Шаира Тураповна Баширова
Рождённая на стыке веков
Мы с Дашей переглянулись.
– Всё лучше, чем одной. Соглашайтесь. А Василий хоть нравится Вам? – спросила Даша.
– Да кто его знает? Выбор-то не большой, да и не красавица я, чтобы выбирать. Здесь, в основном, молодые солдаты, а Василий ещё не старый, сорок семь лет ему всего. Ладно, вам в барак пора, давайте, допьём бражку и спать разойдёмся, – взяв алюминиевую кружку и посмотрев на нас, сказала Катя.
Мы молча подняли свои кружки. Выпив, Катя откусила солёный огурец из бочки, принесенный с продуктового склада. Мы последовали её примеру. Молча посидев минут десять, мы поднялись и пошли к выходу.
Так проходили дни, недели, месяцы. Как-то мы сидели с Катей и разговорились. Я спросила, не слышала ли она что-нибудь о моём сыне.
– Откуда? От нас забрали и всё, не докладывают нам ничего. Сколько у тебя сроку осталось? Два года? – спросила Катя.
– Два года, кажется. Я тут нахожусь уже четыре года, одиннадцать месяцев и девятнадцать дней. Можно спросить? – отважилась я.
– О чём? – удивилась Катя.
– О Даше хотела спросить… мы вместе с ней пришли сюда, а ей ещё два года после меня сидеть. Нет у меня никого на этом свете, куда я пойду, к кому? Здесь хоть Даша есть, вот Вы… а там… страшно мне. Как я сына одна найду ? – волнуясь, говорила я, посматривая на Катю и Дашу, которая легонько толкала меня в бок, чтобы я замолчала.
– И что я могу? Хочешь, чтобы и Даша с тобой вышла раньше срока? – с удивлением спросила Катя.
– Нет, что Вы? – искренне воскликнула я.
– Так что же тогда? – ещё больше удивляясь и не понимая моей мысли, спросила Катя.
– Ну… я могла бы тут задержаться… дождаться Дашу, – совсем растерялась я.
– Ничего себе! Сама себе срок наматывает. Тут все дни считают, как бы поскорее выйти, а она просит задержаться. Только не получится, Халида. Ведомость на тебя закроется, когда придёт приказ об освобождении. Еды и всего прочего, вместе с местом в бараке, у тебя уже не будет, – заявила Катя.
Я тяжело вздохнула и посмотрела на Дашу. Катя в тот вечер ничего мне не ответила, да и после этого ничего не говорила.
Опять монотонно шли дни, недели, месяцы. Больше я эту тему не затрагивала. Как и говорила Катя, она вышла замуж за Василия. Свадьбы, конечно, не было, их типа расписали, написав в документах лагеря, что они муж и жена. Мы отметили это дело вчетвером, сидя в комнате Кати, где она с разрешения начальника, взяв со склада немного продуктов, накрыла небольшой стол, даже бутылку вина достала, запечатанную сургучом. В тот вечер, мы с Дашей почти забыли, где мы находимся. Желая счастья молодым, мы смаковали вкус вина и мяса, пожаренного с картошкой. Конечно, на это другие женщины в лагере поглядывали, то ли с завистью, то ли недружелюбно, но побаивались строгого взгляда и окрика Кати. Ей никто не смел перечить.
Когда мне оставался всего полгода от срока, Катя была уже беременна, на шестом месяце, но продолжала работать.
– Роды сама у меня примешь, с Лёшей. Вы хорошо справились, принимая роды у Халиды, – обращаясь к Даше, сказала Катя.
Бражку она больше не пила, а Василий оказался хорошим мужем и мы с Дашей искренне радовались за Катю и её мужа. Так, в срок, Катя родила здоровую девочку и назвала в честь своей матери, Машей. Уделяя много времени ребёнку, она всё же справлялась и со своими непосредственными обязанностями, а мы с Дашей часто занимали малышку. Наконец, когда до моего освобождения оставалась всего неделя, а я с трепетом считали последние дни, волнуясь и нервничая, нас позвала Катя.
– Ну что, Халида? Пришёл приказ о твоём освобождении, через неделю, ты сможешь покинуть лагерь. И ещё… – Катя замолчала и посмотрела на Дашу, загадочно улыбаясь своей скупой улыбкой.
Мы терпеливо ждали, что же ещё.
