Сергей Сиверс
Хроники Януса

Полная версия

Тиций

Я упомянул, что пришёл навестить одного воспитанника. Мальчика этого звали Тиций, и он был весьма способен в науках. Это был именно он, кого Деметрион назначил судьёй в диспуте двух учеников, что мы видели в библиотеке. Тиций был одним из тех, кто здесь не только учился, но и жил. Раньше он проживал в обычном месте в Риме, но обстоятельства сложились так, что он больше не мог жить в своём доме, вернее, в комнате в одном из бедных кварталов Рима со своей матерью. Почему не мог – это отдельная история, о которой я расскажу позже.

Я справился о нём у грека.

– Он лучший среди всех в истории и грамматике, – похвалил Деметрион. – И он уже умеет сносно изъясняться по-гречески. Он просит ему дать читать книги по философии, но я нахожу это преждевременным. Ни моё, ни мнение других педагогов о нём не изменилось. Он очень способный, и здесь у него появилось много друзей.

Я одобрительно кивнул и повернулся, переведя взгляд на троих в самом конце двора. Они сидели на длинной скамье рядом с каменным забором спиной к нам и о чём-то оживлённо разговаривали. Среди них был и он. Поскольку Тиций сидел ко мне спиной, он не видел меня, иначе бы давно подошёл. Я безошибочно узнал его среди детей.

Замечание Деметриона, что у Тиция появились здесь друзья, было важно мне. Дети подчас не следят за языком и бывают злы в суждениях. Я со стыдом вспоминаю как сам в детстве дразнил мальчика, который сильно заикался. Тогда мой отец устыдил меня, рассказав историю о Демосфене, который преодолел этот дефект и стал знаменитым оратором.

Замечание Деметриона было важно, так как этот мальчик имел физический изъян и раньше испытывал насмешки.

Перехватив взгляд одного из учеников стоявших в отдалении, грек сделал знак ему подойти. Мальчик направился к нам. Это был ученик из старшей группы.

Он подошёл, вежливо поклонился мне и затем перевёл взгляд на Деметриона. Его вьющиеся волосы были перехвачены лентой. Над верхней губой еле проклёвывала растительность, а из-под чёрных бровей смотрели пытливые карие глаза.

Деметрион взял его за руку и начал что-то быстро говорить по-гречески. Мальчик закивал, слушая его. Затем что-то переспросил. У него был свободный греческий, и это меня очень удивило. Деметрион показал ему рукой на скамью у самой стены, и я отчётливо услышал «Тициос». Мальчик развернулся и направился в ту сторону.

– Он превосходно говорит по-гречески, – сказал я, кивая ему вслед. – Я знал, что здесь хорошо преподают языки, но не думал что настолько.

Деметрион улыбнулся.

– Это потому, что он сам грек.

– Грек?

– Да.

– Грек учится в Риме?

«Неужели Педагогиум стал настолько хорош, что теперь они посылают своих детей сюда?» возник вопрос в моей голове.

Деметрион рассмеялся.

– Он особенный грек. Он – мой младший сын.

Я смотрел в спину удаляющемуся мальчику.

– Мы знакомы давно. Ты никогда не рассказывал о детях, – сказал я.

– У меня их двое. Старший остался в Смирне и пошёл по стопам деда, а этот пошёл по моим стопам.

– У них, должно быть, есть мать, философ? – спросил я, и тут же спохватился не прозвучало ли это бестактно. Однако, Деметрион не воспринял это так.

– Я женат. Боги даровали мне хорошую жену. Она живёт со мной в Риме.

Он посмотрел мне в глаза:

– Называя меня философом, ты делаешь мне одолжение. Философ из меня не получился. Философ тот, кто любит мудрость. Мудрость, по-гречески «софия»… и София, знаешь ли, очень ревнивая дама и не терпит соперниц, требует служить лишь ей, и лишь тогда платит взаимностью. Не знаю ни одного из философов, кто был бы счастлив в браке. Супружество для них было обузой. Но я не таков, я счастлив в браке. Я не стал философом, зато стал учителем.

