Сергей Сиверс
Хроники Януса
– Не совсем так. Нельзя избежать того, что неизбежно. Но не нужно подталкивать к тому, что разрушает. Не нужно внушать, что убить хотя бы с целью избежать зла, принесёт тебе пользу и ты будешь счастлив, видя как твой враг умирает. Ибо нужен зрелый и мудрый ум, чтобы определить где зло, а где то, что тебе кажется злом. Для этого нужны годы и мудрость, о которой шла речь. Пусть он сам, когда вырастет, решит и тогда…
– Пока он вырастет, – перебил я его, – начнётся война, придёт враг, вырежет его семью и убьёт его самого.
– Враг может прийти завтра. И может не прийти ещё тысячу лет. Если мы сами этого не захотим.
Мои глаза сделались шире.
– Не захотим? Как это понимать?
– Боги знают что мы хотим, а что нет. Чем больше мы хотим убивать друг друга, тем больше это делается явным для них. Они видят наши желания и не препятствуют им. Мы сами, а не боги, искажаем нашу природу.
Нет, я преждевременно понадеялся, что понял его!
Я поёрзал на скамье.
– Скажи прямо: ты вправду думаешь что лишь нашими желаниями это определяется? Ты всерьёз думаешь, если мы сами не пожелаем новой войны с Карфагеном, они не нападут на нас?
– Если Рим захочет войны, это больше подтолкнёт войну. Так же, как и они. Я говорю «захочет», потому что знаю, что в любой стране есть те, кто желает кровавых состязаний на поле брани ради пьянящего чувства победы, этот тип людей известен давно. Этим был одержим Ахиллес, многие варвары и греки, искавшие в войнах собственной почести и славы, нежели блага других. Они есть и среди римлян, есть и среди пунов. Также, есть и те, кто наживал богатство на вражде народов. Такие тоже хотят войны. Но корень у этого один. Для войны нужна ненависть. Для чувства ненависти нужно чувство врага. Если нет чувства врага, это можно внушить разными способами. И тогда шестерни придут в действие и механизм заработает. Это и есть причина, о который я говорил вначале. Если же отвечать на твой вопрос случится ли война против нашей воли – этого ни я, ни ты, никто не может знать…то есть, ты, славный Луций, конечно же знаешь это гораздо лучше чем я, ибо больше осведомлён.
Он выдержал паузу.
– Конечно, Карфаген может напасть на Рим. Но я знаю, что если это произойдёт, вина будет на них. Им будет воздаяние.
Я снова задумался, затем спросил:
– Ты веришь в воздаяние со стороны богов или людей?
– Cо стороны богов. Это могут быть болезни или голод на их земле. И со стороны людей тоже, которых направят боги. Хотя боги перестали вмешиваться, но иногда снисходят, чтобы глянуть пару раз как там дела у их созданий.
– У пунов, между прочим, тоже есть свои боги…
– Конечно есть. Но мне почему-то в кажется, что боги пунов и римлян не станут вмешиваться в борьбу людей.
– Печально, если так, – усмехнулся я. – Они бы могли договориться между собой, чтобы растащить нас в стороны. Жрецы, вот, твердят: боги знают как управлять волей людей.
В глазах грека блеснул лукавый огонёк.
– Как они могут управлять нашей волей, если они не могут управлять своей собственной? Сколько раз Зевс изменял Гере, а та, возревновав, мстила другим за его похоть. Афина испытывала зависть. Посейдон приходил в ярость. Апполон строил козни, а затем раскаивался. Весь Олимп – сборище порочных интриганов.
Я улыбнулся:
– Ты святотатствуешь, философ.
– Но я же святотатствую здесь, а не в Греции. За то, чем философа бы напоили вином в Риме, в Греции напоили бы ядом, – произнёс он шутливо, намекая какой смертью умер Сократ.
Иногда я жалел, что не записывал некоторые из его афоризмов.