– Я не говорила вам, чтобы не обнадёживать, но я ходатайство написала с положительной характеристикой на Дашу. Начальник меня уважает, вы это знаете. Так вот, он по моей просьбе дал запрос в город, ну… куда следует. Так что… Даша? С тебя причитается. Пришёл приказ, о твоём досрочном освобождении, – сказала Катя.
Мы были в шоке. Даша прослезилась, а я, не удержавшись, кинулась обнимать Катю.
– Спасибо Вам, Катя! Никогда не забуду Вашей доброты, – воскликнула я радостно.
– Не ожидала я… спасибо большое, Катя, – растерянно произнесла Даша.
– Да ладно Вам, я и сама не ожидала, что получится. Только… как я без вас буду жить? Привыкла я к вам. У меня и подруг-то нет, – с грустью сказала Катя.
– У Вас теперь муж и дочь есть, а это лучше, чем сто подруг, Катя. Что может быть дороже семьи? – сказала Даша.
Через неделю, Катя сама провожала нас за ворота лагеря, вручив документы и адрес детского дома, где я смогу найти своего сына. Личных вещей не было, но Катя нам дала на дорогу еды и денег. Сев в грузовик, принадлежащий лагерю, который должен был нас отвезти до станции, мы ещё долго смотрели на стоявшую у ворот Катю, с малышкой в руках. Василий попрощался с нами раньше, ему нельзя было оставлять рабочее место. И мы с Дашей уехали, сев на дно грузовика и раскачиваясь от езды по кочкам и ухабам.
На станции, где нас высадил шофер, почти никого не было. Мы прошли в маленькие здание и спросив, когда будет поезд до ближайшего города, сели на старенькую скамью, чтобы дождаться вечера, когда и должен был подъехать паровоз.
– Нам бы в Архангельск доехать и найти второй детский дом… только бы мой Абдулла был там. А вдруг… – взволнованно говорила я Даше.
– Никаких вдруг, поняла? Мы найдём Абдуллу, даже и не сомневайся, – говоря это, Даша волновалась не меньше меня.
Мы ещё не осознавали, что совершенно свободны и можем ехать, куда глаза глядят. Но наш путь лежал в Архангельск. Немного перекусив, мы прилегли на скамью, хорошо, она была длинная, так что мы с Дашей почти поместились. Она легла с одной стороны, я с другой, ногами к друг другу. Казалось, часы остановились, время идёт очень медленно и день никогда не кончится.
Кажется и я, и Даша, мы вздремнули. Резкий гудок паровоза разбудил нас и мы вскочили со скамьи. Солнце уже село, вокруг было темно и только тусклая лампочка, привинченная к столбу, немного освещала перрон, раскачиваясь и скрепя от ветра. Я смотрела на приближающийся паровоз с запиранием сердца.
– Через три дня… всего через три дня, я увижу своего мальчика… – шептала я с волнением, дожидаясь, когда же наконец остановится этот паровоз.
Нам с Дашей повезло, народу почти не было и мы быстро прошли в общий вагон, купейных тогда для простого люда просто не было. Хорошо, нам Катя дала с собой в дорогу поесть, варёной картошки с луком, даже дала немного хлеба. К голоду было не привыкать, денег было совсем немного, на дорогу и на пару дней, пока будем искать моего сына. Мне казалось, что время тянется слишком медленно и паровоз еле тащится. Видя, как я беспокойно ёрзаю на месте, Даша обняла меня за плечи.
– Успокойся, Халида. Ты так заболеешь. Ещё неизвестно, сколько времени мы будем в Архангельске. А ещё до Ташкента доехать надо. Давай, по картошечке съедим, достань из сумки, – ласково говорила Даша.
Я виновато улыбнулась и полезла в сумку. Ели с удовольствием, заедая луком и запивая кипятком, который принесла Даша в алюминиевой кружке. Спали на одной полке, Даша была худенькой, как и я, а за годы, проведённые в лагере, кажется,от меня одни глаза и остались, которые блестели от волнения. Я видела, что Даша тоже неспокойна, часто, задумавшись, она смотрела в окно, за которым мелькали леса, равнины, поля и реки в снегу. А был май месяц.
– В Ташкенте сейчас, наверное, деревья уже отцвели… – произнесла Даша, не отрывая взгляда от окна.
– Этот снег так надоел. Хочется тёплого лета, слышать пение птиц, даже петуха, я согласна, – попыталась засмеяться я.
– Надеюсь, мою квартиру не отдали чужим жильцам, иначе, нам просто некуда будет идти. Что собираешься делать, когда в Ташкент вернёмся? – наконец обернувшись, спросила Даша.