– Ты замечательный учитель, Деметрион… но и философ тоже.

Тем временем его сын подошёл к скамейке и легонько похлопал по плечу одного из воспитанников, что-то ему сказав. Тот поспешно обернулся. Я вытянул руку и помахал ему. Мальчик с трудом встал и направился к нам, сильно хромая и опираясь на посох.

Подойдя к нам, он сделал уважительный поклон Деметриону:

– Учитель.

– Я оставлю вас, – сказал Деметрион и поднялся, чтобы уйти.

***

– Привет тебе, славный советник.

Мы обнялись. Тиций присел, положив посох рядом.

– Ты уже говоришь как взрослый. – Я улыбнулся. – Дай-ка я на тебя посмотрю.

Я отодвинулся и сел чуть боком, чтобы лучше рассмотреть его. Я не был здесь около месяца. У него были красивые глаза. Совсем как у его матери. Говорят, если первым рождается сын, он похож на отца. Тиций был исключением.

– Тебе хорошо здесь?

– Да, очень.

Я знал это. Я спросил просто так.

– И у тебя есть здесь друзья?

Он кивнул:

– Да. Они настоящие друзья. Они не смеются надо мной.

– Почему ты думаешь, над тобой должны смеяться?

– Раньше, где я жил, надо мной смеялись.

Он опустил глаза. Обычно, детская память не самая цепкая, что касается прошлого. Но Тиция она не отпускала.

– Те, кто над тобой смеялся не были твоими друзьями. Друг не видит недостатков в тебе, так и ты не видишь недостатков в нём. Он всегда старается тебе помочь и ценит тебя просто за то, кто ты есть.

Я вздохнул.

– Послушай меня. Тебе не нужно вспоминать то, что было в прошлом, ладно? Теперь для тебя всё по-другому. Так или нет?

– Конечно. Конечно, по-другому.

– Я знаю, что тебе непросто что-то забыть. Но это стоит сделать. Обещай мне, что не будешь вспоминать прошлое хотя бы при мне.

Он пристально посмотрел на меня.

– Я обещаю.

– Вот и славно. Деметрион сказал мне, что ты хочешь изучать философию…

– Он говорит, мне пока рано. Философия учит мудрости. Я хочу быть мудрым.

– Он прав. Ещё она учит стойкости.

Он повернул голову и посмотрел на меня чуть искоса. Как же это похоже на её манеру.

– А ты изучал философию, славный Луций?

– Если можно так назвать. Слушал лекции и прочёл пару книжек…гм, но не уверен, что всё понял. Между прочим, это сложная вещь, приятель.

– А Геллий изучал?

Почему он вдруг спросил о Геллии, ума не приложу. Но мне вправду трудно было представить моего друга за этим занятием. Разве сидящим за чашей фалернского и уплетающим луканскую колбаску с чесноком. Я усмехнулся и пожал плечами:

– Ну, этого я не знаю. Он мне этого не говорил.

Тиций отвёл от глаза, что-то раздумывая, затем вновь посмотрел на меня.

– Я хочу быть мудрым и стойким. Как ты, и как Геллий, – вдруг произнёс он совершенно по-взрослому.

Я напустил серьёзный вид, чтобы сдержать улыбку. Со стойкостью не знаю, но насчёт мудрости Геллия, тут он загнул.

– Что ж, учись. Как вырастешь, присоединяйся к нам.

Неподдельное удивление появилось в глазах мальчика.

– Я?

– Почему бы нет.

… но оно тут же сменилось грустью.

– Но это невозможно! Ты ведь сказал это, чтобы утешить меня, да?

– Почему ты так считаешь?

– Посмотри на меня. Разве могут такие как я ловить врагов Рима?

Я взял его за руку.

– Запомни одну вещь, мальчик. Никто из нас не совершенен. У нас есть хорошие лучники. Но самый лучший наш лучник в меткости уступит критянину. Критянин уступит мидийцу, а мидиец – скифу. Скиф же уступит нашему солдату в пешем бою. Всегда есть тот, кто лучше тебя в одном, но хуже в другом. Ты думаешь для того, чтобы ловить врагов Рима нужна лишь сила и быстрые ноги?

