Оптину.
Идея, вычитанная из газеты, меня вдохновила. Сыновья в таком возрасте, можно построить и скомандовать: собирайтесь, едем. Старшему семнадцатый шёл, едва не последняя возможность всей семьёй отправиться. Раньше бы, конечно, такое осуществить, да лучше запрыгнуть в последний вагон, чем мельтешить по перрону, сетуя: поезд ушёл, дымок растаял.
Дело за малым – накопить денег. На пятерых немало понадобится.
Как директор получал до трёх процентов от продаж. Прикинул, сколько надо откладывать, чтобы к лету набралась достаточная сумма. Наметил съездить в Дивеево к Серафиму Саровскому, в Серпуховской Высоцкий мужской монастырь к иконе «Неупиваемая чаша», в Троице-Сергиевскую лавру к Сергию Радонежскому…
Маршрут разработал с условием – в западном направлении едем поездом. Дети никогда такие расстояния по железной дороге не преодолевали. Пусть почувствуют, что сам вынес из детства. Непередаваемое ощущение долгой дороги, с её калейдоскопом картин за окном: крохотные полустанки и большие города, могучие реки, над которыми поезд идёт и идёт, предоставляя возможность полюбоваться водной ширью, и узенькие ленточки речушек, пересекаемых за секунды. Степи с перелесками, горы с тоннелями, поля, озёра, корабельные сосны и цветущие луга, люди за окном, лицо мелькнуло и никогда-никогда больше не увидишь его. Не узнаешь, почему было грустным, или его озаряла солнечная улыбка? Пусть детям западёт в память неповторимое состояние путешественника, преодолевающего огромные расстояния. Меняются часовые пояса, меняется природа, меняется людской говор на станциях – в два дня столько всего вмещается.
Обратно наметил лететь самолётом. Устанем, поэтому домой лучше вернуться как можно быстрее.
К середине марта набралась сумма, которая давала полную уверенность – едем.
Вдруг жена объявляет: тёще нужны деньги, надумала переехать поближе к Омску.
Вот тебе и раз. Перед моим отъездом в Португалию тёща решила жить на земле: продать квартиру в Омске, купить дом в деревне. Так и сделала, да муж, отчим жены, Степаныч, умер, тёща без мужских рук разочаровалась в деревенской идиллии. Вдобавок – слишком далеко от города, целая история к дочке ехать. Надумала перебраться поближе, а денег не хватает. Всплыл один факт, который от меня ранее скрыли: тёща, продав квартиру, часть денег отдала моей жене. Та с подругой, как уже говорил, купили два контейнера на оптовке. Да на оборотный капитал денег не хватило. Тайком от меня попросила у матери.
С контейнерным предприятием ничего не получилось. Все деньги – и те, что выручила, продав оставленную мной машину, и тёщины – пошли прахом.
Когда жена раскрыла секрет, что брала деньги у матери, а теперь надо возвращать, я, грешен, не сдержался, накричал на жену. Обидно – паломническая поездка рушилась. Мечтал-мечтал, вдруг выныривает тёща с очередной затеей. Была из натур неуёмных, решительных, в возрастном консерватизме, когда любая перемена в жизни на уровне трагедии, её никак обвинить нельзя было. Надо сказать, не везло на мужей. Двое умерли, одного, слишком прикладывался к бутылочке, выставила с чемоданами за дверь. Со Степанычем ей подальше от «городского шума» захотелось забраться, он умер, тёще понадобился шум мегаполиса поблизости от места проживания.
Повздорили с женой на тему её мамы. Однако остыв от эмоций, крякнув от досады, отдал все паломнические деньги на улучшение жилищных условий любимой тёщи.