Я об этом и не думала, но на завод я возвращаться не хотела.
– Даже и не знаю. Комната была от завода и та не моя. Может Мирза и вернулся домой с гражданской войны. А… а Хадича… надеюсь и она жива. Работу буду искать. Жить буду с тобой и с сыном, – ответила я.
– Тебе учиться надо, на вечерний попробуй поступить, или хотя бы курсы закончить. А жить, конечно, будете со мной, – сказала Даша.
– Спасибо тебе, дорогая, что бы я без тебя делала? В чужом городе… даже подумать боюсь, – в порыве, обняв Дашу, сказала я, прослезившись.
– Смотрю я на вас, не пойму я что-то. Ты, вроде, русская, а подруга твоя… не пойму, цыганка, что ли? Тёмненькая, правда волос не видно под платком. На сестёр не похожи, подруги, что ли? – вдруг услышали мы женский голос.
Напротив, сидела пожилая женщина, в телогрейке, как и мы, в шерстяном платке, в валенках. Она с интересом смотрела на нас. Догадывалась ли она, откуда мы едем, не знаю.
– Мы близкие подруги, из лагеря едем. Освободили нас, – почему-то со злостью, ответила Даша.
Мне стало стыдно, ведь из лагеря могли возвращаться только враги народа или преступники.
– Не злись, дочка, это я так, полюбопытствовала просто, – сказала женщина и отвернулась.
– Ты чего злишься? – удивилась я и посмотрела на женщину, которая отвернувшись, плакала.
– Я не цыганка, бабушка, я узбечка, – сказала я ей.
– Бабушка… значит за бабушку меня приняла? – улыбнувшись, сказала женщина.
Я виновато пожала плечами.
– Простите… я не хотела Вас обидеть, – ответила я, тоже улыбаясь ей.
– Да ничего. Горе меня состарило. Мне же всего сорок восемь лет. Сына моего тоже забрали, а за что и не знаю. Где он, что с ним, неизвестно. Вот, еду в город, может там скажут, – сказала женщина.
Наступило молчание, кажется, каждый из нас думал о своём. До Архангельска больше об этом не говорили, больше спали, чтобы быстрее проходило время. Я немного успокоилась, полная надежд, что обязательно увижусь с сыном.
В город приехали поздним вечером, идти было некуда.
– Что же вы делать будете? На вокзале ночевать? – к нам подошла женщина, что ехала вместе с нами.
– Наверное, больше идти некуда, – ответила Даша.
– Пошли со мной, у меня в городе дальняя родственница живёт, у неё и переночуем, – сказала женщина.
– Но… неудобно, ей это может не понравится, – ответила Даша.
– Она добрая, согласится. Пошли, – решительно заявила женщина.
И мы пошли. В здании вокзала было очень холодно, оставаться там на ночь было нереально. Родственница жила недалеко от вокзала, это был свой деревянный дом, три небольшие комнаты и сенцы. Женщина постучала в низенькое окно, где тускло горел свет, дверь открылась.
– Дарья? Ты? А это кто с тобой? – воскликнула хозяйка дома.
– В дом впусти, Пелагея, в доме и поговорим, – ответила Дарья.
– Надо же… тёзка, значит, – тихо произнесла Даша.
Пелагея посторонилась и мы прошли в сенцы, где было темно, но из открытых дверей комнаты, просачивался свет. В сенцах стояла лавка, на которой стояло оцинкованное ведро с питьевой водой, под лавкой, старая обувка и веник. На стене, на двух гвоздях, висели вещи. Мы прошли в комнату. Длинный стол и скамья у окна, печь, от которой шло тепло.
– Садитесь, у меня каша ещё тёплая. Картошка есть, – захлопотала Пелагея.
– Давай, я помогу тебе. А вы садитесь, – сказала Дарья.
Мы поблагодарили хозяйку и сели за стол, на который женщины поставили горшок с кашей и остывшую картошку. Пелагея из-за печки достала хлеб, завёрнутый в полотенце и развернув, перекрестила хлеб и тонко нарезала. Мы с Дашей смущённо улыбались. Дарья тоже села напротив нас.
– Ну что? Ешьте, что Бог послал, – сказала она.
– Право… свалились мы Вам, словно снег на голову, Вы уж простите нас. Идти было некуда, мы с подругой впервые в этом городе и очень благодарны Вам, Пелагея и Вам, Дарья, за вашу доброту и хлеб на столе.