Тиций раскрыл рот. Я прислонил палец к его лбу.

– Вот что нужно. Без этого никуда.

Затем шутливо тронул его подбородок. Он смущённо закрыл рот и улыбнулся.

– А ты у нас умный. Учитель хвалит тебя. Только не зазнавайся.

– Значит, я вправду могу быть одним из вас? – В его глазах заискрилась надежда.

– Конечно. А ты хочешь?

– Очень!

Несколько детей из числа приезжих и живших здесь, прошли мимо.

Двое мальчиков очень похожих друг на друга с интересом посмотрели на меня. Я проводил их взглядом.

– Близнецы?

– Ага.

– Как Кастор и Поллукс…

– Ага.

– Твои друзья?

Он кивнул.

– Они видели тебя раньше. И спрашивали не мой ли ты отец.

– И что ты им сказал?

– Я сказал, что ты друг моей мамы. И мой тоже.

– Ты правильно сказал.

Я вздохнул. Я не хотел его спрашивать о том, что собирался: это касалось его прошлого, так как сам же сказал ему не вспоминать. Но мне теперь нужно было кое-что выяснить.

– Скажи, они расспрашивали тебя о родителях?

– Я не рассказываю всего. Я не говорю им о своём отце. Я лишь сказал, что он умер рано и что я его не помню. И это не совсем неправда. Но и не совсем правда тоже… Но это лучше, чем лгать. Я читал историю об одном мудром человеке. Он пишет, что так надо вести себя когда ты не можешь ни лгать, ни говорить правды.

– Я вижу, ты становишься мудрым.

– Иногда мне кажется, что ты говоришь со мной как с маленьким…

– Нет, что ты, я говорю что я вижу.

– Значит, я правильно им говорю? – спросил он.

Было видно, что для Тиция это было сделать непросто.

– Ты совершенно правильно говоришь.

– Но я ведь говорю это своим друзьям…

– Если это настоящие друзья, то даже если они когда-нибудь узнают правду, они не осудят тебя за то, что ты недоговаривал.

– Ты говоришь так, потому что у тебя самого есть такие друзья?

– Да, Тиций.

Мои слова успокоили его.

– А о маме я говорю, что она живёт в другом городе, – продолжил он.

– И опять ты правильно говоришь.

– …хотя она не живёт в другом городе.

– Так оно и есть. Но пусть для них она будет там, хорошо?

Он замолчал. И вновь печаль смешанная с обидой набежала на лицо мальчика. Он опустил глаза.

– Почему мама не приходит сюда? Она не была здесь ни разу. Мне так хочется показать ей как я живу и познакомить с моими друзьями. Почему я встречаюсь с ней в других местах?

Я вздохнул.

– Потому, что так надо.

– Ты не можешь мне сказать, это тайна?

– Небольшая.

– Но ведь мы друзья…

– Именно потому, что мы с тобой друзья, я скажу тебе правду: твоя мама меня попросила не говорить тебе.

– Это из-за её работы? Я знаю, у мамы очень, очень плохая работа, – он погрустнел. – Но я никому не говорю об этом. Я обманываю друзей.

– Ты ведь делаешь это потому, что любишь её?

– Да.

– Хорошо. Я открою тебе одну тайну. Твоя мама помогает нам, очень помогает. И она не приходит сюда потому, что не хочет чтобы об этом кто-то знал. Так нужно. Только никому не говори об этом.

– Это тоже тайна?

– Большая тайна, Тиций. Я хочу, чтобы ты её хранил.

– Я умею хранить тайны.

Он вздохнул.

– Что ж, если мама помогает вам, это очень хорошо. Геллий мне этого не говорил. Он возит меня в какое-то место, где я встречаюсь с мамой… но и сам навещает меня здесь.

– Здесь?

– Он навещает меня каждую неделю. Он славный, – он улыбнулся.