Рассказывал про тёщину особенность – страшную нелюбовь анекдотов про тёщ. Свадьбу нам подпортила, это дело прошлое. Но демарш повторился через несколько лет на дне рождения моей жены. После какой-то там рюмки моего друга, Володю Долгачёва, того самого, который отказался быть дружкой на свадьбе, разморило на данную тему. На свадьбе не был, тёщиных особенностей не знал, ну и ляпнул. Анекдот простенький. Один другого спрашивает: «Как вам удалось на одну путёвку так хорошо отдохнуть всей семьёй?» – «Да тёщу отправил на курорт». До того коротенький анекдот, что я не успел Володю придержать. Тёща снова демонстративно поднялась из-за стола и ушла. И снова обида на зятя. Должен был моментально поставить друга на место, защитить институт тёщ от ироничных посягательств. Я пусть и не хихикал, зато других не остановил.
Тёща ушла и Степаныча увела. У того физиономия вытянулась: как это уходим? Он месяц настраивался, руки потирал – гульнуть появилась возможность. И на тебе. Любил выпить, а тёща не давала. Степаныча я уважал, мужик работящий, умный. Бывало, приеду к ним, в поленницу пару бутылок засуну. Этакая мужская солидарность.
Тёща приобрела дом поблизости от Омска в том числе и на паломнические деньги, но и я не стал впадать в печаль, наоборот, пришла уверенность – поедем. Не знаю, каким образом, всё равно найду деньги: поклонимся Сергию Радонежскому, Серафиму Саровскому, иконе «Неупиваемая чаша»…
Предчувствие не обмануло. Омский филиал выбился в лидеры по реализации. Наши гарнитуры стали пользоваться повышенным спросом. Продавали больше всех филиалов в России, что заметно отразилось на моей зарплате, начал получать не три, а пять процентов от продаж. Быстро восстановил отданные тёще деньги, к лету нужная сумма набралась.
Отлично добрались до Москвы. Отдельное купе: и молились, и в окно смотрели, и книги вслух читали.
Старший сын (у самого уже семья) недавно вспомнил, как славно всей семьёй ехали в поезде.
– Надо, – говорит, – дети подрастут, тоже так съездить.
Сыновья у меня не без проблем. Но хотя бы не наступают на грабли, которые меня не один раз по лбу били – с колдунами, ворожеями, экстрасенсами.
Приехали в Москву и сразу отправились в Серпухово, паломнический маршрут открывал Высоцкий монастырь.
К его основанию руку приложил Сергий Радонежский, а первым игуменом поставил своего любимого ученика Афанасия старшего. Тот затем уехал по заданию Сергия Радонежского в Царьград, где и скончался. Вторым игуменом стал Афанасий младший. Нам не удалось приложиться к его святым мощам, шла реставрация храма, зато доступ к месту обретения мощей был. Могила находилась в монастырском храме под лестницей. Шесть веков покоились в ней мощи святого, обрели их в 1994 году.
От могилы шло благоухание. Не знаю, уместно ли такое сравнение. Я (жена тоже) несколько лет занимался тайчи. В тайчи есть приём: мысль направляешь в руку, и кровь начинает наполнять капилляры, кожа ладони покрывается розово-белыми пятнами, ощущается поток энергии. Его почувствовал, стоя у края могилы, настолько мощным было воздействие. Ни до, ни после такого не происходило.
Обитель в Серпухове первая, где по-настоящему ощутили себя монастырскими паломниками. Чин по чину дали нам послушания. Я окна красил в братском корпусе, старую краску сдирал и красил, жена на кухне что-то делала, дочь за малостью лет осталась без послушания, а сыновей задействовали на уборке территории. Без моего догляда они сколько-то поработали и, улучшив момент, смылись. Смотрю, уже и след простыл. Улизнули за стены монастыря, покурить захотелось. Я не курю, они, что один, что другой с подросткового возраста. Бывало, вечером во дворе застукаю – смолят с друзьями под покровом темноты, как пойду раздавать подзатыльники, не разбирая, мои парни или нет. Всем доставалось, кто под горячую руку попадал.
В Высоцком монастыре всё было в диковинку – первый раз трапезничали по-монастырски, ночевали, работали. Поднялись рано-рано и к шести утра на утреню. Помню свои ощущения: монахи начали заполнять церковь – идут-идут. Строгие лица, чёрное одеяние, сосредоточенная тишина, и только звук шагов – одну за другой обходят все иконы.