– Что же, не люди мы, что ли? Хлеб сама пеку, а вы ешьте, – сказала Пелагея, стоя над нами.
– А ты тоже садись, чего стоишь? Дети спят, верно? – спросила Дарья.
– Спят, время позднее, умаялись за день, – сказала Пелагея, наконец сев напротив Дарьи и с любопытством разглядывая нас при тусклом свете.
Мы с аппетитом принялись есть, хлеб казался божественно вкусным.
– О сыне ничего неизвестно? – спросила Пелагея, посмотрев на Дарью.
– Нет, неизвестно. Куда обратиться, уже и не знаю, – с грустью ответила Дарья.
– А у вас какая беда? В город зачем приехали? – спросила Пелагея, рассматривая нашу одинаковую одежду.
Кажется она поняла, откуда мы едем, но промолчала.
– У Вас в городе Детский дом, второй. Сын мой здесь, найти его надо, – произнесла я, с надеждой посмотрев на Пелагею.
Она с удивлением взглянула на Дарью.
– Ну… есть такой. Повезло значит тебе, дочка. Я там уборщицей работаю. А сына как зовут? Правда, детишек там много, могу и не знать, – сказала Пелагея.
От её слов, у меня радостно забилось сердце.
– Абдулла! Абдулла его зовут. Может знаете? – чуть не плача, спросила я, привстав со скамьи.
– Ты садись, дочка, поешь. Разберёмся. Абдулла… – напрягая память, произнесла Пелагея.
Но есть я уже не могла, Даша гладила меня по руке.
– Успокойся, Халида. Видишь, как нам повезло? Найдём мы сына, не переживай, – тихо говорила Даша.
А я вдруг заплакала, чувства переполняли меня, тоска по сыну так извела, что я не смогла удержаться.
– Ну что? Вы вспомнили его, моего Абдуллу? – сев обратно, спросила я.
– Таких имён в детском доме нет, дочка. Только ты сразу не отчаивайся. Сложное имя у твоего сына, могли поменять его на русское. С утра пойдём детский дом, заведующая у нас, добрейшая женщина, она тебе поможет, – сказала Пелагея, с жалостью посмотрев на меня.
Эти её слова меня успокоили. Я как-то и не подумала, что Абдуллу могли назвать по-другому. Мы ещё долго сидели за столом, тихо разговаривая. Потом Пелагея провела нас в комнату и указала на широкую кровать.
– Поместитесь с подругой, а мы с Дарьей ляжем в другой комнате. Там мои шалопаи спят, – сказала Пелагея.
Меня переполняло чувство благодарности к этим женщинам. Я подошла к Пелагее и крепко обняла её.
– Спасибо вам! Мне сам Аллах послал и Дарью, и Вас, Пелагея, – воскликнула я, чуть не плача.
– Я тоже мать и Дарья тоже. Два года мыкается, сына найти не может. Ночью его забрали и всё. Живой ли, нет ли, и не знаем. А парень и не виноват ни в чём. На кузнице работал, кому помешал? – ответила Пелагея.
– Он обязательно найдётся, Вы только верьте, Дарья. Верьте и надейтесь. Аллах вознаградит Вас за Вашу доброту, – обнимая и Дарью, сказала я.
– Дай-то Бог, дочка. У меня кроме Чижика моего, никого и нет на всём белом свете. Вот, Пелагея только, – сказала Дарья.
– Чижик? Это так Вашего сына зовут? – удивилась Даша.
– Это мы его так ласково называем. Он песенку всё напевал, любил петь её, "чижик-пыжик…" и фамилия наша, Чижиковы мы. А зовут моего сына Василий, – улыбнувшись, ответила Дарья.
– Найдутся наши дети, обязательно найдутся, – сказала я, уже уверенная в том, что говорю.
– Постой-ка! Я вспомнила! У нас в детском доме мальчонка есть… твоему сколько годков? – вдруг воскликнула Пелагея.
Я аж побледнела от услышанного и пошатнулась.
– Шесть лет скоро… – пробормотала я, придерживая руку Дарьи, чтобы не упасть.
– Ну и этому столько же. Документы-то детей мне не показывают, но этот чернявый такой, с чёрными бровями и глазки такие же. Отличается от других детей, на цыганёнка похож, добрый мальчонка, – говорила Пелагея.
По мере того, как она говорила, моё сердце готово было выскочить из груди.