– Ты, что, впрямь считаешь, что мы свободнее чем греки? – спросил я. – Я-то думал как раз наоборот.
Он пригладил бороду.
– Да, я так считаю. Многие греки верят в свою исключительность и презирают других просто потому, что они другие. Большинство греков считает римлян варварами – хотя у нас общие боги – только не я. Но в наших городах есть тирания, у вас её нет. У вас я вижу большее чувство единения нации. Мы же были всегда разрозненны и веками воевали друг с другом: ахейцы с фессалийцами, Афины со Спартой, Спарта с Фивами, Фивы с Фокидой, Аттика с Македонией. И даже наши колонии не жили в мире друг с другом. Мир эллинов обширен, но разрознен, Луций. Всё что у нас осталось – общие боги, язык и обычаи. Но так было раньше. Теперь наши боги смешались, а язык и обычаи изменились. Каждый думает только о себе, и в минуты опасности никто не придёт другому на помощь. Рим это поймёт и рано или поздно это использует… себе во благо, – добавил грек, заменив «приберёт нас к рукам» на более расплывчатую фразу, дабы не выказывать неуважение к представителю римской власти.
– Вы другие, – продолжил он без лести. – Вы любите отечество и гордитесь им. Я нахожу многие ваши законы справедливыми и вижу, что народ не лишён своих прав. Есть злоупотребления властью и неравенство. Но оно есть везде. Простые люди в Риме очень открыты и искренни, и мне это импонирует. Вы кажетесь более сплочёнными и готовыми пойти без разговоров за своими вождями, если потребуется…
– То-то и оно. Всегда находятся горлопаны, которые умеют подчинять народ и вести его куда не надо. Как правило, это заканчивается гражданской войной. Так уже бывало в нашей истории.
– Разреши теперь мне спросить. Я знаю, что ты бывал в других странах. Скажи, что в твоём понимании отличает вас от других народов как в хорошем, так и в плохом?
Я выдержал паузу прежде чем ответить.
– Думаю, мы определённо не ленивы, мы бываем очень упрямы, – начал перечислять я, – мы горды, что мы те, кто мы есть. Мы ценим доблесть и мужество. Многие из нас презирают роскошь. Однакомы мы любим власть и бываем жутко тщеславны. Но подчас тщеславие бывает полезно: когда тебе кажется, что ты чего-то достиг, ты успокаиваешься; когда же ты говоришь себе «ты способен на что-то большее», это заставляет тебя совершенствоваться.
– Ещё.
– Многие из нас невежественны и грубы. Мы не так талантливы как вы, однако более набожны и суеверны. Главное же, что отличает нас, это наше чувство долга и верность клятве, нарушить которые, как мы полагаем, нет ничего хуже. Так же, как нет ничего хуже для нас – и, особенно, родовитых – осквернить себя перед предками. Мы боимся гнева предков больше гнева богов, потому что верим, что наши предки незримо присутствуют здесь и видят и благие и худые дела. Они воздают негодованием, если мы творим неправду, или помогают нам за наши доблести.
… Неожиданный порыв ветра из окна заставил раскрытые свитки покачиваться и шелестеть. Ветер приветствовал их, словно напоминая, что когда-то он уже их теребил – давным-давно, когда они ещё были листьями папируса.
Наш спор закончился так же спонтанно, как и начался.
Мы молчали. И каждый думал о чём-то своём.
***
Педагогиум, Палатин, 14 часов 20 минут.
Тот спор состоялся девять месяцев назад.
А теперь мы сидели и смотрели на детей играющих на школьном дворе.
И, вот, вдруг что-то безотчётно заставило меня сказать то, что я сказал:
– Мне кажется… что я уже видел это, – задумчиво произнёс я, показав пальцем.
– О чём это ты говоришь? – не понял грек.
– Да-да. Я это точно помню. Я сидел на этой же скамье и глядел как дети соревнуются в меткости.