В Омске не было тогда ни одного храма с чисто мужским хором. Монастырский хор запел, и сразу подумалось: жаль, бабушка Августина не слышит. Чисто мужской православный хор ни с чем не сравнить.
На второй день отстояли молебен перед иконой «Неупиваемая чаша».
История иконы такова. В стародавние времена демобилизовался солдат, верой и правдой отслужив от звонка до звонка царю батюшке и отечеству. На гражданке попутал его зелёный змий. Да так круто взял в оборот, что начисто пропивал солдатскую пенсию, заодно и всё, что в доме крестьянском имелось, конвертировал в вино. От беспробудного пьянства ноги отнялись. Скорее всего, Бог попытался скорбью вразумить несчастного, подсёк ему нижние конечности. Мол, остановись, несчастный, одумайся, пока не поздно: по дороге, в кабак ведущей, далеко не ушагаешь. Но и обезножев, не протрезвел вчерашний служивый: горло продырявилось до такой степени, никак не мог жажду питейную залить-погасить.
Тут-то и приснился ему сон с благолепным старцем-монахом, который наказал солдату-отставнику отправляться в город Серпухов во Владычный монастырь к иконе «Неупиваемая Чаша». Велел для исцеления отслужить перед ней молебен.
Исцелится солдат был не против, да как идти, когда от ног одно название осталось? Ехать, скажем, на телеге тоже никак: на вино едва-едва денег хватает, где найти их, чтобы лошадь нанять.
Однако старец из сна не успокоился, не оставил подопечного наедине со стаканом, снова явился к ветерану царской армии. Но и вторым визитом не подтолкнул выпивоху к решительным действиям, не сдвинулся он с места. Лишь когда в третий раз явился монах и самым грозным командирским тоном приказал немедленно отправляться к иконе, несчастный отбросил сомнения, на четвереньках пополз из Тульской губернии за сотни вёрст в Серпухов.
Добравшись до обители, в соответствии с наказом старца-монаха, попытался заказать молебен у иконы Божьей Матери «Неупиваемая Чаша». В ответ на свою просьбу услышал: нет такой иконы в монастыре, и никогда не было. Мол, путаешь ты что-то болезный, адресом ошибся.
Закручинился было паломник, Однако кто-то из братии предположил, а не тот ли это образ Богородицы, который висит в проходе в ризницу, на нём как раз чаша изображена. Сняли икону, и увидели на обороте надпись: «Неупиваемая Чаша».
Замечательно и то, что в лике на раке с мощами преподобного Варлаама, что находилась тут же во Владычнем монастыре, недугующий солдат-отставник узнал благолепного старца, по приказу которого пополз избавляться от зелёного змия.
Новообретённую икону перенесли в собор, отслужили перед ней молебен, заказанный болящим.
И что вы думаете: исцелился бедняга от пьянства и ноги окрепли – хоть в пляс иди. На своих родненьких пошагал домой, славя Господа Бога и Пресвятую Богородицу.
С той поры новообретённая икона Божьей Матери «Неупиваемая Чаша» стала особо почитаемой в монастыре, а потом и на Руси. В богоборческие советские годы первообраз иконы исчез. Новый образ был освящён в девяностые годы прошлого века теперь уже для Высоцкого монастыря.
На молебне с чтением акафиста перед образом Богородицы «Неупиваемая Чаша» стоим, парень лет двадцати пяти упал на колени, голову склонил долу, так весь акафист и не вставал. Жена потом сказала, ей бабулька доложила, который день вот так перед иконой парень. Пытается вымолить себя из наркотической удавки.