– Это он! Мой Абдулла! Моё сердце это чувствует. Пелагея, Вы меня к жизни вернули. О, Аллах! Это мой мальчик, – воскликнула я, вновь обнимая и Пелагею, и Дарью, и Дашу.
– Ребятня его Сашкой зовут, Александр, значит. А он Абдулла, значит… имя заморское какое-то, – сказала Пелагея.
– Узбек он, как и я. Из Ташкента мы, – сказала я, заплакав от радости.
– Ты уж так не обнадёживай себя, чтобы не разочароваться. Вдруг это не твой сын, – сказала Пелагея.
– Нет! Я уверена, что это мой сын. Сердце матери не может обмануть… не может… – беспомощно садясь на кровать, произнесла я.
– Ладно, поздно уже, спать ложитесь. Утром всё и прояснится, – сказала Дарья.
– Верно. Пошли и мы спать, – сказала Пелагея.
Но уснуть я так и не смогла, я всю ночь не сомкнула глаз. Даша, видимо, устала и крепко уснула. А я то и дело вставала и подходила к окну, потом ходила по комнате, сжав руки на груди. Как только рассвело, я вышла и села на скамью, следом вошли Пелагея и Дарья.
– Ну, я же говорила, что она всю ночь не сможет уснуть. Эх! Материнское сердце! – сказала Пелагея.
Даша, проснувшись, вышла к нам. Приготовили завтрак, Пелагея затопила ещё тёплую печь и поставила чугунный чайник на огонь. Есть я тоже не смогла, торопилась скорее пойти в детский дом.
– Тебе силы нужны, Халида, поешь немного, – тихо сказала Даша.
– Я не могу есть, Даша. Пелагея? Может пойдём уже? Светает, – сказала я.
– Рано ещё, ворота нам не откроют. Потерпи, дочка. Халида… имя у тебя красивое, – сказала Пелагея, чтобы отвлечь меня от мыслей.
– У нас такие имена дают, если ребёнок рождается с большим родимым пятном, "хол" и переводится, как "родимое пятно", – ответила я.
Но дрожь в теле я никак не могла унять.
– Вдохни глубже и выдохни. Расслабься, – сказала мне Даша.
Я послушно вдохнула, выдохнула и постаралась расслабиться.
– Смотри-ка… надо же. Хотя и у нас имена со смыслом и переводом, верно, Дарья? – спросила Пелагея.
– Наверное, не думала я об этом, – задумавшись, ответила Дарья.
А я, посматривая в окно, ждала, когда же наконец взойдёт солнце. Видя моё состояние, Пелагея встала.
– Ну всё, пошли, – сказала она.
Я вскочила с места и вышла из-за стола. Надев свои телогрейки, мы вышли на улицу.
– А дети? Они одни останутся? – спросила я.
– А что с ними станет? Они привыкшие. Муж с гражданской не вернулся, одна мыкаюсь, вот уже пятнадцать лет как. А дети взрослые, друг другу поддержка. Старший работает, в лавке помогает. Младший учится, любит это дело. Тридцать третий год уже, жить стало легче. Продукты появились, не так голодно стало. Спасибо товарищу Сталину, жизнь налаживается, люди довольны, – говорила Пелагея, выходя за калитку.
– А далеко до детского дома? – спросила я.
– Да нет, пешком дойдём. Можно и на автобусе, но мы пешком, – ответила Пелагея.
– Автобус? Что это? Грузовик такой?– спросила я.
– Да нет, покажу тебе. Скоро проедет мимо и покажу, – ответила Пелагея.
Минут через десять, проехал автобус, маленький, с приплюснутым носом. Его и показала нам Пелагея. Шли мы минут тридцать, вдали показался забор, внутри, кирпичное здание.
– Ну вот мы и пришли, – сказала Пелагея.
Моё сердце готово было выскочить из груди, в глазах потемнело, но я удержалась, чтобы не упасть и судорожно схватила Дашу за руку.
Я с замиранием сердца подходила к деревянным воротам, думала, сердце выскочит из груди. Видя моё состояние, Даша обняла меня за плечи.
– Халида, милая моя подруга, успокойся. Ты такая бледная, если Абдулла увидеть тебя в таком состоянии, он испугается. Он же ещё такой маленький, – сказала она мне в самое ухо.
– Да… ты права, дорогая. Я слишком сильно тосковала по сыну. Я сейчас успокоюсь, – не отрывая взгляда от ворот, ответила я.