Он усмехнулся и покачал головой.
– Врачи говорят об ошибках памяти из-за перенапряжения ума, тогда наши глаза обманывают нас. У тебя, полагаю, было немало такого в жизни, когда …
– Смотри, смотри! – оборвал я его, снова показывая пальцем – сейчас во-н тот, мальчик….нет, не этот, а второй после высокого… угодит всеми пятью камушками. А затем он скажет «сегодня моя праща била лучше твоей…». Прошу тебя, встанем и подойдём ближе…
Он был удивлён моими словами и внезапной просьбой. Не совсем поняв чего я хочу, он всё же поднялся.
Мы подошли к детям и встали у них за спинами на расстоянии нескольких шагов.
…Мальчик с оттопыренными ушами в синей тунике взял с чаши пять камушков и переложил в ладонь левой руки. Взяв с ладони один указательным и большим пальцем правой – он вытянул руку и прищурился. Затем с короткого размаха бросил. Амфора издала глухой звук. Камень точно попал в её горло. Сверстники одобрительно переглянулись. Он взял второй. И ровно так же он угодил им в горло амфоры. И третьим. И четвёртым. Каждый раз, когда он попадал, одобрительные возгласы детей становились громче. Он взял пятый. На сей раз он долго выцеливал. Затем опустил руку. Затем снова поднял её. Дети молчали и затаили дыхание. Наконец бросил. Гримаса разочарования появилась на его лице. Бросок был слишком слабым. Но это был бросок своеобразной меткости: камушек каким то невероятным образом приземлился точно на верхнее ребро горловины, едва там держась.
Деметрион лукаво посмотрел на меня.
Я молчал.
…как вдруг камушек покачнулся и следующую секунду упал – но не наземь, а аккурат в нижний край горловины и затем пополз на дно.
Дети взорвались восторженными криками. Победитель запрыгал от радости. Сверстники похлопывали его по спине. Лишь один среди них стоял растерянный, это был тот высокий мальчик, с которым победитель, видимо, прежде поспорил.
Теперь уже я лукаво смотрел на Деметриона. Он кивнул мне в ответ, показывая взглядом « ну, хорошо, я признаю, но…». Но оставалась та фраза, о которой я сказал. И мальчик её не произносил….
Остальные дети, между тем, собирали с земли камушки, которые не угодили в цель – и клали их в амфору. Собрав и положив их все, они стали расходиться, спеша к слугам, которые уже заждались их у ворот. Но пара детей – этот высокий мальчик, проигравший спор, и ещё другой с ним – они не торопились. Они продолжали стоять и что-то обсуждать. Победитель же, помахав им рукой, направился к встречавшему его слуге, который вышел из толпы…
Я смущённо почесал лоб. Что-то было нет так. Я доверял своей памяти. Впрочем, памятью это было трудно назвать. Чем бы это ни было, оно сейчас обманывало меня. Выходит, то, что мальчик угодил всеми пятью камушками, было лишь совпадением. Просто совпадением. Или?
Видя растерянность на моём лице, Деметрион улыбнулся мне. На сей раз, скорее, сочувственно, чем насмешливо.
Я вздохнул.
Мы вернулись назад к скамейке и присели.
Я увидел, как мальчик-победитель и слуга направились к воротам.
Двое других детей также кончили разговор и пошли к слугам.
Амфора осталась одна. Она глазела на удаляющихся детей чёрным зрачком. Она была сыта по горло от их камней и, набив своё глиняное брюхо, захотела отдыха.
…Вдруг тот, кто победил в меткости, перед самым выходом высвободил свою руку из ладони слуги и побежал назад. Он и высокий мальчик увидели друг друга.
– Сегодня моя праща била лучше твоей! – прокричал он на ходу и, подпрыгивая, побежал назад. И вот уже они со слугой вышли из ворот и скрылись из вида…
Я выдохнул и посмотрел на грека:
– Теперь скажи откуда я это знал?