Дивеево стояло следующим пунктом нашего паломничества. Здесь нас ждало интересное знакомство. Однажды в православной газете попалось мне предложение по оказанию услуг паломникам в Дивеево, почему-то именно оно приглянулось, я взял информацию на карандаш. Перед поездкой отыскал запись, позвонил. Это был тот случай, когда после второй минуты разговора понимаешь: встретил близкого по духу человека. Более десяти лет, до самой смерти Петра, так или иначе мы общались. Он звонил, или я. А сейчас молюсь за упокой души раба Божия Петра.
Пётр встретил нас на микроавтобусе в Арзамасе. Отвёз в Дивеево, поселил к милейшим старичкам – дедусе с бабусей. Их дом стоял прямо напротив монастыря.
Выделили нам комнату, дедуся заговорщицки подмигнул:
– Айдате-ка, ребята!
Завёл в сад-огород, широким жестом показал на две здоровенные вишни, усеянные ягодой. Да крупная, вкусная.
– Даю на полное истребление, – распорядился дедуся.
Мои парни в любую свободную минуту, правда, их было не так много, выполняли наказ «на истребление».
Бабуся – само радушие:
– Да если что, я вам, мои родненькие, и покушать сварю.
Тогда цифровые фотоаппараты только-только входили в обиход. Купил для салона – выезжали бракованную мебель фотографировать, делали для отчёта снимки комплектующих, которые с повреждениями из Москвы приходили. Собираясь в паломничество, злоупотребил служебным положением, взял дорогой фотоаппарат с собой. Старшего сына назначит ответственным. Фотографировать ему нравилось.
– Значит, – говорю, – тебе и флаг в руки, фотоаппарат на шею.
В первый день мы, может, с полчаса побыли в обители, идём, монахиня выруливает и к Коле:
– Брат, помочь надо.
Он на меня смотрит.
– Иди, сын, – говорю, – потрудись во славу Божью.
Коле семнадцатый год, парень крепкий. В Серпуховском монастыре отлынивал от работы, здесь припахали по-настоящему. Я по простоте наивной посчитал – минутное дело, что-то перенести, разгрузить. Ничего подобного. Колю задействовали на ремонте крыши одноэтажного здания. И отправили парня наверх. Он фотоаппарат в пакете носил, куда я ещё и свою ветровку сунул. Мне бы взять пакет, да кто же знал, что больше трёх часов будет на послушании.
На крышу не полезешь с ручной поклажей, пакет аккуратненько поставил у стеночки, сам забрался на верхотуру.
Меня поначалу удивляло, в таком святом месте, Четвёртом Уделе Пресвятой Богородицы, бомжей и нищих полна коробочка. Одни у храмов ждут подаяния, в самом Дивееве тоже не диво их встретить.
Пока Коля послушничал, мы приложились к мощам Серафима Саровского, сходили к могилкам блаженных стариц Пелагии, Паши, Наталии, Марии.
Час проходит, другой, Коли нет. Подумал грешным делом, не сбежал ли мой сын, как в Серпухове, покурить или вишни поест. Пошёл искать, а он идёт. Вид, как у побитой собаки.
– Случилось что? – спрашиваю. – С чего понурый такой?
Будешь понурым, спустился с крыши, а пакета его нет. Приделали фотоаппарату быстрые ноги и моей новенькой ветровке тоже.
Бабуся с дедусей, узнав о пропаже, давай меня утешать: не ругай ты Колю, ну потерял и потерял, не смертельно ведь, все живы. Фотоаппараты дело наживное. Философы. В одном месте, дескать, убудет, в другом – обязательно прибудет. Так сказать, закон сообщающихся сосудов и сохранения энергии в житейском варианте. На всё воля Божья.
Заступаются за Колю в два голоса. Я, собственно, и не ругал. Место святое, что уж здесь-то ругательные эмоции выплёскивать.
Коля расстроился.
– Папа, – спрашивает, – что делать, где искать?
– Иди, – говорю, – в обитель, на кладбище сходи, там сколько святых лежит. Помолись. Пашу Саровскую попроси.
– А Серафиму Саровскому можно?
– Как посчитаешь нужным.
Коля отправился на кладбище.