– Сначала пройдём к директрисе, поднимем документы на ребёнка, чтобы не травмировать его. Если Саша и есть Абдулла, тогда его нам позовут, – сказала Пелагея.
Мы подошли ближе, вышел сторож, старик лет семидесяти, с бородой и в старой шапке ушанке, в телогрейке и сапогах, кажется, на два размера больше его ноги, так как сапоги впереди просто согнулись.
– Пелагея? А это кто с тобой? – спросил старик.
– Здравствуй, дед Прохор, это к директрисе пришли, насчёт усыновления. Мы пройдём? – ответила Пелагея.
– Что ж, доброе дело. Детишкам семья нужна, ласка и доброта. Оно конечно, тут воспитатели добрые, но мать никто не заменит. Сам сиротой рос, мальчишкой побирался, от голода пух. Бывало… – долго говорил дед Прохор, но Пелагея, к моей радости, перебила его.
– Потом расскажешь, некогда нам. Да и мне на работу заступать, – сказала она.
А я с нетерпением ждала, когда же, наконец, этот словоохотливый дед нас пропустит.
– В другой, так в другой. Проходите, Наталья Дмитриевна в своём кабинете, – наконец приоткрыв ворота, сказал дед Прохор.
Мы прошли через двор и пройдя по тропинке, вошли в старое, наверное, построенное в прошлом веке, здание.
– Это здание, нЕкогда принадлежало какому-то князю, потом купцу Старовойтову, а после революции, дом стал бесхозным, вот и передали его детям, – говорила Пелагея, открывая массивные двери между колоннами.
Фойе тоже было с колоннами, парадная лестница вела на второй этаж. Но мы прошли под арку, в широкий коридор, где и находился кабинет Натальи Дмитриевны. Было ещё очень рано, женщина отдыхала, лёжа на огромном, кожаном диване, с высокой спинкой, с фигурками и резьбой, круглые подлокотники были затянуты кожей. Дивану этому тоже было лет сто, странно, что он так хорошо сохранился. В середине огромной комнаты, стоял большой стол, тоже с кожаной столешницей, с массивными, фигурными ножками и кресло, огромных размеров. Было видно, что купец, бежавший во время революции, оставил всё своё имущество, мебель, во всяком случае. Окна в английском стиле, доходили почти до высокого потолка, с широкими подоконниками, со старинными занавесками из плотной, с выбитыми цветами, ткани. Обои с большим рисунком, с золотыми линиями, ещё сохранили свой зелёный цвет. Женщина, кажется, спала, но от волнения, я задела гипсовый консоль, на которой стояла ваза и едва успела её схватить, чтобы она не упала на пол. Наталья Дмитриевна проснулась от шума и села.
– Пелагея? Что-то случилось? Ты чего так рано? – поправляя пышные, волнистые волосы, сложенные в красивую причёску, спросила Наталья Дмитриевна.
Я таких женщин никогда не видела, очень красивая, с точёными чертами лица, интеллигентная, с прямым взглядом красивых, серо-голубого цвета глаз, нежной, светлой кожей, со статной осанкой, она сидела с прямой спиной и было видно, что женщина хорошо за собой ухаживает. Я очень удивилась, в такое время, не часто встретишь такую красоту и стать. Я просто любовалась ею.
– Какая же Вы красивая! – не удержавшись, воскликнула я.
Все разом посмотрели на меня. Смутившись, я опустила голову.
– Простите… не удержалась. Я никогда не видела такой красивой женщины, – пробормотала я.
Наталья Дмитриевна улыбнулась, кажется, я не первая, кто говорил ей об этом, но ей было приятно.
– Спасибо. Это гены. Мои родители были очень красивой парой, я из дворянской семьи, – по-простому ответила женщина.
Мы с Дашей были удивлены, ведь после революции дворян не должно было оставаться. Видимо, наше удивление заставило её ответить нам.
– Мой отец служил при последнем царе, Николае втором статским советником, мама часто бывала при дворе. После революции, всё изменилось в один день. Дом наш конфисковали и имущество тоже, только и успели одежду взять. Родители за границу уехали, я не смогла. Просто уехала из Москвы и приехала сюда. Мой муж, Афанасий Гаврилович, как бы это сказать… был офицером, но потом перешёл на сторону красных, сказал, что будет служить отечеству. Опытный офицер, его приняли и очень ценили. На границе служил. Убили его… жестоко сожгли… белые. Назвали предателем и без суда казнили, – рассказывала Наталья Дмитриевна.