В его взгляде сквозила смесь изумления с недоверием.
– Нет слов! Воистину, воистину достойно удивления.
– Странно, не так ли?
– Более чем. Более чем, достойный Луций! Но оракулы – те же люди. Если дар предвидения событий есть у них, почему его не может быть у тебя?
– Оракулы говорят о чужом будущем, Деметрион. И они не видят своего, лишь чужое. Я же убеждён, что видел своё. Я не говорю, что это будет. Нет же, я говорю, что это уже было. В этом дело. И я будто вспоминаю это, но подчас очень смутно.
Деметрион поднял брови.
– Ты всегда можешь видеть… вспоминать такое?
– Нет, не всегда. Даже скорее нет, чем да. Это похоже на мутное стекло: иногда что-то проглядывает, иногда нет.
Его лицо вдруг стало сосредоточенным. О чём он подумал, не знаю. Он склонил голову ближе к моему уху и произнёс таинственной интонацией:
– Славный Луций, если такое происходит с тобой, знай, что ты – избранник богов. Такой дар есть у некоторых посвящённых в орфические мистерии… Признайся, ты не один из них?
Я покачал головой.
– Это правда?
– Клянусь тебе.
Я пребывал в своих мыслях, не сводя глаз с куста можжевельника. Он расплылся в зелёное море.
– Тогда скажи мне вот что, – грек ускорил свою речь. – У греков есть бог Хронос, он наш хранитель времени, а у римлян есть бог Янус. Вы считаете его могучим и справедливым богом, который влияет на ход событий. Мне рассказывали, если Янус кого-то выбирает, он наделяет способностями. Это происходит через посвящение, мистерии, иди через какой-то священный предмет, или это происходит где-то в самом храме. Может быть, в Януса храме есть тайная кладезь, где ты…
…Я очнулся от дум и повернул голову к нему.
– Что ты сейчас сказал?
– Что Янус может наделять кого-то…
– Нет, нет. Ты сейчас произнёс: «в Януса храме есть тайная кладезь».
Он посмотрел на меня, не понимая что могло меня так смутить.
– Да-да. Кажется, я так и сказал. Тебе показалось в моей речи что-то странным?
–Дело в том, что я уже однажды слышал, то есть, читал именно эту фразу. Я видел её написанной ровно так же и с такой же расстановкой: не в «храме Януса», а в «Януса храме…» и дальше так же: «есть тайная кладезь».
Деметрион посмотрел на меня с недоумением:
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего. Ничего, за исключением того, что ты мог бы передать свою мысль другими словами, но ты передал её так, как я и прочёл тогда – то есть, стихом. При этом ты сказал не «хранилище» или «секрет», а употребил архаичное «кладезь». Как и тот человек.
– Какой человек?
– Тот, у которого была записка, где это написано.
Деметрион шире раскрыл глаза.
– Видишь ли, – сказал я, – вероятность употребления слов в такой последовательности очень мала.
– Не намекаешь ли ты, что я это прежде сказал её тому человеку? – спросил Деметрион окончательно сбитый с толку.
Мы молча смотрели друг на друга. Я вздохнул.
– Забудь. Считай, что я ошибся.
«… хотя, не думаю» мысленно добавил я про себя.
Грек, чуть склонив голову набок, вопросительно – не сказать «с иронией» – посмотрел на меня – и уголок его правой губы медленно пополз вверх.
Я уловил это.
– Ты ошибаешься, я пока что в здравом уме, – произнёс я, хотя знал, что он вряд ли подумает такое обо мне. – Похоже, я здорово устал. Но я пока что в здравом уме.
– Абсолютно. Абсолютно, достойный Луций. И прости меня, что дал повод подумать так. Напротив, мы…. все философы чуть-чуть сумасшедшие… а некоторые и совсем не чуть-чуть. – и он рассмеялся, а затем, пригладив бороду, произнёс серьёзно: – Фраза, сказанная мной, лишь совпадение с той, что ты слышал раньше. Она совпадение, друг мой.