Не спрашивал его, как молился и кому, но утром пакет с фотоаппаратом и курткой принесли. Даже не знаю, кто. Как сказала бабуся, незнакомый субъект сунул ей в руки пакет со словами: «У вас паломники живут, это их».
Пётр свозил в Цыгановку на святой источник. Поразила дочечка Ульяна – смело вошла в холоднющую воду, парни быстрей-быстрей погрузились и одеваться, это пигалица, будто в тёплый Иртыш окунулась.
Потом отправились в Суворово в церковь Успения Божьей Матери, где мощи святых пузовских мучениц Евдокии, Марии и двух Дарий. Почему пузовских? Раньше Суворово называлось Пуза.
Петр был старостой храма в Арзамасе, человек общительный, подвижный, среди его многочисленных знакомых монахи, священники, с владыкой запросто общался. Ну, а рассказчик от Бога. Он и журналистикой занимался.
Я вообще не знал до того о пузовских мученицах. Они в числе первых пострадали от бесноватой власти. У блаженной телом немощной Дуни было пять послушниц, три из них расстреляны вместе с ней в 1919-м. Казалось бы, какой вред от совершенно немощной бабушки-старушки, что сорок семь лет не поднимается с постели? А такой: в её доме постоянно звучала молитва, к ней шли за духовным советом, с просьбами о молитвенной помощи. Дуня обладала даром прозорливости, по её молитвам исцелялись.
Приговорил блаженную к расстрелу командир карательного отряда по доносу об агитации против Красной армии и укрывательстве дезертира. Если на то пошло – расстреляй сразу идеологического противника и дело с концом. Нет, так неинтересно, предварительно всласть поизмывались над Дуней герои-каратели: избивали, таскали за волосы, хлестали плетью, пинали сапожищами. Один устанет, другой со свежими силами принимается… Били в доме, били, выволокши во двор. Только потом расстреляли Дуню вместе с послушницами – Марией и двумя Дарьями. Похоронили страстотерпиц в одной могиле, которая даже в безбожное время почиталась местными жителями.
– Не могу спокойно об этом рассказывать, – говорил Пётр, – это ведь как свихнул бес мозги красноармейцам, вчерашним мужикам! Как задурманила пропаганда. Для меня убийство пузовских мучениц и царской семьи – злодеяния одного ряда. Царевны – девушки, девочки, цесаревич, отрок безвинный… Поднялась рука расстреливать, добивать штыками, изгаляться над трупами, сжигать, бросать в шахты. Есть версия, головы царю и наследнику отрубили и отвезли Ленину.
Пётр рассказал нам о перенесении мощей Серафима Саровского в Дивеево. Их в период «разоблачения» церкви в 1921 году кощунники изъяли из раки и увезли из Дивеева в неизвестном направлении. И они затерялись. А обретены были чудесным образом. В 1990 году работники музея атеизма, что был в Ленинграде в бывшем Казанском соборе, наткнулись в запасниках на неизвестные мощи, завёрнутые в рогожу. Никаких инвентарных номеров, пояснительных записок, единственно, на перчаточке имелась надпись: «Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас!» Наводка, не больше. Но направление дано. По распоряжению патриарха Алексия II был найден акт изъятия мощей Серафима Саровского, с его помощью установлена истина.
Старец при жизни предрекал Пасху среди лета. Светлый праздник начался с крестного хода с мощами в северной столице. Власти заволновались, как бы чего не вышло, не пустили ход по Невскому проспекту, направили из Александро-Невской лавры по второстепенным улицам… Ход с хоругвями, свечами, пением прошествовал до вокзала. Площадь перед ним, перрон петербуржцы заполнили до отказа, а когда поезд с мощами тронулся, провожающие как один встали на колени.
В Москве на Ленинградском вокзале толпы народа встречали батюшку Серафима на всех платформах. Так что пассажирам дальнего следования, что прибыли в это время в Москву, не протиснуться было в столицу сквозь море паломников. Призвали милицию прокладывать дорогу.
С вокзала мощи крестным ходом понесли в Богоявленский кафедральный собор, и снова тысячи людей.