Она говорила с таким достоинством, что я не посмела её перебить, да и слушая её, я успокоилась. Потом она замолчала, глубоко задумавшись, мы не посмели её отвлекать от горестных мыслей. Но её рассказ произвёл на меня большое впечатление.
– Так что у вас? Зачем ко мне пришли? – гордо вскинув красивую головку, спросила Наталья Дмитриевна.
И голос у неё был нежный и вместе с тем, властный.
– Наталья Дмитриевна, эта женщина ищет своего сына, у неё и документы есть. Они прибыли из лагеря, Вы же знаете, что детей, родившихся там, забирают у матерей, – сказала Пелагея.
– Знаю. Это жестоко, но правильно. Не должен ребёнок расти в тех условиях. За что? – вдруг спросила Наталья Дмитриевна.
Я сначала и не поняла, о чём это она.
– Ни за что. По навету сидели, – коротко ответила Даша.
– Понятно. Таких тысячи, как жаль. Ладно, давайте документы, разбираться будем, – пройдя к столу и сев в кресло, сказала Наталья Дмитриевна.
Я полезла во внутренний карман телогрейки, которую сама и сшила. Протянув ей документ о рождении сына, я встала в ожидании.
– Рахматов Абдулла… Это Саша, что ли? – спросила она, кажется, задав вопрос самой себе.
Потом она встала и подошла к шкафу, совсем не сочетающемуся с красивой мебелью в кабинете. Открыв его, она перебрала папки ухоженными, красивыми руками. Я невольно посмотрела на свои руки и спрятала их за спину. Они были грубые от работы и от холода потрескались.
Взяв из шкафа нужную папку, она прошла к столу и села в кресло. Сверив документы с записями, которые лежали в папке, с документом, который я ей дала, она внимательно посмотрела на меня.
– Национальность не указана, мы думали, Саша цыганёнок, чернявый, тёмненький такой. Красивый мальчик, очень общительный и любознательный. Пелагея? Приведи его сюда, дети уже проснулись, верно. Скоро завтрак, но мы успеем, – посмотрев на Пелагею, сказала Наталья Дмитриевна.
– Хорошо, Наталья Дмитриевна. Я быстро, – ответила Пелагея и быстро вышла из кабинета.
Прошло минут пятнадцать, которые показались мне вечностью.
– Вы садитесь. Успокойтесь, чтобы мальчика не напугать. Я понимаю Ваши чувства, столько лет жить в ожидании, – ласковым голосом сказала Наталья Дмитриевна.
Мы с Дашей и Дарьей сели на диван. Тут дверь открылась и зашла Пелагея, держа за руку ребёнка лет шести, глаза на смугленьком личике, с удивлением смотрели на нас.
– Сашенька, подойди ко мне, – протянув к ребёнку руки, сказала Наталья Дмитриевна.
Пелагея сама провела его к столу, Наталья Дмитриевна встала из-за стола и села перед моим сыном. То, что это был именно он, я ни на минуту не сомневалась. Абдулла был очень похож на моего отца. Сердце моё так сильно колотилось, что удары его отдавались в висках. Я привстала с дивана, ноги будто приросли к полу. Даша встала следом и обняла меня за плечи, не давая подойти к сыну.
– Сашенька… за тобой приехала твоя мама. Она хочет забрать тебя с собой. Ты рад? – взяв ребёнка за плечики, спросила Наталья Дмитриевна.
Абдулла растерянно смотрел на неё, потом посмотрел на нас и тут же спрятался за спину Натальи Дмитриевны, которая поднялась и взяв за ручку малыша, подвела ко мне. Я присела и протянула руки к сыну.
– Сыночек… родненький мой… иди к маме. Я твоя мама, – еле сдерживаясь, чтобы не разреветься, сказала я.
Голос мой предательски дрожал, Абдулла был напуган и не понимал, что происходит. Я всё же не удержалась и заплакав, в порыве обняла сына и прижала к себе.
– Абдулла! Сыночек мой! Родненький мой… – восклицала я.
Прошло несколько минут, Дарья плакала и украдкой вытирала слёзы, Даша, не скрывая, плакала.
– Пелагея? Мальчику пора завтракать, отведи его в столовую. Скажи Вере, пусть соберёт его вещи, – сказала Наталья Дмитриевна.
Пелагея взяла ребёнка за руки и увела. Я встала и повернулась к Наталье Дмитриевне.