Странно. Мне Геллий не говорил, что навещал мальчика.

– Он подарил мне фигурку солдата, – продолжил Тиций. – Но теперь он не приходит. Он сказал, что уедет ненадолго.

– Это правда.

– Луций…

– Что.

Тиций вздохнул.

– Славный Луций, прости меня. Я сказал не подумав.

– О чём ты?

Он виновато засопел.

– Когда ты сказал, чтобы я учился и стал взрослым чтобы работать у вас, я согласился. Но я согласился не подумав. Вы с Геллием славные, н не рассчитывайте на меня когда я вырасту. Я не буду работать в тайной службе и ловить врагов Рима.

– Это будет потеря для нас, – сказал я с напускным разочарованием. – Но ведь ты неспроста сказал мне это. Ты хочешь стать кем-то другим, не так ли?

Мальчик кивнул.

– Я хочу стать историком и писать книги. Я напишу книгу. Книгу о вас.

– Ну, это неплохо. Ты говорил об этом кому-то ещё?

– Я говорил об этом Квинту.

Он имел в виду моего старшего.

– Вот так раз! – усмехнулся я. – Квинт не сказал мне, что ты ему говорил.

Я видел, что как бы хорошо ему здесь не было, жизнь в школе не даст ему чувства дома. Я видел как мальчик радовался, когда редко встречался с матерью, и радовался когда я приглашал в свой дом, где он мог общаться с моими сыновьями. Он очень подружился с ними – особенно с Квинтом, с которым у них оказались общие интересы.

… другой, несколько полноватый мальчик из приезжих прошёл мимо нас.

– Это Фавст, – шепнул Тиций. – Я тоже с ним дружу, хотя он бывает страшным занудой. Но он неплохой. Он подарил мне одну красивую ракушку. Его дом на Юге, около моря. Он рассказывал, как он с отцом ходил ловить рыбу.

Тиций мечтательно посмотрел в сторону и вздохнул.

– Наверное, ты тоже хотел бы увидеть море, – сказал я.

– Я никогда не был на море.

– Это надо исправить. Ты и Квинт поедите на море в каникулы.

Глаза мальчика загорелись.

– О, Луций.

Он поднялся со скамейки, чтобы обнять меня в порыве радости, но, неудачно опершись на правую ногу –

потерял равновесие и упал. Я помог ему подняться.

– Ну почему я такой, почему? – злясь на себя и чуть не плача проговорил он, отряхиваясь. – Боги наказали меня!

– Ты опять принялся за своё ? – c чуть наигранным негодованием сказал я. – Ты же только что пообещал мне не возвращаться к прошлому.

Он смотрел виновато.

– Не сердись. Я больше не буду.

– Запомни, не следует сваливать на богов наши ошибки.

– Я понял. Я это понял.

Мы немного помолчали.

– Так я в самом деле могу увидеть море? – спросил он.

– Ты думал, я шутил?

Он улыбнулся.

– Тогда это здорово. Мне можно сказать об этом маме, когда я её увижу?

– Можно. Кстати… – спохватился я.

Я раскрыл сумку и вынул из неё небольшой предмет. Это был серебряный медальон на кожаном шнурке. Когда я получил его, я подозревал, что это амулет. Так оно и оказалось.

– Вот. Это она передала тебе.

– Что это?

– Это тебе лучше знать. И вот ещё. – Я достал записку с текстом и передал ему. – Читай. Ты, ведь, не забыл язык?

Мальчик взял записку и развернул.

– «Нар клан Тейте»… – прочёл он вслух и улыбнулся. – Да, это мне.

Он пробежал по строкам глазами. И вздохнул.

– Она пишет, что скучает по мне. И она пишет, что она хранит это от прадеда. Это пророк Амфар, покровитель знания и мудрости. Но я что-то не слышал о таком пророке…

– Это пророк из народа, к которому принадлежишь и ты.

Я взял амулет у него из рук и повесил ему на шею.

– Но я римлянин…

– Конечно. Но в твоих жилах течёт кровь древнего народа. Ты должен гордиться этим.