Затем был крестный ход «на колёсах» – мощи с первопрестольной проследовали через города и веси в Дивеево. И во всех местах, где делались остановки, шли и шли желающие поклониться Серафиму Саровскому.
– Наш владыка рассказывал, а ему патриарх, – просвещал нас Пётр, – идёт микроавтобус с мощами, следом машина с патриархом, чистое поле, ни деревень поблизости не видать, никакого другого жилья. А на дороге группка старушек, по-деревенски одетых, в простых платочках, иконки в руках. Вышли поклониться «Серафиму убогому», как именовал себя старец. Патриарх всякий раз в таких случаях останавливался, давал возможность приложиться к мощам святого, благословлял тех, в ком осталась вера и через семьдесят четыре года после свержения царя-батюшки.
Иоанн Кронштадтский пророчествовал: семьдесят четыре года будет господствовать богоборческая власть. Она и закончилась возвращением Серафима Саровского в Дивеево.
– Пасха, настоящая Пасха, – рассказывал Пётр, – такого праздника Дивеево не видело. Откуда только не приехал народ. Священник Свято-Троицкого собора принимает исповедь, подходит старушка, чувашка, с трудом по-русски изъясняется. Вдобавок разволновалась так, что и те русские слова, что знала, забыла подчистую. Батюшка ей: кайся на чувашском, Бог поймёт.
Серафим Саровский пророчествовал: встану из могилы в Сарове и лягу в Дивеево. Его чада удивлялись, как такое возможно? Опять же, раз старец сказал, так и должно быть. Верили и сомневались. Может, всего лишь иносказательность. Последняя монахиня дивеевской обители, дожившая до наших дней, передала свечу, ту самую, которую святой Серафим перед смертью вручил дивеевским сёстрам со словами: этой свечой будете встречать меня в Дивееве. Когда крестный ход прибыл к обители, духовенство вышло из монастыря навстречу, протодиакон шёл со свечой Серафима Саровского.
Пётр рассказывал, в тот день заблагоухала икона царя, тогда ещё неканоническая для нашей церкви – царь не был прославлен, и появились на ней слёзы. Николай II особо почитал саровского святого, настаивал на его прославлении.
Провожая нас, Пётр подарил мне большую икону царя. До Петра я никак не относился к царским страстотерпцам. Вообще не задумывался, мимо проходило. Благодаря Петру осознал их подвиг. С иконой, подаренной Петром, хожу с крестным ходом, который идёт в ночь убийства царской семьи (с шестнадцатого на семнадцатое июля) от Успенского собора в Омске до храма Царственных страстотерпцев в посёлке Новоомский. Бывает, дождит, бывает, жарко, но всегда душа на подъёме. Молимся, поём. Те же двадцать пять километров, которые следует Царский крестный ход в это же время из Екатеринбурга от Храма на крови до Ганиной ямы. Приходим в Новоомский рано утром, часов в шесть. В храме ждут нас, до литургии отдохнём. На литургии большинство причащается, я – всегда. Что удивляет, умиляет, вдохновляет – обязательно какая-нибудь кроха идёт с нами. Чаще девчонки. И ведь всю дорогу не садится в машину сопровождения. Шагает вместе со всеми. Ещё и дополнительные километры намотает – снуёт ведь туда-сюда…
Пётр всем моим подарил по иконке, Ульяне – Божью Матерь «Умиление», такой же образ Царицы Небесной, какой был в келье Серафима Саровского. Ульяна с этой иконкой всю дорогу не расставалась. У неё был крохотный рюкзачок, в нём носила. В Петре души не чаяла. Тихонько меня спрашивает в Дивееве: «Дядя Петя святой?» Мы до этого Ульяну молитвам не учили, с Петром первые запомнила – «Царю Небесный» и «Богородицу». Садимся в автобусик, трогаемся, они дуэтом начинают петь: «Царю Небесный Утешителю…» У Петра густой баритон, и эта дисканит жаворонком.