– Спасибо Вам, Наталья Дмитриевна! За сына спасибо! – воскликнула я и хотела обнять её, но она остановила меня движением руки.
– Объятий не нужно. Я просто делаю свою работу. Много сирот сейчас, но легче стало. Жизнь налаживается, – проходя к столу и усаживаясь в кресло, сказала Наталья Дмитриевна.
Мне стало неудобно. Кто она и кто я, а я обниматься кинулась.
– Простите, просто не удержалась. Чувства переполняют меня, – отходя к дивану, сказала я.
– Понимаю. Мне нужно заполнить соответствующие бумаги, а ыы можете подождать в фойе, – сказала Наталья Дмитриевна, открывая папку.
Мы молча покинули кабинет.
– Вот ты и нашла сына. Может и мне повезёт? В нарком пойду, к председателю. В ноги ему брошусь, умолять буду. Может и сжалится надо мной, скажет, что с моим сыном, жив ли мой Чижик, – сказала Дарья.
– Ваша доброта, Дарья, обязательно будет вознаграждена, верьте, найдётся Ваш Чижик, иначе и быть не может, – сказала Даша.
Я и говорить не могла, с нетерпением ожидая, когда же наконец мне отдадут моего сына и мы уедем. Через час, по парадной лестнице спустились Пелагея с сыном, которого она держала за руку и вместе с ними шла какая-то женщина, в руке которой был небольшой мешок. Абдулла был одет в пальтишко серого цвета и ботиночки, на голове тёплая шапка. Они подошли к нам.
– Здравствуйте. Вы мама нашего Саши? – спросила незнакомая женщина.
– Да, это я, – ответила я.
– Тут его вещи. Я воспитательница Саши, меня Вера зовут. Поверите? За все годы, что он у нас находится, лишь пару раз простудой болел. Даже когда многие дети заболели гриппом, Саша не заболел, сильным парнем вырастет. Его все очень любят и дети, и воспитатели. Удачи Вам, – с доброй улыбкой сказала женщина.
– Спасибо вам всем за сына. Мы обязательно приедем с ним к вам. Правда, Абдулла? – нагнувшись и посмотрев на сына, сказала я.
– Абдулла? Но… он привык к имени Саша. Как-то сразу его так и назвали, – удивилась воспитательница.
– Это узбекское имя, имя моего отца, – ответила я.
– Ахха… простите. Узбеки, значит… а мы думали, что Саша цыганёнок. Глазки блестят, чернявый такой… простите, – смущаясь, сказала Вера.
Подошла Наталья Дмитриевна, прервав наш разговор.
– Халида Абдуллаевна? Это вот Ваш документ, а это документ, что Саша воспитывался в нашем детском доме с тысяча девятьсот двадцать седьмого года по тысяча девятьсот тридцать третий год. Удачи Вам и будьте счастливы, – протягивая мне бумаги, сказала Наталья Дмитриевна.
Поблагодарив её, я взяла документы и сунула их обратно во внутренний карман телогрейки. Я протянула руку, чтобы взять сына за руку, но ребёнок быстро отошёл и спрятался за спину своей воспитательницы. Женщина тут же взяла мальчика за плечи и присела перед ним.
– Сашенька, это твоя мама. Помнишь? Мы с тобой мечтали, что приедет твоя мама и ты уедешь с ней. Вот она и приехала. Иди к маме, – легонько подталкивая ребёнка ко мне, ласково сказала воспитательница.
Малыш, испуганно оглядываясь на неё, подошёл ко мне. Я подняла его на руки и прижала к себе.
– Мы пойдём уже. Спасибо вам всем, – сказала я, направляясь к выходу.
Но меня окликнула Пелагея. Обернувшись, я остановилась.
– Вы сейчас идите ко мне домой, отдохните. Дарья? Иди с ними. Утром я с тобой в нарком схожу. Проводим их на вокзал и сходим. У них путь долгий, на дорогу еды приготовить надо, – сказала Пелагея.
Дарья посмотрела на нас, мы с Дашей стояли, не зная, что ответить. Лишь пожав плечами, кивнули головой, соглашаясь. Да и права была Пелагея, путь не близкий, а ребёнку, во всяком случае, есть нужно вовремя, да и нам тоже. А ехать нам больше недели. Наконец, мы вышли из здания и пройдя через двор, вышли за ворота. Я держала на руках сына и прижимала его, будто боялась, что его у меня заберут.