Я посмотрел ему в глаза.

– Ты не хочешь написать ответ? Ей будет приятно.

– Да.

Я снова открыл сумку и вынул кожаный футляр, прошитый серебряной нитью. Там лежали мои церы и стилус. Я вынул их из футляра. Пролистав пару дощечек со своими записями, я протянул Тицию.

– Вот, пиши здесь. И если захочешь, можешь что-нибудь нарисовать.

Мальчик положил церы на колени и взял стилус в правую руку. Он задумался.

– Тиций…

– Что?

– Напиши ей на том же языке.

– Почему?

– Ей будет приятно.

Я поднялся со скамейки и погладил его по голове.

– Пиши. А я пока пройдусь.

Я неспеша пошёл по дорожке к тому месту, откуда к нам пришёл Тиций. Я намеревался обойти здание, чтобы посмотреть как было сделано водоотведение, о котором говорил Деметрион. Но, сделав два десятка шагов, я остановился напротив чаши с камушками и посмотрел на амфору.

Она глазела на меня чёрным оком и будто затягивала мой взгляд, уводя его вниз, в своё жерло.

Повернувшись к чаше на деревянной подставке, я взял один белый камушек. Он был почти идеально круглой формы. Вытянув руку, я прицелился и, после короткого размаха – бросил. Я увидел, что камень угодил прямо в горло амфоры. Я был удивлён сам на себя. Но ещё больше был удивлён тем, что не услышал характерного звука камня о камень (то есть, об обожжённую глину). Это означало, что амфора уже полна камней, ибо я не расслышал звука, либо я не попал…хотя я отчётливо видел, что угодил прямо внутрь.

Я решил проверить. Подойдя к амфоре, я просунул руку в её горло по локоть – благо оно было достаточно широко, чтобы просунуть туда руку – и стал ощупывать стенки. Это были обычные стенки, на ощупь довольно грубые, не самая хорошая работа гончара. Я думал, она была полна камней, которые туда набросали дети, но я не почувствовал их. Тогда я просунул руку полностью, по плечо…Удивительно, но я не нащупал дна. Я вытянул руку назад. Затем снова проделал то же. Определённо, амфора была пуста, и я не чувствовал дна. Такого просто не могло быть. Значит, она была соединена с какой-то трубой и камушки струились по ней вниз. Зачем? Но я же видел, как дети их вынимали. Что за ерунда. Я вытянул назад руку и стал внимательно осматривать амфору. Она стояла в каменной клумбе на уровне пояса и была утоплена до середины в землю, поверх которой была насыпана галька. Я взял амфору за обе ручки и раскачал. Она поддалась. Затем с силой её выдернул из клумбы и опустил на землю, положив боком. Тогда я увидел закруглённое дно…

– Что ты делаешь? – раздался его голос за спиной.

Я обернулся. Тиций стоял передо мной.

– Что ты делаешь, зачем ты её вытащил? – удивился он. – Учитель нарочно поставил её под таким углом. Так он нас учит глазомеру. Когда она отбрасывает тень от солнца утром или днём, мы должны ровно по этой тени отойти прямо на десять шагов.

– Я этого не знал, Тиций. Я поставлю её назад.

– Ты там что-то ищешь?

– Я бросил в неё камень и увидел, как он угодил точно внутрь. Но я не обнаружил его там.

– Такого не может быть.

– Говорю тебе.

– Так давай проверим. Какого цвета был твой камень?

– Белый.

Тиций подошёл, сильно хромая и покачиваясь, и склонился над ней.

– Что ты собираешься делать? – спросил я.

– Просто хочу перевернуть её.

– Не надо, я сам…

Я взял амфору за дно и поднял её. Мы оба отчётливо услышали негромкий гулкий звук чего-то катящегося по внутренней поверхности. Маленький белый камень показался из горла и выпал на траву. Лишь он один. Остальных камней, которые прежде туда положили дети, там не было.

От удивления я открыл рот. Я не верил собственным глазам. Тиций заливался смехом.