– Должно быть, так.
– Так и есть, – и он кивнул. – И даже сказанная в такой последовательности – всего лишь совпадение. Не стоит придавать этому значения. Ты устал. Я заметил это по твоему виду.
Думаю, он действительно так считал, нежели пытался меня успокоить.
– Ладно, – сказал я. – Но как быть с тем, что я только что вспомнил? Я не нахожу этому объяснения.
– И не нужно, не нужно искать! Гм…видишь ли, есть вещи, которым нет объяснения. Если ты не избранник Януса, не посвящён в мистерии, то… относись к этому, скажем, просто как к дару, природа которого тебе неизвестна. Например, как к дару какой-нибудь… музы, которым она наградила тебя, скажем, во сне. Вот, послушай. Я кое-что расскажу тебе.
Благодарность музы
– В Беотии жил математик Филоксен. Однажды ему предстояло рассчитать размеры водяной мельницы для города, в частности, сколько потока воды в минуту проходит по желобу, чтобы верно определить массу жернова. Если сделать меньше, не будет большой отдачи от работы, а если больше – не выдержит опора, к которой он крепится. Это была довольно трудная задача. Он считал всю ночь и совсем запутался в расчётах. Филоксен жил затворником на окраине города между пастбищем и рощей. Недалеко от этого места жила семья молочника. И вот, на утро к нему пришла молочница, девочка лет девяти, что приносила ему молоко. Увидев его за расчётами, она спросила что он считает. Он был удивлён её интересом, но рассказал ей. Тогда эта юная молочница сказала ему, что скорость потока такая-то, вес жернова такой-то, а опора для жернова не должна превышать столько-то. Филоксен был удивлён, однако не придал значения её словам. Под конец дня он закончил расчёты. У него была хорошая память и он запомнил то, что сказала та девочка. Каково же было его удивление, когда цифры в его расчётах совпали с её цифрами!
Когда на следующий день она снова принесла ему молоко, Филоксен спросил как она могла угадать эти цифры. На что она ответила: я не угадывала, я просто знала это. Он решил, что здесь кроется обман и захотел проверить. Он вынул записи, в которых были его прежние математические задания – и показал ей. «Здесь нужно определить сколько груза может выдержать судно. А здесь нужно рассчитать массу балки», и тому подобное. Ей достаточно было услышать вопрос и она тут же называла цифры. Она делала это быстро, без малейшего промедления. Филоксен, слушая её, сверялся со своими расчётами: так ли было то, что она говорила. Оказалось, всё что она называла полностью совпало, кроме одного. Но после того как девочка ушла, он сделал перерасчёт и увидел, что это он допустил ошибку, а она была права. Филоксен был так поражён, что и слова не мог сказать. «У тебя могучий ум, девочка, – наконец вымолвил он. – Мне, чтобы сделать хотя бы один расчёт, требовалось сидеть много дней, а ты делаешь это за несколько мгновений». – «Мне совсем не нужно считать», сказала она. – «Как же ты можешь знать результат без расчётов?», – изумился он. – «Я просто вижу ответ, вот и всё».
Филоксен рассказал о ней другим, и вскоре слух об удивительной девочке дошёл до ушей самого Эпаминонда, который лично пожелал увидеть девочку и послал за ней слуг.
Когда она с родителями пришла к нему в Кадмею, он услышал такую историю.
Не так давно эта девочка шла домой через низину от дома брата её матери, неся в сумке подарок: сыр и оливки. В той низине лежал огромный чёрный камень в человеческий рост и шириной в три обхвата, по прозванию Кратон, что значит «Держатель». Камень этот упал с неба давным-давно и от его падения образовалась эта низина. Камень этот обладал странным действием: если ты страдал болезнями крови или костей, ты мог прислониться к нему и чувствовать облегчение. Но когда ты прислонялся к нему здоровым, ты чувствовал лишь слабость и потерю сил. Ещё этот камень мог притягивать к себе железные предметы так, что многие висели на нём и не падали.