– Ой, если бы ты видел… у тебя сейчас такое лицо, – сквозь смех произнёс он.

Мы вернулись к скамейке и сели.

…Неожиданно я почувствовал, как сзади о мою ногу словно провели шерстью, а затем услышал тихий рокот. Я одернул ногу.

– Это Эпифан, – сказал Тиций. – Он хороший и очень умный.

Кот, услышав своё имя, промурлыкал. Он был крупный. У него была гладкая серая шерсть с полосками и большие глаза грязно-зелёного цвета, один из которых казался мне темнее чем другой.

Кот сел прямо напротив нас.

Тиций вытянул руку и погладил его.

– Мы знакомы. Он знает меня.

– Это хорошо.

– Он точно знает меня. И он благодарный. Однажды я угостил его кусочком мяса. За это он где-то поймал мышь и принёс её прямо к моей кровати. Но я не ем мышей, Эпифан, – обратился он коту, смеясь.

Кот мяукнул.

– Ты сказал, он умный…

– Он всё понимает. Если бы он умел говорить, он мог бы многое нам рассказать.

– Я тоже слышал о том, что коты умны. Когда я был в Египте…

– Ты как-нибудь мне расскажешь о Египте?

– Как-нибудь непременно. Так вот, когда я был там, то многие люди считают кошку очень умным животным с умом почти что как у человека. Кошка у них священное животное, и в их религии есть даже богиня с кошачьей головой. Я видел в Александрии храм в её честь. Но я сам так не думаю, что кошка умна. Собака кажется мне гораздо умнее.

– Нет, кошки вправду умны.

– Ты так считаешь?

– Конечно, не все кошки умные. Как и люди. Но этот умный, – сказал Тиций. – Ты сейчас сам это увидишь. Я покажу тебе.

– Как ты собрался то показать? – удивился я.

– Я буду задавать ему вопросы где нужно сказать «да» или «нет», а Эпифан будет по-разному мяукать, отвечая на них.

Я усмехнулся.

Тиций посмотрел на кота.

– Скажи Эпифан, верно ли что расстояние от Рима до Остии тридцать пять миль?

– Ми-уу, – нараспев ответил кот чуть качнув головой, словно подчеркивая утвердительный ответ.

– А теперь скажи, верно ли что лишь при царе Нуме двери в храме Януса были закрыты?

– Ми-уу.

Мальчик улыбнулся, и бросив на меня короткий «ну, я же говорил» взгляд, снова перевёл глаза на Эпифана.

– А скажи, Эпифан, верно ли что пять плюс пять будет пятьдесят?

– Мирр-уау! – проголосил Эпифан недовольно.

Я улыбнулся. Я догадался, что кот надрессирован, и эти вопросы, возможно, задавал не только Тиций и другие тоже, подкармливая его за правильные ответы. Зная, что кошки на слух хорошо запоминают комбинацию звуков, это было неудивительно.

– Можно я его спрошу?

– Пожалуйста, – сказал Тиций.

Я наклонился к коту.

– Скажи-ка, правда ли что в храме Януса есть тайная кладезь?

Мы смотрели друг на друга. Кошачьи глаза с чёрным продольным зрачком внимательно изучали моё лицо.

Эпифан молчал. Я поднял спину в исходное положение.

– Он знает ответ. Просто он видит тебя в первый раз и стесняется, – сказал Тиций.

Кот поводил мордой и, уловив запах, вильнул хвостом и неторопливо направился в сторону кухни.

– Ты написал что-то для своей мамы?

– Да, славный Луций. Я мог бы тебе прочесть, но ты не знаешь нашего языка. Я могу рассказать, что я написал.

Он передал мне церы. Одна страница была исписана полностью.

– Не нужно мне рассказывать. Это должно быть между вами… о, я вижу рисунок. – Я перевернул страницу. – Что это?

– Это я, мама, ты и Геллий.

– Постой, так мы…на корабле?

– Да, на большом корабле.

– А куда мы плывём?

– Не знаю. Мне просто хотелось, чтобы мы плыли куда-то.