И вот девочка, проходя мимо, она заметила рядом с ним женщину, которая сидела и была без сил. Женщина это была необыкновенна красива, бела кожей и чисто одета. Весь её вид говорил о том, что она была нездешняя. Женщина вдруг назвала её по имени и попросила подойти. Когда та подошла, она сказала, что голодна и просила поделиться с ней едой. Девочка тут же дала ей еды. Женщина вкусила её еды, поблагодарила, потом встала и зашла за камень с другой стороны. Когда же девочка обошла вокруг камня, она никого не увидела. Тогда она пошла домой.
Она рассказала об этом родителям, но они не поверили ей, посчитав что она сочинила это, а на самом деле поделилась едой с попрошайками.
На следующее утро, когда мать пришла разбудить её, она увидела, что её дочь лежит на спине, а на лбу её сидит бабочка ярко-синей окраски, освещаемая солнечным лучом. Так мать стояла и глядела, пока бабочка не вспорхнула и не вылетела в окно. Тогда её дочь открыла глаза, улыбнулась и произнесла: «я – Лигия Ясноговорящая, и теперь я всё знаю».
Затем девочка рассказала о своём сне. Женщина, что была тогда у камня, приходила к ней во сне и сказала: «Здравствуй, Нисса. Я – Эпистема, муза тайного знания. Мой отец – титан Кесос, древний бог мудрости. Мой отец был проклят Зевсом и ниспослан в Ахронион или Безвременье, откуда ничто не исходит, ибо там нет ни времени, ни движения. Его мудрость обратилась в безумие, а я, как его дочь несущая печать кары Зевса, должна была угасать на земле. Но мне было пророчество идти в Беотию и найти камень Кратон. Он заберёт проклятие из мира богов если кто-то из людей даст мне пищу. Это оказалась ты. За то, что ты помогла мне, я награжу тебя необыкновенным даром. Ты будешь знать причину вещей и тайну сочетаний знаков. Ты будешь знать исход всякого вычисления и смысл тайного письма без всяких расчётов и раздумий, ибо ты ясно увидишь это в небесном хранилище Арифмее, скрытом от человеческих глаз. Отныне имя твоё будет не Нисса, а Лигия, что значит «говорящая ясно», ибо ты будешь ясно говорить о том, что ты увидишь.» Так она сказала и удалилась.
После того как Эпаминонд услышал это, он пригласил в Фивы учёных мужей со всей Эллады, и к ним вдобавок Полемона, Элевсинского иерофанта. И Лигия, так теперь её звали, рассказала им обо всём, а затем показала свой дар. И были все они поражены так же, как и Филоксен. И тогда Эпаминонд распорядился построить святилище в Фивах в честь Эпистемы, музы тайного знания, а юная Лигия стала его первой жрицей. И когда люди всех возрастов стекались в Фивы и делали там дары, они получали то, что просили. Многие дети преуспели в науках, старые люди до последних дней жизни сохраняли ясность ума и хорошую память. Полемон же, Элевсинский иерофант, написал комментарий к рассказу Лигии, который известен как «Благодарность Эпистемы». В словах музы он увидел символический смысл, ибо даром Ниссы стало лицезрение небесных истин, минуя логику земного ума. А в том, что муза попросила у Ниссы себе еды чтобы явить ей это – заключалось знакомство чистого знания с грубой материей для воплощения подобно тому чтобы сохранить невидимое, нужна видимая форма; чтобы сохранить жидкое, нужно твердое; чтобы излить воду, нужна чаша.
Деметрион закончил рассказ.
– Очень любопытно. Это легенда? – спросил я.
– Самая настоящая быль.